Велета
посеч„нный братнин щит под голову клала, кукол прятала в его старом  туле...
И ведала куда получше меня, легко ли было обидеть его один на один.
   Тогда я не узрела толком ни крепости, ни деревни: с испуга да от волнения
много ли разглядишь! Но поведать надобно ныне, а то будет некогда, да  и  не
всякий пойм„т потом, про что говорю.
   За воротами обнаружился широкий, утоптанный двор и  немалый  дом,  словно
спряженный из многих срубов поменьше, и каждый малый сруб далеко превосходил
не то что нашу избу - даже и дядькину. Таких домов не я одна, никто у нас не
видал.
   Была здесь долгая храмина с рядом светлых окон,  раздел„нных  затейливыми
резными столбами, - честная гридница. Там они сходились на пир, на беседу  и
на совет: седые бояре, отчаянные кмети, иначе рекомые гриднями, юные  отроки
и сам воевода. Плечом к плечу с гридницей высился т„плый  сруб  под  толстой
заснеженной крышей - дружинная изба. Здесь  они  Жили,  и  ворчливые  старцы
скорбели о  временах,  когда  сквозь  такие  дома  проходила  вся  молодость
племени, а не та малая часть, что решалась  совсем  подарить  себя  воинской
службе. Былые мужские дома  ставились  в  пота„нной  крепи  лесов;  Нета-дун
далеко глядел в Море и был бесстрашен и знаменит...
   Поглядишь и задумаешься, крепость выросла при Деревне или  наоборот.  Уже
ныне текла сюда семья за семь„й: корел-погорелец, Словении, весин с брюхатой
женой и малыми детками - поближе к варяжскому соколу, подалее от  разбойного
ворона, от полосатых северных парусов...  Ещ„  минует  времечко  -  нынешние
безусые парни поведут  пригожих  девчонок  вокруг  священных  ракит.  А  там
обоймут выселки новым забралом - вот и встал на крутом берегу  новорожденный
град, которому сам Нета-дун станет детинцем...
   Говорю, ибо мне суждено было это увидеть. Но тогда ничто не  вставало  из
небытия, не блазнилось под радужным солнцем, в густом морозном дыму.
   Велета повела меня к дружинной  избе,  прямо  во  влазню.  Яруну  сказали
обмести сапоги и дали войти внутрь.  Изнутри  дышало  добрым  теплом;  после
залитого солнцем двора я с трудом различила широкие лавки, полати над ними -
верхние и нижние ложа, как здесь говорили, - да вроде оружие,  мерцавшее  на
стенах. Я намерилась войти  следом  за  побратимом,  но  Велета  свернула  в
сторону, ко всходу, о который  я  немедленно  стукнулась  впотьмах  головой.
Позже я выучилась взбегать по крутым узким ступеням, не глядя под ноги и  не
спотыкаясь. Наверху были двери в две разные горницы.
   - Вот здесь, -  сказала  Велета  и  потянула  левую  дверь.  И  добавила,
похлопав по правой:
   - А тут братья живут, Якко и Бренн.
   Вошла, разожгла одну от другой две лучины и вставила в железный светец.
   Дома только у дядьки да у женившихся братьев были особые ложницы... Я для
себя ни о ч„м подобном даже не  помышляла.  Сколько  помнила,  пищали  рядом
сестр„нки, сбрасывали одеяло и плакали, не умея укрыться. А то забывались во
сне, и кому бежать с ними во двор? Теперь возросли, и я ночевала в клети  от
снега до снега. В клети никто не  толкался,  не  норовил  привязать  косу  к
полену...
   Здесь была почти такая же клеть, только  стены  не  промерзали.  И  спала
Велета не на полу, а на мягко устланной лавке. У меня громоздились  кадки  с
припасами, стояли старые лыжи, копья, остроги, висели св„рнутые сети и  жилы
для новых тетив. У Велеты стоял против лавки  круглый  сундук,  наверное,  с
приданым. Сторожила сундук роскошная шкура зимнего волка,  а  поверх  лежала
забытая прялка. С прялкой Велета была навряд ли проворней, чем с лыжами.
