с!..
   Точно таким был страх нашей деревни, когда перед нами  явился  в  разливе
ч„рный корабль. Думала ли я тогда, что мне довед„тся  самой  стоять  на  его
палубе и с усмешкой следить, как мечутся застигнутые врасплох, не  способные
толком себя защитить?
   Между тем новогородцы взметнули парус повыше и растянули его  как  могли,
пытаясь уйти. Их судно тотчас прибавило прыти, но  Плотица  слегка  довернул
руль, и купеческий парус беспомощно заполоскался - мы заслонили и  отняли  у
него ветер. Вдохновл„нный отчаянием, чужой кормщик сумел было вывернуться...
   - Молодец, - похвалил Плотица и  перехватил  его  снова.  Попалась  мышка
коту. Новогородский корабль совсем потерял ход. И тогда воевода поднял  свой
щит и поставил его на борт, повернув  к  новогородцам  внутренней  стороной.
Мирный знак, с незапамятных пор принятый у  галатов.  Тот  совсем  нестоящий
воин,  кому  не  уразуметь.  И  вс„-таки   у   новогородцев   наш„лся   один
непонятливый. А может, от напряжения и  испуга  дрогнули  пальцы,  державшие
тетиву. Одна-единственная стрела мелькнула над морем,  ещ„  разделявшим  два
корабля...
   Тяж„лый  удар  крутанул  меня,  едва  не  сшибив.  Я   отскочила   назад,
одновременно пытаясь разом прикрыться щитом и высмотреть, что же  случилось.
Бурые перья на длинном древке торчали из моей левой руки повыше локтя,  а  с
другой стороны глядело железное остри„, вымазанное в крови.  Странное  дело,
мне совсем не было больно. Плотица рассказывал,  ему  сперва  тоже  не  было
больно. Я огорчилась, подумав - влетит ведь  от  воеводы.  Я  ухватилась  за
древко - и тут-то всю руку от самой спины до кончиков пальцев объял жестокий
огонь.
   Я не потеряла сознания и даже не  закричала.  Но  коленки  растаяли,  как
масло на солнце, я села на палубу, хватая ртом воздух и заливаясь  мгновенно
хлынувшим потом. Я позже долго раздумывала, отчего  так  случилось.  Я  ведь
совсем не думала умирать, не убь„шь в один миг человека  проткнувшей  мякоть
стрелой да и боль, в общем, настала уж не такая, чтобы  нельзя  стерпеть  на
ногах... Это страх повалил меня. Утробный, звериный страх тела, настигнутого
неожиданной болью. Опытные воины знают, что ярость сражения способна  выжечь
его дотла. Но я не была опытным воином и сидела на  палубе,  тихо  раскрывая
рот, как рыб„шка, вынутая из воды.
   - Не стрелять! - гаркнул тотчас  же  воевода.  И  лишь  потом  оглянулся.
Увидел меня... и лицо у него на миг стало такое, что  я  немедленно  поняла:
больше в море мне не ходить. Все беды из-за  таких,  как  я,  неудачливых  и
никч„мных. Уж верно не зря не в кого-то другого воткнулась  эта  стрела.  Не
будь меня здесь, она, надо думать, совсем не взлетела бы. Кмети с руганью  и
угрозами опускали вскинутые было луки - они обиделись за  меня  и  собрались
отомстить. Только тут я заметила, что  побратим  уже  стоял  подле  меня  на
коленях, заботливо прикрывая щитом. Новогородцы отняли лук у стрелявшего,  и
высокий воин в кольчуге огрел его по затылку - больше для нас. Кажется,  они
ждали расправы.
   Немалое время вождь смотрел на них и молчал, и скулы у него были белые, и
мне впервые казалось, что  выдержка  могла  ему  изменить.  Вот  как  опасно
трогать его человека. Даже самого бездельного. Вс„-таки он превозмог себя  и
напряж„нными, плохо гнувшимися Руками второй раз поднял тяж„лый щит - как  и
прежде, вогнутой стороной к  ним.  Тогда  паруса  были  спущены,  и  корабли
сошлись борт в борт - разговаривать. Но я запомнила это не особенно  хорошо,
потому что Блуд раскроил ножом мой рукав и коротко приказал:
   - Терпи!
