ульф Меркурина от Ульфилы оторвал, схватил старика
медвежьей хваткой, к лодкам потащил. В лодке места не было и
вообще она уже отчаливала.
      По колено в воде Арнульф из лодки троих выбросил и в воду
кинул (те даже ахнуть не успели). Ульфилу на их место посадил,
сам забрался и рукой махнул - давай, греби на ромейскую
сторону.
      Ульфила молча смотрел, как отдаляется левый берег.
Арнульф наклонился к нему, всего глазами ощупал и спросил на
всякий случай: не повредил ли чего.
      Ульфила головой покачал. Извиняясь, сказал дружинник:
      - Князь тебя зовет.
      Фритигерн, осаждаемый со всех сторон, даже и извиняться не
стал.
      - Мне толмач нужен хороший, - сказал он епископу. - Без тебя
не справиться.
      Ульфила предписания у князя взял, прочитал их. От
интенданта досадливо отмахнулся - тот при виде толмача
обрадовался несказанно, на локте было повис и затараторил
возбужденно.
      Дочитал, поднял глаза Ульфила. Спросил:
      - Где этот комит Лупицин?
      Тут и комит подошел - а до того в стороне стоял и взирал на
происходящее отрешенно. Был он высоким человеком плотного
сложения, с большой круглой головой. Природа лепила его из
крупных кусков глины, не слишком заботясь об отделке.
      Посмотрел на него Фритигерн своими светлыми глазами, точно
взвесить хотел.
      Лупицин и ему улыбнулся и выразил надежду на плодотворное
сотрудничество. Фритигерн не ответил, времени пожалел. Вместо
того к Ульфиле обратился:
      - Спроси, где он устроил временный лагерь.
      Лупицин пустился в объяснения. Нужно переправить все эти
полчища к Маркианополю на побережье. Удобнее всего будет для
такой цели воспользоваться старой военной дорогой. Собственно,
наличие хорошей дороги и послужило причиной выбора места.
Кстати, она неплохо охраняется.
      - Спроси, сколько переходов до города, - потребовал
Фритигерн.
      Все так же улыбаясь, Лупицин объяснил, что лагерь
предполагается устроить не в самом городе, а в некотором
отдалении от него. Ну... три перехода, если переселенцы не будут
лениться. Легион одолел бы это расстояние за два дня.
      Это Фритигерн без толмача понял.
      - Спроси, как он предполагает выдавать продовольствие, пока
мы не получили первый урожай.
      Лупицин поднял брови.
      - То есть?
      - Если до лагеря три перехода, значит, будут две стоянки.
Спроси, там, на этих стоянках, подготовлено уже продовольствие?
- И в крик (Ульфила еще не видел Фритигерна в такой ярости): -
Чем я их кормить буду, пока на землю не сядем?
      Лупицин ответил положительно. То есть, он ответил уклончиво.
О питании переселенцев, конечно, римское государство всемерно
позаботилось. Собственно, это работа комита Максима, который
ждет в одном переходе отсюда. Видите ли, он, Лупицин, не
обладает в провинции Мезия достаточными полномочиями. Он
обладает ими в провинции Фракия. А здесь, в Нижней Мезии, комит
Максим и его бесценный опыт... Добавил снисходительно: если
Фритигерн желает адаптироваться в империи, ему придется усвоить
существующую здесь сложную структуру взаимоотношений
административных учреждений, как вертикальную, как и
горизонтальную. И чем скорее, тем лучше.
      Ульфила перевел слово в слово. Был слишком утомлен всей
этой суматохой, чтобы смягчать выражения. У Фритигерна лицо
стало каменное. Молча кивнул и отошел к своим. Комит Лупицин с
безмятежной улыбкой проводил его взглядом.