   Я повела глазами, ища, где бы в этой  ухоженной  горнице  приткнуть  свой
замызганный кузовок... Велета с состраданием озирала мои  меховые  штаны,  с
которых уже опадали на чистый пол капли оттаявшей влаги.
   - Вечерять  позовут...  -  молвила  она  нерешительно.  -  Ты  погоди,  я
чернавушек кликну... платье тебе подбер„м какое ни есть...
   Я не  знаю,  бросилась  мне  кровь  к  щекам  или  нет.  Славная  девочка
определ„нно решила, что я уч„на была только метать топоры, что меня, из лесу
пришедшую, надо будет учить вдевать нитку в иголку... если не ложку  в  руке
держать...
   Я торопливо склонилась  над  кузовом,  скрыв  от  Велеты,  какой  он  был
страшный  внутри,  черным-ч„рный  от  ягод,  грибов  и  просто  от  времени.
Размотала холстину и бросила на сундук два вышитых платья. Те самые.
   - О-ой... - задохнулась Велета. Подхватила светец, стала рассматривать. Я
вдруг взволновалась и тоже как будто впервые, с ревнивым  вниманием  впилась
глазами в собственную работу. Велета отряхивала и гладила то одну, то другую
крашеную рубаху, расстилала п„стрые пон„вы,  расправляла  пушистые  кисточки
поясков, а я только видела где кривоватый стежок, где разошедшийся узел,  да
и узор был невнятным, пустым, рожд„нным без выдумки и настоящей любви...
   Велета подняла наконец голову:
   - Это кто тебе такую радость спроворил? Я отвернулась и  буркнула,  пряча
досаду:
   - Макошь ткала, пока я на полатях спала. Велета потянула меня за рукав:
   - Макошь есть ваша великая Богиня,  я  знаю.  Она  любит  искусниц...  Ты
научишь меня так вышивать?
   Кмети рассаживались на дубовых скамьях. Вождь  оглядел  стол  и  разломил
хлеб, начиная вечерю. Вс„ как в роду, где меньшие смирно ждут, пока  возьм„т
ложку отец. Чему удивляться! Род будет всегда. Всегда будут сыновья и  отцы,
хотя бы звали их кметями и воеводой. Или как-то ещ„.
   А позади верхнего стола была в стене узкая дверь, и  е„  с  обеих  сторон
стерегли непреклонные лики Богов. Были они чем-то схожи  с  самим  воеводой,
наверное, он их прив„з из Варяжской земли, из прежнего дома.  Мы  знали,  на
его родине старшим Богом был Святовит, зорко глядевший на все четыре стороны
света. Однако кмети-варяги чтили того же Перуна, что  кмети-словене.  И  это
его священная храмина сокрывалась за спиной воеводы,  и  воевода  хранил  е„
крепче всех вкупе грозных личин. А звалось  святилище  диковинным  именем  -
неметон...
   Мы,  молодшая  чадь,  расторопно  сновали  за  спинами,  наполняли  рога,
подавали мясо и хлеб.  Вот  она,  служба  отроческая,  желанная!..  Что  же:
браного полотна с наскоку не выткешь, учись сперва на рогожке...
   Ярун оказался поблизости от меня, потому что наши наставники сидели рядом
с вожд„м.
   В гриднице совсем не было женщин - я да Велета. Я вс„ поглядывала на  не„
и дивилась. Е„-то, нежную,  что  увело  с  беззаботных  девичьих  посиделок,
пировать усадило меж бородатых мужей?.. Вот  обратилась  к  старому  Хагену,
передала мисочку со сметаной. Вот Славомир толкнул е„ в бок,  хитрым  глазом
пов„л на запыхавшегося Яруна - Велета прыснула в  кулачок...  Брат-ровесник,
способный вовлечь несмышл„ную в мальчишескую забаву, повести в лес за м„дом,
не вспомнив про жестоко жалящих пч„л. Потом она повернулась  к  Мстивою.  По
летам он мог быть ей отцом.  И  смотрел,  как  отец  на  единственное  дитя,
порожд„нное, выношенное, вскормленное, - и не догадай судьба потерять... Мне
казалось, я вот-вот что-то пойму, но тут Хаген позвал:
   - Сядь, дитятко. Будет уж бегать, да и проголодалась поди.