   Новогородский вожак прозывался смешно и неподходяще: Оладья. Должно быть,
родители нарекли, пока вправду был пухленький да  румяный.  Теперь  от  того
оладушка немного осталось. Мерил шагами палубу высоченный, жилистый  воин  с
пасмурными глазами...
   Корабли бежали бок о бок, и я хорошо видела Оладью. Он без  устали  шагал
туда-сюда меж скамей. Князь Вадим дал ему добрую, недавно построенную лодью,
послал продавать корелам хлеб и тонкие ткани, выменивать  драгоценный  рыбий
зуб и  искристые  бобровые  шкурки.  Грозный  Рюрик  не  тронул  купцов,  не
возбранил пройти мимо Ладоги в море,  в  широкое  Нево.  Хозяин  Морской  не
сгубил молодых, неумелых ватажников на молодом корабле... и вот  тут,  когда
начали переводить дух, нанесло нас и нашего воеводу!
   Сдуру  выпустили  стрелу.  Обидели.  За  рану  княжьего  человека  Правда
требовала сурово. Мог Мстивой отнять у Оладьи изрядную часть добра  и  вышел
бы прав. Оладья сам предлагал полувирье, но варяг лишь сказал:  поворачивай.
Теперь с нами пойдешь. И ничего не добавил, и я бы хотела взглянуть на того,
кто решился бы расспросить. И вот шли и не ведали, какой нарок ждал впереди,
и с тоской оглядывались на берег,  совсем  отступивший  за  небоскат,  и  не
знали, по-моему, чего  больше  бояться  -  нас  или  открытого  моря,  мерно
вздымавшего корабли?
   По  совести  молвить,  я  думала  -  языкатые  кмети,  всегда  норовившие
подразнить, ущипнуть обидным нам„ком, теперь уж вконец меня заклюют.  Ничуть
не бывало! Широкоплечие парни жалели меня, самую  маленькую  и  слабую,  как
умели  подбадривали,  помогая  терпеть.  Вс„-таки   хорошо,   когда   вокруг
побратимы. Если бы мне с моим скудным мужеством - да вдруг одной!
   - Это хуже всего, после боя, когда лютость проходит, - объяснил Блуд.  Он
устроил мне т„плое ложе около мачты  и  сидел  рядом,  теша  беседами.  Рука
немилостиво казнила при всяком движении, но  смирно  лежать  оказывалось  не
легче. Как ни боялась я лишний раз лезть вождю на  глаза  -  делать  нечего,
вставала и принималась ходить, совсем  как  Оладья.  Меня  вновь  мутило  от
качки, я ничего не ела и лишь твердила, как заклинание: это кончится, это не
навсегда... Неужели действительно не навсегда?
   Воевода сидел на корме, рядом с Плотицей. Он молча  глядел  поверх  наших
голов. Иногда он брал руль. Скверная примета, первое ничтожное дело - начать
с урона себе... И я виной, как обычно.
   Люди славят Перуна, взыскав победу в бою. А я, пожалуй, пойду  в  неметон
кланяться грозному Богу за то, что мечи остались в ножнах, за то,  что  сама
осталась жива и никого не убила.
   Как я обрадовалась, узнав наконец впереди сизый щит дал„кого берега!..  Я
даже забыла ещ„ раз удивиться мастерству Плотицы - крепость была прям„хонько
перед нами, кормщик не погрешил и на полверсты. Ох, неужели вправду дождусь,
чтобы под ноги стелилась ласковая  трава  вместо  палубных  досок,  ласковая
лесная трава...
