ит он
Ульфилу или действительно понять что-то хочет.
      - Мы тут от одного ромея слышали, пока не убили, что ваш бог
так и сказал: ешьте, мол, мою плоть и пейте кровь из моих жил.
      - За что ромея того убили? - неожиданно спросил Ульфила.
      Фритигерн отмахнулся.
      - За дело. Ты на вопрос мой ответь.
      Но Ульфила молчал.

      * * *

      Фритигерн обращался в христианство с честной истовостью
варвара. И людей своих понуждал к тому же. Сказал, что станет
христианином, слово дал - значит, в лепешку разобьется, а
сделает, чтобы только гордости своей не ронять.
      Тем более, что оказалось все это не так уж скучно, как
сперва опасался. И к епископу постепенно привык - а ведь
поначалу показался он князю чуть ли не слабоумным.
      Князь так Ульфиле сказал:
      - Работа тебе предстоит трудная. Мне паренек твой говорил,
будто ты мяса не ешь и вообще дурью маешься.
      Ульфила улыбнулся.
      - Это "пост" называется.
      Но Фритигерн только рукой махнул.
      - По мне, хоть как назови, а все равно дурь. Тебе силы
понадобятся. Думаешь, просто будет объяснить моим вези, почему
они должны твоему плотнику поклониться? - Он торжествующе
улыбнулся. -  Это я, может быть, понимаю, что такое мирный
договор с ромеями. И как вкусно можно поесть и сладко выпить
под этот договор. А они воины. Они на мои соображения плевать
хотели. Им такое подавай, чтоб за душу забирало. А какая у них
душа - то тебе, наверное, рассказывать лишнее, сам знаешь. Нет, -
заключил Фритигерн, - если ты хочешь хорошо сделать свое дело,
ты должен питаться по-человечески, а не травой, будто лошадь или
коза.
      Тут Ульфила его и огорошил - про великий пост рассказал.
Фритигерн рот приоткрыл. И как выпалит, прерывая на полуслове:
      - Что?! Сорок дней дерьмо жрать и баб не трогать?
      Епископ расхохотался. Больно глупый вид у князя был.
Фритигерн это быстро понял, мгновенно удивление свое подавил и
постарался дело в шутку обратить.
      - Похоже, этот мирный договор мне дороже станет, чем я
думал.
      Они разговаривали, как часто в эти дни, прогуливаясь по
дороге от селения к сенокосному лугу и обратно.
      Несмотря на годы, Ульфила оставался легким на подъем и
подвижным. С возрастом утратил юношескую угловатость и
неожиданно стал благообразен.
      Снег уже начал таять, зима умирала. Скоро весна, начало
страды. О том, как растить пшеницу, Ульфила знал значительно
больше, чем можно было ожидать от епископа.
      Он вообще начинал скучать по своей общине. Подолгу
вспоминал то одно, то другое. Рассказывал об отце Меркурина,
Авдее; о своем дьяконе Силене. Фритигерн смеялся.
      Описывал Ульфила и маленькую деревянную церковь на
берегу речки. Про церковь Фритигерн слушал чрезвычайно
внимательно. Он добросовестно относился к взятому на себя
обязательству стать христианским владыкой и потому не упускал
ни одной мелочи.
      Однажды разговор зашел об Атанарихе. Фритигерна
послушать, так чем Ульфила от него, Фритигерна, отличается?
Одинаково повздорили они с Атанарихом, одинаково часть племени
от него оторвали и за собой увлекли. Разве не так, епископ?
Возрази мне, скажи, что я ошибаюсь.
      И ничего не сказал на это Ульфила. Было какое-то глубокое
различие между тем, что делал Фритигерн, и тем, что делал в
своей жизни Ульфила. Но в чем оно заключалось и как его
отыскать - этого он объяснить не мог.
      Да и некогда было. Другие заботы подступали.

