другом и союзником. И сейчас, как будто мое желание уже
осуществилось, считаю долгом остеречь его. Мне ведомо, что
многие мои соплеменники не захотят с ромеями мира. Мой родич
Алавив, которого я люблю и которого полюбит и Валент, когда
узнает его близко, может разбить ромеев. Он горяч, Алавив, эта
мысль кружит ему голову. Мне трудно вразумить его. И не
остановить мне воинственного порыва многих друзей моих, если сам
Валент не поможет в том, проявив добрую волю.
      Фритигерн повернул голову, посмотрел на Ульфилу. К щеке
князя травинка прилипла.
      - Почему ты губы кривишь, епископ?
      - Противно слушать тебя.
      - Я не злоумышляю против своих, если ты об этом, -
невозмутимо возразил Фритигерн. - Я никогда не предам вези.
Веришь?
      Этому Ульфила вполне верил. Не понимал только цели второго
послания, от которого за версту разило предательством.
      Фритигерн объяснил:
      - Если Алавив на Валента наскочит и цапнет его (а Алавив на
такое способен), то после второго послания даже эта выходка не
сорвет мирных переговоров. Я всегда смогу доказать, что Алавив
действовал против моей воли.
      - А если ромеи потребуют, чтобы ты выдал им Алавива?
      Фритигерн широко улыбнулся.
      - Ах, Ульфила. Ведь ты меня хорошо знаешь.
      - Я тебя знаю, - согласился Ульфила. - Я знаю, что никогда
нельзя заранее знать, как ты поступишь.
      - Я сумею уберечь от них Алавива, если дело повернется так,
как мы говорили. В крайнем случае, скажу, что он убит. Ведь ты
спрячешь его у себя, правда? - И засмеялся. - Если от меня не
знаешь, чего ждать, то что говорить о тебе!
      - Главное - мир, - сказал Ульфила. Ему не нравилось, как
обернулся разговор.
      Фритигерн уловил недовольство епископа и сразу ушел от
скользкой темы.
      - Да, главное - получить от них мир.
      Сказал: "мир", а подумал: "Фракию".
      - Дальше диктуй, - сказал Ульфила.
      И потекли дальше сладкие речи Фритигерна. Лучше с лукавой
змеей знаться, чем такого союзника иметь!
      - Чтобы избежать неприятностей от чрезмерно войнолюбивых
родичей моих, приватно советую тебе показать им силу твоего
войска. Не вступая в битву, пройди перед ними горделиво, вознеся
орлов. Это зрелище лишит их задора, а имя твое устрашит их.
Тогда они охотно прислушаются к моим словам и заключат мир с
тобой.
      - А заодно получат хорошую возможность оценить боевую силу
ромеев, - сказал Ульфила.
      Фритигерн махнул рукой.
      - Не ищи подвоха там, где его нет. Мне не нужна эта битва,
где мы понесем слишком большие потери. Неужели я еще не убедил
тебя? Я хочу купить мир не кровью, а хитростью. Второе письмо
обезопасит переговоры от случайностей. А кроме того... - Он
посмеялся. - Оно изрядно польстит Валенту. Как все трусы,
император любит думать, что одно только его имя наводит страх.
      Ульфила отложил дощечки.
      - Откуда ты столько знаешь о характере Августа Валента?
      Фритигерн выглядел очень довольным.
      - А что, я неправ?
      - Прав.
      Фритигерн вскочил на ноги. Протянул руку Ульфиле, больше
из вежливости, ибо и в пожилых летах был тот легким на подъем.
      Вместе пошли к дому.
      Помолчав, сказал Фритигерн:
      - Мне про Валента один человек рассказывал - а тот хорошо
его знал.
      Ульфила молчал, желанного вопроса "кто?" не задавал -
нарочно князя мучил. И не выдержал князь, назвал без всякого
вопроса:
      - Атанарих.

      * * *

      Валент, его императорское величество, положительно не знал,
что ему предпринять. Нервно расхаживал по форуму своего лагеря
под Адрианополем. Лагерь был великолепен, совершенное создание
римской фортификационной мысли. Войска отборные, полководцы -
один другого опытнее, враг свиреп. Осталась сущая малость:
отдать приказ и ударить по полчищам Фритигерна.
      И вот на это-то Валент никак не мог решиться.
