ны в слепящем солнечном свете. Друзья Хаука и сам он, наверное,
уже сидели на палубе, и палуба качалась под ними,  и  ветер  дул  в  паруса.
Высматривал ли Ха-ук меня  на  берегу?  Твердята  укрепил  меж  камнями  две
толстые палки, повернул к огню сапоги. Сейчас склонит голову  набок,  начн„т
лениво поглядывать на меня. "Я выкатила ему под ноги горящую головню:
   - Наступи.
   Он отшатнулся испуганно и недоуменно, вскинул глаза.
   - Боишься, ососок, - сказала я, и губы одеревенели. - Смотри!
   Вытащила черно-золотой, переливчатый сук и поставила на него ногу.
   Боль ударила, рогатым копь„м, снизу вверх, от ступни до затылка. Рушилась
в пламени Злая Бер„за, метельная зимняя ночь навек поглощала  Того,  кого  я
всегда жду. Рвался к небу последний кост„р Славомира. Не станут  нас  с  ним
закапывать вместе в снег. Дотла, до серой золы  выгорал  во  мне  Хаук,  его
колдовская свирель, его синие, отчаянные глаза. Для меня не сбудется  баснь.
Они никогда не сбываются, потому-то их и рассказывают. Давно  было  мне  уже
пора это понять...
   Я открыла глаза. Твердята, оказывается, тоже наступил на головню  и  тоже
сидел крепко зажмурившись, закусив губы, и на побелевшие щ„ки  текло  из-под
век. Ему не за что было себя мучить. Ничего. Вскорости нажив„т.
   - Плачешь, - сказала я, и он встрепенулся. У меня  глаза  были  сухие.  Я
сказала ещ„:
   - Пойм„шь когда-нибудь, отчего воину можно плакать,  отчего  нет.  Ступай
себе домой, если хоти нет сопливой девке служить.
   Твердята поплевал на широкие ольховые листья, неверными пальцами прижал к
волдырям.  Бережно  натянул  сапог,  ещ„  не  просохший...  взял  другой   и
спохватился:

***

   - А ты как? Я усмехнулась:
   - Да как-нибудь.
   - Негоже, - молвил Твердята. И вдруг протянул второй сапог мне:
   - Сделай милость, Зима Желановна, прими!
   - Не серчай, дитятко, на Милонега, - сказал мой наставник. - Он  на  вс„м
свете любит лишь одного человека: нашего Бренна...
   Постепенно мы вызнали с Блудом,  что  Грендель  когда-то  ходил  у  князя
Рюрика в кметях, и люди считали его храбрецом, каких поискать. Всего-то  раз
он поколебался в бою, побер„г себя, отступил, бросив  раненого  побратима...
Но с той поры уцелевшего мучило одно и то  же  видение:  всякий  раз,  когда
смерть зажигала красное пламя на концах вражьих  мечей,  метилось  Гренделю,
будто спешит, спешит ему на выручку  когда-то  преданный  побратим,  ид„т  в
шеломе и кольчуге, укрывшей голые р„бра, с копь„м в костлявой руке...
   Оттого он не мог усидеть долго на месте, жил  когда  в  Ладоге,  когда  у
Вольгаста, смотря где злей было  немирье,  искал,  чтобы  государыня  Смерть
решила от муки, вернула ясный рассудок. О прошлом годе  погнало  его  аж  за
самое Варяжское море, на корабль то к одному, то к другому  вождю...  А  дом
знал вс„ равно там, где ставил стяг наш воевода. Только Мстивоя  как  Обдует
слушался Милонег, только ради него был готов  голыми  руками  ломать  любого
врага...
   Однажды мы снова взялись вопрошать Хагена о распятом Вожде.
   - Я расскажу лучше, я сам христианин, - сказал  подошедший  Грендель.  Он
был в добром расположении духа, и мы дождались его повести:
   - Когда мы осаждали монастыри, нам порой  предлагали  креститься  и  всем
обещали подарки. Я девять раз принимал крещение и, бывало, получал  нарядную
одежду, но бывало, что и рвань„!..