      * * *

      Ульфиле казалось, что Пасха стала наступать значительно
чаще, чем прежде. Раньше год тянулся и тянулся и был длиною в
целую жизнь. А теперь только успевай поворачиваться. Перед
началом того самого великого поста, которым пугал Фритигерна,
объявил во всеуслышание: кто всерьез хочет в христианскую веру
обратиться, пусть скажет сейчас, ибо время для того настало.
      Вези фритигерновы на площади собрались, где обычно суд
вершился. Там и проповеди Ульфилы слушали. Успели уже
привыкнуть к этому худощавому старику, за которым, как
привязанный, таскался молодой золотоволосый ромей.
      Проповеди им очень даже нравились. Сперва Ульфила что-
нибудь рассказывал, всякий раз новое. После слуга или сын его,
этот Меркурин, по книге нараспев читал.
      Книга эта тоже всех интересовала, особенно Фритигерна.
Князь, конечно, знал, что ромейский язык можно знаками записать,
но никогда прежде не слыхал, чтобы и для готского языка такие же
знаки придуманы были.
      И все больше утверждался князь в изначальном своем мнении:
от христианства большая польза. Куда больше, чем вред.
      Ну вот, пришли вези новую историю послушать, посмеяться,
поплакать, покричать вволю. А Ульфила вот такое брякнул:
лопайте. Кто решился, пусть скажет.
      При всех пусть скажет.
      Фритигерн (он с дружиной исправно все проповеди посещал,
только почти никогда вместе с остальными не смеялся, разве что
улыбнется едва) на прочих грозно глянул и первый вперед вышел.
      За ним, помявшись, один за другим дружинники его выступили.
      Тут и остальной народ зашевелился. И оказалось, что все
желают.
      Ульфила с Фритигерном глазами встретился. Холодно князь
смотрел, как будто душой навек в зиме застрял. Давай, мол,
епископ, распоряжайся. А я прослежу, чтобы все исполнялось без
сучка без задоринки.
      Сказал Ульфила:
      - После полнолуния начнется великий пост. Вы должны будете
каждый день приходить ко мне, и я буду говорить с вами. Я
расскажу вам все, что вы должны знать, и научу, как молиться. -
Он помолчал и вдруг фыркнул: - И все сорок дней вам придется,
дети мои, не есть мяса, яиц и молока и оставить в покое ваших
жен, наложниц и рабынь.
      Пока вези молчали, Ульфила добавил:
       - Ваш князь Фритигерн знал об этом заранее и все же
решился. А когда впервые услышал, то тоже испугался.
      Фритигерн еле заметно покраснел, губу прикусил. Епископ-то
не прост. Чтобы прочих на свою сторону склонить, его, князя,
посмешищем выставил.
      И крикнул:
      - Что нам бояться? Это бабы пусть боятся, когда мы свое
наверстывать начнем.
      Тут все сразу зашумели, стали руками махать. Кто смеялся,
кто призадумался. Но видно уже было, что почти никто от решения
своего не отступится.
      А Ульфила, бросив Меркурина одного, через толпу к
Фритигерну пробрался и сказал ему:
      - Пойдем что ли, выпьем с тобой пива, князь.