   Я решила: расслышал урчание в мо„м животе  и  пожалел  несчастную  девку.
Яруна небось никто не ясалел,  взялся  за  гуж  -  тяни,  приш„л  служить  в
отроках, ну и служи. Ещ„ я испугалась, не загордился бы кто, не погнал из-за
стола... откуда знать, может, Хаген испытывал, знаю ли  обхождение,  чту  ли
старшинство... Я  перелезла  через  скамью.  Осторожно  взяла  хлеба,  взяла
жареной вепревины. Разрезала луковку. Начала есть.
   - Ну вот!.. - неожиданно засмеялся  старик.  -  Теперь  ты  совсем  наша,
теперь тебя даже Бренн не прогонит. Слышишь, Бренн?
   Вождь посмотрел на  нас  мельком  и  ничего  не  сказал,  а  я  с  испугу
закашляла, подавившись куском. Я поняла, что премудрый дед меня спас.
   Даже дух, вылетевший из тела, ещ„ может вернуться, пока не вкусит пищи  в
Кромешной Стране: лишь тогда он  по-настоящему  принадлежит  ей.  Я  села  с
воинами за стол и отведала хлеба. Теперь мне осмелятся показать путь, только
если я совершу что-нибудь страшное, стыдное... запятнаю  великим  бесчестьем
саму себя и дружину!
   Кмети вокруг пили и ели невозмутимо. Экая важность девка, чтобы из-за не„
вс„ забывать. Ели - ни дать ни взять как у нас после  дня  на  корч„вке.  Не
поднимутся, пока стоит на столе пища и живот не  отказывается  принимать.  Я
задумалась: неужто они тоже вскакивали чуть свет доить мычащих коров, тянуть
из речной глуби самоловы-мер„жи? Нет. Они правили только сво„ ремесло и ели,
знать, впрок, припасали силу к летним походам...
   Широкие окна гридницы были забраны на  зиму  красивыми  резными  досками.
Очага в хоромине не теплили - сидели  в  шубах  и  шапках,  грелись  пить„м.
Славомиру был по душе красноватый густой м„д, который усердно  подливал  ему
мой побратим. Он пригубил его не однажды и стал было  шумен,  но  встретился
глазами с вожд„м и  сразу  затих,  даже  нахмурился,  отложил  рог.  Мстивоя
слушались беспрекословно. Иногда Даже прежде, чем он что-нибудь говорил.
   Я решилась вновь посмотреть на Велету... Она давно кончила есть и вертела
в руках зеленоватую стеклянную чашу. Вс„ равно в поход е„ не возьмут. Да она
и не попросится.
   Я метила в воины, но девичье неистребимо сидело внутри. Я сравнила себя с
Велетой и ужаснулась обжорству. Поспешно догрызла кусок и не  потянулась  за
новым.
   - Плохо ешь, внученька, - сказал немедленно Хаген. - Что так?
   Сколь внятны были ему малые приметы и шорохи, таящиеся от зрячих.
   - Да так... - буркнула я смущ„нно. - Хватит уж, сыта...
   - Налегай крепче, - посоветовал старец. И добавил с усмешкой:
   - У Бренна пищами не утолстеешь.