      Спросил мнения командиров. А те возьми и не сойдись во
взглядах.
      Комит Себастьян после победы над готами в долине речки
Гебр, раздул павлиний хвост. И Августа Валента к тому же
призывал. Нельзя упускать случая, твердил он. На войне слишком
быстро все меняется. Слишком быстро, чтобы можно было
позволить себе такую роскошь: сидеть и ждать у моря погоды. По
последним донесениям разведки, везеготов не более десяти тысяч.
Это работа для одной хорошо обученной когорты. Конечно, если с
умом взяться.
      Благодарение Провидению, его императорскому величеству
служит немало офицеров, которые как раз в состоянии взяться за
это дело. И именно с умом.
      Слушая Себастьяна, Валент так и закипал нетерпением. И
правда, довольно уже прохлаждаться и тратить свои дни в
бездействии, когда слава воинская - вот она, рядом, только руку
протяни.
      Но тут вступал в разговор магистр конницы Виктор, тот самый
сармат, который лет десять назад переговоры с Атанарихом вел.
Человек он был весьма осторожный. Да и недавняя победа не
кружила ему голову. Не лучше ли подождать, пока приспеет
подкрепление из Галлии, от императора Западной Римской
Империи, Грациана? Вот комит Рикимер, от Грациана присланный,
говорит, что помощь уже близка.
      Валент вновь начинал сомневаться. Может быть, и впрямь не
стоит мчаться навстречу Фритигерну очертя голову. Может быть,
имеет смысл подождать...
      Но тут со всех сторон набежали льстецы (после того, как
казнил прежних, тотчас же новые появились, еще и лучше старых).
Зашептали государю в оба уха: не довольно ли с Грацианом славой
делиться? Совсем зазнался Грациан, на него, Валента, дядю своего,
свысока смотреть начал.
      - Зазнался, еще как! - говорили наиболее догадливые
(сообразили, какая тоска Валента поедом ест: племянник-то
алеманнов героически в капусту крошит, а он, Валент, только
парады принимает).
      Его величество Валент, с его-то мудростью, с его-то могучей
армией, с такими прославленными офицерами... Эх, да что
говорить! Сам все знает его величество.
      И мнилось Валенту: вот где истинная правда. Ибо страшно
хотелось ему, чтобы уговорили его атаковать. Хоть бы одну
большую битву выиграть по-настоящему.
      Пока судили и рядили, время шло.
      В одно прекрасное утро у ворот лагеря встречено было
посольство от Фритигерна. Солдаты проводили посланцев к
императорской палатке, государю представили. Валент, втайне
ликуя, снизошел: так и быть, выслушаю.
      Сам же, как восторг улегся, в недоумение пришел. Не знал,
как выбор послов оценивать надлежит. Польстить ему Фритигерн
хотел или оскорбить.
      С одной стороны, явился тот готский клирик, о котором и
патриарх константинопольский хорошо отзывался. Говорил, будто
праведный это муж.
      Свита при праведном муже - несколько готских воинов и все
незнатного рода. Но тот же патриарх и общину готскую хвалил;
стало быть, сопровождающие клирика - добродетельные христиане.
Его, Валента, единоверцы.
      Но...
      С другой стороны, разве с таковыми должен вести столь
важные переговоры великий владыка? Кто таков этот клирик? Вот
на патриарха константинопольского глянешь - плечи под тяжестью
шитого плаща аж ломятся - сразу видно: достиг человек высот
немалых. А этот - сухощавый беловолосый старик с острыми
чертами лица и тяжеловатым взглядом темных глаз. И одежда очень
простая, пропыленная. Без единого золотого украшения.
      Офицеры в мнении касательно особы посланца были
единодушны: "притащился какой-то отбтрюханный поп..."
      Ульфила Валенту письма передал, какие они с Фритигерном
на берегу речки составили. Валент любезно ознакомился. Задал
несколько вопросов. Ульфила отвечал, немногословно, но вполне
удовлетворительно.
      Можно ли Фритигерну доверять? Можно, только с оглядкой,
ибо у варваров свои понятия о чести.
      Не нарушит ли князь уже подписанный договор?
      На этот вопрос Ульфила ответил после паузы, странно
поглядев императору прямо в глаза ("Какой хам!" - верещали потом
придворные):
      - Нет, если его снова не обманут.