      * * *

      Сорок дней втолковывал Ульфила упрямым, тугодумным и
гордым вези, что такое смирение, что такое любовь и каким
образом Дух просвещает души.
      Вези-то хорошо помнили, как Вотан ходил по дорогам в
бродяжном обличии и умер, прибитый к дереву, - правда, не
гвоздями, а копьем. Так что здесь для них особенных открытий не
было. Знали они и такого бога.
      Новым было то, что Бог один.
      То есть, совершенно один.
      Он нерожден, без начала и конца, Он вечен, Он - высший
виновник всего сущего, безграничный, необъятный, невидимый,
неизмеримый, непостижимый, неизменяемый, неразделяемый, не
причастный никакой телесности и сложности.
      И вот, не переставая быть Единым, Бог сей не для разделения
или уменьшения Своего Божества, а для обнаружения Своей
благости, по Своему всемогущему изволению - бесстрастный
бесстрастно, нетленный нетленно, неизменяемый неизменно -
сотворил и родил, произвел и установил Бога Единородного.
      И хотя Сын произошел от Отца и после Отца и по причине
Отца и для прославления Отца, однако ж и Сам есть великий Бог,
великий Господь, великая Тайна, великий Свет.
      Это уже было более или менее понятно. Тем более, что для
обозначения "тайны" Ульфила взял старое слово "runa", отсылая
своих слушателей к непостижимым для воинов тайнам рунного
вопрошания. Стало быть, и Бог ульфилин к той тайне причастен.
      Этот Божеский Сын вроде как комит при высшем
военачальнике - Творец всякого за ним творения, в том числе и нас
с вами, дети мои, Промыслитель, Законодатель, Искупитель,
Спаситель и Праведный Судия живых и мертвых.
      И добавил, Евномия вспоминая (его слова): Сын -
совершеннейший служебный деятель.
      Вези кивали лохматыми белокурыми головами. Дальше давай,
тут все пока просто.
      Дальше?
      Дух Святый сотворен от Отца чрез Сына прежде всех Его
творений; ни Бог первый, ни Бог второй, но от Первого чрез
посредство Второго поставлен на третьей степени. Ибо Дух Святый
- не Высочайная Виновность, как Отец, и не Творец, как Сын. Он -
просветитель, освятитель, наставник, руководитель и вспомогатель
в деле нашего спасения, слуга Христов, раздаятель даров
благодати.
      То есть, так понимать надо, без Духа ничего не получится,
делали вывод вези. Поначалу сложно им это казалось, иные уж в
уныние впадали. Но епископ был терпелив и растолковывал и так и
эдак, пока вдруг не осенило нескольких, у кого воображение
побогаче: вот снизойдет на нас Дух, и тотчас же перестанем
тупыми быть.
      А чтобы Дух снизошел, продолжали рассуждать эти простые,
но чрезвычайно практические люди, его приманить нужно. Для того
и храм строим, огни зажигаем, для того и Меркурин с десятком
таких же, как он, молодых оболтусов песни разучивает, чтобы
потом в храме петь.
      От мысли, что Дух снизойдет и все сразу станет ясно и
понятно, многие приободрились и теперь уже ждали Пасхи с
острым любопытством.
      С любовью и смирением куда труднее было. Смирение - не
Дух, его песней не приманишь. Да и не таковы вези, чтобы
смирение приманивать. Еще чего! Они и сами хоть кого усмирят, а
уж к ним лучше не лезь - схлопочешь.
      Будто Ульфила этого не знал. Усмехаясь про себя, на площадь
пришел, где все собрались епископа послушать - что еще
блаженный расскажет интересного. Опомниться никому не дал
Ульфила - с ходу про то заговорил, что ежели по правой щеке
тебя огрели, подставить левую надлежит и, зажмурясь, ждать, пока
и по левой врежут. А не кишки мерзавцу выпускать, как это у вези
в обычае...
      Ох, ничего себе!.. Ну, загнул!..
      Ульфила фритигерновым вези нравился, потому убивать его за
такие советы никто не захотел. Но возмутились страшно. Кричать
стали, плеваться, кулаками махать.
      Ульфила этого и ждал. Замолчал, обвел глазами. Фритигерна
заметил - тот стоял, как обычно, в последнем ряду и еле заметно
улыбался. И стоило Ульфиле отвернуться, как шепнул что-то
стоявшему рядом дружиннику.
      Вышел княжий дружинник вперед. Рослый, широкоплечий, лицо
шрамом рассечено. Храбрый, верный человек, испытанный воин,
страха и сомнения не ведал. Кто же его не знает, этого Арнульфа.
      Ульфила рядом с ним совсем потерялся - от земли епископа
не видно.
      И сказал Арнульф, князем подученный:
      - А что, епископ, ежели тебя по лицу ударить - ты тоже
другую щеку подставишь?
      Меркурин за ульфилиной спиной побледнел, за нож схватился.
      Ульфила подумал немного и ответил честно:
      - Меня еще никто по лицу не бил. Но если хочешь, можешь
попробовать.
      Арнульф на руку свою поглядел. Большая рука, тяжелая,
одним ударом хребет переломить может. На епископа глянул. И
видно было, что смутился Арнульф. Вокруг все замерли. Фритигерн
с холодным интересом смотрел то на Ульфилу, то на дружинника
своего. Ждал.
      Нарочно князь такого медведя выбрал - Арнульф-то убивал
людей не задумываясь. И вот смотри ты, топчется перед этим
стариком, точно парень перед девкой, и - батюшки! - густо
краснеет.
      - Прости, - бормочет. И боком прочь лезет.
      А Ульфила как ни в чем не бывало свои наставления
продолжает. И слушали его в тот день так, как Фритигерна после
удачной битвы слушают.

