ься же. И то ладно, что не  на  другой  день  выдумала
ответ. Если кто-нибудь видел, как я стояла за дверью, ведь засмеют. Сумею ли
хохотать сама над собой? А что, сумею, наверное. И в этот раз охранило меня,
бестолковую, дедушкино громовое колесо. Песни Хаука были  на  голову  больше
его самого. Ну довольно. Я более не хотела думать о н„м.
   Я спустилась к берегу моря, к бане, где месяц назад рожала Велета. Вот уж
месяц исполнился сыновьям е„  и  Яруна.  Вот  уж  месяц,  как  не  входил  в
дружинную избу Славомир, и голодные  чайки  вс„  неохотней  примеривались  к
оголившимся черепам по гребню нашего тына... Пролетят десять лет и покажутся
не длинней этого месяца; когда прид„т время оглядываться назад.
   Я села на  край  мостков,  обняла  подошедшую  Арву,  уткнулась  лицом  в
шелковистую шерсть. Арва заскулила, завертела хвостом, мокрый язык  прош„лся
по моей шее. Дома я ходила жаловаться дедушкиной могиле.  А  если  никто  не
глядел, обнимала Злую Бер„зку, прижималась к холодной  белой  коре,  ко  мне
сила из не„ исходила... Куда здесь? К Хагену? На Славомиров курган?
   Уйду из дружины, подумала я внезапно как о реш„нном. Подумала и  почти  с
изумлением огляделась вокруг. Примерилась вслух:
   - Уйду из дружины.
   Сгущались серые сумерки, рождалась холодная, моросящая  осенняя  ночь,  и
больше никто не казался мне  из-за  небоската,  не  простирал  руку,  бросая
малиново рдеющий меч... Я вс„ возмогла, чего захотела.  Я  показывала  новым
отрокам, как надо бороться, и у них не было времени  для  наглых  улыбок.  А
иногда и моченьки не было. Детские по отчеству  величали.  Старшие  мужи  за
меня  вставали  даже  против  вождя,  чего  доброго,  когда-нибудь  дождусь,
испросят совета... Но не было  здесь  Того,  кого  я  всегда  жду.  Уйду  из
дружины. Вот выпадет снег - поклонюсь побратимам  и  воеводе.  Не  силой  же
остановит. А что ему меня останавливать.  Я  от  него  приветного  слова  не
слышала, я ему - надломленный лук, замир„нный  друг...  Небось,  вздохн„т  с
облегчением.
   Я не вернусь домой,  как  Ярун.  Безмужней  старшей  сестре  при  младших
мужатых - сором, до старости не отмоешься. Избушку срублю себе  в  пота„нной
крепи лесов, где моему Богу приглянется.  Срублю  дерево,  пущу  по  вольной
реке, сама следом пойду. И если жив„т где-нибудь на белом свете Тот, кого  я
всегда жду...
   Арва оставила утешать меня и  на  мгновение  насторожилась,  потом  снова
завиляла хвостом. Совсем одряхлела:  я  прежде  не„  узнала  Блуда,  бережно
шедшего к нам по склону, по ж„сткой осенней траве. Про Блуда вождь молвил  -
этот воин мне нужен. Обо мне никто не молвит подобного, никому не нужна.
   Побратим присел рядом на мостки, поджал  скрещ„нные  ноги  по  галатскому
обвыку. Я тоже так умела сидеть, но недолго.
   - Плачешь никак? - сразу угадал новогородец. - Кто обидел?
   Я вздумала отмолчаться:
   - Никто не обидел...
   - Оно и видать, - хмыкнул Блуд. - Да выпил он тво„ зелье. Не подавился.
   Вот когда как следует защипало в носу! Пришлось ждать, пока отлегло.
   - Что значит  по-датски,  эх  кан  бара  висела,  хун  коммир  сьяльв?  -
повторила я речи вес„лого Хаука, потом ответ пожитого:
   - Ти сэйир сидан, хвейм эр хур ликур, свейни эда мэй...
   - Что? - спросил Блуд. Он хорошо знал язык Северных Стран.  Он  помолчал,
потом выговорил сквозь зубы:
   - Один меч твоего Хаука исцелил, другой его в могилу  отправит,  вот  что
это значит.
   Я с удивлением различила тяж„лый мужской гнев,  столь  непохожий  на  его
обычные вспышки. Ой мне! Вечная моя  судьба,  нажаловаться,  потом  отводить
грозу от обидчика.
   - Не тронь его,  брат...  Ему  воевода  жизнь  подарил,  ты  ли  перечить
собрался?
   - Не будет он хвастаться, что болтал о моей сестре и уш„л  безнаказанным.
Вот подожди, пусть только поправится.
   - Они меж собой толковали, я ненароком услышала. И я сама могу  наказать,
кого пожелаю.
   Эти слова Блуд пропустил мимо ушей. Он что-то заметил в морской темноте и
вглядывался, приподнявшись.