   А больше в ту осень ничего вес„лого не случилось. Трижды к нам из-за стен
долетал по ночам дальний собачий вой, заунывный и жуткий, как над мертвецом,
и наутро люди шептались, что, мол, Гелерт и Арва  тотчас  поджали  хвосты  и
юркнули под лавку, и выманить не удалось... А сторожа на  забрале  не  могли
взять в толк, отколь слышался вой.
   Многие понимали, что это было  скверное  предвестие  для  вождя.  Могучие
воины хмурились бессильно: даже их червл„нные кровью щиты не укроют  его  от
напасти. А Перун, хранящий вождей, уже скоро  смежит  глаза  до  весны.  Сам
воевода в„л себя как обычно. Только однажды  я  услыхала,  как  он  негромко
сказал возмущ„нному чем-то Плотице:
   - И не перечь мне, когда я говорю, что это не убыль.
   Ответ старого храбреца я повторить не решусь,  подобными  словами  только
гнать прочь костистую нечисть. Наверное, снова шла  речь  о  его  деревянной
ноге и о том, что прид„тся ей торчать в гриднице с хозяйского места.  Помню,
я стиснула  в  ладони  дедушкино  громовое  колесо  и  долго  звала  Перуна,
упрашивая помочь. Вождь честен дружиной, дружина честна  вожд„м.  Как  уйду?
Древнего Вождя тоже бросили, когда отвернулась удача...
   Мы спускали корабль на воду ещ„ несколько раз. Рюрик закрыл  новогородцам
прямой выход в море. Упрямые Вадимовы гости пробирались волоками, тащили  по
просекам добро и лодьи в  другие  реки  из  Мутной.  И  именно  ныне,  когда
холодное Нево лютовало то и дело: может быть, не так пристально стерегли его
воеводы, сидевшие по городкам?  За  других  не  скажу,  но  мимо  нас  птица
незамеченная не пролетала.  Наш  корабль  дважды  догонял  груж„ные  пузатые
лодьи, и оба раза, когда те уже  хватали  луки  для  боя,  мы  подворачивали
парус, смиряя прыть судна, и загоняли новогородцев назад в ту самую реку, из
которой они  было  выбежали.  Да  напоследок  ещ„  проходили  на  расстоянии
громкого окрика, и воевода не сулил милости, буде вновь попадутся. Его знали
неплохо и торопились убраться. Кмети, давно не рывшиеся под  чужой  палубой,
ворчали, но больше для виду. Велика слава,  если  от  одного  твоего  паруса
кидаются наут„к и не дерзают выникнуть снова!
   А иногда, проходя вдали берега,  мы  внимали  глухому,  могучему  гулу  с
морского дна... Нам, жившим морем, здешний Хозяин был вроде своего Домового,
и обычно кто-нибудь спрашивал:
   - К худу, батюшка, или к добру?
   Ответ Морского Хозяина звучал в плеске волн, в  криках  носившихся  птиц.
Все умели их толковать и разгадывали вперебой. Воевода не вопрошал ни о ч„м.
   Как-то утром мы выскочили из-за мыса прямо на торговую лодью. Мы  шли  на
в„слах, сняв мачту, и  пали  на  них,  как  сокол  Рарог  с  небес.  Люд  на
встреченном корабле собрался смекалистый. Не выпустили  ни  стрелы.  С  лету
взогнали корабль на прибрежный песочек. Выскочили в мелкую воду и убежали  в
лес. Они знали, что мы не станем преследовать.  Наша  лодья  сидела  не  так
глубоко и подошла  без  труда.  Молодые  воины  полезли  смотреть,  что  нам
досталось, и  только  тогда  из-под  палубы  кинулись  три  пригожие  девки.
