. Неизвестно только,
за что так ее ненавидит его мать - но уж об этом  Сколль  спрашивать  не
стал, неизвестно еще, что нового узнаешь о собственной матери. Подумав о
предстоящей зиме, он мысленно содрогнулся. Как только выпадет  снег,  он
окажется в западне, в когтях у старой ведьмы, и что  бы  она  с  ним  ни
вытворяла - никуда не сможет деться до самой весны.
   - Ну, пошли же! - резко бросила Агелла. - Что замечтался?
   И тут же, вопреки собственным словам, замешкалась, положила руку  ему
на плечо.
   - Сколль, - проговорила она уже мягче, - ты славный парнишка.  Кузнец
из тебя, конечно, вышел бы никакой, но ты старался вовсю.  Понимаю,  что
ты мне не веришь, но  все  же  поверь:  тебе  выпала  величайшая  удача.
Честное слово.
   "Ты права, - мрачно подумал Сколль, когда она отвернулась. - Я тебе и
вправду не верю".
   Выйдя из кузни, Агелла  едва  не  столкнулась  с  Барсилем.  Гвардеец
походя отсалютовал ей и небрежной походкой двинулся дальше - словно так,
случайно проходил мимо.  Агелла  нахмурилась.  Она  отлично  знала,  что
Барсиль подслушивал - этот стервец прямо-таки обожал совать нос в  чужие
дела. Агелла и раньше недолюбливала Барсиля, но сейчас вдруг поняла, что
терпеть его не может.
   - Тебе что, сегодня больше нечем  заняться,  кроме  как  шататься  по
Священным Пределам? - резко осведомилась она.
   - Нечем, госпожа. У меня нынче свободный день. Не моя вина, что мне и
вправду нечем заняться. - С этими словами Барсиль попытался ускользнуть,
но женщина-кузнец преградила ему дорогу.
   - Рада слышать, что ты сегодня ничем не занят,  -  вкрадчиво  сказала
она. - У нас со старшим конюхом Фергистом имеется для тебя поручение.  Я
хочу, чтобы ты сопроводил моего ученика и двух новых коней на  лесопилку
госпожи Тулак.
   Барсиль зло сузил глаза, но тут же принял добродушный вид.
   - Само собой, госпожа. Ты же знаешь, тебе я всегда рад помочь. Э-э..,
я только сбегаю надену другой плащ...
   - Не суетись, - жестко сказала Агелла. - Сойдет и этот.
   Она отлично знала, что стоит Барсилю отойти хоть на шаг - и больше он
сегодня ей на глаза не попадется. А завтра, благополучно отвертевшись от
неприятного  поручения,  явится  к  ней  с  виноватым  видом  и  сочинит
какую-нибудь правдоподобную причину своего отсутствия.
   - Иди со мной,  -  бросила  она.  -  Вы  должны  отправиться  в  путь
немедленно - нельзя тратить время попусту, если, конечно,  ты,  Барсиль,
хочешь нынче же вечером вернуться в Пределы. Пошевеливайся,  Сколль.  Ты
взял оба тюка? Отлично. А теперь в путь.
   Барсиль ничего не мог поделать.  Он  уже  признал,  что  свободен  от
службы, а старший конюх и старший кузнец намного выше по положению,  чем
простой солдат, будь он даже Меч Божий. Решение Агеллы явно не доставило
радости ни гвардейцу, ни ее бывшему ученику. Стремительно шагая  вперед,
она и не оглядываясь знала, что эта парочка плетется  за  ней  с  такими
кислыми  физиономиями,  словно  оба  объелись  незрелых  слив.   Ничего,
подумала Агелла. Может, хоть это научит стервеца Барсиля  в  будущем  не
совать носа в чужие дела. Бедняге Сколлю, конечно, такой спутничек не  в
радость - но  что  поделать?  Почти  все  гвардейцы,  на  которых  можно
положиться, сегодня либо патрулируют городские улицы, либо отправились в
горы с иерархом.
