и, не ударив, опустил руку с мечом.
   Я совсем откинула крышку. По  р„брам  лодьи  перетекала  вода,  влившаяся
через борт. Прямо в этой воде, сжавшись и  обхватив  руками  колени,  лежала
растр„панная рыжая девка. Яркий солнечный свет ослепил е„, она съ„жилась ещ„
больше, заслоняя лицо. Одна рубаха была на ней, да и та  вся  оборванная;  я
увидела синяки на голых ногах и след  пятерни,  зап„кшийся  на  плече.  Блуд
спрыгнул в трюм. Девка пыталась ползти от него, но трюм  был  слишком  тесен
здесь на корме, Блуд сразу  поймал  е„  и  передал  мне  наверх.  Худенькая,
гибкая, как кот„нок, она извивалась что было сил, пробовала кусаться.
   - Тихо, глупая, - проворчал Блуд. - Не обидим.
   Она как не слышала.
   - Тихо ты! - прикрикнула я. Поймала за локти и хорошенько встряхнула. Тут
она первый раз повела глазами вокруг... тонко вскрикнула и прижалась ко мне,
уткнувшись в мой измаранный кожух. Она была гораздо младше  меня,  не  более
шестнадцати лет. Невестилась поди. Блуд оглядел е„ и покачал головой.  Потом
прин„с шерстяной датский плащ - прикрыть срам. Несчастная девка цеплялась за
меня, плача взахл„б. Пожалуй, это были те самые слезы, которых я  так  и  не
сумела пролить.
   Галатский закон возбранял до самого погребения оставлять умершего одного,
в печали и темноте. Всю дорогу до  дома  Славомир  полулежал,  полусидел  на
палубе нашего корабля, умытый и прибранный, в красивой броне и  с  мечом  на
коленях. Кмети пели сперва победные песни, потом подряд все вес„лые, сколько
могли припомнить. Печальных песен не будет. Дух  Славомира  был  ещ„  здесь,
рядом, около нас; настанет пора ему окончательно  уходить  за  т„мную  реку,
пусть вспомнит, как славно мы его провожали. Смех - это новая жизнь.  Смерти
нет, пока звучит смех... Вождь стоял у правила. По-моему,  он  не  раскрывал
рта до берега. Он и прежде редко что-нибудь говорил, если мог обойтись.
   Полтора десятка ребят управлялись на захваченном корабле. М„ртвых  датчан
раздели и голыми побросали за борт. Морскому Хозяину  в  подношение,  вместо
жертвы, которой они пожалели ему в начале похода. Мы  оставили  себе  только
головы - то-то прибавится черепов в святилище  и  на  привратных  столбах...
Морской Хозяин не осердился: к  вечеру  разошлись  остатки  ненастья,  задул
ровный попутный ветер, до самого дома ласкавший крепкие паруса.
   Пленным датчанам без лишних затей скрутили руки  и  ноги  и  каждого  ещ„
привязали к скамье. Никто из них не просил о пощаде и не жаловался на раны.
   Смерть - последний поступок, а то  нередко  и  главный.  Люди  не  помнят
всего, что совершил воин, но и через сто  лет  про  каждого  расскажут,  как
умер. Викинги давали язвительные советы парням, поднимавшим парус, снимавшим
дракона со штевня на отнятом у них корабле. Болтали  между  собой,  заводили
свои песни наперекор нам - и потешались один над другим,  когда  от  долгого
сидения на ком-нибудь промокали порты.
   Был там и мой пепельноволосый. Придя в себя связанным, он сразу  спросил,
кто старший в нашей дружине. Блуд  сказал,  и  викинг  вывернул  шею,  чтобы
взглянуть на вождя. Тот стоял около мачты, и датчанин вдруг  заорал  во  вс„
горло:
   - Эй, вальх! Скорей отойди, эта мачта срублена из бер„зы!..