Невольницы, которых везли продавать. Ребята живо поймали их за  русые  косы,
привели назад плачущих с перепугу, воины разглядывали. Теперь станут жить  у
нас в Нета-дуне, портомойничать, подметать, готовить еду. И обнимать кметей,
которые их изберут. А там наденут  крашеные  наряды,  бусы  примерят.  Родят
деток, совсем свободными назовутся, как. Правда велела. Да. В чужой  воле  -
хозяйской, родительской, мужниной - жизнь, может, и сытая, но я  никогда  не
буду рабыней. Прежде убьют. Не умею лучше сказать.
   Мы завели смол„ные ужища, кмети сели по двое на весло и  стащили  с  мели
добытый корабль. Подняли парус, и он послушно побежал за нами домой.  Может,
вождь продаст его ещ„ каким-нибудь  торговым  гостям  а  может,  свои  купцы
заведутся, хоть сыновья Третьяка, такие и за морем не оплошают,  сыщут,  что
показать...
   Небо в тот день было особенно т„мным и низким, ветер кусался. Потом пош„л
снег. Крупные тяж„лые хлопья падали в серые волны, гусиным  пухом  выстилали
дальние берега.
   - Скоро ваш Самхейн, - припомнил Плотица, вытряхивая снег из бороды.
   - Скоро, - сказал вождь.
   Галатский Самхейн наступал в первый день  нашего  месяца  грудня.  Галаты
делили год пополам, на зиму и лето, и в Самхейн распахивались  ворота  зимы,
выпуская холод и смерть на долгих  полгода,  до  праздника  весенних  огней.
Скверный день, этот Самхейн, а того хуже ночь перед ним. Велета рассказывала
на ухо - громко рассказывать боялась, - что в этой ночи падали  все  препоны
между мирами и время рвалось, как полотно, открывая лик вечности, и зловещие
древние силы выламывались из узды, наложенной когда-то Богами... Почти как у
нас в  Корочун,  только  наш  праздник  был  светел,  он  солнышко  к  весне
поворачивал,  а  Самхейн  ничего  доброго  не  сулил.  Да.  Про  чужую  веру
наслушаешься всякого страха, сам из дому  не  пойд„шь.  Лучше  уж  держаться
опричь!
   Вместе с датским, драконоголовым, у нас стало теперь три боевых  корабля,
и они сменяли друг друга в дозоре, так что из  тр„х  воинов  двое  сидели  у
очага, пока третий плавал. В промежутках походов мы чинили  щиты.  Объясняли
отрокам ратную науку и Правду воинскую - не бить в спину, не нападать  ночью
или на спящего, не обманывать после того, как уже поднят щит боевой шишкой к
себе... Только вождь ходил во все походы подряд. Пересаживался с корабля  на
корабль и заглядывал домой на полдня, проведать сестру.  Привязчивый  Гелерт
кидался с визгом навстречу, вставал на задние лапы...
   Походники сказывали - однажды близ устья Мутной им  встретился  на  лодье
сам князь. Я жадно спрашивала, жалея, что  не  досталось  взглянуть.  Баяли,
князь был сед, но глаза имел соколиные, не  плоше  Блудовых,  а  сам  глядел
крепким и быстрым, и к исходу зимы ожидал рождения сына. В другой раз, опять
без меня, мелькнули за мокрым каменным островом полосатые паруса и  зубастая
раскрашенная голова, и храбрые свей из города  Бирки  принялись  вооружаться
для боя, но вождь велел поднять мирный знак и пропустил, лишь  спросил,  что
слышно хорошего... от похода к походу море становилось пустыннее, выпадавший
снег уже не таял по берегам, и на всякий случай под палубой прятали лыжи.  К
тому  времени,  когда  опять  настал  наш   чер„д,   уже   дважды   дозорные
возвращались, не  встретив  ни  корабля,  и  до  Самхейна  оставалось  всего
несколько дней. Или ночей, как считали время  галаты.  Это  будет  последний
поход.