      * * *

      У первой стоянки не обнаружилось ни комита Максима, ни
каких-либо признаков того, что Фритигерна с Алавивом здесь
вообще ждали. Лупицин невозмутимо предположил, что переход
занял меньше времени, чем было предусмотрено планом, и поэтому
прибытия помощи следует ожидать со дня на день.
      Действительно, к полудню следующего дня явился Максим. С
ним был отряд в двадцать пять всадников для охраны. Но никакого
продовольствия не прибыло.
      Разговаривать с Максимом отправился Алавив. Фритигерн спал
мертвым сном, и разбудить его не удалось.
      Алавив безжалостно потащил с собой Ульфилу.
      Ромеи, к слову сказать, понимали, конечно, что толмач -
клирик, но что в сане епископа - то им даже в голову не
приходило. Долговязый Алавив обходился с тем клириком, как
обычно обращаются сыновья варварской знати с воспитавшими их
дядьками, то помыкал ими, как барчук, то вдруг делался
почтительным, точно сын.
      Комит Максим был тех же лет, что и комит Лупицин, то есть
немногим за тридцать, но, в отличие от фракийского коллеги, был
строен и поджар, с невыразительным, будто бы стертым лицом.
      Максим приветствовал готского вождя и тут же привел тысячу
причин, по которым, во-первых, произошла досадная задержка
провианта, а во-вторых, будет затруднено дальнейшее продвижение
варваров на юг.
      Почему же затруднено?
      Ну, некоторые обстоятельства заставляют думать именно так.
      Алавив смотрел на римлянина настороженно - ни дать ни взять
дикое животное созерцает незнакомый предмет, готовое и напасть,
и отскочить.
      Видите ли, продолжал Максим (Лупицин рядом с ним тяжелыми
плечами пожимал), две тысячи пятьсот человек вспомогательной
когорты стоят между данным пунктом и городами Маркианополь и
Одессос, преграждая дорогу.
      И увести их никак нельзя. Почему нельзя? Такова, понимаете
ли, дислокация. Изменить дислокацию? (Сожалеющий взгляд в
сторону Лупицина). Господа готы новички в империи и еще плохо
понимают, что такое римская военная дисциплина.
      Нет, все это делается из соображений безопасности. Чьей?
Переселенцев, разумеется, какие могут быть сомнения. Поскольку
недавно произошло грабительское нападение на пригородное
имение адрианопольского магистрата, и все горожане очень
взволнованы известием о приближении большого племени
иноземцев. Могут возникнуть разного рода беспорядки,
порождаемые общим недовольством.
      Ульфила переводил, Алавив слушал. Оба понимали одно: еще
неделя проволочек, и среди везеготов начнется голод.

      * * *

      На протяжении целого месяца ни комита Лупицина, ни комита
Максима никто из готов не видел. Зато вокруг лагеря во множестве
шныряли разные люди с честными лицами и медовыми речами.
Правда, они с трудом изъяснялись на языке варваров, но понять их
было несложно: эти сострадательные христиане и добродетельные
римские граждане от всей души сочувствовали тому бедственному
положению, в каком очутились их единоверцы. И предлагали
помощь.
      Помощь состояла в том, что они начали торговать среди
везеготов хлебом и мясом.
      Вези покупали. Отдавали золотые украшения за малую меру
муки или небольшой кусок мяса. И чем меньше оставалось у них
золота, тем более откровенную тухлятину сбывали торговцы.
      Однажды Меркурин потащил Ульфилу "показать кое-что".
Пошли вдвоем от костров Алавива (тот стоял с меньшим числом
племени немного в стороне от Фритигерна) и через час с лишком
увидели находку Меркурина. Большая яма в лесу, разрытая
лисицами, - тех, видимо, привлек запах - была полна отрубленных
собачьих хвостов, лап и голов. Все это, наполовину сгнившее и
обглоданное хорями и лисами, в беспорядке валялось среди комьев
земли и дерна.
      Ульфилу затошнило. А Меркурин глядел на своего епископа
горящими глазами, точно ждал от него чего-то.
      Но Ульфила молчал. Меркурин взял его за руку, чтобы увести,
и они пошли прочь.
      Наконец, сказал епископ:
      - Постарайся, чтобы Фритигерн не узнал об этом.

