раведливо забытого бога! И
помнишь, что это было только начало, а потом разразилась война между
приверженцами Господа и последователями языческих жрецов? Они по сей день
отдышаться от этой бойни не могут.

  - Ну, в Великом Роане такое вряд ли возможно, - неуверенно сказал Аббон.

  - А я бы теперь ни за что не ручался.

  Сивард откинулся в кресле с высокой спинкой, трижды хлопнул в ладоши. На
пороге возникли трое воинов - два охранника и гвардеец Аластера.

  - Разбойника ко мне, - негромко приказал одноглазый.

  Охранники растаяли в темноте коридора.

  - Аластер имел весьма поучительную беседу с Шовеленом, - продолжал он,
обращаясь к магу. - Так вот, графу кажется, что архонт Бангалора - не такая
уж и простая штучка; либо он - лицо подневольное и выражает не свою
собственную, а чью-то чужую волю; либо ловко притворяется невинной овечкой,
а сам, между тем, играет в какую-то свою игру. Заметь, что его наблюдения в
любом случае полностью совпадают с твоим рассказом о магах, обосновавшихся
где-то в окрестностях Оиты. Мне это очень не нравится, Аббон.

  Тот не отвечал. Уставился немигающим взглядом на крохотный огонек свечи.

  - Аббон! Ты меня слышишь?

  - А? Что? Да-да, прости, задумался. Представил себе, что могло случиться с
нашей милой Террил или любой другой на ее месте, и оторопь взяла.

  - Такое случается слишком часто, чтобы меня оторопь брала, - фыркнул
Сивард. - Эти мерзавцы поняли, что слуг император подкупить нельзя и
смирились с этим, но по-своему. Вызнали, что у Теобальда и Террил будет
первенец и решили сыграть на родительских чувствах - что может быть вернее?
Меня беспокоит, откуда они столько узнали.

  - Ну, это-то не трудно, - рассеянно откликнулся Аббон, все еще всматриваясь
в пламя свечи.

  - То есть как это?! - чуть не поперхнулся Сивард. - Что же ты мне голову
морочишь? Что же ты не узнаешь, кто и как это сделал? Что жы ты сидишь,
сложа руки?!! А?! Нет, ты ответь мне, не отмалчивайся.

  - Будет ли тебе это интересно, Сивард?

  На лице одноглазого изобразилось такое возмущение, что маг махнул рукой и
стал объяснять.

  - Я ведь только что говорил тебе: это все нетрудно сделать в том случае,
если ты черпаешь силы из определенного источника. Как те, кто курят или
нюхают Красную Кору, могут оторваться от действительности и воспарить над
нею так, как это недоступно святым и ясновидцам. Они прозревают такие
истины, которые скрыты от прочих, но ты ведь прекрасно знаешь, как долго
длится это удивительное состояние, и чего оно стоит впоследствии. Видишь
ли, так называемая черная магия - это такой же незаметный яд, проникающий в
кровь и мозг человека, прибегающего к ней. Вначале - могущество. Настоящее,
неподдельное, голова кружится от вседозволенности; но проходит немного
времени, и ты уже раб, не имеющий ни собственной воли, ни разума, ни
человеческих чувств. А за свою силу приходится платить и платить, с каждым
разом отдавая что-то дорогое.

  Ужасна участь черного мага. Он не живет и не умирает, высасывая силу из
окружающих, чтобы как-то продлить свое жуткое существование.

  - И что, остановиться нельзя?

  - Конечно, нет. Это как утопающий, который хватается не только за
соломинку, но и за волосинку.

  - Неужели нет того, кто смог бы одолеть эти силы?

  - Силы - нет. Только искушение. Истинно мудрые просто не черпают из этого
источника. Находят в себе силы не брать то, что лежит прямо перед глазами,
хорошо помня о том, какова будет расплата за самонадеянность.

  - Когда ты говорил о человеке, ослепленном ненавистью, ты имел в виду
черного мага?

  - Именно его.

  - А сейчас в мире есть черные маги?

  - Понимаешь, Сивард, - Аббон поставил локти на стол, сплел тонкие пальцы и
оперся на них подбородком. - Дело в том...

  Но тут двое великанов-гвардейцев втащили в кабинет обмякшее, похожее на
мешок с тряпками, тело.

