на было невероятное пристрастие к
ярким цветам: насыщенному оранжевому, огненному и всем оттенкам красного.
Поэтому и служебный кабинет он приказал отделать сообразно своему вкусу,
как только занял его. Остен ан-Брай ушел на покой с чистой совестью:
преемник превзошел его почти во всем - только вот замашки у него
по-прежнему были далеко не аристократические, но с ними было практически
невозможно справиться, а работе это все равно не мешало.

  Здание Имперской Тайной службы располагалось на площади Цветов, на
правобережье Алоя, между двумя Янтарными базиликами. Оно представляло из
себя двухэтажную постройку зеленого мрамора, окруженную цветущими деревьями
и каналом, расположенным по периметру. И берега, и дно его также были
облицованы мраморными плитами оттенка весенней зелени, отчего казалось, что
и само здание, и небольшой парк вокруг него стоят на отдельном рукотворном
островке, и только арочный мост соединяет его с остальной площадью.

  Сиварду нравилось это место; нравился его собственный кабинет; нравилось
любимое кресло с уютными подлокотниками, протертое бесчисленными
предшественниками до дыр. Нравились ему и привилегии, которые давала эта
служба. Во всяком случае, так он сообщал всем и каждому, едва только
представлялся удобный случай. Но члены Большого Совета были убеждены:
одноглазый стремится прослыть прожженным карьеристом лишь потому, что на
самом деле он до смешного предан Агилольфингам и своей родине, но не хочет,
чтобы об этом догадывались окружающие.

  Он так и не проснулся окончательно, и слегка покачивался, поднимаясь во
второй этаж и шествуя бесконечными коридорами по направлению к своему
кабинету. А между тем утро уже вступило в свои права окончательно и
бесповоротно, и восхитительное солнце, не затуманенное плохими
предчувствиями, проникало во все уголки просторных помещений. Огромные окна
были настежь открыты по случаю жаркой погоды, и это, отнюдь, не было
беспечностью - все оконные проемы в здании были забраны прочными
решетками. Многочисленные подчиненные уже находились на своих рабочих
местах, и здание буквально гудело. Здесь шла повседневная работа, и десятки
людей бегали с этажа на этаж; копались в архивах; выслушивали свидетелей и
осведомителей; писали и переписывали важнейшие документы, да мало ли что
еще. Все они почтительно раскланивались с Сивардом Ру, не надеясь впрочем,
что он их заметит - в столь ранний час он был на это просто не способен.

  Джералдин, молодой помощник, и, как уже шептались по углам люди сведущие,
будущий преемник Сиварда, возник из-за поворота с подносом в руках. На
серебряном овале с костяными ушками стоял огромный сосуд с горячим гайо -
тонизирующим и вполне безвредным напитком, который Сивард употреблял в
огромных количествах. В утренний набор входили также две серебряные
чашечки, тарелочка со сладостями, чаша с крохотными печеньцами - солеными
и душистыми, и фарфоровое ведерко с медом. Догадливый Джералдин
присовокупил к завтраку бутылочку знаменитого ашкелонского вина "Чамалала"
и высокие узкие стаканы.

  - Это кстати, весьма кстати, - одобрительно хмыкнул рыжий, открывая дверь
в кабинет. Не оборачиваясь, бросил через плечо, - Доброе утро я тебе тоже
сказал.

  - Я слышал, маркиз, - ответил Джералдин с усмешкой.

  С тех пор, как Сивард перестал трепетно относиться к своему гербу и титулу,
все в Тайной службе повадились обращаться к нему именно таким образом.

  - Какие-нибудь новости?

  - Сложно сказать. Доклады лежат на Вашем столе, но лично меня
заинтересовал только один.

  - Излагай, - буркнул Сивард, который был не в состоянии разговаривать
нормально, пока не выпивал свои три-четыре порции гайо.

  Джералдин ловко расставлял чашки на краю стола, свободном от бумажных
напластований, и заодно рассказывал начальнику последние новости. Сивард
внимательно следил за ним своим желтым сверкающим глазом и, похоже,
любовался. Но никакими силами его нельзя было заставить признать это. А
любоваться было чем.