      * * *

      Фритигерн, конечно, давно уже знал, что его вези начали
отдавать своих детей в рабство в обмен на собачье мясо, чтобы
только спасти от голодной смерти их и себя. Похоже, князь
оказался в ловушке собственной предусмотрительности. С севера
надвигались гунны; на север не пойдешь. Путь за Дунай отрезан.
На юге стоит максимова когорта. Бросать на римские копья своих
плохо кормленых и уставших вези князю ох как не хотелось. С
отчаяния много не навоюешь; для хорошей войны радость нужна,
чтобы всего тебя распирало. К тому же, с ними были женщины и
дети. И старики. По крайней мере, в этом римляне сдержали слово
- взяли в империю всех. Для чего только? Чтобы уморить здесь или
сделать рабами?
      Чего их там, в Маркианополе, так испугало? Поместье какое-
то, неизвестно кем разграбленное? Фритигерн не верил. Его вези
ничего плохого на этих землях пока не сделали.
      Князь думал. И еще не принял решения. Только недовольство
своих людей сдерживал, как мог. Не хотел до времени с ромеями
ссориться.
      Алавив донимал своего родича с утра до ночи: Маркианополь
должен открыть ворота везеготам. Должен и все тут.
      Заканчивался месяц сидения на земле в ожидании
неизвестного. Похудевший, мрачный, Фритигерн и слушал Алавива и
не слушал. Лениво метал нож в белый ствол тонкого деревца. Ствол
был уже истерзан, но Фритигерн продолжал выдергивать и вновь
втыкать нож, рассеянно глядя куда-то мимо. Алавив рявкнул:
      - Да ты о чем думаешь?
      - А? - Фритигерн поднял глаза. - Да нет, я тебя слушаю.
Перебить ромеев, как ты предлагаешь, смять когорту, пройти на юг
и там взять все, что нам потребно, а разрешения от этого жирного
говнюка Лупицина не ждать. Очень остроумно, родич.
      Алавив стоял перед ним, расставив длинные ноги и пригнув
голову - молодой волк перед прыжком.
      А Фритигерн сказал ему все тем же ленивым тоном:
      - Нет, мы останемся верны договору с Валентом, что бы там ни
вытворяли ромеи. Бунтовать сейчас нам дороже выйдет. Собирай
людей. Будем отходить на юг, только очень осторожно и
постепенно. И напомни нашим, особенно ретивым, что я слово дал.
      Вези обрадованно зашевелились, стали лагерь сворачивать.
      Вот тогда-то и прискакал Лупицин. Несмотря на тучность,
неплохо ездил на лошади - начинал службу во 2-й Фракийской але
вспомогательных войск, которыми сейчас командовал. Спрыгнул на
землю; грохоча доспехами, побежал Фритигерна разыскивать.
      Тот встретил ромея с холодным высокомерием великого
государя. Держался князь спесиво; шлем на белокурых волосах,
свалявшихся и сальных, по самые брови надвинут. И был тот шлем
грязными собачьими хвостами украшен.
      - Гав! - вместо приветствия сказал Фритигерн Лупицину. -
Ррр...
      - Князь! - вскричал Лупицин. Вообще-то он по-латыни
вскричал, так что диалог звучал еще более странно:
      - Гав!..
      - Дукс!..
      И вот тут Лупицин побледнел. Потому что вези и не думал
шутить. Лицо у Фритигерна ласковое, рот улыбается.
      И сказала комиту Лупицину многоопытная жирная задница его:
      - Вот что, ваше превосходительство. Если вы этого типа
немедленно не умаслите, он вас на кусочки разрежет и лисицам
скормит. Быстрее, не теряйтесь. Берите большой кусок масла...
      Больше Лупицин свою задницу не слушал - не до разговоров
ему сделалось.
      После долгих увещеваний Фритигерн соизволил вспомнить
людское наречие и сообщил комиту о своем намерении выступить в
южном направлении.
      Комит разволновался.
      Фритигерн объяснил, все так же спокойно и холодно, что
обязан что-то предпринять, поскольку дальнейшее бездействие в
условиях все возрастающего голода и нужды неизбежно вызовет
бунт. А он, Фритигерн, ни в коем случае не намерен допускать до
бунта.
      Комит, отдуваясь, сел на предложенную ему попону,
пропахшую лошадиным потом, - специально для дорогого гостя на
голой земле расстелили. Попросил выпить. Ему поднесли. От
выпивки чудовищно разило. Сделал глоток - комит сам не знал, что
заставило его выпить, жадность ли природная или же соображения
вежливости - Лупицин предложил кубок Фритигерну. Тот с улыбкой
отказался, добавив, что конскую мочу не пьет. Лупицин залился
темной краской. А Фитигерн улыбнулся невинно и извинился за
неудачную шутку: "Это просто пиво у нас перебродило". Но
Лупицин так до конца и не был уверен в том, что именно пил.
      Фритигерн заговорил серьезно. Если комит хочет сохранить в
Нижней Мезии мир и покой, он должен действовать сообща с
вождями вези. Пусть когорты следуют вместе с племенем, но в
отдалении и без всяких там наскоков и выходок. Иначе последствия
могут быть весьма тяжелыми.
      Где же дукс Фритигерн намерен разбить новый лагерь?
      - А что, - прямо спросил Фритигерн и вдруг сделался очень
холоден, куда только его мягкость подевалась, - до зимы мы к
месту нашего постоянного поселения не доберемся? Мы, вези,
знаешь ли, не кочевники, чтоб на колесах жить.
      Лупицин пустился в пространные рассуждения и говорил так
мутно, что толмач понадобился. Но Ульфила спал, и Меркурин
наотрез отказался его будить.