   Сколль поверить не мог в такое невезение. Всякий раз, когда он решал,
что хуже быть  уже  не  может,  на  него  валилось  новое  бедствие!  Он
враждебно оглянулся на Барсиля и обнаружил,  что  гвардеец  сверлит  его
злым пронзительным взглядом. Сколль понял значение  этого  взгляда:  его
предостерегали ни в коем случае  не  проболтаться  насчет  жилета.  "Ну,
погоди у меня! - было ясно написано на лице у Барсиля. - Уж  ты  мне  за
все поплатишься!" Юноша содрогнулся. Даже если он сумеет за  всю  дорогу
ни разу не свалиться со своего коня - наверняка прибудет на лесопилку  с
парой свежих синяков.
   Когда Агелла и ее племянник в  сопровождении  надувшегося  от  злости
гвардейца вошли во двор конюшни, пара сефрийцев уже дожидалась их.  Кони
были привязаны к прочному кольцу, намертво вколоченному в высокую стену,
окружавшую двор. Сколль заметил, что все конюхи старательно держатся  на
почтительном расстоянии от вороных исполинов. Хотя чужой жилет и  принес
уже Сколлю немало неприятностей, сейчас юноша был ему  даже  рад.  Не  в
силах  удержаться  от  искушения,  он  зашагал  к  вороным,  посвистывая
точь-в-точь как  жена  торговца.  Кони  тотчас  насторожили  уши  и  так
рванулись к нему, что веревки натянулись, точно струны. Сколль достал из
кармана горсть зерна и сушеные яблоки, которые  прихватил  в  пивоварне,
покуда прощался с Марилл. Сефрийцы окружили его,  выражая  свою  радость
тоненьким ржанием и обнюхивая Сколля, точно исполинские щенки.
   -   Будь   осторожен,   -   негромко    проговорила    Агелла.    Она
предусмотрительно стояла поодаль, так, чтобы воронью  не  дотянулись  до
нее. Сколль изрядно взбодрился, прочтя на ее лице изумление и - блаженно
надеялся он - восторг.
   В эту минуту из конюшни, хромая, вышел Фергист.
   - А, вот и вы! - бодро воскликнул он.
   Агелла притворилась, что не замечает его хромоты.
   - Все готово? - спросила она.
   - Само собой - и я буду только рад, если никогда больше не увижу этих
вороных бестий. - Старший конюх  одарил  своих  обидчиков  неприязненным
взглядом. - Когда я выводил их во двор, треклятый жеребец лягнул меня  -
да так, что чуть не оскопил - а мерин едва не откусил руку.
   Губы Агеллы подозрительно дрогнули.
   - Какую лошадь ты дашь под седло Сколлю? - спросила она.
   - Вот с этим у нас трудности, - промямлил Фергист, почему-то стараясь
не смотреть в глаза юноше. - Понимаешь ли, кони в  эти  трудные  времена
изрядно поднялись в цене, и я просто не рискну отдать  мальчишке  лошадь
из Пределов. Притом же у меня сейчас и нет свободных лошадей.
   -  И  что  же,  по-твоему,  бедолаге  делать?  -  резко  осведомилась
женщина-кузнец. - Ты что, хочешь, чтобы новичок  в  верховой  езде  ехал
верхом на бестии, которую не можешь укротить даже ты? Или он, по-твоему,
должен добираться до лесопилки пешком?
   - Нет-нет! - поспешно возразил  Фергист.  -  Не  кипятись  ты  так  -
мальчик пешим не останется.
   Он скрылся в конюшне, но скоро  вышел,  ведя  в  поводу  низкорослую,
бурую с белым ослицу весьма злонравного вида.
   - Это животное было вместе с  сефрийцами,  -  кисло  сообщил  старший
конюх, - и, должен признаться, причинило нам ничуть не меньше хлопот.
