й, никому неизвестный
прежде мир. Как слепые, они ощупывали друг друга трепещущими чуткими
пальцами; легонько касались языками и замирали, чувствуя ответное движение.
Они так доверчиво подавались навстречу друг другу, так тесно сплетались в
объятиях, так стонали и кричали, извиваясь в сладкой истоме, граничащей с
болью, что оба знали - ничего подобного в их жизни больше не будет. И они
были счастливы, что встретились, что нашли друг друга.

  А днем... Днем Арианна любила императора не меньше, а, может, и больше. Как
любят, тоскуя и изнывая от одиночества. И она бы голову дала на отсечение,
что Ортон-шут не является для нее близнецом супруга, что она находит
удовольствие в разговорах с ним совсем по другой причине.

  Он был иным - более насмешливым и порой даже более изысканным, чем
император. И пестрые, похожие на лохмотья одежды, сидели на нем, как самый
дорогой и изящный костюм. Он мог одним взглядом поставить на место
зарвавшегося придворного, который позволил себе неудачную шутку, неважно в
чей адрес. Он свободно владел множеством языков, и иностранные послы охотно
беседовали с ним, потому что шут часто выказывал недюжинные знания в
истории и обычаях многих стран, а это особенно приятно тем, кто находится
вдали от своего дома. Аластер - бывший для Арианны мерилом всех
добродетелей - откровенно радовался любой возможности пообщаться с шутом.
И вообще, было в нем что-то особенное, что заставляло близнецов императора
выглядеть на его фоне неудачными копиями.

  Императрица гордилась шутом. И тем, как прекрасно он ездит верхом; и тем,
что горный львенок ластится к нему; и тем, что он искусно фехтует и
стреляет из лука. Все, что бы ни сделал удачно Ортон-шут, радовало девушку
так, как не должно было бы. И она мучалась этим, коря себя за малодушие,
неверность и за все, за что вообще могла укорить. И тут же стремилась
оказаться рядом с шутом.

  Наконец Арианна пришла к выводу, что ей необходимо выслушать чей-то совет,
иначе она просто сойдет с ума, разрывая свое сердце на две части. Где-то в
глубине души она и не хотела бы раздваиваться, не считала бы себя неправой,
но традиции, предрассудки, ее воспитание - вся предыдущая жизнь
противоречила такому отношению. Женщина не может любить двоих, не имеет
права.

  Сказал бы кто, почему?

  
  
  Граф Шовелен в сопровождении своего племянника катался верхом на специально
отведенной для этого площадке. Там было много препятствий в виде каналов,
заборчиков, высоких барьеров; и только искусные всадники могли преодолеть
их. Несмотря на свой возраст Шовелен сидел в седле прямо и непринужденно, а
вот Трою такое катание давалось с трудом. Он не без зависти поглядывал на
стройного дядюшку, с легкостью бравшего самые сложные препятствия.

  Юноша подъехал поближе и спросил, утирая взмокший лоб батистовым платком:

  - Как у Вас это выходит? Ваш конь будто смелее моего...

  - Животное всегда чувствует настроение всадника, - отвечал граф. - Если
ты не уверен, что сможешь взять барьер, то конь сразу разделяет твое
отношение: пугается, сомневается, мнется, и, как следствие, подводит в
решающий момент. Будь ты убежден в том, что преград не существует, и скакун
бы тебе поверил, успокоился и все было бы отлично. Не говоря уже о том, что
стремена ты подтянул скверно, и потник лежит неверно и трет ему спину.

  - Что же Вы мне сразу об этом не сказали? - возмутился Трой.

  - А кто тебе станет говорить об этом, когда я умру. Я добиваюсь от тебя,
мальчик мой, чтобы ты сам научился думать и решать, и отвечать за себя и
окружающих. Это удел мужчины.

  - Я помню, - вздохнул юноша. - Знаю.

  - Знать мало, - отрезал граф. - Нужно еще делать.

  В этот момент его острый взгляд заметил герцога Дембийского, и Шовелен
легко тронул бока скакуна коленями, заставляя его двинуться в ту сторону.

  - Доброе утро, герцог! - воскликнул он.

  Аластер приветливо помахал ему рукой.