   - Смотри-ка, гости у нас,  -  сказал  Плотица  вождю.  Тот  присмотрелся,
вначале тревожно,  и  я  успела  вновь  испугаться  и  горько  обидеться  на
немилостивую судьбу - но продубл„нное ветром лицо  варяга  смягчилось  вдруг
почти до улыбки.
   - Если я не совсем ещ„ разучился узнавать корабли, это Вольгаст.
   У  берега  вправду  виднелась  какая-то  ч„рточка.  Вождь  покосился   на
новогородскую лодью, из-за которой мы не могли идти так быстро, как  ему  бы
хотелось. Вольгаст, подумала я. Я-то ещ„ зимой готова была хоть Белене, хоть
дядьке прыгнуть на шею. А наше печище было - рукой подать. И родня жила себе
поживала, никто не ж„г избы, не резал старых и малых!
   Славомир, Вольгаст и Велета вместе стояли  на  берегу  и  махали  руками,
Велета - посередине. Вот они, братья, подумала я  завистливо.  Братья-воины,
хоть за  море  с  ними,  от  них  любая  порча  отскочит,  как  от  щитов...
Светловолосый Вольгаст  обнимал  Велету,  он  издали  был  чем-то  похож  на
сгинувшего Яруна, однако потом, когда сбросили парус и  под  килем  скрипнул
песок, я разглядела на его лице жестокие шрамы, и сходство исчезло.  Воевода
перескочил через борт и взбежал к ним наверх,  не  дожидаясь,  пока  сбросят
мостки, и я вздохнула. Мне бежать было не к кому. Даже  Хаген,  мой  главный
наставник, смеялся  чему-то  с  молодыми  гостями.  Я  скользнула  тоскливым
взглядом по берегу. В сторонке стояла Голуба и смотрела,  не  отрываясь,  на
воеводу. Не пыталась сказать ему что-нибудь или  подойти,  просто  смотрела.
Всю зиму отец-старейшина сажал е„ на беседах  подле  варяга.  Хотел  опутать
вождя красавицей дочкой. Сказывали - грозился  уши  надрать,  если  задумает
другим улыбаться.
   Нынче не было нужды бранить своевольную, подталкивать упрямую  к  жениху.
Сама прижалась бы ш„лковыми  устами  к  устам,  и  не  потому,  что  батюшка
приказал... Бедная девка! Столь тяжко, когда  желанный  проходит  мимо,  еле
кивнув.
   Я одолела качавшиеся мостки, села наземь и долго не хотела вставать.
   Новогородцы вытащили корабль и собрались  кучкой,  пасмурные  и  оружные.
Плотица подош„л к ним, скрипя деревяшкой:
   - Что встали? Готовьте товары, торг будет. Они только переглянулись и  не
поверили. Неужто  затем  тащили  их  через  море,  чтобы  дать  торговать  и
отпустить, не ограбив? Но быстроногие отроки уже снесли  Третьяку  весть,  и
старейшина с сыновьями вышел на берег. В этих местах никогда раньше не  было
торга. Но вот женщины увидали тугие мешки  с  зерном  и  яркие  паволоки,  а
новогородцы - ч„рных лисиц, и дело сразу пошло.
   У Оладьи было на корабле деревянное изваяние Волоса, помощника на  торгу.
Новогородец извл„к кленового Бога, утвердил в низине за холмом, подальше  от
крепости, чтобы не гневать Перуна и воеводу,  стал  потчевать  старого  Змея
сырым мясом, печ„ным хлебом и луком...
   Славный торг получился! Ни разу ещ„  я  не  видела  одновременно  столько
богатств. Ну, может, разве весной, когда грузили корабль с данью для князя.
   Кормщик же новогородский оказался молодым парнем, бел„сым и на вид вялым.
Звали его Вихорко. Плотица разговаривал с ним, даже ходил посмотреть, как  у
них уряжен корабль. А я  только  гадала,  достанутся  ли  мне  хоть  вышитые
сапожки, когда купцы поклонятся подарками воеводе и нам, кметям.