   У Сколля отвисла челюсть. За спиной  у  него  оглушительно  захохотал
Барсиль. Ученик был вне себя от злости. Ведь не  может  же  он  проехать
через весь город на этом длинноухом недоразумении! Он же попросту сгорит
живьем от стыда!
   - Не могу же я ехать в горы на  ослице!  -  возмутился  он  вслух.  -
Мириаль всемогущий, да вы поглядите только, какая она малявка! Она  меня
просто не вынесет!
   - Вот об этом можешь не беспокоиться, - бодро заверил его Фергист.  -
Ослы постоянно таскают на спине грузы - и немаленькие. Тебя эта красотка
подымет, как перышко. Ты ведь у нас не больно-то упитан.
   Подойдя поближе, ослица из-под косматой бурой челки  искоса  оглядела
Сколля, потом вдруг по-змеиному вытянула шею и ловко ухватила его зубами
за руку. Юноша с воплем отскочил и принялся потирать набухающий на  руке
кровоподтек. Не сразу он опомнился от такого коварного нападения.
   - Я не сяду на эту.., эту уродину! - твердо заявил он. - И это -  мое
последнее слово!
   Вскоре после того Сколль уже покидал Пределы через  туннель,  трясясь
на тощей и костлявой спине своенравной ослицы и  мрачно  гадая,  как  он
все-таки здесь очутился и за что ему уготована такая злая судьба.
   Никогда в жизни Сколль не переживал такого кошмара, как  эта  поездка
по улицам города. Вороные исполины,  непривычные  к  городской  тесноте,
многолюдью и шуму, то и дело шарахались,  норовя  разорвать  веревки.  С
минуты на минуту Сколль ожидал, что его вот-вот выдернут из седла, точно
гнилой зуб, но и это было еще не самое худшее. Если бы Сколль и  сам  не
знал, как нелепо он выглядит верхом на ослице, с волочащимися  по  земле
ногами, горластый сброд, населяющий Нижний Город, быстро  осведомил  его
об этом. Где бы ни ехал Сколль, везде его сопровождали  свист,  вопли  и
улюлюканье, и если б рядом с ним не скакал мрачный, как смерть,  Барсиль
с  заряженным  арбалетом  наготове,  злосчастного   ученика   непременно
забросали бы  комками  грязи  и  иным  мусором  куда  как  сомнительного
происхождения. Впрочем, общество гвардейца так обрыдло  Сколлю,  что  он
скорее бы предпочел с ног до головы извозиться в навозе, чем выслушивать
насмешки Барсиля. Тот изощрялся в основном  насчет  никчемности  Сколля,
которому до сих пор не обойтись без  няньки,  и  не  раз  повторил,  что
маленькая ослица куда смышленей, симпатичней,  да  и  полезней,  чем  ее
жалкий ездок.
   Затем Сколль и  его  спутник  проехали  через  Верхний  Город  с  его
просторными улицами, на которых стояли рядами особняки самых  богатых  и
влиятельных купцов; миновали торговый квартал - лавки, магазины,  рынки,
конторы и великое множество гостиниц, которые в лучшие дни бывали каждое
лето битком набиты паломниками со  всех  краев  Каллисиоры.  На  площади
Встреч, где чернели  заколоченными  окнами  закрытые  трактиры,  Барсиль
свернул направо, к западным городским воротам.
   - Недолго уже осталось, сынок,  -  ядовито  утешил  он.  -  Скоро  вы
благополучно выберетесь из этого громадного, нехорошего города  -  ты  и
твоя длинноухая подружка.
   Сколль стиснул кулаки. Он понятия  не  имел,  как  долго  еще  сможет
терпеть общество  этого  омерзительного  ублюдка.  Впрочем,  скоро  этот
вопрос разрешился сам собой. Когда они подъехали к западным  воротам,  в
сторожке вовсю шла игра в кости. Алчным взором Барсиль мгновенно  окинул
игроков, горку медных монет посреди стола - и обернулся к Сколлю.