   Близко к вождю сидели  степенные  седоусые  кмети:  старградские  вагиры,
вышедшие из-за моря, и наши словене - поровну. Против меня оказался как  раз
один из таких, обветренный, муж, которому я сгодилась бы в дочки. Звали  его
Плотица. Он был  у  нас  летом  и  теперь  смотрел  с  незлым  любопытством,
теплившимся в маленьких зорких глазах. Он подмигнул мне, когда я  отважилась
поднять взгляд. Правая нога у Плотицы  была  деревянная  от  самой  середины
бедра. Когда он стоял, подбоченившись, во дворе или у корабельного борта,  -
увечья нельзя было заподозрить; неведомый  мастер  гораздо  вытесал  ногу  и
спрятал е„ в хороший сапог. Шагая, Плотица сильно хромал, когда же садился -
негнущаяся нога смешно торчала впер„д. Поговаривали, однако, будто  немногие
одолевали его в поединке, с мечом  или  без  меча.  Он  ходил  кормщиком  на
корабле воеводы - вождь бер„г верную лодью и мало кому позволял брать в руки
правило. Плотице он верил без разговора.
   - Эй, Плотица! - услышала я вес„лый смех Славомира. - Отст„гивал  бы  ты,
что ли, свою кочерыжку! Небось уже все коленки девке оббил...
   Надо ли говорить, как я перетрусила. Стол между нами был  шире  не  надо,
коленок моих, понятно, ничто не касалось, но я приросла к дубовой скамье  и,
помню, только подумала - отчего вождь не прикрикнул на брата,  как  он  один
только и  мог?  Между  тем  вся  длинная  гридница  повернулась  к  Плотице,
предвкушая ответ.  Хромой  воин  не  торопясь  дожевал  мясо...  запил  его,
тщательно расправил усы... и наконец произнес:
   - Твоя правда, живой ногой тут бы сподручней... А впрочем, болячка  тебе,
я, кроме ноги, ничего ещ„ не отст„гиваю. И меня с  моей  деревяшкой  ещ„  не
метало через борта, как тебя тогда по весне!
   Обвалившийся хохот едва не смахнул меня со скамьи. Мат„рые кмети ложились
грудью на стол, заскорузлыми ладонями т„рли глаза. В том числе  Славомир,  и
было похоже, досталось ему поделом. Наверное, вправду  забавно  летел  он  в
студ„ную воду, обманутый коварной волной...
   Потом я  не  раз  ещ„  слышала  за  этим  столом,  как  могучие  воины  -
размахнутся, дубовую дверь пробьют кулаком! - словно бы ни с того ни с  сего
принимались безудержно хвастаться, бросая чуть ли не вызов друг другу.  Или,
как нынче, пускали в ход поношения и подначки, которые у мелких людей тотчас
выдернули бы ножи из ножен. Сравнение мужей - вот как  звалась  такая  игра.
Гордые и умевшие мстить без всякой пощады, они состязались в умении отражать
шуткой ранящие слова... и вс„ только затем, чтобы дать друзьям позабавиться,
похохотать от души. Попробовал бы кто напомнить стрыю-батюшке Ждану, как  он
лебезил перед грозным вожд„м!
   Когда воины ушли спать в дружинную избу, а мы соскоблили мясо с костей  и
убрали столы, я отправилась знакомым пут„м в горницу, что так  щедро  решила
делить со мной сестр„нка вождя. Осторожно открыла дверь - мало ли, спит! - и
едва не ступила на девку-подл„точку, угнездившуюся при пороге.
   Сестра воеводы ждала меня со светцом, и я изумл„нно спросила:
   - Это кто тут у тебя?
   - Чернавушка, - отвечала она, изумившись не менее моего.
   А девчоночка высунулась из-под овчины и вразумила меня, недогадливую:
   - А водички подать, яблочко суш„ное поднести? А баснь  рассказать,  чтобы
спалось?
   Я промолчала. Всяк домостройничай, покуда жив„шь у себя, а в  чужой  избе
хозяина не учи. Велета через голову стянула рубашку, нырнула  в  нежный  мех
одеял и указала на постель рядом с собой:
   - Ложись!
   Она и тут делилась охотно и радостно. Всякая ли так щедра даже с  родн„й?
Всякая ли позов„т - не на один ночлег,  на  жить„!  -  незнакомую  девку  на
голову выше себя?..