  Трой, который смотрел на приближающегося вельможу со смешанным чувством
восторга и страха, подумал, что так могла бы выглядеть улыбающаяся башня,
окованная железом. Аластер казался несокрушимым и таким огромным, что у
юноши просто дух захватывало. Четверо неизменных телохранителей следовали
за своим командиром в небольшом отдалении.

  - Я рад, что увидел Вас, граф, - приветливо сказал великан. - Я как раз
хотел переговорить с Вами относительно Вашего нового назначения.

  - А именно? - поднял правую бровь посол.

  - Я думаю, пришла пора Вам выйти в отставку. Сегодня к вечеру Его
величество, Лодовик Альворанский, прибудет в столицу из загородного дворца,
чтобы почтить своим присутствием ежегодный роанский турнир; и самое время
Вам сообщить своему государю, что Вы не вернетесь на родину. Конечно, в том
случае, если Ваши планы относительно Троя и Вас самих не изменились.

  - Нисколько, - ответил граф, откровенно радуясь. - Я не смел
рассчитывать на такую удачу, но раз уж Вы так добры, то отказываться грех.
Судьба не любит капризных и переборчивых людей; любой шанс нужно
использовать. Но мне кажется, герцог, что Вы чем-то встревожены и
опечалены.

  - Вы правы, - согласился Аластер. - И, если позволите, мы поговорим об
этом немного позже. А пока я бы хотел пригласить Вас и Троя к князю
Даджарра. Мы с ним в принципе договорились относительно Вашего нового
назначения: Вы очень нужны нам, граф. Особенно сейчас. Ваш бесценный опыт
мог бы помочь в решении неотложных проблем. А Троя мы сделаем Вашим
секретарем в надежде на то, что с таким наставником он очень скоро обретет
знания, умение ориентироваться в бурных политических водах и свой особенный
стиль.

  - Позвольте, герцог, - вмешался юноша. - Позвольте, дядюшка! Я бы не
хотел показаться неблагодарным - тем более, что мечта служить при дворе
его императорского величества не покидает меня с того момента, как я ступил
на землю Великого Роана, но я немного иначе видел свою судьбу.

  - Трой! - гневно воскликнул Шовелен.

  - Нет, граф, постойте, - поднял руку Аластер. - Пусть юноша скажет, ведь
это же его жизнь, а не наша. Так о чем Вы мечтаете, Трой?

  - Я хотел бы стать военным, Ваша светлость. Я хотел бы командовать
солдатами, с оружием в руках служить великой империи, и сознавать, что я -
защитник, будущий герой, и от меня зависит покой и будущее граждан моей
страны.

  - Весьма благородно, - умехнулся великан краем рта.

  Но усмешка вышла странной.

  - Вы не одобряете моего решения? - с обидой спросил Трой.

  - Я вообще не одобряю тех, кто выбирает путь воина, - сказал герцог с
непередаваемым оттенком грусти в голосе.

  - Позвольте, Ваша светлость, но Вы же сами... Вы же сами - воин. И из
величайших, как мне приходилось слышать.

  - А Вам приходилось видеть, как я сражаюсь? - спросил Аластер. - Или Вы
слышали когда-нибудь, чтобы я был счастлив своим предназначением?

  - Я не думал, что такой титул и такая должность, как Ваши, могут
восприниматься кем-то с неохотой и безрадостно.

  - И тем не менее, - развел руками исполин. - Я люблю Ортона
Агилольфинга, и весь наш род любит его, как любил его предков; оттого мы
верно служим империи. Еще мы служим в гвардии императора, потому что лучше
нас никто не сможет справиться с этим делом, но не пытайтесь убедить
кого-нибудь из моих воинов, что они счастливы от того, что вынуждены всю
жизнь держать в руках оружие. Это самое неблагодарное занятие, молодой
человек. Нет в мире вещи страшнее, грязнее и опаснее, чем война.

  - Но ведь воевать за свою страну - это так благородно!

  - Войны не бывают благородными, добрыми и честными. Этими качествами могут
обладать лишь люди, ставшие на защиту своей родины, свободы или своих
убеждений. Но ведь, Трой, мальчик мой, Вы же не станете спорить с тем, что
люди не становятся гордыми, честными и порядочными в минуту опасности: они
просто продолжают вести себя так, как делали и в дни мира и благоденствия.

  В критические моменты жизни все только проявляется, становится более
разграниченным, ибо резко сокращается возможность выбора. Мир становится
беднее - он разделен всего на две части - черную и белую. А тона и
полутона исчезают. Вот и все. Кто же мешает Вам быть честным и благородным,
достойным и свободным на мирном поприще?