   - Вот что, сынок, - сказал он, - езжай-ка ты  дальше  один.  Мне  тут
надо обстряпать одно важное дельце.
   И Барсиль одарил юношу своей лживой щербатой ухмылкой.
   - Что?! - воскликнул Сколль. Конечно, он мечтал избавиться  от  этого
хорька, по  ошибке  зовущегося  гвардейцем..,  но  теперь,  когда  мечта
сбылась, ему вдруг стало страшно ехать дальше в одиночку.
   - Да не дергайся ты, сосунок!  Я  ведь  сопроводил  тебя  через  весь
город, а там-то и было по-настоящему опасно.  Когда  выедешь  из  ворот,
поверни направо и поезжай себе по тракту - вот и все.  На  такой  дороге
даже последний сопляк не сумеет заблудиться, да и бояться  тебе  некого.
Что за нормальный человек высунет нос из дому в такую непогоду?
   - Но.., но ты же должен был проводить  меня  до  самой  лесопилки!  -
запинаясь, возразил Сколль. - Так сказала госпожа Агелла.
   - "Так сказала госпожа Агелла!" - пискляво передразнил Барсиль. Затем
вдруг помрачнел - и у Сколля перехватило дыхание.  -  А  теперь  слушай,
кусок дерьма. Вот как мы поступим: я останусь здесь, у  этого  славного,
жаркого огонька и поиграю в кости.., а ты можешь отвязаться  от  меня  и
плестись себе дальше куда пожелаешь. И вот что... - В руке Барсиля вдруг
ниоткуда возник кинжал. - Если ты  когда-нибудь  проболтаешься  об  этом
Агелле - или еще кому-то, я тебя  найду,  ясно?  И  уж  тогда  ты  точно
пожалеешь, что родился на свет.
   У Сколля так пересохло во рту, что он сумел лишь согласно кивнуть. Не
в силах дольше выносить угрожающий взгляд Барсиля и  смешки  стражников,
юноша ударил пятками по бокам ослицы и выехал из ворот. За  ним,  громко
стуча подковами,  проследовала  пара  вороных  исполинов.  Когда  Сколль
выехал на тракт, в ушах у него еще перекатывался издевательский гогот.

Глава 14
НАСЛЕДНИЦА

   Серима ниже склонилась над столбиком цифр. Не  желая  отвлекаться  от
дела, она все медлила встать и зажечь лампу -  и  вот  теперь,  когда  в
комнате неотвратимо темнело, все сильнее щурилась,  стараясь  разглядеть
цепочки цифр. Сейчас зажгу, мысленно пообещала она себе - уже в  который
раз - и принялась просматривать очередной счет.
   Магия цифр всегда неодолимо влекла Сериму - особенно когда эти  цифры
касались ее коммерческих предприятий. Еще ребенком она любила  приходить
в   контору   к   отцу,   коммерсанту   Стемонду,   который   возглавлял
могущественную Торговую Ассамблею.  Серима  могла  часами  восседать  на
высоком табурете, с необычайным для ребенка терпением любуясь  тем,  как
отцовское перо скользит по длинным рядам цифр.
   Порой отец, точно угощая особым лакомством,  показывал  Серимее  свои
карты - подробные до мельчайших деталей  и  искусно  разрисованные  -  и
рассказывал ей о золоте  и  драгоценных  камнях,  блистающем  серебре  и
красно-рыжей  меди,  которые  добывались  в  недрах  принадлежащих   ему
северных гор; об изобильных равнинах, где растят упитанный скот и щедрые
урожаи злаков; об изысканных пряностях и редких винах с  дальних  холмов
диковинного юга, где марево жары шелковой завесой ложится на серебристые
кроны  оливковых  рощ.  Осторожно  водя  пальчиком  по   карте,   Серима
прокладывала пути своих воображаемых караванов, а ее отец, в те годы все
еще уверенно ждавший появления на свет сына и  наследника  его  торговой
империи, смотрел на дочь со снисходительной улыбкой,  которая  с  годами
превратилась в недовольную гримасу -  ибо  постепенно  он  осознал,  что
других детей, кроме Серимы, у него не будет.