  Его взгляду представал молодой человек лет двадцати двух - двадцати трех,
невысокий, но очень ладно скроенный; у него были соломенные, непокорные
волосы, не выносившие парикмахерского насилия, круглое лицо, еще не до
конца утратившее детскую свежесть и наивность; мелкие веснушки, щедро
рассыпанные кем-то по носу и щекам и васильковые глаза - синие до
прозрачности. Не такие глубокие, серьезные и магнетически притягательные,
как у императора, а ясные, лукавые и задорные. Ни дать, ни взять - шустрый
уличный мальчишка, только раздавшийся в плечах, да выросший из коротких
штанишек так быстро, что и сам не успел этого заметить. Впрочем, внешность
часто бывает обманчива. Ум у Джералдина был проницательный, острый; и
Сивард зачастую обращался к нему, если и не за советом, то с дружеской
беседой, из которой выносил для себя много полезного.

  - Я, маркиз, сперва пропустил это сообщение - больно уж оно короткое и
невразумительное; но потом...

  - Кто писал? - поинтересовался одноглазый. После первой чашки он уже мог
произносить более-менее длинные фразы, и даже начинал понимать, где
находится.

  - Санви Ушастый. Вчера прислал бумагу с оказией.

  - Да, писателем ему не быть, - произнес свой приговор Сивард. - И не
мечтай. И что он видел такого, что заставило его взяться за перо?

  - "Летучую мышь", - ответил Джералдин серьезно.

  - Ого!

  - То-то и оно, маркиз. Сперва я не особо задумался над этим, но потом меня
словно кто в бок толкнул: теперь конец кту-талау, и через пару дней
наступит лонг-гвай, и это значит...

  - Можешь не договаривать, - пробурчал Сивард, поглощая соленое печенье,
- это значит, что Джой Красная Борода на ближайший месяц превращается в
эмденского князя Джоя ан-Ноэллина, прибывающего в столицу на отдых; и если
его кто и видит в Роане, то уж точно не на борту "Летухи". А если его видят
на этом корыте, то значит он работает. Но с империей Джой давно не
связывается; так, по мелочам, и только не в летнее время.

  - Вот и я подумал, зачем бы ему нарушать на века заведенный порядок?
Человек он слишком состоятельный, чтобы мелочиться из-за двух-трех дней
работы или нарушать собственные принципы даже из-за очень выгодной сделки.

  - Думаешь, его заставили?

  - Маркиз, подумайте, кто может заставить делать что-либо одного из самых
влиятельных людей в Гильдии контрабандистов?

  - Ну, положим, такие персоны всегда могут найтись. Главное, чтобы им
позарез было нужно обеспечить себе содействие Джоя.

  - Если бы мне, - понизил голос Джералдин, - если бы мне довелось
вывозить из Роана некий бесценный предмет да еще и такого размера, что его
не спрячешь на груди у очаровательной спутницы, я бы извернулся, как угорь,
но добыл бы себе лучшего из лучших.

  - То бишь, Джоя? - фыркнул Сивард. - Эх, молодо-зелено. Да его бывший
компаньон - земля ему пухом - тетумец Эш-Шатт дал бы ему фору на сто
очков вперед. Или на полтораста...

  - Так ведь он уже давно "ныне покойный", - мягко заметил Джералдин,
знавший и о бурном прошлом своего начальника, и о том, что он был уверен в
том, что уходящее поколение воров и контрабандистов было и половчее и
поудачливее. И то правда - с тех пор, как начальником Тайной службы стал
Сивард, никто больше не залазил в императорскую сокровищницу, и одноглазому
было до боли обидно за бывших коллег.

  - Твоя правда, - сказал он. - Теперь лучше Джоя нет на всем континенте,
что бы я ни думал по этому поводу. Разве что я остался, дак ведь
контрабанда - не мой профиль. Полагаешь, эти йетты тащили тело аж до устья
Алоя и вывезли его на "Летухе"?

  - Вероятнее всего.

  - Ладно-ладно, - Сивард забарабанил пальцами по подлокотнику. - Конечно,
можно и отрядить за ними погоню, но, думаю, что это бесполезно. Ну, схватим
Джоя; но не с поличным же, и не докажем ничего - мы ведь ни пассажиров, ни
груза не видели; так, полагаем кое-что, но это уж наша с тобой беда. Вот
что он нам скажет, и будет прав. А навести справочки, осторожненько так,
деликатно то есть, как в будуаре - на предмет того, с кем бы Джой
ан-Ноэллин не стал спорить и заводиться, а быстренько бы обстряпал дельце,
пусть и себе в убыток, - стоит. Как мыслишь?