  - Я никогда об этом не задумывался, - сказал Трой растерянно. - Я всегда
считал, что нет дела почетнее, чем с оружием в руках защищать все, что
имеешь.

  - Заблуждение юности, - улыбнулся Шовелен. - Что ж, все мы прошли через
это.

  - Но ведь я - воин! - воскликнул юноша. - И не из худших.

  - Это соответствует истине, - согласился граф.

  - Это относительное понятие, - произнес герцог.

  Беседуя, они медленно двигались в сторону площадки для игр и состязаний,
где рыцари, одетые в разные цвета, тренировались в фехтовании, метании
копья, стрельбе из лука и рукопашном бою. Невозмутимые великаны-гвардейцы
стояли в стороне, не принимая участия в общих соревнованиях, а лишь издали
наблюдали за происходящим.

  - Как по-вашему, - обратился Аластер к своему молодому спутнику,- эти
рыцари хороши?

  - Очень, - искренне отвечал тот, - но и я не хуже.

  - А между тем Вы глубоко заблуждаетесь.

  Юноша уставился на герцога в невероятном изумлении.

  - Что Вы имеете в виду, Ваша светлость?

  - Я имею в виду лишь то, что мне и моим гвардейцам эти отчаянные рубаки и
храбрецы кажутся маленькими и беззащитными детьми, с которыми просто нельзя
вступать в сражение.

  Трой был настолько потрясен этим заявлением, что краска отхлынула у него от
лица, и кожа стала мертвенно-бледной.

  - Ваша светлость, - решился он неожиданно для самого себя. - Позвольте
мне убедиться в этом на собственном опыте; окажите мне невероятную честь -
сразитесь со мной.

  Герцог внимательно поглядел сначала на графа, затем на его взъерошенного,
бледного племянника. Покачал головой.

  - Нет, юноша. Не подумайте, что я хочу обидеть Вас, но вот уже много лет я
не выступаю на турнирах, не участвую в состязаниях и даже дружеских
поединках, даже с безопасным оружием.

  - Тогда позвольте мне померяться силами с кем-нибудь из Ваших воинов!

  Шовелен внезапно поддержал молодого человека:

  - Пусть, Ваша светлость. Если это не противоречит Вашим уставам и
правилам, то почему бы и нет? Я сторонник набивания шишек при учебе. Юношам
свойственно переоценивать себя и считать, что уж они-то найдут рецепт
правильной и счастлвой жизни, потому что умнее своих предков. Они всегда
так думают; я тоже думал так, когда мне было семнадцать лет. Потом
сознаешь, что все обстоит чуть-чуть иначе, чем кажется в юности; и чем
раньше это произойдет, тем лучше.

  - Если Вы так считаете, - с сомнением произнес Аластер. - Что ж,
возможно Вы и правы.

  Он знаком подозвал к себе одного из гвардейцев и обратился к нему:

  - Теренс, я хотел бы, чтобы ты сразился с этим рыцарем; прикажи, чтобы ему
дали оружие и доспехи для тренировок.

  Гвардеец молча поклонился и повернулся, чтобы идти, пропустив Троя вперед
себя. Аластер осторожно придержал его за рукав и произнес вполголоса:

  - Только очень, очень осторожно.

  Шовелен внимательно слушал и смотрел, буквально впитывая происходящее.
Когда его племянник удалился в сопровождении Теренса, он обернулся к
Аластеру:

  - Не стоило так беспокоиться. Мальчик прав: что-что, а меч он умеет
держать в руках.

  - Это неважно, - откликнулся герцог. - Сейчас Вы поймете. И я надеюсь,
что он тоже поймет.

  Трой вышел из маленькой пристройки, одетый в легкую кольчужную рубаху до
колен, с боковыми разрезами от пояса, чтобы было удобнее двигаться; в
кожаный нагрудник, под который была надета толстая стеганая безрукавка,
чтобы смягчить удары; голова его была прикрыта прочным шлемом с сетчатым
забралом; а ноги защищены высокими сапогами с металлическими полосами. К
великому недоумению юноши ему выдали деревянные копии меча, копья и топора,
равные по весу, но совершенно безопасные.

  Гвардеец как был, так и остался в своих доспехах; только снял шлем и
наручи. И оружие поменял на тренировочное.