   У воинов не было принято хвастаться пустячными ранами вроде моей - но что
делать, раз воевода поневолил  купцов  как  раз  из-за  не„?  Робкая  Велета
заахала, и я знай следила, чтобы она не прижала руки к лицу,  как  бывает  с
испуганными. Ещ„ не хватало, чтобы дитя родилось с красным  пятном  на  лбу.
Славомир велел поднять рукав, посмотрел и сказал почти зло:
   - Моя станешь - запру!..
   К тому времени меня начало уже лихорадить, не то, пожалуй, спросила бы  -
отколь взял, что стану твоя? А может, и  не  спросила  бы.  Хоть  какова,  а
забота, что обижать.
   - Первая рана - всегда самая больная, - сказал Хаген. - Теперь не  будешь
бояться.
   Я задумалась над его словами и решила, что он был прав.
   Вечером собрали пир, но мне не пришлось сидеть за столом под  любопытными
взглядами Вольгаста и новогородцев. Меня снова заперли в клеть, знакомую  со
времени Посвящения, и я голодная ходила из угла в угол, баюкая  руку,  потом
легла, кутаясь в одеяло.
   Наши пращуры крепче нас помнили заветы прежних врем„н, лучше  нас  знали,
что можно, чего нельзя смертному человеку. Сто лет назад не я  одна  -  все,
ходившие в море, сидели бы взаперти. Ведь ещ„ жили старцы, которые ни за что
не сели бы есть из одной мисы с охотником, вернувшимся после ноч„вки в лесу.
Пусть сперва подтвердит, что он вправду тот, за кого  себя  выда„т,  не  дух
леший, похитивший человеческое обличье. Пусть сперва посидит один и подальше
от общего очага - подойд„т к нему, если за эти дни ни с кем не будет беды...
А если не просто бродил в лесных закоулках, если срубил великое  дерево  или
убил опасного зверя!.. Недогляди - и случится,  как  с  пращуром,  обидевшим
Злую Бер„зу!
   Сто лет назад никто не выбежал бы встречать по-ходников за ворота,  никто
не посмел бы даже заговорить, пока мы не очистимся, не станем  опять  людьми
среди людей... Ныне мир изменился, и, знать, не в  лучшую  сторону.  Теперь,
если не было боя, очищение относилось только к вождю. И ко мне. Потому что я
была девка, и моя кровь пролилась.
   Кровь священна. Кровь женщины - трижды священна, в 'ней  пребывает  душа,
из не„ сплачивается младенец. Оттого-то охотится и воюет мужчина, а  женщина
должна сохранять и беречь кровь, а если это не уда„тся, она делается  опасна
для себя и для других. Вот и подле  меня  истончилась  грань  между  мирами,
клубился невидимый водоворот - не подходи близко, затянет!
   Сто лет назад меня, пожалуй, вовсе высадили бы с корабля в лодку.  Да.  А
теперь вот и Славомир сам проходил в  клеть  и  до  вечера  сидел  у  двери,
веселил запертую разговором... Не тот страх стал  в  людях.  К  худу  или  к
добру?
   Станет рожать Велета и тоже проль„т кровь. Мы свед„м е„ в баню,  где  нет
чтимого очага. Раньше, если верить старухам,  в  лес  уходили,  никто  и  не
помогал...
   Я вздохнула. Велета мне говорила: жена Вольгаста была  в  тягости,  когда
напали датчане. Теперь его тоже называли вожд„м,  и  в  дружинной  избе  над
озером Весь стыло его одинокое сиротское ложе...
   Я вдруг вспомнила о древнем Вожде, про которого рассказывал Хаген.  Того,
что совершил этот Вождь, с избытком хватило для славы, не зря  вспоминали  о
н„м почти девять столетий. А вот для жизни?.. Он не успел обнять  женщину  и
не оставил детей. Успел только умереть за своих  людей,  умереть  жестоко  и
страшно, когда его прибивали гвоздями к белому  победному  древу...  Был  он
счастлив хоть день, пока ходил по земле? С кем его разлучили?..