  Разбойник двигался так, как двигаются во сне; смотрел, словно видел все
сквозь плотную завесу тумана, и вряд ли понимал, что с ним, и где он
находится. Ноги он, правда, переставлял сам, но все движения, от него
требующиеся, выполнял машинально; скорее, потому что тело еще помнило себя
прежнее. Иногда человек бессмысленно улыбался, и улыбка выходила довольно
жуткой на его изборожденном морщинами и обезображенном шрамами лице.
Тусклые, пустые глаза отражали только огонек свечи - ни мысли, ни чувства,
ни намека на что-либо подобное не было в этом тупом взгляде.

  - Какая мерзость, - поморщился Аббон Флерийский.

  - Это тебе не с жабами да травами возиться, - пробурчал Сивард. - Представь
себе, мне то и дело подобные типы встречаются. Ну что, займешься им?

  - Придется, - пожал плечами маг.

  По его знаку воины усадили арестованного в кресло с прямой спинкой,
придвинув его к столу. Сами встали на два шага сзади, предоставив магу
заниматься своим делом.

  - Смотри на меня! - приказал Аббон глухим тяжелым голосом.

  Разбойник вздернул голову резким движением, словно лошадь, спасающаяся от
слепней; сощурил глаза.

  - Смотри на меня и отвечай!

  - Да, - ответил пленник хрипло и страшно. - Да, господин!

  - Куда ты должен был доставить женщину? Кто тебя нанял?

  - Не знаю.

  - Где вы должны были встретиться?

  - Не знаю.

  - Кто ты?

  - Мое имя Ирам, господин, но зовут меня чаще всего Ирам Кровавый.

  - Ого! - присвистнул Сивард. - Да знаешь ли ты, Аббон, кого нам Бог послал?
Я за этим красавцем десять лет гоняюсь, все добыть его голову не могу,
потому что работает он в одиночку; а если и случаются у него помощники, то
после он от них избавляется. И живых свидетелей не оставляет, так что
признать его в лицо никто не мог. Я уж и награду назначал за него; и отряды
специальные по всему Роану рассылал; так он прячется за границей. Он хоть
понимает, что теперь я его непременно казню?

  - Не думаю, - ответил маг. - Он вообще ничего не понимает, Сивард. Он сошел
с ума, и сейчас я беседую не с ним, а с теми кусочками его сознания,
которые еще не канули во тьму безумия. Но мозг его разрушается с каждым
часом, так что придумывай вопросы побыстрее. Очень скоро перед нами будет
сидеть живой кусок мяса, и не более.

  - Понятно, - пробурчал одноглазый. - Спроси его, как они договорились
насчет денег?

  - Ты должен был получить деньги за пленницу? - спросил Аббон.

  - Много, много денег! - оживился Ирам. - Слишком много денег.

  - Где ты должен был получить их?

  - Не знаю...

  - Что за чушь! - возмутился одноглазый. - Никогда не поверю, что разбойник,
убийца и вор не позаботился о том, где бы обменять свой товар на живые
деньги. Не поверю, сколько бы ты меня ни убеждал.

  - Он действительно не знает, Сивард, - тихо сказал маг. - Точнее, знает, но
это знание скрыто от него самого. Сейчас я попытаюсь раздобыть для тебя эти
сведения, но учти, что он может и не выдержать подобного испытания.
Здоровому человеку оно даром не пройдет, а безумцу...

  - Чихать я на него хотел, - поморщился начальник Тайной службы. - Все равно
составлю список его преступлений и приговорю его к смертной казни задним
числом. Давай, не мешкай.

  - Сейчас, сейчас. Дай я отдышусь.

  Аббон Флерийский вытащил из канделябра огарок свечи и поставил огонек прямо
перед лицом разбойника.

  - Смотри на огонь; он расширяется, увеличивается, становится все ярче, все
сильнее! Вокруг тебя бушует пламя. Пламя бушует внутри тебя, и все стены,
возведенные твои разумом, сгорают, сгорают, сгорают, превращаются в
пепел... пепел... Где ты должен был передать женщину в руки своего
хозяина?!

  Разбойник отчаянно вскрикнул и отшатнулся от мага, пытаясь закрыть лицо
руками. Но ему не удалось довести этот жест до конца: глаза его расширились
и остекленели, а тело, судорожно вздрогнув, стало медленно сползать с
кресла на пол бесформенной студенистой грудой.