   Стать отцовской наследницей оказалось для Серимы куда  как  непросто,
хотя большинство тиарондцев было свято уверено, что некрасивой  девчонке
остается  лишь  дождаться  того  благословенного  часа,  когда   богатое
наследство само свалится ей в руки, точно переспелая груша, а  потом  уж
без зазрения совести пользоваться денежками до  конца  жизни.  На  самом
деле, конечно, все было совсем не так. Семнадцати лет  от  роду  Серимее
пришлось руками и ногами  отбиваться  от  настойчивых  требований  отца,
чтобы она выбрала себе в мужья какого-нибудь смышленого молодого  купца,
дабы после смерти Стемонда этот человек взял бы в свои руки его дело,  а
в грядущем, если будет на то  воля  Мириаля,  благополучно  передал  его
своему сыну и внуку Стемонда. Серима воспротивилась отцу, и  между  ними
началась затяжная домашняя война, навсегда разрушившая прежнюю  близость
отца и дочери; даже смерть матери Серимы, измученной,  как  шептались  в
городе, этой бесконечной враждой, не смогла  ничего  поправить.  Стемонд
так и не смог простить дочери того, что считал эгоистическим  нежеланием
продлить его род и обеспечить будущее его торговой  империи;  Серима  же
затаила гнев на отца, не  верившего  в  ее  силы,  слепо  и  безрассудно
оттолкнувшего ее только потому, что она - женщина. В конце концов Серима
победила - как побеждала всегда. Когда Стемонд умер, у его  процветающих
предприятий был только один наследник - его мятежная дочка.
   И тут же, без промедления, Серима принялась  доказывать  всему  миру,
что она не только может стать вровень со своим отцом, но  и  превосходит
его (и любого купца в Тиаронде) в умении прибыльно вести  дела.  И  если
для этого нужно было стать упорней, тверже,  бессердечней,  чем  другие,
что ж, Серима быстро научилась  безжалостности,  и  прочие  коммерсанты,
которые после  смерти  Стемонда  накинулись  было  на  нее,  точно  стая
голодных акул, осознали свою  ошибку  очень  скоро..,  и,  как  правило,
дорогой ценой. И если после  всего  этого  Серима  оказалась  совершенно
одна, без друзей и близких, у нее было одно утешение: те, кто ее терпеть
не мог, по крайней мере ее уважали, а кто не  хотел  проявить  уважения,
очень скоро выучились ее бояться. За короткий срок Серима смогла пробить
себе  путь  на  самую  вершину,  улучшив  даже  отцовские  достижения  и
возглавив не только Торговую Ассамблею, но и Консорциум шахтовладельцев,
и свое место на вершине она не собиралась уступать никому, как бы сильно
ни били по ее карману треклятые бесконечные дожди.
   От боли  заслезились  глаза,  и  лишь  тогда  Серима  осознала,  что,
сражаясь с неутешительными отчетами  приказчиков,  списками  товаров  на
пустеющих складах и зловещими итогами товарооборота,  она  не  заметила,
как в комнате воцарилась темнота. Торопливый стук в дверь вынудил  ее  с
раздраженным вздохом оторваться от густо  исписанных  бумаг.  В  комнату
вошел Пресвел, ближайший помощник Серимы. В одной руке он  нес  чашку  с
чаем, в другой - зажженную лампу. Резкие тени плясали  на  его  круглом,
вечно бодром лице, невольно маскируя залысины, уже наметившиеся в темных
курчавых волосах. Хотя обе руки у Пресвела были  заняты  и  двигался  он
осторожно, чтобы не  расплескать  чай,  он  все  же  ухитрился  войти  в
комнату, как всегда, с деловитой поспешностью.