   Рыжий Твердята прин„с на корабль мой щит и копь„, т„плое одеяло, кошель с
кольчугой и шлемом. Я знала  заранее,  что  в  кошеле  припрятан  гостинчик:
медовые пряники, горсть кал„ных орехов. Я выговаривала  Твердяте,  но  отрок
только моргал. Он был выше  меня  на  полголовы.  Он  очень  ревниво  взялся
служить мне с того дня, после которого мы долго ходили  хромыми.  Будет  мне
беспокойство весной, когда Соколиное Знамя вновь начн„т осенять молодых.
   - Удачи тебе, -  сказал  он  и  покраснел,  и  мне  стало  тоскливо.  Нас
провожало много народу, все воины, только вчера втащившие на берег  корабль,
и отроки, которых вождь в боевые походы не  брал  никогда.  Стоял  меж  ними
Некрас. Я видела, он подходил к  воеводе  и  без  устали  повторял:  возьми,
пригожусь.
   Он, наверное, в самом деле пригодился  бы.  Но  варяг  так  и  не  кивнул
головой.
   Мы поставили мачту и приготовили парус, и воевода вышел из ворот  городка
и стал спускаться к воде, натягивая на уши шапку, -  морской  ветер  выжимал
слезы из глаз. Перебитые ноги вождя наверняка ныли в такую погоду,  хоть  он
ни за что, понятно, не скажет...
   И едва только я об этом подумала, как  он  поскользнулся  на  обледенелой
тропе и с размаху сел наземь, подвернув левую ногу.
   Плотица, уже державший правило рукой в меховой рукавице, так и  застонал:
нет хуже приметы!.. Никто вспомнить не мог, чтобы вождь спотыкался,  да  ещ„
перед походом. Хорошие вожди не спотыкаются. И в особенности на левую  ногу.
Грендель вскочил со скамьи, как вепрь с л„жки, Некрас  и  Твердята  кинулись
разом, но варяг поднялся сам. Не спеша отряхнулся и обв„л нас глазами, и мне
помстилась усмешка в светлых глазах.
   - Смотри под ноги, пока совсем задницу не  отшиб,  болячка  тебе!  Не  на
травке небось! - окликнул Плотица, а Грендель вновь сел и уставился на  свой
щит так, как будто хотел его укусить. Губы его шевелились безмолвно, я почти
увидела тень
   Подле него на скамье... Воины с облегчением засмеялись.
   - Не на травке, - согласился варяг. Мой наставник, к которому  я  подошла
попрощаться, безошибочно поймал его за руку и тихо сказал:
   - Вернись прежде Самхейна, Бренн.
   - Вернусь, - пообещал воевода.
   Скоро стало похоже, что широкое Нево впрямь обезлюдело  до  новой  весны.
Оно сумрачно колыхалось под низкими кромешными  тучами,  день  угасал,  едва
успев разгореться. Скоро на ч„рных волнах закачаются белые  льдины,  и  море
зам„рзнет. Бухточки и небольшие протоки уже схватывало ледком. Скоро сделаем
у крепости прорубь, и отроки будут выпрыгивать из не„ и с задорными  воплями
бегать по кругу, суша порты на себе...
   Я сидела под мачтой и думала: уйду из дружины. Здесь нет и не будет Того,
кого я всегда жду. Вот примет Соколиное Знамя мой Твердята, тогда и уйду.  Я
смотрела за борт сквозь прозрачные стылые гребни, и  было  жалко  себя.  Мне
ведь понадобилось всего одно лето, чтобы Морской Хозяин совсем принял  меня,
перестал казнить дурнотой. Я возмогла даже есть на зыблемой палубе и  больше
не отворачивалась, когда доставали из трюма копч„ную рыбу и хлеб. Я  бросала
за борт вед„рко, добывая воду запить, делая вид, что хочу  окатить  сидевших
вблизи, парни с хохотом  закрывались  руками.  Жирная  рыба  была  вкусна  и
помогала не м„рзнуть. Уйду из дружины.