      Ответ этот, разумеется, никого не устроил. Ты нам вынь да
положь: можно Фритигерну доверять или нет?
      Присутствовавший при этом разговоре Себастьян так и
спросил:
      - Можешь ли ты, обратившись к своей совести, ручаться за
него?
      - Однажды я поручился за него и был жестоко наказан, -
сказал Ульфила. - Но и после этого скажу: я охотно обменял бы
свою чистую совесть на прочный мир.
      И опять слова Ульфилы никому не понравились, потому что
были искренними и не содержали лести.
      Пытались выспрашивать у посла подробности касательно того,
какими силами располагает Фритигерн, где сейчас находятся
Алатей с Сафраком, остались ли до сих пор с аланами отряды
гуннов. Ибо наиболее дальновидные из римских командиров
предполагали, что в минуту большой опасности остроготы
присоединятся к везеготам, и для армии Валента это будет весьма
неприятно. Проще сказать, при таком повороте событий шансы на
блестящую победу, которую уже ковала и покрывала позолотой
фантазия Валента, резко уменьшались.
      Но церковник ничего не знал ни о численности варварских
полчищ, ни об их расположении. Только и сказал:
      - Вот точные слова Фритигерна, которые он говорил мне, когда
просил прийти к тебе с посланиями: "Я могу разбить Валента, но
это будет стоить мне слишком больших жертв".
      Валент так откровенно обрадовался, такой радостный взгляд
на Себастьяна бросил, что льстецы поняли: битва будет.
      Ульфила поднялся, сочтя свою миссию выполненной.
      - Я еще раз прошу тебя подумать над этими письмами.
Пожалей свой народ, император. Если даже все вези полягут под
стенами Адрианополя, останутся остроготы и аланы, останутся
гунны, и они утопят твою Империю в крови.
      Два дня после этого Ульфила жил в римском лагере, ждал
ответа. Валент обещал написать Фритигерну и выразить свое
мнение.
      Легионеры, пришедшие с Валентом из Сирии, не питали пока
что к готам враждебных чувств. По их мнению, вези были куда
лучше персов. Со свитой ульфилиной играли в кости и пили
неразбавленное вино. О посланнике фритигерновом
расспрашивали. "Что, получше никого не нашлось?" Но вези
отказались обсуждать личность Ульфилы; сам же Ульфила почти
не показывался.
      На третий день Валент объявил ему, что ответа не даст, ибо
письма Фритигерна весьма двусмысленны и непонятно, как следует
отвечать на них.
      С тем посольство и отбыло, сопровождаемое насмешливым
свистом легионеров. Те-то уже знали, каким будет ответ.

      * * *

      Солнце переходило в знак Девы; настало 23 августа 378 года.
И подобно тому, как Солнце покидало один свой дом и
перебиралось в другой, двинулась римская армия из надежного,
обжитого лагеря навстречу неизвестности.
      Весь обоз, припасы, скарб - все было оставлено под стенами
Адрианополя. Охранять лагерь назначили две центурии Сирийского
легиона - довольно, чтобы удерживать такое хорошее укрепление,
если придется.
      Казну, придворных льстецов, императорский пурпур и прочие
драгоценности предусмотрительно переправили за городские
стены, сочтя их лучшей защитой, чем лагерный палисад.
      И выступили.
      Валент верхом на крепкой лошади возглавил армию. От
сверкания орлов в глазах больно. Пыль оседала на придорожных
кустах и траве. Вдыхал этот запах Валент, и от восторга
сжималось его сердце. Началось! Он ступил на путь славы, о
которой мечтал почти пятьдесят лет.
      Когда солнце достигло зенита, жара сделалась невыносимой.
Пот ручьями стекал по лицам. Но ноги шагали, будто сами собой.
Легкие отказывались принимать пропитанный пылью и запахом
конского пота воздух. Но разве им оставлен выбор? Велено дышать,
вот и дыши. И без рассуждений!
      Дороги здесь неудобны. То и дело карабкались в гору, а потом
неловко спускались с горы. Но легионы шли налегке и потому не
был для них труден путь.
      И вот впереди, в дрожащем знойном воздухе, показались
выбеленные солнцем готские телеги, выстроенные табором. Высокие
колеса из цельных спилов щетинились осями.