   Они что-то знали про нашего воеводу. Вальхами в  Северных  Странах  звали
галатов. Мало ли где этот датчанин мог слышать про Мстивоя  Ломаного  и  его
гейсы. Конечно, он врал насч„т бер„зы, кто же делает мачту из бер„зы, просто
хотел посмотреть, как вздрогнет варяг. Вождь не вздрогнул. Если  бы  я  хуже
знала его, могла бы подумать, что он и не слыхал. Начавшие смеяться  датчане
понемногу затихли. Мстивой подош„л к пленникам и спросил, здесь ли их вождь.
   Отозвался рослый воин с седеющими усами и серебряной гривной на шее:
   - Я  всех  их  прив„л  сюда  с  Селунда...  Они  называют  меня  Асгейром
Медвежонком и говорят также, будто я  сын  Асгаута  Медведя.  А  ты,  верно,
Мстивой Ломаный из тех вендских х„вдингов, которые  сперва  убивают  врагов,
потом начинают расспрашивать, кто таковы?
   Воевода молча кивнул. И уш„л, не оглядываясь.
   - Эй, Асгейр, - позвал мой датчанин.  -  Таких,  как  ты,  у  них  раньше
привязывали к дохлому жеребцу и жгли между четыр„х свай!
   Асгейр тоже недаром был предводителем.
   - А где они, Хаук, найдут здесь жеребца? Да ещ„ дохлого?
   Хаук не задержался с ответом:
   - Наш дракон пригодился бы...
   Опять поднялся смех, как будто речь шла не о казни, а о вес„лой  пирушке.
Вот бы знать, что в действительности у них на душе. Я  подумала:  а  так  ли
держались бы в плену мои побратимы и в  особенности  я  сама?  Опытные  люди
сказывали, из плена можно сбежать. Бывало  ещ„  -  пленный  враг  постепенно
делался другом, кончалось  тем  иногда,  что  и  роднились.  Но  вот  Хагена
ослепили в плену. Да и этих датчан вряд ли ждала добрая  участь.  Чего  себе
пожелать - чтобы сразу убили, как Славомира?..
   Пока я думала,  Хаук  внимательно  посмотрел  на  меня  -  а  глаза  были
синие-синие, как зимнее небо, - и вдруг сказал:
   - Это я в тебя выстрелил, когда сходились. Не знал, что ты девка.  Не  то
бы другой стрелой тебя уколол...
   Хаук на северном языке значило Ястреб.  Подходящее  имя.  Он  разглядывал
меня в точности как когда-то - целую жизнь назад! - Некрас у ч„рного  озера.
Только у Некраса не  были  связаны  руки.  Да  и  заступник  нынче  сыскался
неподал„ку. Блуд сшиб наглеца со скамьи, ударив не сильно,  но  унизительно.
Хаук еле поднялся и  так  пов„л  вывернутыми  плечами,  что  я  готова  была
поверить - сейчас лопнут вер„вки! Нет, не  лопнули.  Викинг  тряхнул  сизыми
волосами:
   - Не так ты скор был в бою, как теперь, когда я связан.
   Блуд не смутился и не растерял ни капельки яда:
   - Потому ты и связан, как баран, что мы в бою были проворней.
   Теперь взятый корабль ш„л позади, и я иногда видела Хаука,  сидевшего  на
скамье. Видела я и двоих мальчишек лет по пятнадцати, жавшихся к  нему,  как
будто он по-прежнему мог их защитить. Датские отроки. Вот на  кого  я  всего
более походила бы в плену. Эти двое безусых не выучились  скрывать  страх  и
боль обреч„нности, издеваясь над победившим врагом. Порой Хаук  что-то  тихо
говорил им, должно  быть,  подбадривал.  Я  оглядывалась  на  него...  снова
припоминала свой сон и думала о Том, кого я всегда жду. И  пыталась  понять,
кого же я загоняла во мрак - Славомира?.. А вдруг - этого Хаука?