   Первым увидел корабль, конечно же, Блуд. Я совсем забыла  сказать,  после
гибели Славомира моего побратима ни разу не требовалось до срока сменять  на
весле, он радовался о вернувшейся мочи, трудил себя, как все,  и  больше  не
тянулся с беспокойством рукой к  животу,  как  раньше  бывало,  и  вождь  не
приказывал поберечься. С мачты свешивался над„жный канат с крепкой дощечкой,
ввязанной в петлю на конце, нарочно для Блуда, и часто новогородца поднимали
наверх - оглядывать море. И вот однажды он закричал, указывая на север:
   - Парус! Полосатый парус! А дело было утром того дня, когда мы собирались
вернуться домой.
   - Опять свей, наверное, - буркнул Плотица. Вождь ответил спокойно:
   - Или датчане.
   Плотица внимательно взглянул на него, потом поскр„б в бороде:
   - Хотел бы я знать, что они тут делают в такое-то время.
   Торговые гости из Северных Стран в самом  деле  обычно  проходили  южнее,
направляясь либо в реку Сувяр,  либо  в  Мутную.  А  викинги,  грабившие  по
берегам, об эту пору уже убирались домой. Воевода поплотнее запахнул плащ:
   - Поглядим...
   Неизвестный корабль оказался на диво проворен. Целый день мы шли  за  ним
по ветру, но не догнали, хотя и приблизились. К вечеру Блуд ещ„ раз поднялся
на мачту и  углядел,  что  те  помогали  парусу  в„слами.  Блуд  ясно  видел
бурунчики, вскипавшие и гаснувшие у бортов.
   - Похоже, они славно нагружены и не хотят бросить добро, -  сказал  вождь
Плотице и улыбнулся:
   - Я уж думал, ты разучился держать правило  в  руках,  и  оттого  мы  еле
полз„м.
   Кормщик огрызнулся:
   - А я думал, вс„ потому, что иные на двух ногах хуже держатся, чем  я  на
одной.
   Слышавшие засмеялись, кто-то предложил отвязать в„сла.
   - Ни к чему, - сказал вождь. - Вс„ равно не  угоним  до  темноты.  Пускай
притомятся, завтра так борзо не побегут.
   Кормщик стал считать что-то на пальцах, сбился,  сосчитал  снова  и  тихо
спросил, чтобы слышал лишь воевода:
   - А может, домой?
   К ночи, когда небо померкло и чужой корабль больше нельзя было различить,
мы повернули к  берегу.  Вождь  полагал,  что  преследуемые,  уморившись  на
в„слах, наверняка сделают то же.
   - Если  на  рассвете  их  не  увидим,  пойд„м  домой,  -  сказал  Плотица
решительно. Было заметно, как не хотелось ему длить погоню.  Воевода  ничего
не ответил.
   Ещ„ утром я мыслила провести эту ночь  уже  дома,  на  лавке  у  очага  в
дружинной .избе, и, когда наш корабль  осторожно  втянулся  в  пролив  между
голыми гранитными островами, где свистел ветер и, леденея, плескалась  вода,
мне стало обидно чуть не до слез.
   Подумаешь, одна лодья прошла бы мимо не спрошенная куда да откуда. А  что
я вообще делаю здесь, на боевом корабле,  среди  тридцати  свирепых  мужчин,
ужаснулся кто-то другой, словно впервые глянувший со стороны.  Мо„  место  в
т„плых стенах избяных, у печи... у люльки... за мужем...
   Ребята приволокли облепленное сырым снегом бревно,  живо  раскололи  его,
обнажая белое сухое нутро, огонь разгорелся, в кот„л натаскали воды. Вс„ как
всегда. Скоро я зачерпнула варево длинной изогнутой ложкой:
   - Отведай, вождь.
   И он, как всегда, отведал и даже не посмотрел на меня. А что ему на  меня
смотреть. Я готовила вкусно, кмети хвалили, но от него доброго слова мне  не
дождаться. Потом загасили огонь  и  натянули  над  палубой  широкий  кожаный
полог, и мы с Блудом прижались друг к другу под одеялами.