   Я забралась под одеяло, и чернавка, привстав, задула светец.
   Мне приснился зимний ночной лес. На лыжах, но почему-то с кузовом клюквы,
я шла меж  громадных  заснеженных  елей,  едва  озар„нных  дрожащей  зел„ной
звездой... С моря надвигалась метель.
   Я шла домой. Я знала это во сне, хотя лес  был  незнакомый.  Скоро  увижу
старое поле, наш тын и Злую Бер„зу, ищущую что-то обледенелой рукой.
   Тут загорелись во тьме янтарные волчьи глаза...
   - Молчанушка! - окликнула я мохнатого зверя. - Молчан!..
   Протянула руки навстречу, ждала - ринется, увязая в рыхлом снегу, вскинет
лапы на плечи, задумает  опрокинуть.  Но  Молчан  только  поднял  шерсть  на
загривке, оскалил страшную пасть и попятился, растворяясь в поз„мке...
   - Молчан! - крикнула я ещ„ раз. И пробудилась. Во  сне  раскрывается  око
души и зрит невидимое наяву. Крепкое тело до срока прячет недуг, а засн„шь -
и помстится, что  заболел.  Бывает,  во  сне  громким  кличем  кличет  беда,
прихватившая кого-то в чужом далеко.  Разгадаешь  увиденное  -  быть  может,
узнаешь судьбу. Или задумаешься, в себя глянешь поглубже. Не  ведаю,  что  и
важней.
   Чего ради я не взяла Молчана с собой?..  Хромоту  его  пожалела?  О  себе
пеклась, о себе! Обиды копила.
   На дядьку, на мать, на злую Белену. А как  сама  за  счастьем  пустилась,
бросила друга, прочь оттолкнула, чтоб не мешал.
   Такие сны шлют хранители-Боги. Иного хлестнуть по рукам, отшибить охоту к
злодейству. Иного предупредить и спасти. А иного ещ„ -  наказать,  отплатить
за давнее малодушие, быть может,  не  ведомое  никому.  И  толку  нет  ни  с
оберегов, ни с жирного жертвенного гуся. Не молятся этому Богу, и у  каждого
он свой. Малый или великий, смотря по тому, каков сам человек.
   Я почти обрадовалась, когда извне с хриплой яростью прокричал рог. Старый
наставник меня упереживал накануне: по этому зову вся младшая чадь стремглав
летит из постелей во двор, на утреннюю потеху. Я замышляла  спросить,  какая
такая потеха, чего это ради велят  бежать  босиком,  в  исподней  сорочке  и
тоненьких полотняных штанах... но убоялась насмешек и не  спросила.  Дождусь
утра, сама посмотрю.
   Вот - дождалась. Я прыгнула  с  лавки,  стянула  гашником  новые,  дважды
стиранные порты. Не стыд показаться. Вздела рубашку,  спеша,  помогая  ртом,
завязала тес„мочки рукавов. Перешагнула  проснувшуюся  чернавку  и  кинулась
вон. Успела ещ„ услыхать, как Велета, невнятно  пробормотав,  повернулась  к
стене - и сладко зевнула...
   Ступеньки всхода были холодными, а на последних встретили  ногу  щекотные
иголочки инея. Мелькали тени  людей,  внешняя  дверь  раскрывалась  и  снова
захлопывалась. Крепенький предрассветный мороз в самой влазне  схватил  меня
за бока. Бедное тело, горячее и непонятливое спросонок, жалобно заскулило. А
ну-ка! - сказала я мысленно и толкнула тяж„лую скрипучую дверь.
   Посередине двора горел вес„лый кост„р, а  вокруг,  на  блестящем  гладком
снегу, прыгали и по-птичьи взмахивали руками десятка два отроков, таких  же,
как я, босых и раздетых. Старшие воины держались опричь. В  меховых  кожухах
нужды нету жаться к огню. Хагена я не приметила, но Славомир там был и подле
Славомира сам вождь. Ожидали последних, я смутно порадовалась, что последней
буду не я.