  - Что это с ним? - подозрительно спросил Сивард.

  - Хозяин его крепко постарался сохранить свою тайну, - сказал маг, вытирая
рукавом крупные капли пота со своего высокого белого лба. - У этого
несчастного, вероятно, нет теперь ни одной целой кости или мышцы. Он
страшно расплатился за свое прошлое.

  - Ему было бы легче, если бы я отрубил ему голову, - согласился Сивард. - И
никакой надежды узнать, что это за таинственная персона?

  - Отчего же... Они должны были спуститься вниз по Хоргу и ждать своего
нанимателя в Эйде, на берегу Роанского океана, - устало проговорил Аббон.

  Он протянул руку и ловко ухватил бутылку с вином; приложился к горлышку.
Какое-то время было слышно только бульканье.

  - Он тебе сказал это? - спросил Сивард, как только маг оторвался от сосуда
с драгоценной жидкостью.

  - Нет. Но показал. И я даже успел увидеть лицо этого... назовем его
"нанимателем", - и, обернувшись к гвардейцам, добавил. - Это тело нужно
вынести отсюда и похоронить по-человечески.

  - А как же казнь? - спросил одноглазый. - Условная, разумеется.

  - Оставь ты его в покое. Он расплатился за все, - отмахнулся Аббон. - Дай
его бедной душе возможность отдышаться и одуматься. Может, и не всякий
человек имеет право на снисхождение и сострадание, но зато таким правом
обладает каждая душа.

  - Скажи об этом Теобальду, - предложил начальник Тайной службы. - Только не
забудь упомянуть, что эта страждущая душа чуть было не лишила его жены и
ребенка.

  - Скажу, - кивнул головой Аббон.

  Он двинулся к выходу, но внезапно остановился на полпути и сказал:

  - Кстати. Именно Теобальд открыл мне эту истину. Если хочешь, можешь
расспросить его, при каких обстоятельствах это произошло.

  
  
  
  
  
  
  
  
  Гроза только что пронеслась над Роаном и скрылась где-то вдали; лишь
широкие молнии еще рассекали небо у самой кромки горизонта, да отдаленные
раскаты грома тревожили ночных птиц. Земля была влажная и скользкая от
недавнего дождя; умытые травы, деревья и цветы благоухали сильнее.

  Арианна широко распахнула окно спальни, раздвинула пышные занавеси и
вдохнула воздух полной грудью.

  Праздник закончился не больше часа тому, и ее сразу проводили в
опочивальню. Придворные дамы, вельможи, слуги - все старались сделать
императрице что-нибудь приятное, угадать малейшее ее желание, доставить ей
радость. Арианна была оживленной и веселой, и разговаривала со своими
подданными очень милостиво, но вскоре стало совершенно очевидным, что
императрица ничего так не хочет, как остаться в одиночестве. Заметив это,
все поспешили откланяться и пожелать Ее величеству спокойной ночи. И теперь
она с нетерпением ожидала того момента, когда ее посетит император.

  Ортон постучал в прикрытые двери через минуты полторы-две после того, как у
Арианны зашлось от волнения сердце. Она уже научилась узнавать походку
своего супруга, и чувствовала его приближение загодя.

  - Можно? - спросил император негромко.

  - Конечно. Я давно жду тебя.

  - А у меня подарок, - сказал Ортон, переступая порог.

  Одной рукой он обнял и привлек к себе императрицу, а в другую прятал за
спину. Арианна крепко поцеловала его в губы и, внезапно отстранившись,
прислушалась.

  - Что это?

  - Где? - лукаво спросил Ортон.

  - Шуршит что-то. Это и есть твой подарок?

  - Наверное, - рассмеялся молодой человек. - Больше тут шуршать нечему.

  Он поставил на пол небольшую плетеную корзиночку, в которой на шелковом
покрывале барахтался толстый, пушистый комок, таращивший на Арианну
огромные желтые глазищи. Время от времени комок издавал отчаянное шипение и
шевелил ушами, которые обнаружились в длинной густой шерстке.

  - Кто это?

  - Это котенок горного льва. Если взять их в дом такими вот малышами, они
очень быстро привыкают к хозяину, и когда вырастают, то становятся более
верными и преданными, чем даже собаки. Я уж не говорю об их размерах и
силе. Я хочу, чтобы такой зверь защищал тебя, Арианна, - и когда она звонко
расхохоталась, глядя на крошечное шипящее существо в корзинке, добавил. -
Он скоро вырастет, очень скоро.