      * * *

      А тем временем по левому берегу Дуная бродили остроготы и
союзные им аланы. Алатей и Сафрак, получив у Валента от ворот
поворот, пребывали в нерешительности. Общество надвигающихся с
севера гуннов никак их не устраивало. Ромеи, принявшие к себе
вези, из каких-то непостижимых соображений отказали в помощи
остроготам. Но выхода-то все равно не было. Так или иначе
придется переправляться через Дунай, понравится это ромеям или
нет. До чего же хитрый этот Фритигерн, умеет устроиться.
      Ждали только случая остроготы.
      И вот случай предоставился. Фритигерн двинулся к югу, и
ромеи, которые с него глаз не спускали, пошли за ним следом. А
берег-то без охраны оставили. Нет теперь на Дунае никого, кто
помешал бы остроготам перейти за Реку. Правда, и помогать им
никто не собирался, да не очень-то и нужно. Лодок и плотов
добыли и потихоньку двинулись. Корабли, которые все это время
патрулировали дунайские воды, ушли назад, к Истрополису.
      Вот так и вышло, что весной 377 года в пределах Мезии
находилось два бездомных готских племени: одно, прирученное
христианством и мирным соглашением, во главе с Фритигерном и
Алавивом; и другое, дикое и предоставленное самому себе, во
главе с Алатеем и Сафраком, которое бродило, смутно
представляя себе, на что решиться.

      * * *

      Вези остановились недалеко от Маркианополя. Этот город, как
и многие другие, вырос из старого легионного лагеря и нес в себе
как приметы римской военной суровости, так и провинциальной
скудости. Он был населен преимущественно торговцами и
рыболовами. Западная его часть, более бедная, вся провоняла
рыбой, которую солили в огромных каменных цистернах.
      На улицах говорили на испорченном каппадокийском
греческом, на обкромсанной солдатской латыни, на смеси
варварских наречий. Но все хорошо понимали друг друга. Ибо и
римляне, и выходцы из различных Дунайских областей, и потомки
мезов и греческих колонистов - все они сходились в ту весну 377
года на одном: не нужно нам тут никаких везеготов. От них
дерьмом пахнет, они грубы, обычаев наших не уважают, а смеются
так громко, что девственницы лишаются девственности от одной
только силы звука. В общем, говно, а не люди и нечего им у нас в
городе делать. Поругивали правительство в кабаках и на собраниях
купеческой гильдии: что за безумная затея полчища варваров на
земли наши пускать.
      Комит Максим для успокоения граждан свои меры принял.
Вези были остановлены в нескольких верстах от городских стен и
ходить дальше им было не велено. В самом городе и на подходах к
нему были усилены караулы. Под предлогом готской опасности
всех входящих в город осматривали чрезвычайно строго: таможня
перешла как бы на военное положение и требовала себе на лапу
более обычного. Кто казался побогаче, того чуть не обыскивали,
вынуждая откупаться от бдительности охранителей порядка.
      Тем временем Фритигерн осаждал комита Лупицина просьбами
открыть для его соплеменников доступ в город. Комит
отбояривался, как умел, - а он умел.
      Вооруженные караулы? Да, действительно, был отдан такой
приказ. Это распорядился комит Максим, которому вверены заботы
о безопасности граждан. Он совершенно прав, комит Максим. В
первую очередь он обязан следить за тем, чтобы не вспыхнули
беспорядки.
      - Какие могут случиться беспорядки, если в город придут
несколько вези, чтобы купить хлеба? - спросил Фритигерн. В
изнурительных беседах с Лупицином князь был исключительно
терпелив и сдержан и мог подолгу повторять один и тот же вопрос,
так что Лупицину приходилось туго. Напрягал все силы, чтобы
только вывернуться и избежать прямого ответа.
      - Ну... Горожане могут предположить начало варварского
нашествия. Возникнет паника...
      - Но ведь они, конечно же, оповещены вами, что мы
добровольно подчинились римской верховной власти? - Фритигерн
смотрел на Лупицина совершенно невозмутимо, так что обвинение
во лжи как будто и не прозвучало вовсе.
      - Разумеется, магистраты знают, что вези - мирные люди и
союзники Рима. Но ведь ни на одном из твоих не написано
"Фритигерн". - Лупицин постучал себя пальцем по широкому лбу,
показывая, где именно должно быть написано. - Они могут
обеспокоиться при одном только виде варвара. - Пожал плечами. -
Провинция глухая, люди невежественные...
      И, желая побыстрее отделаться от настойчивого собеседника,
скомкал разговор. Пригласил Фритигерна с родичем его на
дружескую пирушку. У вас, вези, кажется, принято все важные
дела решать на пирах? Вот и попируем, как вожди...