   Вот беда! Мне бы рвать проклятую косу,  припадать  к  ногам  Славомира  в
чисто вымытых сапогах, которые никак не сохли на н„м, потому что ноги внутри
были холодными и не грели... мне бы в кузницу,  ковать  железные  башмаки  и
медные короваи да разузнавать у старых людей ближний путь  с  этой  земли  -
искать Славомира... живую и м„ртвую воду дорогою промышлять...
   Никогда-то не получалось у меня, что должно, чего ждали бы люди.  Уже  на
датчанина загляделась.
   Смерти нет - есть несчитаные миры и вечная Жизнь, рождающая сама себя без
конца. Почему же так горько, когда наступает пора прощаться и  провожать?  Я
пробовала думать о Славомире и  не  могла.  Что-то  сразу  выталкивало,  как
пузырь из воды. Я не знала тогда, что это как рана:  когда  слишком  больно,
сразу не чувствуешь. Я корила себя за  бессердечие,  за  то,  что  мною  для
Славомира не сбудется баснь. Не во мне обитала единственная душа,  способная
проложить путь на тот свет и отспорить, а то силой вырвать его из темноты...
   ...Но и эти попр„ки лишь тупо отскакивали от невидимого щита, бессильные,
как  стрелы  на  изл„те.  Это  особенная  усталость,  если  не  может   душа
распрямиться, сладить с поклажей.  Я  бездумно  смотрела  вдаль  на  вес„лое
зелено-синее море и вздрагивала от беспричинного  страха.  А  то  натыкалась
глазами на гордую сизоволосую голову  за  п„стрым  бортом.  Потом  сделалось
совсем вс„ равно, а глаза начали закрываться. Даже громкие  песни,  которыми
веселили витавший дух Славомира, не могли меня разбудить.
   Если бы вновь проснуться возле  костра  и  увидеть  его  рядом  с  собой,
стоящего на коленях...
   Блуд потом говорил, спала я, как заколдованная. И  вс„  это  время  рыжая
девка смирно сидела подле меня, боясь отойти. Полонянка была красивая, кмети
поглядывали. Захочется - продадим, не захочется - оставим служить. Она  была
корелинкой с западного берега моря и словенскую  речь  не  понимала  совсем.
Блуд толковал с ней по-корельски, мне же почему-то и спрашивать не хотелось,
как зовут. Разумная девка не домогалась узнать, что с нею будет.  Радовалась
уже тому, что приодели и  накормили.  И  ничья  лапа  больше  за  волосы  не
цепляла...
   ...Вс„ же сон что-то делает  с  человеком,  помогая  многое  вынести.  За
других не поручусь, но для меня это так. Уже стоял вечер нового  дня  и  был
виден наш берег, когда я проснулась, как политая  холодной  водой,  и  сразу
вспомнила о Ведете.
   Теперь-то я знаю, вождь вс„ время думал о ней. И над ним не властно  было
спасительное отупение, как надо мной. Верно сказывал мой  мудрый  наставник,
вождю первая ноша. Он молча смотрел на придвигавшийся берег, держа правило.
   С высокой кручи нас разглядели давно. И кинулись  из  ворот,  сгорая  кто
завистью, кто беспокойством,  кто  любопытством,  а  Некрас  -  требовать  у
Славомира обещанный поединок... откуда им знать, что лучше бы не видать  нам
ни сражения, ни победы, ни богатой добычи!
   Воинов нельзя обнимать, пока не очистятся, а лучше и не говорить с  ними,
но как не выбежать встречь, не порадоваться, что возлюбленные вернулись?..
   Вернулись...
   Велета стояла в воротах - к девятому  месяцу  брат  совсем  воспретил  ей
уходить со двора, из кольца оберегающих стен. Стоял рядом дерзкий Некрас,  и
подле него, рослого, она казалась  ещ„  меньше  и  беззащитней.  Она  махала
рукой, наверное, издали распознала на корме червл„ную рубаху Мстивоя.
   Корабль был готов  заскрести  килем  по  дну,  когда  рука  Велеты  вдруг
замерла... и упала, как сломанный прутик. Она подалась назад и схватила себя
за щ„ки, так, что следы ногтей остались надолго, и кровь отхлынула от  лица.