  - Как же мне его назвать? - спросила юная императрица, обвивая руками шею
супруга. - Такая прелесть...

  Стороннему наблюдателю показалось бы, что слово прелесть уже в малой
степени относится к котенку, и в гораздо большей - к тому, кто его подарил.

  Поцелуй, призванный выразить благодарность Арианны за чудесное существо,
постепенно перешел в иную стадию. И молодые люди смогли оторваться друг от
друга только через несколько томительно долгих минут. Ортон подхватил жену
на руки и понес ее к постели.

  - Постой, - попросила она. - Я так редко тебя вижу, так тоскую по тебе. Дай
я хоть рассмотрю тебя в свое удовольствие. И не смей говорить, что скоро ты
должен уйти - ты мой. На всю сегодняшнюю ночь мой. Боже! Если бы ты знал,
как я не люблю теперь восходы солнца.

  - Знаю, - отвечал император. - Очень хорошо знаю. По себе.

  Он внимательно следил за тем, как длинные, тонкие, изысканнные пальцы
осторожно расстегивают драгоценные застежки на его воротнике; закрыв глаза,
блаженствовал, когда прохладные руки ласкали его лицо, шею и плечи.

  - Ой, родинка, - задохнулась Арианна. - У тебя вот тут, за ухом, родинка.
Ты знал об этом?

  - Ну и что, - пожал плечами Ортон.

  - Какой ты глупый; милый, родной... Это же восхитительно, что у тебя такая
красивая родинка.

  Она еще раз прерывисто вздохнула.

  - Если бы кто-нибудь сказал мне, что можно сходить с ума по кончику уха и
родинке на шее, я бы ни за что не поверила.

  А вот тут у тебя завиток, как у ребенка, такой смешной, наивный,
шелковистый...

  Девушка гладила его непокорные волосы и покрывала поцелуями лицо, стараясь
не пропустить ни малейшего участка. Не открывая глаз, Ортон нашарил ее руку
и поднес к губам; осторожно захватил тонкие пальцы зубами, покусывая и
лаская языком.

  - Господи! - воскликнула Арианна, обмякая в его объятиях. - Любимый мой,
так ведь не бывает...

  - А мы никому не скажем, - пообещал император, приникая к ложбинке между
грудей. - Никому-никому, хорошо?

  - Да, да, да, - слабо вскрикивала императрица.

  От природы целомудренная и строгая, воспитанная суровыми учителями; не
избалованная нежностью и лаской родителей, она и сама не подозревала, что в
ней может бушевать такое пламя страстей. Прежде, услышав только или
прочитав в старинном романе подобное описание, она холодно улыбалась.
"Пламя страстей" - это было ей непонятно, и само определение казалось
надуманным, неправдоподобным и излишне красивым. И вдруг оказалось, что и
она может сгорать от любви и немыслимой, томительной тяги к другому
человеку; не очень знакомому, далекому, совсем не такому, как она мечтала
когда-то. Вдруг выяснилось, что чужое тело может стать не просто
привлекательным, но и бесконечно дорогим, по-настоящему драгоценным; что
запах может пьянить, как вино; улыбка может кружить голову, а прикосновение
к коже - вполне невинное, ничего обычно не значащее, - подарить такую гамму
переживаний, что ее с лихвой хватило бы до конца жизни.

  Торопясь и удивляясь самой себе, Арианна сбрасывала ненужные одежды. Их
было много, застежки цеплялись за щелковую ткань, ленты и подвязки
путались, и она глухо вскрикивала от досады на непослушные скользкие ткани,
мягко шелестевшие в ночной тишине.

  - Иди сюда, - позвал Ортон из глубины таинственной и загадочной пещеры,
которой казалась ей сейчас собственная кровать под пышным балдахином. Там
было темно, и тело мужа светилось опаловым размытым пятном.

  Она слепо вытянула руку, нашаривая его, и охнула, коснувшись атласной,
гладкой кожи его груди. И когда Ортон прижал ее к себе, она откинула голову
и застонала, пытаясь обнять его так, чтобы уже навсегда раствориться в нем.
Ее тело - удивительно, невозможно легкое - покинуло это измерение и неслось
куда-то на волнах или облаках, кружась, взлетая и падая в бездну.
Прекрасная музыка звучала в ушах, и императрица лишь краем сознания
понимала, что это милый голос шепчет ей:

  - Люблю, люблю, люблю...