      Из-за ограждения понесся яростный вой, будто там бесилась
стая диких зверей. Кто бы поверил, слушая эти вопли, что их
издают люди, окрещенные в кроткую веру Христову?
      Пока вези бесновались и грели в себе злобу, римские
полководцы торопились выстроить войска в боевой порядок. Как
обычно, непробиваемый строй тяжелой пехоты прикрыли на
флангах конницей.
      Проклятье на этого Виктора и его кавалерию! Не конники, а
черепахи. Когда они, наконец, доберутся до места? Комиты орали
до хрипоты, подгоняя солдат. Далеко растянулись по всей длине
дороги, насколько видит глаз.
      Сармат Виктор, утратив свою знаменитую выдержку, рычал
звероподобно, грозя распять каждого десятого за преступную
медлительность.
      С грохотом мчались вперед по дороге всадники, обгоняя друг
друга. Лязгали доспехи. Луженые глотки легионеров исторгали
хриплые звуки; щиты сталкивались со щитами. Ромейские солдаты
тоже пугать умели.
      Варвары и испугались. Высунули нос из-за телег и попросили
о перемирии. Разве наш духовный пастырь не ходил к вашему
императору, не умолял пощадить нас?
      Валент грудь колесом выпятил, подбородок квадратный
выставил. Да, говорил я с вашим пастырем; неужто у Фритигерна
никого получше не сыскалось? Что он присылает мне для
переговоров людей такого низкого происхождения, чуть не рабов?
Они и решить-то ничего не могут, ибо нет у них на то прав.
      Вот ты (это он к тому готу обратился, который из-за телег
вышел и от имени своих товарищей речи повел) - кто ты таков, что
я должен тебя слушать? Кандак твое имя? И что это такое -
"Кандак"? Как это я, повелитель огромной державы, с каким-то
Кандаком говорить стану?
      Облил презрением с головы до ног и прочь отослал. Если
князья ваши действительно хотят, чтобы я жизнь им оставил, пусть
кого-нибудь более достойного пришлют.
      Пока его императорское величество гордость свою тешил и
требовал к себе знатных вези для переговоров, с другого конца
готского лагеря (ромеи и не видели) совсем другие послы ускакали.
И не к ромеям, а в горы - поторопить Алатея с Сафраком.
      Опасную игру Фритигерн затеял. Все эти разговоры для того
нужны ему были, чтобы время потянуть. И он подкрепления ждал, и
Валент. Как бы исхитриться и так попасть, чтобы своего союзника
дождаться, а Валентова опередить? Да еще заранее себе пути для
отступления проложить? Если сорвется дело и не удастся ромеев
побить, свалить беду на неуемных родичей своих (мол, против его,
фритигерновой, воли битву развязали) и попытаться купить жизнь
тем, кого еще можно будет спасти.
      Широкая равнина, простиравшаяся в предгорьях, и без того
выжженная за лето солнцем, пылала. Повсюду зловредные вези
разложили огромные костры, чтобы сделать жару еще более
невыносимой. Себя при этом, понятное дело, тоже не щадили; будто
черпали они прохладу из жажды врагов своих, из слабости ромеев
силы набирались.
      Потянулись странные часы напряженного бездействия. Давно
уже миновал полдень, но до вечера еще нескоро. Ревело пламя
больших костров. За деревянными стенами телег бесновались
варвары.
      Долгий марш, пыль и жара сделали свое дело: римляне стали
задыхаться. Стояли в строю перед лагерем готским, от жажды
изнемогая, и свинцовыми казались им доспехи.
      Валент же наслаждался. Хоть и его мучили голод и жажда
(любимое иллирийское пиво в лагере осталось), а радостно ему
было. Чистую правду написал в том, приватном, письме Фритигерн:
одно только имя государево врага устрашает. Наступили лучшие
часы его жизни и сейчас медленно истекали.
      Нервничали лошади. Конь - он не человек, ему не втолкуешь,
почему его морят голодом и жаждой и в чем высшая цель такого
мучительства.
      А Фритигерн нового посланца для переговоров к Валенту
направляет (и опять невидного, в бедной одежде, - чтобы в
заложники не взяли). Дескать, берется Фритигерн соплеменников
своих от бесчинства удержать. У него дружина сильная; при
помощи этой самой дружины совладает он, Фритигерн, с самыми
горячими головами из везеготов. Не допустит их до битвы. Только
вот гарантии от ромеев нужны. Он-то сам, Фритигерн, Валенту
верит на слово, как брату, но остальным той веры недостаточно.