Судорожно обняла живот и начала клониться к земле. Я не помню, как пролетела
на самый нос корабля, оттолкнула кого-то и с маху прыгнула в  воду.  Мне  бы
задуматься, а не выйдет ли худшей беды из-за меня, убившей в  море  двоих...
да притом девки, ведь девку и близко к роженице нельзя  подпускать...  такой
могла выйти моя подмога, что лучше бы е„ и не было...
   Пока я мчалась наверх, Некрас подхватил Велету на руки и стоял, не  зная,
что делать. Он не робел даже Мстивоя, но теперь глаза были  растерянные,  он
почти с испугом смотрел на свою ношу. Ещ„ бы. Зато во мне в первый раз после
боя как следует очнулся рассудок. Я закричала:
   - В баню неси!
   Некрас вздрогнул и побежал, радуясь, что другие взялись распоряжаться.  Я
бы сама предпочла кому-нибудь помогать.  Я  не  особенно  удивилась,  увидав
рядом Блуда. Хорошее было вс„-таки время, когда он  болел,  а  я  бегала  за
кисел„м. Он тогда порядочно натерпелся, но не умер же.  И  Славомир  жил,  и
Славомир... И Яруна не собирался никто гнать  вон  из  дружины...  А  позади
Блуда перебирала резвыми босыми пятками корелинка. Эта-то чего ради вымочила
платьишко? Побоялась остаться одна  опричь  нас  на  корабле,  полном  ражих
парней?..
   - Отроков в деревню пошли... пусть баб приведут, - на  бегу  приказала  я
побратиму. Распахнула дверь нетопленой бани, пахнуло сыростью.  Некрас  вн„с
Велету, уложил на полок. Попятился вон...
   Я покатила ему под ноги ведро:
   - Воду таскай!
   Пока я растепливала очаг, Велета лежала не двигаясь, лишь  тяжко  дышала.
Рыженькая подсела к ней, деловито спустила пояс, стащила  пон„ву,  развязала
тес„мочки на рукавах. Я следила вполглаза. Помстится, порчу творит - корабль
датский м„дом покажется. Я подумала об этом и забыла.
   Некрас торопливо сновал туда-сюда с в„драми.  Угораздило  же  его  дерзко
встать рядом с сестрою вождя. Подразнить вздумал варяга. Теперь не избегнуть
скверны рождения, опасного водоворота между мирами! Ни  за  стол  сесть,  ни
любушку за руку взять, пока не отмоешься. Да и  то,  если  живого  родит.  А
выкинет - хоть крепость сноси. Да. Он не был  трусом,  Некрас.  Но  сто  лет
назад самый  храбрый  мужчина  убежал  бы  без  оглядки  из  этой  бани,  от
беспомощной, трудно дышащей Велеты. Да и я, девка,  как  ещ„  отважилась  бы
подойти...
   В тот раз с корабля на берег не перебрасывали мостков. На нас была кровь,
за нами летели гневные  души.  Души  м„ртвых  с  трудом  видят  живое  -  но
безошибочно чуют замаранных кровью убийц, пока те не  очистят  себя  постом,
банным потением, дымом святого огня. Кмети выпрыгивали через борта, как  это
не думавши сделала я. Стаскивали одежду и мылись. Ещ„ не хватало внести  зло
с собою на сушу, тем более в крепость.
   Ждавшие на берегу стояли смирно в сторонке. Только Хаген с Плотицей,  оба
враз постаревшие, отважились взойти на лодью. Плотице, искусанному пч„лами и
муравьями, не пришлось веселить побратимов рассказами о принятых  муках.  Он
вс„ ударял кулаком по деревянной  ноге,  словно  желая  е„  сокрушить.  Злая
совесть грыз„т без зубов, е„ не уговоришь. Хаген пров„л вещими  пальцами  по
холодному лбу Славомира, по его  рукам,  сложенным  на  животе,  на  рукояти
меча...