   Тонкая щель под дверью, дававшая немного тусклого света, медленно меркла:
близилась ночь. Никто не искал поссорить Велету и моего побратима.  Сами  не
сохранили, не сберегли... Холодный сквозняк, пробравшийся с  моря,  коснулся
моих ног, я вздрогнула, запахивая одеяло. И кто-то  другой,  безжалостный  и
беспощадный, вдруг вопросил: а ну как я сама однажды поссорюсь с Тем, кого я
всегда жду? Если обидит меня? Тоже лишку разойд„тся на вес„лом пиру?  Или  я
чем провинюсь? Да просто - под горячую руку?  Как  стану  потом  смотреть  в
глаза ему - и вспоминать их враждебными, слепыми и мутными от  неприязни  ко
мне?..
   Не быть тому никогда, вскричала во  мне  душа.  Никогда!..  Тот,  кого  я
всегда жду,  он  был...  что  каменная  скала,  при  которой  над„жно  расти
клонящемуся вьюнку. Тв„рдый камень, т„плый от солнца. И  не  бывает  такого,
чтобы скала отворачивалась, стряхивая чьи-то  слабые  корни.  Если  рушится,
значит, рушится мир. Весь мир маленького вьюнка...
   Ну а что, если вс„-таки, не отставал  тот  другой,  разумный  и  трезвый,
привыкший холодно наблюдать со стороны  и  тогда,  когда  мне  блазнилось  -
падает небо. А что, если вс„-таки?..
   Тогда я виновато припомнила страшный замет„нный двор, который я никак  не
могла пересечь во сне... Нет. Это был не правильный сон. Такие сны подсылает
злая Морана, и они по-гадючьи жалят в самое  сердце.  Вс„  было  не  так.  Я
никуда не  уходила,  чтобы  потом  бежать,  надсаживаясь,  назад.  Я  обняла
ладонями его лицо, и он не оттолкнул моих рук, потому что иначе - потому что
иначе он не был бы Тем, кого я всегда жду. И ещ„ потому,  что  в  зрачках  у
него  опять  отражалась  метельная  ночь  и  Злая  Бер„за  с  окровавленным,
обледенелым стволом... И я крепко прижала к своей  груди  его  голову  и  не
отпускала, пока не растаяло страшное наваждение и вокруг снова  было  только
ликующее весеннее солнце...
   А кто-то другой плакал, зная: это сбылось лишь во сне. Наяву он был один.
Без меня. Он так и остался навеки в зимней ночи, и мне никогда не поспеть  к
нему, не обнять, не спасти...
   Смейтесь, если смешно!.. Мне  вдруг  помстилось  -  кто-то  стоял  по  ту
сторону двери, совсем рядом, ждущий меня,  живой...  Я  вскочила,  сбрасывая
одеяло, босиком, бесшумно перебежала по полу... Нет, конечно, там никого  не
было, но странное чувство не покидало, и тогда я  распласталась  по  дверным
доскам, раскинула руки, всем существом устремляясь к тому, кого не было там,
снаружи, а может, совсем не было на земле, я слышала его дыхание  и  ощущала
тепло, близкое тепло любимого тела...
   И слезы, катившиеся, катившиеся по щекам...
   Срок моего заточения минул как раз в день, когда  Вольгасту  пришла  пора
уезжать. Мстивой Ломаный отпустил с ним новогородцев,  кончавших  прибыльный
торг. Новогородцы добыли здесь вс„, что думали взять у корелов. И  до  устья
Мутной  отсюда  было  в  два  раза  ближе,  чем  от  того  острова,  где  мы
повстречались. Воевода шутил с ними, звал ещ„ приезжать. Гости  кланялись  и
обещали. Не то впрямь полюбилось, не то боялись ему возразить. Только Оладья
смотрел в спину варягу, и глаза были как два ножа. Не могу лучше  сказать  и
не ведаю, почему кривые ножи.