      * * *

      За ночь святой субботы до утра светлого воскресенья Пасхи
Ульфила устал так, как, наверное, никогда в жизни не уставал. Он
не считал, сколько человек получило из его рук крещение; просто
знал, что очень много.
      Фритигерн был первым, гордец князь. Ульфила вдруг с
удивлением заметил, что Фритигерн взволнован, хоть и скрывает
изо всех сил. И губы улыбающиеся подрагивали у Фритигерна,
когда подошел к своему епископу в новенькой церкви, которая еще
пахла сырой древесиной. (Можжевеловую стружку только к
середине ночи жечь начали, когда совсем уж сгустился запах
пота.) Ульфила глаза прищурил и по шее князя - хлоп! Забыл
поклониться. Впервые, должно быть, Фритигерн не перед отцом
своим голову склонил. Странно и стыдно ему было, но пути назад
не было. Зубами скрипнул и подчинился. А Ульфила сказал ему
тихо: "Завтра пойдешь к причастию, вот и узнаешь, пьют ли кровь
христиане".
      "Ты и так у меня ведро крови выпил, Ульфила", - хотел было
сказать Фритигерн. Но его уже водой облили и прочь прогнали:
отойди-ка, сын мой, ты тут не один у меня такой.

      * * *

      Тем временем обширные территории севернее Дуная ощутимо
потряхивало предвестие большой беды. Надвигалось - и уже не
первый год - поистине чудовище обло, озорно, огромно, стозевно и,
главное, лаяй.
      Гунны.
      Первыми приняли на себя удар аланы - племя кочевое и
свирепое. Но куда аланам до тех раскосых чудовищ, что будто
приросли к своим уродливым коням! Дрогнули аланы...
      Если уж аланы дрогнули, то что о других говорить! И
выскочили-то неожиданно, так что между опозорившимися от
страха племенами решено было считать, будто из-под земли они
появились, а до той поры таились в недрах праматери Геи.
      Происхождение же этих гуннов было самое низменное и
устрашающее. Был некогда король. И вот обнаружил он, что среди
народа его завелось много зловредных ведьм, и ведьмы те
непотребства колдовские творят. Осерчал тут владыка и прогнал
сквернавок прочь, в непроходимые болота. Там снюхались они со
злыми духами и породили от них потомство - как на подбор,
плоскорожее, косоглазое, с черными волосьями, кривыми ногами...
Таилось это потомство в недрах праматери Геи и там умножалось в
тайне и скверне, часа своего ожидая.
      И вот грянул час, и вырвались на волю. Уродливые,
бесчисленные, беспощадные - лучшая на свете конница,
непобедимая, как явление природы.
      Нежданно-негаданно загремели копыта их коней от края и до
края.
      Наскочили на аланов, будто лавина с гор. Часть алан в битвах
полегла, часть признала над собой власть победителя и вошла в
союз гуннских племен. Ну, а часть бежала.
      Бежали они к ближайшим своим соседям - готам. Хоть и
цепляли порой друг друга, а все же общего у них было больше, чем
различного. Но не к нашим вези пришли они, а к другой части
готского племенного союза, называемой острами, которые занимали
обширные земли в низовьях Днепра и в Крыму.
      Столетний глава остроготов, король Германарих, даже
сопротивляться новой напасти не стал. Его еще старые напасти
утомили. И покончил с собой король, чтобы избежать позора от
гуннов.
      Власть над остроготами перешла к другому вождю, Витимеру,
который храбро выскочил навстречу соединенным силам гуннов и
алан и немедленно был убит.
      От этого Витимера сын остался, маленький мальчик по имени
Витерих, которого спешно провозгласили королем остроготов. Но
держава, основанная победоносным Германарихом, неудержимо
рушилась, в очередной раз доказывая ту неоспоримую истину, что
на штыках, даже если они подпирают трон, долго не усидишь.
      Военные вожди остроготов, Алатей и Сафрак, крепко взяли
бразды правления в свои мозолистые руки; власть же осуществляли
от имени Витериха, чтобы лишних вопросов им не задавали.
Памятуя о судьбе Витимера, не стали очертя голову бросаться на
столь сильного врага, а, поразмыслив, осторожно отступили и
увели своих остроготов к Днестру.
      На Днестре же сидел в те годы воинственный Атанарих.
      Вот уж для кого все случившееся было как гром среди ясного
неба. Так что Атанарих, съездив к Алатею и Сафраку и разузнав