   - Я помню  год,  когда  родился  этот  воин,  -  сказал  мой  седобородый
наставник. - Я был моложе тогда. Теперь он ид„т служить  Одноглазому,  а  я,
никч„мный, вс„ ещ„ здесь.
   Воевода молча стоял рядом со стариками. Он и брат были наполовину галаты,
наполовину вагиры, они чтили иных Богов и готовили себя к иному  служению...
но в этом ли дело. Хаген попросил его рассказать о походе,  и  он  рассказал
ровным голосом, как про чужое. А смотрел,  сказывая,  не  на  них  и  не  на
м„ртвого брата - на датский корабль...
   Между тем дошла очередь до привез„нных нами голов. Их  подняли  на  самый
верх тына, на острые колья. Там, наверху, солнце и дождь начнут совлекать  С
них тленную плоть, пока не заблестят голые черепа.  Души  воинов  не  смогут
устремиться домой, как следовало им по вере датчан.  Навеки  плененные,  они
останутся здесь и будут служить подобно рабам - ниже рабов! - нам и  Перуну,
стоящему  в  неметоне,  возле  стены.  Только  пустые  глаза  и  распахнутые
безгласные рты будут слать свой крик на закат, в сторону родных островов...
   - Высоко забрались ребята, - проскрипел зубами связанный Хаук. -  Они  не
струсили, когда не стало удачи!.. - Наш„л глазами Мстивоя и заорал что  было
мочи:
   - Эй, вальх!.. Вели прибить их гвоздями, не то сойдут ночью грызть  твоих
сторожей!..
   Наверное, жена Третьяка, или кого ещ„  там  всполошил  мой  побратим,  не
слишком заторопилась, прознав - взялась вдруг рожать сестра  воеводы.  Добро
же! Лучше пусть не попадаются мне на глаза, если...
   - Я тоже умру, - всхлипывала Велета. - Я тоже умру.
   Она мешком обвисала у меня на руках, ноги подламывались. Я водила е„ круг
за кругом, мимо огня, от двери к полкам и обратно. Ох, не мне быть бы здесь,
подле не„ - двум-тр„м опытным ж„нам, да притом таким, чтобы сами уже кончили
рожать и стали чисты, а первые дети удались парнями. И мужу, как иначе.  Это
Ярун должен был обнимать испуганную, страдающую Велету, водя е„ посолонь.  А
потом без натуги поднять на застланную лавку и поворачивать с боку  на  бок,
чтобы дитя во чреве двигалось легче... Это его - не мою руку она сжимала  бы
до синяков, впитывая мужнину уверенность и силу...  если  бы  вс„-то  у  нас
совершалось, как заповедано, как делали люди!
   Я сказала Велете:
   - Ещ„ чего выдумала, умирать. Лучше сына назови Славомиром.
   Для не„, верно, время летело, бежала вечность за вечностью. А я вс„ никак
не могла сообразить, пора уже было прийти  бабам  или  ещ„  нет.  Ой,  поч„м
знать, успела ли кровь Велеты как следует свернуться в младенца,  успела  ли
войти в младенца душа...
   Скрипнула дверь, я возрадовалась  -  пришли!  -  но  нет,  лишь  мелькнул
красно-бурый рукав, а на полу остались ножницы, прялка и боевая стрела. Хоть
один завет соблюсти, и то ладно.
   Женщина всегда рожает легко и не мучается, если  рядом  ласковая  мать  и
супруг, с любовью ждущий дитя. Мать Велеты убили, надругавшись, датчане, муж
бродил далеко. Велета изо всех сил старалась держаться, но сил было немного.
Я придерживала и гладила е„ развед„нные колени. Мне казалось,  она  тужилась
вс„ слабей.
   - Замучила я тебя... не сердись уж... - сказала  Велета,  когда  выдалась
малая передышка.
   Она смотрела на меня и словно бы мимо, сквозь  пелену.  И  вряд  ли  сама
понимала, что говорит по-галатски. Корелинка вытерла  ей  заплаканное  лицо.