   Оладья носил воинский пояс. Он высоко сидел в гриднице  у  князя  Вадима.
Была у него славная мужская стать и т„мные кудри, уже отороченные серебром -
влюбчивым девкам на заглядение. Оладья посматривал на меня. Сперва с простым
любопытством, ведь не во всякой дружине девки хоробрствуют. Потом, улыбаясь,
начал пощипывать густые усы. Он думал, я не следила, как он смотрел в  спину
вождю. И он тоже не походил на Того, кого я всегда жду. Добрые Боги, ваявшие
его лицо, многовато оставили для подбородка и скул и чуть-чуть  поскупились,
делая лоб. Всегда кажется, что человек с подобным  лицом  мужествен,  но  не
слишком ум„н.
   К моему удивлению, Нежата почти вс„ время ходил вместе с  Оладьей.  Потом
мне объяснили: в Новом Граде  чуть  не  половина  насельников  были  прежние
ладожане, изошедшие вместе с  князем  Вадимом.  Оладья  когда-то  знал  отца
Нежаты, славного кметя, был ему другом. Теперь вот звал сына в гости. Сперва
Нежата косился на воеводу, когда  же  купцы  засобирались  -  ударил  челом.
Вправду, что ли, надумал с  ними  поехать.  Варягу,  по-моему,  не  по  душе
пришлась эта затея, но перечить парню не стал, перед„рнул плечами:
   - Езжай...
   И скрылись п„стрые паруса, и скоро мы бросили толковать о  них  вечерами.
Только Велета знай рассказывала мне про Вольгаста. Что значит брат!
   Л„гкие раны срастаются быстрей и  над„жней,  если  их  не  разнеживают  в
повязках, если трудят хоть понемногу, как только  переста„т  точиться  руда.
Мне ещ„ больно было сгибать левую руку, когда я придумала  навестить  лесное
озеро и корягу-страшилище, поплавать без посторонних глаз  в  чистой  ч„рной
воде.
   Я медленно шла через лес, тем же самым  лазом-тропинкой,  которым  весной
возвращалась после памятного поединка. В тот день лес  распевал  радостно  и
многошумно, омытый т„плой грозой. Теперь в небесах висела серая мгла, и было
тихо. Я шла и думала о Том, кого я всегда жду. Последнее время я стала  реже
думать о н„м.  Или  так  мне  казалось.  Должно  быть,  я  огрубела,  вконец
обмозолила не только руки -  самую  душу.  Куда  подевались  нежные  крылья,
н„сшие меня, как в басни, встречь ему через жемчужное море?  Ж„сткими  стали
их перья и с хищным свистом резали воздух. Скоро, глядишь, ороговею, зарасту
чешу„й, совсем змеищей стану...
   Я не была здесь, у озера, со времени Посвящения. Страшная коряга вс„  так
же протягивала сожж„нные пятерни, но незабудки  вокруг  отцвели,  готовились
уронить семена. Отцвела и маленькая чер„муха, стоявшая через прогалину,  как
раз напротив коряги. Я сложила од„жки на ш„лковую мураву и вдруг подумала: а
не к ней ли, к чер„мухе, так тянулось мо„  корявое  чудище,  тянулось  и  не
могло перебраться через полянку, прижаться насквозь  обугленными  костями  к
тоненькому стволу в т„плой серой коре?.. И всего-то девять шагов, не больше,
их разделяло...
   Камыши  обступали  озеро  шуршащей  стеной,  стрекозы  так  и   носились.
Когда-нибудь озеро совсем зараст„т,  покроется  зыбучим  ковром.  Задохнутся
донные студенцы, заведутся слепые ч„рные рыбы, а нынешний добрый Водяной Дед
озлится во мраке или сбежит, уступит бывшее озеро косматому Болотному  Чуду.
И вместо глаза лесного, доверчиво устремл„нного в небо, станет на этом месте
глаз м„ртвый - страшная чаруса...
   Я плавала между камышовыми островками, где стояли  средь  гибких  сте