  - Вот этим я и занялся с утра пораньше, - улыбнулся молодой человек.

  - Хитрец ты, Джералдин. И знаешь ведь, что я тебе, как отец родной: в
смысле, оставлю этот кабинет в наследство, - а ведь все равно
подлизываешься. Жуткий карьерист!

  - Жуткий! - улыбнулся Джералдин.

  Он чувствовал, что Сивард по-настоящему его любит; но ведь рыжего кондрашка
бы хватила, заговори они об этом в открытую. Все знали, что по этой же
причине у него не ладилась и личная жизнь: Сивард был просто не в состоянии
говорить о своих чувствах, а без этих чувств совместной жизни не мыслил. И
однажды решил, что жить одному гораздо проще: мороки меньше, и нервы целее.
Подчиненные его обожали, а среди воров он был просто живой легендой.
Странно, но бывшие коллеги совсем не считали его ни предателем, ни
перебежчиком; и многие ставили его в пример своим детям.

  - И что, карьерист, узнал что-нибудь?

  - И да, и нет.

  - Обещающее начало...

  - К вечеру я смогу предоставить Вам полную информацию, а пока меня
просветили в общих чертах, но это несерьезно как-то.

  - Ладно, подожду до вечера, чего уж, - пробормотал рыжий.

  Тон у него был донельзя довольный: на самом деле он прекрасно понимал,
сколько труда будет стоить так быстро узнать хотя бы самые основные детали
интересующего их вопроса.

  Гайо уже окончательно остыл, и одноглазый собирался было вызвать секретаря
или слугу, чтобы потребовать дополнительную порцию; но тут секретарь сам
ворвался в кабинет, причем сделал это в манере, разительно отличающейся от
его обычного поведения.

  - Маркиз! К вам курьер из Ашкелона!

  - И ты считаешь это достаточным основанием, чтобы пугать старого доброго
начальника до полусмерти? И чтобы врываться в его кабинет без стука? -
поинтересовался Сивард.

  - Так ведь война... - растерянно объявил секретарь и бессильно опустился
куда-то мимо кресла.

  
  
  Конечно, слово война не совсем подходило для описания событий, произошедших
в Ашкелоне. И все же они были из ряда вон выходящими. Особенно сокрушался
из-за разбойничьего нападения на порт Возер герцог Гуммер, Ашкелонский
наместник, который считал себя ответственным за все, что случалось на его
земле. Разумные доводы остальных, сводившиеся к тому, что нельзя отвечать
за то, что произошло на другом конце континента в твое отсутствие, не
достигали своей цели. Через два часа после получения сообщения о кровавом
сражении он отбыл в Ашкелон в сопровождении отряда из двадцати гвардейцев.
Они вылетели из городских ворот на рысях, и вскоре скрылись из виду.

  Сивард принимал Аластера, Аббона Флерийского, князя Даджарра и Теобальда у
себя на службе, совершенно официально.

  - Первое, что нам предстоит решить - как это событие повлияет на
проведение ежегодного роанского турнира, - сказал Аббон Сгорбленный, как
только все расселись по местам и приготовились к обсуждению.

  - Нельзя ставить турнир в заивисмость от этого скорбного инцидента, -
заметил Теобальд. - Турнир - это не просто состязание рыцарей, это
освященная веками традиция, и если мы нарушим ее, то признаем перед всем
миром, что у нас очень серьезные проблемы. Возможно, наш противник именно
этого и добивается. Кстати, Сивард, что-то уже стало ясно?

  - Ну, пока осматриваем тот мотлох, что приволокли нам из Ашкелона. И сразу
скажу: не верю я своим глазам. Полтора десятка несчастных кораблей под
эмденским флагом - это чересчур откровенно, если вблизи нет и следов
остального флота. Я бы еще допустил, что эмденцы спятили - ну, варвары,
что с них возьмешь? - и решили повоевать с империей. Я бы долго колебался,
как объяснить тот факт, что корабли Эмдена пристали к Ашкелону, а не к
Инару, до которого, согласитесь, им как-то ближе добираться. Ну, пусть,
пусть, - поднял руки Сивард, будто сдаваясь, - детство цивилизации; а
детки часто не ведают, что творят...хм-хм... Но даже им, варварам, а,
может, особенно им хорошо известно, что нельзя нападать наполовину; нельзя
наполовину объявлять, а наполовину - не объявлять войну.