   Морозец стоял не самый жестокий, но влагу дыхания схватывало у ноздрей. Я
заскакала, вливаясь в общую пляску. Дверь  дома  бухала  то  и  дело.  Порою
высовывались разом две-три мальчишеские головы и канючили:
   - Славомир, ну Славомир!
   Я знала уже, кто это  такие.  Пасынки  дружинные,  детские,  как  их  ещ„
называли. Сироты отдавших жизнь за вождя. Дети нынешних гридней,  отосланные
в Нета-дун матерями. Эти будут воинами,  их  незачем  испытывать,  как  нас,
пришлых, сторонних:  отроки  бывают  и  из  рабов,  детские  -  никогда.  Я,
привыкшая  возиться  с  сестр„нками,  видела  курносых   насквозь.   Заставь
что-нибудь делать - не сделают, с подзатыльниками будут делать и плакать, но
запрети - в узел свяжутся, а  достигнут.  Вот  один,  постарше  и  побойчее,
ступил на снег разутой ногой...
   - Я тебя!.. - топнул немедленно Славомир. Детского ветром внесло  обратно
в избу, а варяг оглядел двор - все ли на месте? - и  увидел  меня.  Подош„л,
хотя вполне мог подозвать, и сказал дружелюбно:
   - А ты почто? Иди досыпай,
   Мо„ одеяло в горнице ещ„ небось не остыло. Я сказать  не  могу,  в  какую
м„ртвую бездну кануло сердце при этих добрых  словах.  Я  молчала,  глядя  в
глаза. Я по сей день не ведаю, что увидал на мо„м лице Славомир.  Но  увидал
что-то и отош„л, проворчал как будто смущ„нно:
   - Смотри...
   Толкотня во дворе не заняла долгого времени. Меньше, чем  теперешний  мой
рассказ. Вновь прокричал, позвал в темноту невидимый рог, и  отроки  гурьбой
помчались в ворота. Я порадовалась: быстрый бег греет  жарче  костра,  жарче
мехов. Зв„здное небо чуть мрело, суля нескорый восход. Я плоховато различала
сперва, куда мы бежали.  Боялась  впотьмах  оступиться,  ногу  поранить.  Но
зимняя темнота несхожа с осенней, в которой, как с выколотыми глазами, ид„шь
и не ведаешь, во что стукнешься лбом. Вот пошла книзу дорога, вот зачернели,
отступая  назад,  береговые  откосы,  возн„сшие  на  гранитном  хребте   наш
Нета-дун... и внутренним чувством я угадала  под  собой  л„д  вместо  земли.
Море!
   Мне было теперь совсем  легко  и  тепло,  даже  босым  ступням,  и  я  не
завидовала Велете, нежившейся дома. Ни разу не бегавший по морозу  лучше  не
пробуй - сразу простынешь, - но если привык к холодам, жаре и дождю -  то-то
радуется бегущее тело, а с ним ликует душа!
   Неподал„ку от берега была устроена прорубь.  Отроки  прыгали  по  одному,
вылезали и опрометью мчались по кругу, вопя  и  подбадривая  друг  друга.  У
воды, доглядая, стоял  неведомо  как  обогнавший  нас  Славомир.  Вот  помог
выкарабкаться узкоплечему пареньку,  сам  раст„р  полотенцем,  достал  из-за
пазухи сухую рубашку... Все прочие, я поняла, сушили порты на себе.
   Мы с Яруном переглянулись. Мы  водили  знакомство  с  зимней  водой.  Оба
вваливались в полыньи и выплясывали у  костров,  у  одежды,  распяленной  на
кустах... Славомир запоздало шагнул  удержать  меня,  вытянул  руку.  Ха!  Я
поспевала  пригнуться  на  лыжах,  на  склоне  горы,  когда   острые   сучья
нацеливались под р„бра. Я окунулась добротно, оставив сухим лишь  затылок  и
косищу, намотанную на кулак. По поверхности плавали осколки битого  льда.  Я
выскочила без подмоги и торопливо о