  - Вы начнете по сигналу господина графа, - зычно объявил герцог,
становясь шагах в шести от соперников.

  Шовелен подошел и встал рядом с ним. Вытащил из-за пояса большой белый
платок; вдохнул глубоко; и махнул им.

  Дальше все случилось так быстро, что никто ничего толком не сумел понять.
Трой сделал всего полшага в сторону Теренса, намереваясь, как говорят,
"прощупать" противника. И вот страшная сила уже отбросила его на две-три
длины копья в сторону; благо, что приземлился он на мягкие ковры,
постеленные повсюду, специально для подобных случаев.

  Гвардеец даже меча не обнажил.

  От графа не укрылось, что племянник его поднялся, слегка пошатываясь, как в
качку на корабле. Постоял с полминуты, тряся головой, приходя в себя, а
затем ринулся в схватку.

  - Совсем плохо, - заметил Аластер в никуда. - Одно и то же - теряют
голову от гнева и злости; и проигрывают все. Или поединок, или жизнь, если
речь идет о серьезной схватке.

  Шовелен во все глаза смотрел на великана Теренса, который словно и усилий
не прилагал к тому, чтобы защищаться. Когда Трой налетел на него с копьем
наперевес, он одной рукой легко отвел древко в сторону, а другой коснулся
груди юноши как раз напротив сердца.

  - Убит, - прокомментировал Аластер.

  - Герцог, - спросил Шовелен тихо, - он щадит Троя по Вашему приказу?

  - Конечно. Не хватало еще изувечить такого очаровательного юношу только
потому, что он считает себя хорошим бойцом. Это ведь не самое худшее
заблуждение, хотя и одно из самых опасных.

  - А что было бы? ...

  Граф не договорил, но Аластер прекрасно понял, что имел в виду его
собеседник.

  - Он бы мог разорвать его пополам. Мог бы просто раздавить; мог бы убить
любым из нескольких сотен ему известных способов. И случилось бы это не за
такой долгий срок, а значительно быстрее. Потому что в настоящем сражении
ждать и щадить невозможно.

  Шовелен с нескрываемым ужасом смотрел, как гвардеец поднял его племянника
вверх на вытянутой руке и затем осторожно положил на ковры. Хотя проделывал
он это медленно и плавно, отчаянно брыкающийся и извивающийся Трой так и не
смог освободиться. Он лежал, придавленный к земле тяжелой, мощной ладонью.

  Теренс, все так же молча, взял в руки деревянное копье за оба конца, дернул
и разорвал его пополам, как рвут истлевшую ткань, травинку, волосок.

  - О Господи! - выдохнул граф.

  - Он щадит его, - сказал герцог у него над ухом. - Все еще щадит...

  
  
  Джералдин растолкал одноглазого не совсем почтительно.

  Почтительно он тоже пытался, но если Сивард засыпал от усталости в своем
кресле, то у него над ухом могли трубить в трубы все герольды империи, и
для пробуждения его особы требовались более серьезные меры. Потому молодой
человек просто тряс его до тех пор, пока начальник Тайной службы не открыл
глаз и не уставился на своего секретаря обиженно и печально.

  - Ну, что еще?

  Затем огляделся и обнаружил, что за окном стоит глухая ночь.

  - Посреди ночи что могло случиться?

  - Можете спать и дальше, - сказал Джералдин, - но только прежде Вам
стоит узнать, что нашли "Летучую мышь".

  Сивард тут же сел прямо и сон с него сняло как рукой.

  - Ну, ну, нашли все-таки. И что говорит Джой ан-Ноэллин по поводу своего
пребывания в роанских водах?

  - Ничего, - ответил молодой человек. - И по любому другому поводу,
боюсь, он Вам ничего не ответит. Дело в том, что Джой Красная Борода мертв,
как и все члены его команды.

  - Не может быть, - шумно выдохнул одноглазый. - Где? Как? Кто?

  - "Летучую мышь" нашли случайно. Ее несло ветром прямо на военное судно, и
матросы просто глотки надорвали, требуя, чтобы она сменила курс. Ну, а
потом поняли, что дело неладно - ладью крутило во все стороны, и весла
были брошены. А такую ладью просто так не покидают. Вот капитан и приказал
взять ее на абордаж и высадить туда человек десять, чтобы поглядеть, что
творится. Ну, и обнаружил полный комплект трупов.