   - Корабли! - сказал он, обернувшись.  -  Два  корабля!  Первый  Вольгаста
воеводы, второй на датский похож!
   Блуд подхватил на руки Арву, и мы помчались наверх. Скоро  над  кручей  у
крепости, потом и на берегу загорелись костры. Отроки возгнетали яркое пламя
растянутыми плащами. Лодья белоз„рского воеводы  скоро  причалила,  Вольгаст
сбежал по сходням встречь побратиму... и  как  в  стену  ткнулся,  не  найдя
Славомира. Я видела: он спросил о ч„м-то нашего  воеводу,  и  даже  в  свете
костров было видно, что губы у него побелели. Мстивой только  молча  кивнул.
Вольгаст закрыл на несколько мгновений глаза, каменея  пятнистым  от  ожогов
лицом. Ни дать ни взять  рванул  из  тела  стрелу  и  надумал  припечь  рану
железом... Жило их  три  побратима,  осталось  двое.  Хаген  мне  ничего  не
рассказывал о гейсах Вольгаста,  а  тоже  были,  наверное.  Вольгаст  поднял
голову и оглядел всех нас, стоявших по склону, едва  ли  не  с  недоумением,
зачем  это  мы  жив„м,  когда  погиб   Славомир...   Белоз„р-скому   воеводе
понадобилось усилие, чтобы повернуться к Мотивом и что-то тихо сказать, взяв
за плечо, и из уст в уста передали:
   - Князь Рюрик велит нам с тобой датчан миловать, если первыми не полезут.
А вот если кто из Нового Града, с теми  ратитьея  без  пощады.  Нету  у  нас
больше мира с князем Вадимом...
   Помню, я сразу подумала про Нежату, уехавшего с Оладьей, а  после  -  что
Хаука и других теперь, пожалуй, отпустят за  выкуп,  если  сыщется  богатей,
отдаст серебро.
   - Кого с собой прив„л? - спросил наш воевода, кивнув на второй корабль. И
усмехнулся:
   - Уж не датчан ли?

***

   - Гостей урманских, - ответил Вольгаст. - В  Белоозере  у  меня  зимовать
напросились...
   Урмане  проворно  убрали  драконью  морду  со  штевня,   кинули   мостки,
черноволосый х„вдинг вышел на берег, направился к  двоим  воеводам.  У  него
висел меч при бедре, но ножны были завязаны  ремешком,  и  все  это  видели.
Х„вдинг  поклонился  Мстивою,  заговорил  по-варяжски.  Мстивой  ответил  на
северном языке, он владел этой речью не  хуже,  чем  нашей,  словенской.  Он
совсем ничего не сказал о княжеском повелении. Он и не скажет.  Я  вспомнила
его разговор со стариком у ч„рного озера...
   Локоть Блуда вонзился мне в р„бра.
   - Смотри!
   С лодьи Вольгаста на берег ш„л человек, под которым упругие еловые  доски
гнулись с жалобным скрипом. Вот уж кто топнет ногою - семеро убегут!
   Немытые волосы космами падали на глаза, а глаза были маленькие, красные в
летящих бликах огня, нос широкий, с большими ноздрями...  Мы  переглянулись.
Мы вдво„м не составили бы половины этого человека. И он был не  жирен  -  не
сало, могута телесная распирала на н„м давно не стиранную рубаху...  Он  н„с
мешок, в котором царапалось и скулило что-то живое.
   - Здрав будь, Милрнег, - не чинясь,  приветствовал  его  наш  воевода.  -
Никак вернуться решил?
   Похожий на вепря молча  раскрыл  мешок,  запустил  туда  руку  и  вытащил
криволапого, удивительно уродливого щенка, грязно-серого и лопоухого. Поднял
за шиворот, и я не сразу смекнула, что  щенок  был  уже  почти  со  взрослую
лайку. Он вырастет в могучего и гордого пса, но путешествие в душном  мешке,
качка и холод  совсем  отняли  у  него  храбрость:  малыш  сучил  в  воздухе
мосластыми лапами, надрываясь отчаянным плачем, а потом пустил крутую ж„лтую
струйку. Мстивой отступил на полшага и засмеялся. Мы давно уже  не  слыхали,
как он сме„тся.
   - Держи, - сказал Милонег. - Я прив„з его из Ирландии, там такими  травят
волков. Его зовут Г„лерт.
   Вождь взял щенка, а Милонег пош„л наверх к крепости.  У  него  за  спиной
висел меч на две ладони дольше всех, какие я до сих  пор  видела.  Бородатые
кмети здоровались, как со старым знакомцем.