   - Госпожа, да что же это такое? - с порога упрекнул он. -  Опять  все
то же самое! Знаю, ты велела тебя не беспокоить, но ведь сама  ты  вечно
забываешь зажечь свечи и безжалостно губишь глаза в темноте!
   Серима, хотя и  была  раздражена  тем,  что  ее  прервали,  терпеливо
выслушала этот фамильярный выговор. Она никогда не  ругала  подчиненных,
если они были правы. Кроме того, пускай она и никогда не призналась бы в
этом вслух, чрезмерная заботливость  Пресвела  была  одной  из  немногих
радостей в ее тусклой, одинокой жизни.
   - Вот, я  принес  тебе  чашечку  славного  горячего  чаю.  -  Пресвел
поставил лампу на свободный уголок стола  и  небрежно  сгреб  в  сторону
груду бумаг. Серима спрятала усмешку. Она-то знала, что  на  самом  деле
этот небрежный жест хорошо рассчитан. Помощник ни за  что  на  свете  не
стал бы путать ее бумаги. Когда она опять вернется  к  работе,  все  эти
документы будут лежать в том же порядке.
   - Пей, госпожа, покуда чай горячий, хотя удивительно, как он  до  сих
пор не остыл на этих-то сквозняках!  -  Пресвел  с  торжественным  видом
поставил чашку на освободившееся место. - Бьюсь об заклад,  что  у  тебя
сейчас голова раскалывается от адской боли, - и так тебе и надо,  нечего
работать днями напролет, не щадя себя. Я же тебе тысячу раз говорил, что
иногда нужно и отдыхать...
   Приговаривая, Пресвел расхаживал по комнате, зажигал масляные лампы и
свечи в бронзовых подсвечниках - и все это время ворчал  не  переставая.
Серима не прерывала этот бесконечный поток слов: голос Пресвела разгонял
затхлую тишину ее кабинета так же весело и  беспощадно,  как  золотистое
пламя свеч разгоняло вечерний сумрак.
   Вскоре помощник ушел - как раз тогда, когда явилась раздуть  пламя  в
угасающем очаге Марута, старая экономка Серимы. Едва  шагнув  на  порог,
старуха открыла было рот, чтобы  сделать  выговор  Серимее,  но  Пресвел
одним взглядом заставил ее замолчать.
   - Все в порядке, Марута, - сказал он, - можешь  не  трудиться.  Мы  с
госпожой уже подробно обсудили и работу на износ, и порчу глаз.
   Марута метнула ему в спину ненавидящий взгляд и присела на корточки у
очага, ворча  себе  под  нос  что-то  о  заносчивых  умниках.  Серима  с
наслаждением отхлебнула горячего чаю - и  впрямь  горячий,  что  бы  там
Пресвел ни  бурчал  о  сквозняках!  -  и  притворилась,  что  не  слышит
старухиной воркотни. Потом с хрустом потянулась, заведя руки за голову и
оттопырив локти, чтобы размять затекшие до  боли  плечи  и  шею.  Болели
глаза, натруженные долгим чтением в сумерках, и  Серима  в  который  раз
призналась  себе,  что  Пресвел  прав.  И  так  уже   далекие   предметы
расплываются перед глазами - если так пойдет и  дальше,  она  совершенно
испортит себе зрение. Надо  расслабиться  и  хоть  немного  отдохнуть  -
позабыть хоть на время о своих заботах...
   Отдых, само собой,  оказался  недолгим.  Старая  экономка  давно  уже
изнывала от желания  высказаться.  Повозившись  с  очагом,  она  подняла
голову и обратилась к Серимее раздражающе  фамильярным  тоном  старинной
служанки, которая знает свою хозяйку с пеленок:
   - Да не в