  - Ты хочешь сказать, нападали не эмденцы?

  - Я почти уверен в этом. Да и оружие какое-то странное; никогда не видел,
чтобы люди поголовно воевали только что купленными мечами, топорами и
копьями. Прямо какая-то атака оружейной лавки, которой не удалось
распродать излишки.

  - Странно, - пожал плечами Аббон Сгорбленный. - если бы я готовил
подобную хитрость, то постарался бы предусмотреть все мелочи.

  - Это же ты, - улыбнулся Аластер. - Поэтому тебя и назначили на
должность Главного министра. И потом, откуда у нас такая уверенность, что
тот, кто нападал на Ашкелон, хотел остаться неузнанным?

  - Мы прошли мимо вопроса о роанском турнире, - напомнил князь Даджарра.
Он сидел в глубоком кресле, и его горб был практически невидим в таком
положении.

  - Отменять турнир нельзя, - повторил Теобальд.

  - А если именно этого ослиного упрямства и ждут от нас? - спросил Сивард.

  - Тогда было бы разумнее просто все оставить как есть, - ответил
Теобальд. - И никого не настораживать. Я плохо понимаю, что происходит
вокруг. Будто кто-то играет нами, выдавая себя за глупца, а на самом деле
заставляет нас поступать сообразно своим собственным желаниям. Я чувствую
страшного противника, и не нахожу его.

  - У нас нет особого выбора, - вздохнул герцог Дембийский. - Если мы
теперь отменим состязания, лишим людей праздника, то тем самым признаем,
что нападение горстки пиратов на южные границы империи представляют для нас
серьезную опасность. Этим мы подпишем себе смертный приговор: все решат,
что Великий Роан - это колосс на глиняных ногах, и нужно только как
следует пригрозить нам оружием. Таким образом, мы сами себя вовлечем в цепь
бесконечных войн. Нам этого просто нельзя делать, иначе мы утратим все, за
что боролись в течение семи веков.

  - Может, есть смысл выслушать императора? - спросил Аббон Флерийский.

  - Мы заранее знаем, что скажет император. А наше дело - просчитать все
возможные варианты, прежде чем обращаться за решением к Его величеству.

  - Итак?

  - Итак, мы займемся поисками истинного виновника нападения на Возер; тем
временем Гуммер на месте выяснит, что к чему, наградит отличившихся во
время сражения. Ведь если бы не доблесть воинов гарнизона и не отчаянная
храбрость самих горожан, план противника мог бы увенчаться успехом. Он
просто не знал, с каким удивительным народом имеет дело.

  - Весьма удивительным, - подтвердил одноглазый. - Лично я не ожидал
ничего подобного.

  - Резня не удалась, но это не значит, что мы можем спать спокойно, -
негромко произнес князь Даджарра. - Сивард, друг мой, что с поисками тела?

  - К вечеру я буду знать, что делал в это время в устье Алоя один из самых
серьезных контрабандистов. Может, мы напали на след похитителей.

  - Будем надеяться. До турнира осталось семь дней; гости возвращаются в
столицу, чтобы принять участие в этом празднике. Нам придется охранять
императора так, как никогда прежде - за всю историю Великого Роана. Это уж
твое дело, Аластер, - подвел итог Аббон Сгорбленный.

  Главный министр империи, славный князь Даджарра, находился в странном
положении. С одной стороны, так было всегда, и он не мог протестовать
против существующего положения дел; с другой, ему было трудно принять, что
он - ближайший помощник государя, член Большого Совета, вернейший из
верных, не знает, кто из двойников на самом деле является потомком
Агилольфингов. Более того, он с трудом понимал, отчего простые гвардейцы
посвящены в эту тайну.