  - Где капитан?

  - В приемной. Я его накормил и усадил ждать Вашего пробуждения. На
"Летучей мыши" уже вовсю орудуют наши ребята - если там есть хоть какие-то
следы, то они их найдут.

  - Будем надеяться, - пробурчал Сивард. - Давай сюда этого капитана; как
его зовут-то?

  Джералдин лукаво улыбнулся и ответил, стараясь четко произносить слова:

  - Некто Камиллорой Нарриньери.

  - Господи! - простонал Сивард. - Кого на службу берем? Ведь не
выговоришь!

  - Я так и знал, маркиз, что Вам понравится, - сказал молодой человек. -
Ну, так я его зову.

  Капитан оказался человеком немолодым, но здоровым и сильным. Его хищное,
горбоносое лицо с пронзительными карими глазами было загоревшим и
обветренным. Нарядный костюм сидел на его фигуре не слишком ловко, и каждой
своей складкой и морщинкой словно пытался сказать, что ему здесь не место.
Капитан военной галеры явно привык ходить либо в латах, либо в свободной
одежде, главным достоинством которой отнюдь не являлась элегантность. На
указательном пальце правой руки сверкал огромный бриллиант, но и он будто
по ошибке попал на эту крепкую, мозолистую руку, привыкшую держать штурвал.

  Все это Сивард Ру ухватил одним-единственным коротким цепким взглядом.

  - Прошу садиться, капитан, - указал своему посетителю на кресло. - И
извините за то, что доставляем Вам беспокойство в столь поздний час.

  Знавшие одноглазого достаточно близко, утверждали, что при желании он мог
обаять и ядовитую змею. Капитан был добычей гораздо более легкой: через
несколько минут непринужденного общения и после первого бокала, выпитого
вместе с Сивардом за здоровье его императорского величества, он был готов
отвечать на вопросы не официально, а по-свойски, что предполагало выяснение
деталей и подробностей, которые обычно забывают упомянуть в отчетах.

  - Итак, господин Нарриньери...

  - Зовите меня просто Камилл; и на ты.

  - Хорошо, Камилл. Итак, ты увидел "Летуху" и что?.. Что ты подумал?

  - Сперва я даже не понял, что это "Летуха" , - искренне признался
капитан. - Ты, маркиз, сам посуди: кто же поверит, что Джой в это время
года рискнет показаться в наших водах так открыто? Я сперва решил, что это
какие-то юнцы рискнули сыграть под Джоя, чтобы обеспечить себе полный
успех. Да и шла ладья так косо-криво, что чуть было не врезалась в мою
красавицу. Мы направо, они направо; мы налево, они налево. Я, разумеется,
рассвирепел - поставил ребят у борта с луками наготове: думал, перестреляю
паршивцев, если только сунутся. А потом гляжу, совсем странно ладья идет;
вообще то есть без управления. Это меня и смутило. Ну а потом я людей туда
послал...

  - А сам?

  - С собой во главе, это естественно. Какой же из меня капитан, ежели я за
спинами своих ребят стану отсиживаться?

  - Что было на "Летухе"? - спросил Сивард.

  - Кровь, - ответил Камилл, содрогнувшись. - Я человек бывалый, но на
море Луан таких кошмаров отродясь не творилось. У берегов империи, во
всяком случае. Здесь никогда подобного не видели. Вся палуба в крови;
команда изрезана на кусочки; сам Джой... Я Джоя ведь знал, давно-давно,
почти в дестве. Он тогда только из Эмдена удрал, и я тоже из дома сбежал в
свое время. Ну, после нас судьба развела, и он старался мне на глаза не
попадаться. Но лицо я его помню.

  Правда, от лица-то как раз почти ничего и не осталось... Можно еще
глоточек? А то тошно... Заметь, маркиз, не мясник ведь работал, а одним
ударом раскромсали так, что мать родная не признает: ума лишится раньше от
этакого зрелища.

  - Думаешь, это свои его так разделали?

  - Ни в коем случае. Таких зверств нигде не чинят. Да ведь если бы это было
нападение или же стычка между своими, ребята Джоя убили бы кого-то: у всех
в руках оружие было. Их хоть и застали врасплох - это явно - но
большинство успело похватать режущие и колющие предметы. Да...

  - Ну, тела напа