   Если бы мне снова проснуться и увидать Славомира,  стоящего  на  коленях.
Если бы. Каждый  наживает  воспоминания,  от  которых  боль  казнит  сердце.
Славный младшенький братец  был  бы  у  тех  двоих,  подраставших  теперь  в
городке...
   Грендель громко храпел под соседней скамь„й, я  подумала,  вот  кому  вс„
нипоч„м, потом вспомнила тень побратима и устыдилась.
   Догоним завтра корабль и  увидим  на  н„м  Славомира  и  других  м„ртвых,
приплывших забрать нас на солнечные поляны,  где  зимой  поют  соловьи,  где
отдыхает колесница Перуна и пасутся распряж„нными вороные и  белые  жеребцы,
где Дочь с Матерью без устали шьют т„плые шубы ещ„ не рожд„нным зверям...
   Рука сама рванулась стиснуть у шеи оберег. Тв„рдые края вмялись в ладонь.
Чего доброго, скоро увижу с моря знакомые, заросшие сосновым лесом  холмы  и
гряды щетинистых островов, загромоздивших разлив... Мы ведь шли вдоль нашего
берега и были уже много севернее Нета-дуна. Одного жаль,  не  покажутся  мне
дымки над родными крышами и Злая Бер„за, похожая на  руку,  воздетую  из-под
земли... Хорошо выбрал пращур место для изб, нарочно  так,  чтобы  никто  не
разглядел с корабля...
   Воевода осторожно прош„л мимо нас на корму, я узнала шаги.
   Я вс„ же очень надеялась, что за ночь другой корабль куда-никуда денется,
пропад„т. Какое там! Ещ„ до  света  мы  начали  сворачивать  полог,  сгребая
навалившийся снег. Кмети смывали остатки др„мы лютой  водой  из-за  борта  и
сипло ругались, разбирая в„сла и спотыкаясь впотьмах. Ветер дул с моря,  под
парусом было не выйти меж островов. Низкое небо еле  серело,  когда  воевода
велел убрать державшие лодью канаты, и лысые гранитные лбы  начали  уплывать
за корму.
   В этот раз он не пытался забыть меня на берегу. Наверное, оттого,  что  я
больше не ссорила его с братом. Или понял, что вдругорядь меня на мякине  не
провед„шь. А может, уверился наконец, что я не осрамлю его в  битве...  хотя
какая битва, ведь князь  велел  миловать  гостей  из  Северных  Стран,  даже
датчан, если первыми не полезут... Эти первыми не  полезут,  думала  я.  Ишь
удирают, не викинги, те бы давно уже резались с нами борт в борт...
   Чужая лодья показалась почти сразу, и ближе, чем накануне. Теперь не один
Блуд - все разглядели усердные в„сла и п„стрые щиты на  бортах.  Там  хотели
обмануть нас - отойти подалее в открытое море и проскочить мимо на юг. Но не
успели и только уменьшили расстояние, торопливо сворачивая на север. Ещ„  до
вечера воевода прижм„т их к берегу и допросит, кто  таковы.  А  потом  вдруг
заглянет проведать моего дядьку... Да нет, навряд ли заглянет, наша  сторона
ему не удачливая.
   - А ведь это Оладья, - сказал Плотица совсем неожиданно.
   Вождь покосился:
   - Это свейский корабль. Сивая борода воинственно встала торчком.
   - Молод ты меня поучать. Я сам вижу, что  это  свейский  корабль,  но  на
правиле та же рука, я-то не ошибусь.
   Вождь не отмолвил на этот щипок. Дурной признак.
   Немалое время он молча приглядывался, потом пробормотал:
   - Кабы знать ещ„, при н„м ли Нежата.
   - Не люблю оладий, когда они из тухлой муки, - подал голос Грендель, а  я
подумала про Нежату, и вновь вспомнились  ласковые  глаза  красивого  парня,
ласковые слова. О том, как он ш