  Казалось, у воинов Аластера, как и у него самого, в крови - способность
узнавать императора. Они не догадывались о том, кто находится перед ними,
не определяли по каким-то им одним известным приметам - а знали наверняка.
С закрытыми глазами. На расстоянии. Где и когда угодно. Гвардейцы были не
просто верны Агилольфингам, а как бы составляли часть их души. Поэтому и
державшийся постоянно в тени, не пытающийся быть значимой и важной фигурой
при дворе Аластер Дембийский, тем не менее, решал все. За ним оставалось
последнее слово, к нему были вынуждены прислушиваться остальные члены
Большого Совета; и даже император относился к нему, как к отцу.

  Разглядывая сейчас этого удивительного исполина, сидевшего напротив, Аббон
Сгорбленный пытался вспомнить, когда он первый раз увидел Аластера в своей
жизни. И не мог. Внешне герцог выглядел молодым человеком, не старше
тридцати. Ну, пусть ему было сорок - просто он сохранился прекрасно; тогда
он должен быть ровесником князя Даджарра, но тот не помнил великана
ребенком. Казалось, герцог и его гвардейцы были при дворе всегда, но никто
не судачил по поводу их чрезмерного долголетия. Создавалось впечатление,
что мысли о гравелотских великанах просто не задерживаются в головах людей
и ускользают, просачиваются, как вода сквозь пальцы.

  Аббон Сгорбленный дал себе слово сегодня же переговорить с императорским
магом. Ему было просто необходимо для вящего душевного спокойствия узнать
некоторые мелочи.

  - Что ж, господа, - заговорил Сивард Ру, и задумавшийся министр вздрогнул
от неожиданности. - Я рад, что мы пришли хоть к каким-то выводам.
Следовательно, подготовка к турниру продолжается; если я выясню что-либо о
судьбе похищенного тела, то непременно найду способ известить каждого из
вас; вопрос же о нападении на Ашкелон отложим хотя бы до той поры, пока
герцог Гуммер не разберется на месте, что к чему.

  - Вы такой умница, Сивард, - сказал Теобальд, - что я готов простить Вам
даже цвет шпалер в Вашем кабинете.

  - Спасибо! - откликнулся одноглазый довольно.

  Он обожал шокировать публику. И особенное удовольствие ему доставляла
реакция таких утонченных аристократов, как Теобальд и Аластер.

  
  
  Дни шли, и императрица все больше и больше убеждалась в том , что она
обожает своего супруга. И в том, что испытывает трепетное и трогательное
чувство к императорскому шуту, которое она не называла влюбленностью только
потому, что боялась произнести про себя это слово, грозившее перевернуть
весь ее с таким трудом обретенный мир. Она чувствовала себя бесконечно
счастливой, потому что оба дорогих ей человека были рядом; и одновременно
- преступницей, предавшей обоих сразу. Она понимала, что ей необходимо
поговорить об этом, но с кем?

  Арианна любила Алейю Кадоган и ее сестру Ульрику, но те были преданы
одинаково и ей, и Ортону. К тому же, гравелотские сеньоры всегда хранили
верность Агилольфингам; а гравелотские женщины - своим мужьям. Вряд ли бы,
думала императрица, Алейя или Ульрика могли ее понять. То же самое она
могла сказать и в отношении Сиварда Ру, и Аббона Флерийского. И - особенно
- герцога Дембийского.

  Аластеру императрица, не задумываясь, доверила бы и жизнь, и честь, и свое
будущее. Но такую тайну она не смела ему открыть. Великан представлялся ей
существом настолько благородным и достойным, что она рисковала бы навсегда
остаться для него бесчестной и распутной женщиной. И Арианна не чувствовала
за собой права признаться ему своих душевных метаниях, которые грозили
вскоре перерасти в настоящую трагедию.

  Хуже всего, что выбирать между шутом и императором она не просто не могла,
исходя из обстоятельств, но и не хотела.

  Каждая ночь, проведенная с Ортоном, поднимала ее еще на одну ступень
счастья, восторга и любви, какую женщина может испытывать к мужчине.
Покрывая поцелуями гладкое, словно алебастровое тело возлюбленного,
прижимаясь к нему, лаская его разгоряченное лицо, она испытывала неведомое
блаженство. Каждая родинка, каждый волосок, каждая складочка или морщинка
на нежной душистой коже Ортона были для нее священными. Иногда она плакала
от восторга, иногда смеялась.

  На широком ложе, по ночам, эти двое создавали новы