      * * *

      У простых людей свои заботы, у князей - свои.
      Перед тем, как к Лупицину на пир отправиться, остановил
Фритигерн дружинника и велел принести весь тот хлеб, что у того
еще оставался. Воин нахмурился, но приказание выполнил. И
забрал у него князь последнюю еду, поделил между собой и
Алавивом, сам съел и Алавиву сказал сделать то же самое. Не
голодными же, в самом деле, на пир к ромеям являться, чтобы
ромеи шутить над ними стали.
      Городская стража вождей готских с их охраной долго пускать
не хотела, намекала и торговалась - взятку вымогала. Но
Фритигерн стоял твердо, и в конце концов, ругаясь, пустили их
стражи без всякой мзды. Неровен час от Лупицина придут,
оправдывайся потом.
      И вошли в Маркианополь готы, Фритигерн с Алавивом и охрана
их в двадцать человек. Глядели по сторонам и удивлялись: и что
ромеи так за этот городишко трясутся? Тут и грабить-то нечего.
Всего богатства, что соленая рыба, да, может быть, в некоторых
семьях по ларям какая-нибудь рухлядь припрятана.
      У помещения претория их сам Лупицин встретил. Максим
рядом стоит, даже улыбаться не пытается - противны ему варвары и
все тут. Особенно Фритигерн отвратителен был Максиму.
      Несмотря на нужду в хлебе, которую вези испытывали теперь
постоянно, князю и в голову не пришло расстаться со своими
золотыми украшениями. Носил, не снимая. Еще и встанет так, чтобы
солнце на них играло, - стройный человек, обласканный светом,
красивый, как архангел Михаил. Доспехи комита Лупицина, хоть и
сверкали, начищенные до блеска, но рядом с изысканными
украшениями вези из очень хорошего золота - сущая медная
кастрюля.
      Распорядились охрану варварских князей перед входом
оставить. Справа римские легионеры пусть службу несут, слева
варварская дружина. Пускай сразу видно будет, что там, в здании,
за тяжелой дверью, видные вожди двух великих народов сошлись на
богатырском пиру.
      Фритигерн распоряжение выслушал, повернул голову и
дружинникам своим велел:
      - Тут встанете.
      И следом за Лупицином в помещение претория шагнул.
      При виде изобилия, подготовленного для пиршества, у Алавива
вдруг комок к горлу подступил. Замутило его. Чего тут только не
было. Перепела и фаршированные яблоки, пропеченная баранина,
какие-то невиданные блюда из зерна. Спасибо Фритигерну -
догадался, заставил загодя хлеб у дружинника съесть, а то,
пожалуй, и стошнило бы Алавива.
      Набежали метрески, соблазнительные и почти совершенно
голенькие. Два раба с серьезным видом втащили гигантский
музыкальный инструмент, сложнейшее сооружение, состоящее из
множества труб. Более всего оно напоминало осадную машину. Это
была причуда Лупицина, его гордость, которой он намеревался
поразить сердца варваров.
      Развалился хозяин гостеприимный на ложе в пиршественном