новости, только седые усы встопорщил и обозвал остроготов и
прибившихся к ним алан всякими нехорошими словами (в том
смысле, что они со страху наложили в штаны).
      Алатей с Сафраком, люди, видавшие виды, только плечами
пожали. Мол, скоро сам убедишься.
      Атанарих степи кулаком погрозил и начал строить
укрепленный лагерь. Я вам объясню, молокососы, как со
степняками обращаются. Вперед лагеря, за один дневной переход,
выслал Атанарих передовой отряд, поручив своему верному
человеку Мундериху следить за врагом. "Ежели что заметишь -
немедля гонца сюда!" Не собирался он допустить, чтобы врасплох
его застали.
      Сам же с удовольствием к битве готовился. Предвкушал: вот
явится потом к соседям-остроготам и высыпет им под ноги в
великом множестве отрубленные безобразные гуннские головы -
полюбуйтесь, как воевать надобно.
      Но недолго заносился в таких мечтах старый князь. Гунны на
этого Мундериха с его смехотворной силой и глядеть не стали. Как
волны островок, обтекли и дальше хлынули. Какой там гонец, какое
донесение!.. Мундерих ахнуть не успел, а они уже Днестр
перешли. Ночью переправлялись, при лунном свете - и впрямь злые
духи их вели, коли на такое решаются. Утром по Атанариху
ударили.
      Того, естественно, никто не предупреждал. Можно сказать,
без штанов его застали.
      Атанарих, человек опытный, обстановку оценил быстро.
Сражение затевать не стал - живой Атанарих, даже временно
отступивший, намного лучше мертвого, так здраво рассудил старый
князь.
      И отступил, по возможности стараясь людей своих не терять.
      От конницы лучшее убежище - горы; туда и направился,
растерянный и впервые в жизни по-настоящему испуганный.
      Отходил Атанарих на север, в Семиградье. Но для целого,
считай, племени - а при Атанарихе немало было и конных, и пеших,
и женщин с детьми, и телег со скарбом - путь по ущельям и
тропкам тоже не представлялся возможным. Потому едва только от
гуннов оторвались, так от Трансильванского хребта повернули к
реке Алут.
      По долине Алута еще ромеи дорогу проложили в пору
завоевания Дакии. Вот уже с лишком сто лет как не ступали по
этим плитам сапоги римских легионеров. Теперь Атанариху
послужат.
      И по древней военной дороге, вверх по течению Алута, спешно
ушел от гуннского нашествия старый везеготский князь. И народ
свой увел.
      Ромеи о себе хорошо заботились, берегли свою шкуру. Там,
где дорога пересекала ущелья, предусмотрительно расширили
проход. В таком ущелье, которое римляне называли Стенар, а вези
никак не называли, и остановились беглецы. Со всех сторон горы,
конница здесь не наскочит.
      Но, видать, и вправду подступила к Атанариху старость.
Крепко перепугало его случившееся. Начал стены возводить, город
в горах городить. Людей вконец загонял. Охотиться не пускал.
Скорее, скорее, пока те звероподобные не налетели и нас всех не
поубивали. Таскали камни вези и ворчали про себя: совсем
рехнулся князь. Свободных воинов, точно рабов, каменотесами
сделать хочет. Гуннов-то, этих ведьмовских ублюдков, и не видать.
      А Атанарих вовсе не свихнулся. Хоть и пережил большой
страх, но ясного соображения не утратил. Гунны и в самом деле
ему на пятки наступали. Только одно их держало - столько
награбили, что отяжелели и передвигались медленно. Потому и не
появлялись у Стенара, где Атанарих со своими везеготами засел,
что телеги по самые оси вязли, до того добычей нагружены были.
      И вот, пока Атанарих градостроительством взвинченные нервы
целил, среди его народа наступил голод. Этого следовало ожидать:
на новом месте ни полей еще не распахано, ни охоты толком нет.
      И стали люди понемногу от Атанариха уходить. Иссякла удача
твоя, князь, сам видишь, а нам еще жить. Атанарих молчал,
мрачнел, но уходящим не препятствовал. Доконали его-таки, не
ромеи, так гунны, не гунны, так голод.
      Знал, конечно, куда подались.
      К Фритигерну.

      * * *

      Фритигерна тоже известия о гуннах тревожили. Слышал уже о
том, что на Днепре случилось. А об атанариховом бегстве в
верховья Алута донесли оголодавшие люди, что к Фритигерну с
Алавивом уже после разгрома прибились. Кстати, и незадачливый
Мундерих с н