Волосы лезли мне в глаза, я хотела сдуть их, они примокли и не сдувались,  я
убрала их локтем.
   - Бренн!  Бренн!..  -  вдруг  отчаянно  закричала  Велета  и  напряглась,
упираясь в лавку затылком. Я  бы  не  удивилась,  если  бы  воевода  вправду
влетел, отшвырнул меня в сторону и сам сделал вс„ куда  лучше,  чем  у  меня
могло получиться. Вот уж кто, заслышав голос сестры, не побоялся бы ни своих
гейсов, ни мести самых злых сил... Я успела задуматься, хорошо было  бы  или
плохо, если бы все люди стали как воевода...
   Я увидела появившуюся головку, и  спустя  немного  времени  мне  на  руки
выскользнул живой и мокрый мальчишка.
   - Звала, что ли, вот и приш„л, -  проворчала  я,  торопливо,  трясущимися
руками очищая круглое личико. Я не знаю, расслышала ли меня  Велета.  Скорее
всего нет. Но вот мальчишка вобрал в себя воздух и закричал, обиженный  моим
слишком ретивым шлепком, в самый первый раз позвал  мать  на  подмогу.  И  у
Велеты хватило сил протянуть руки навстречу:
   - Дай... дай!
   И прижала к себе дитя, ещ„ связанное с нею трепещущей пуповиной.  Выждав,
я перетянула пуповину  крепкими  нитками,  взяла  стрелу,  боевой  нож  -  и
перерезала. Воином будет. У малыша было красное родимое пятнышко  на  правой
щеке, возле скулы. Это оттого, что Велета схватила себя за щ„ки  на  берегу.
Вырастет парень и станет выше отца, и пятно его  не  испортит.  Ему  скажут,
откуда  оно,  пусть  гордится.  Не  врут  старики,  братья  матери  когда-то
считались ближе отца.
   Я наклонилась устроить обоих удобнее... и  вдруг  услышала  глухой  лязг,
похожий  на  лязг  меча,  и  знакомый,  низкий  мужской  смех,  яростный   и
счастливый!.. И мороз прош„л по спине! Шум битвы и смех неслись издалека, из
страшного  далека.  И  в  то  же  время  звучали  явственно  рядом.   Наитие
подсказало: того расстояния не измеряют ни в стрелищах, ни  даже  в  морских
переходах. И не слухом я вс„ это услышала, я одна из троих.
   Рождение, как и смерть, пробивает брешь в невидимой  грани...  и  она  не
сразу затягивается, как ряска после того, как в воду бросили  камень...  Ещ„
чуть, и я разглядела бы Славомира - прозрачную, тающую в воздухе тень, а был
бы один мой глаз  м„ртвым,  ещ„  лучше  оба,  -  как  у  старого  Хагена,  -
разглядела бы точно. Он был здесь,  Славомир.  И  рубился,  смеясь,  рубился
верным мечом со злобными тварями, слетевшимися, точно жадные мухи, на т„плую
кровь, на оскверн„нность Велеты и  пуще  того  мою...  Кто  они  были?  Души
датчан?.. Славомир не отступит,  не  даст  им  приблизиться,  отобрать  едва
рожд„нную жизнь. Ничего плохого не будет с Велетой и е„ маленьким  сыном.  И
со мной, потому что он любит меня. Я расскажу Велете, как только она немного
окрепнет, сейчас нельзя - испугаю...
   Между тем Велета вдруг снова  беспокойно  за„рзала,  потянулась  рукой  к
животу. Корелинка поспешила перенять у не„ дитя. Новый вскрик  и  отчаянный,
мучительный труд...
   - А вот  и  Славомир,  -  сказала  я,  приветствуя  второго  животворящим
шлепком. И это было пророчество. Глухой лязг у края сознания стал  ясней,  я
могла бы поклясться, что  слышала  победный,  торжествующий  клич...  И  вс„
стихло.
   Кто поручится, что Матери Рожан