Вот если бы от ромеев заложник был ему, Фритигерну, дан... А за
сохранность жизни того заложника можно не опасаться.
      Собрались высшие валентовы офицеры. Обсуждать начали. А
ну как лукавит вези, с него станется!..
      Торжествует Валент: сам Фритигерн перед ним, Валентом,
страх испытывает! А Виктор с его советами Грациана дожидаться -
просто трус. Вот еще, славой делиться. До полной победы один шаг
остался. Сейчас быстренько дадим Фритигерну заложника, а там
глядишь - целое племя под нашу руку пойдет и послужит нам еще
верой и правдой на зависть Грациану, который только и горазд, что
алеманнов без толку истреблять и с аланами якшаться.
      Кого же послать?
      Тут всяк стал глаза отводить. Да Валент и сам понимает: тот
недостаточно знатен, этот в армии нужен, мало ли что. И ткнул
палец государев в Эквиция: с одной стороны, настоящий римский
патриций, с другой - толку с него, если битва все-таки завяжется,
куда меньше, чем от прочих.
      Эквиций из розового зеленым сделался. Не был бы патрицием,
так и повалился бы в ноги солдафону недальновидному: помилуй,
государь-батюшка!
      Оттолкнул его комит Рикимер, грацианов человек, который от
молодого государя к Валенту прислан был. Сам был германец и
трусости в других не выносил, считал ее за позор и чуть ли не
болезнь. "Я пойду", - сказал. И вместе с тем незнатным готом в
сторону табора направился.
      Медленно шли, чтобы вези какого-нибудь подвоха не
заподозрили и стрелами не истыкали. Да и время дать нужно вези,
чтобы как следует разглядели красный плащ комита, богатые
доспехи, знаки отличия. Не простой, стало быть, он человек и для
императора ценен.
      До оврага уже дошли, который вези расширили и углубили,
используя для защиты лагеря. А солнце палит нестерпимо. Когда же
вечер?..
      И вдруг - вопли, звон оружия... Кому-то жара в голову
стукнула.
      Стрелки передового римского отряда, выстроенные перед
рядами тяжелой пехоты, слишком бурно препирались с передовым
готским постом, и вдруг один сорвался, пустил стрелу. Командир
римских стрелков, испанец Бакурий, решил, что самое умное после
такой выходки - это в атаку пойти. Нервы у всех на пределе;
услышали, как он ревет: "За мной!" и побежали.
      Как наскочили на готов, так и отскочили; вези-то из-за
прикрытия стреляли, а ромеи по чистому полю шли.
      Рикимер остановился, в сердцах себе под ноги плюнул и на
родном своем языке душу отвел. А после сказал тому незнатному
готу, что с ним вместе к табору для переговоров шел:
      - Иди-ка ты к своим, брат. Видно, судьба нам с тобой нынче
убить друг друга.
      Хлопнул его по плечу; на том расстались. Рикимер к
ромейским позициям отошел. В ледяном бешенстве был. Валенту
что-то совсем уж невежливое рявкнул.
      А тот вдруг побелел, вот-вот сознание потеряет. Глаза
расширил, будто дьявола перед собой увидел. Но не на Рикимера
смотрел - куда-то за спину ему.
      Рикимер резко повернулся, сапогами пыль взметнул:
      - Что?..
      И увидел.
      С крутых гор неслась, грозя смести все на своем пути,
аланская конница - лавиной, неостановимой, громкокипящей.
      Алатей и Сафрак пришли.

      * * *

      Обтекли табор с двух сторон и на передовые центурии
римские понеслись. Следом из табора - осами из гнезда - пешие
выскочили. В громе копыт все утонуло - и крики людей, и звон
оружия. Небо, и без того нестерпимое, наполнилось сверканием
металла.
      И дрогнули перед этой бурей передовые центурии,
оборотились спиной к неминуемой смерти своей, бежать
вознамерились. А куда бежать-то, в теснине? Заметались, себя не
помня.
      Остановил их комит Себастьян, а как - того никто не понял. И
сам Себастьян не понял; но только стрелки Бакурия снова лицом к
неприят