  
  
  
  
  
  
  
  
  Несколько недель минуло без особых происшествий.

  Гости императора отправились в загородный дворец, чтобы поохотиться в свое
удовольствие и отдохнуть от пышных празднеств. А Ортон остался с Арианной в
столице. Он мотивировал свое решение тем, что за время подготовки к свадьбе
у него накопилось слишком много важных и неотложных дел, но эта невинная
хитрость никого не ввела в заблуждение.

  Гости со своими огромными свитами отбыли в начале недели, и во дворце сразу
стало непривычно тихо и спокойно. Первые два или три дня Арианне казалось,
что он просто вымер. Правда, такое положение вещей ее ничуть не огорчало.
Ортон бывал свободен чаще, чем предполагалось, хоть и реже, чем хотелось бы
обоим влюбленным. Он по-прежнему приходил к супруге только по вечерам, и в
сопровождении воинов охраны. Но теперь она ждала его у самых дверей, и с
порога бросалась на шею, вглядывалась внимательно в глаза, убеждаясь, что
пришел Он, настоящий, незаменимый, любимый. И только после этого вздыхала
спокойно.

  Они ужинали за маленьким черепаховым столиком безо всякой пышности; тихо и
скромно. Ортон и Арианна любили есть из одной тарелки - для этого нужно
было сидеть близко-близко, плечом к плечу; и они старались отдать друг
другу лучшие, самые аппетитные кусочки. И не важно, что к услугам обоих
величеств была кухня самого богатого дворца мира и услуги самых искусных
поваров; не имело значения, что по первому требованию им могли принести
все, чем был богат Лунггар, каких бы редких и невозможных вещей не
потребовали эти двое. Дело было в другом.

  Двое влюбленных чувствовали себя так, словно были одни в целом свете. Они
делились всем, что у них было: фруктами, дыханием, жизнью, кусочком хлеба,
любовью. Все это смешалось и сплелось в единое.

  Котенок, которого Арианна назвала смешным и коротким именем Сту, сидел
возле стола и мяукал. Он уже немного вырос за эти дни и привык к своим
хозяевам. Сту выпрашивал лакомства, шлепая пухлыми толстыми лапами по
вышитой туфельке Арианны или мягкому кожаному сапогу Ортона. Наевшись, он
осваивал мяуканье басом, и выходило это у него настолько уморительно и
забавно, что молодые люди не могли удержаться от смеха. Иногда Сту выгибал
спину и шипел; но большую часть времени все еще проводил в своей корзине,
напоминая пуховый бело-серый шар с желтыми глазами.

  Затем наступала ночь, полная радости открытия друг друга; боязни обидеть
неловким словом или движением; неприкрытым восторгом, который происходит от
слияния двух отдельных людей в некое новое удивительное существо,
называемое словом "возлюбленные" - существо гордое, независимое ни от
судьбы, ни от обстоятельств. Затем наступал рассвет и приносил с собой боль
неизбежного расставания, необходимость исполнять обязанности монархов.

  Теперь Арианна часто встречалась со священнослужителями, которые просили у
Ее величества помощи в богоугодных делах; много приходилось ей уделять
внимания своему огромному хозяйству, которое, как и всякий дом, требовало
ухода. Теперь уже императрица решала, что будут делать служанки и фрейлины;
разбирала их тяжбы; иногда помогала писать письма. Много времени Арианна
проводила в библиотеке. То, что в свое время ее выучили нескольким языкам,
теперь пригодилось, ибо, как само собой разумеющееся, император обнаруживал
во время бесед такие обширные знания, что ей нельзя было от него отставать.
Арианна хотела во всем быть достойной своего прекрасного императора и
гордилась им.

  Все вместе это и было счастьем.

  И времени во дворце никто не считал.

  
  
  
  
  
  
  Сивард притопал в покои Аббона Флерийского в самом негодном расположении
духа и, не спросясь, плюхнулся на один из табуретов, показавшийся ему
наиболее устойчивым. Сидел, молча, угрюмо насупившись, пыхтел.

  Повязка на его слепом отсутствующем глазу, сегодня была ярко-алой,
украшенной рубинами. Он кутался в плащ огненного шелка и сутулился.