   Утром на берег приш„л старейшина Третьяк с домочадцами, пришли с  дальних
выселок  прочно  обстроившиеся  погорельцы-корелы  с  бойкими  сыновьями   и
любопытными дочками, трое весинов с ж„нами. Урмане вынесли с корабля хорошее
крашеное сукно  и  стеклянные  кубки,  торг  затеплился  понемногу.  Х„вдинг
разговорился  с  красавицей  Третьяковной.  Он,  оказывается,  хорошо   знал
по-словенски. Он не скрывая любовался Голубой. Вот подозвал одного из своих;
белобрысый парень, кивнув, убежал на  корабль  и  прин„с  ожерелье.  Мне  до
старости не подарят  такого.  Неведомый  мастер  составил  его  из  нарядных
переливчатых бусин, украшенных полосками и глазками, одна бусина  была  даже
зел„ная, зел„ные дорого стоили... Я видела, какой ревностью налился стоявший
с отроками Некрас. На белой шее Голубы следа больше не было от его поцелуев,
серебряное  запястье  блестело,  прихваченное  плет„ным   шнурком.   Родится
мальчишка и будет считаться сыном вождя. Хотя бы Голуба к тому  времени  год
уже как была замужем за Некрасом.  Или  за  кого  ещ„  там  строгий  батюшка
сговорит...
   Урмане показались мне очень похожими на  датчан,  я  слушала  их  речи  и
многое понимала, хоть выговор был немножко иной. Я не  знаю,  кто  рассказал
нашим пленникам о  повелении  ладожского  князя.  Три  дня  назад  я  первая
забежала бы обрадовать. Они  вчетвером  покинули  клеть  и  вышли  на  берег
потолковать с урманским вожд„м, и черепа над воротами проводили  их  пустыми
глазами.
   День был ослепительный, настоящий осенний,  синий  и  золотой.  Наверное,
Хауку показалось скучно в клети  одному,  он  в  первый  раз  сам  поднялся,
выбрался на волю. Я увидела его сидящим на пороге, у ободверины, он жмурился
на яркое солнце, он был такой слабый и тощий после болезни,  и  под  рубахой
проткнутая грудь была натуго перевязана... мне сделалось не по себе. Я  даже
обижена им была в точности как во сне. Сейчас молвлю  -  свисти,  покуда  не
треснешь, а он и ответит: я говорил не о тебе...
   Датчанин смотрел весело, он думал, я подойду, хотел, должно, похвастаться
вернувшейся удалью... Тут на крылечке дружинной избы явил себя  Милонег.  Он
только что проснулся и, зевая, поч„сывал заросшую  железным  волосом  грудь.
Надорванный ворот рубахи был противно засален.
   - Вот это Гр„ндель,  -  выдохнул  Хаук  почти  благоговейно.  Мне  тотчас
понравилось незнакомое слово, напомнившее  о  каких-то  лязгающих  челюстях,
лучше имени подходило оно  приезжему  гридню...  Маленькие  медвежьи  зрачки
обратились на викинга.
   - Как ты меня назвал?
   - Гренделем, - ответил Хаук спокойно, только глаза были как две  ледышки.
Точно так он говорил и с воеводой, выторговывая побратимам  пощаду,  а  себе
маковку обт„санного столба левее ворот.  Но  Милонег  не  обиделся.  Откинул
косматую голову и захохотал на весь двор, испугав птиц, что-то клевавших  на
земляной крыше.
   - Гренделем! - сказал он, отсмеявшись. - Хорошее назвище! Гренделя не мог
одолеть ни один из вас, датских обжор. Для этого понадобился г„т...
   Две синие льдинки вспыхнули недобрым огн„м. Я знала, что  совсем  больной
ещ„ Хаук не побоится ответить, и торопливо вмешалась. Я подошла к Милонегу:
   - Сними рубаху-то. Я бы зашила.
   Он смерил меня взглядом. Он хмыкнул:
   - По-моему, тут девкой запахло.
   Мне не дано было морозной гордости Хаука. Сейчас уши  нальются  малиновой
кровью, потом вс„ лицо. А Милонег лениво добавил:
   - Я не говорил ещ„, чтобы ты мне нравилась.
   Я сказала:
   - А и ты мне не люб. И как от тебя пахнет, мне тоже не  нравится.  Только
вождю больше чести, когда у него воины баню не забывают.
   Он скривился, как от зубной скорби:
   - Умных девок мне только здесь не хватало...
   Вот так ссорятся, подумала я обреч„нно. Вот так и роняют головы наземь. Я
отмолвила:
   - Не скоро ли, гость, начал распоряжаться? Я здесь кметь, а  ты  кто,  не
ведаю.
   Мне помстилось, он думал сказать уже  непоправимо  обидное  слово,  вроде
того, что с умными девками рассуждать вс„ же лепше на сеновале... но  глянул
поверх моей головы, увидел что-то и промолчал. Стянул через голову  разившую
немытым телом рубаху, скомкал, решил было бросить мне в  ноги,  передумал  и
протянул, как достоило.  Я  ещ„  носила  игольник  хорошей  весской  работы,
заткнутый катышком шерсти,  -  подарок  братьев  Яруна.  Я  взяла  рубаху  и
оглянулась. На крыльце дружинной избы стоял воевода. Стоял и смотрел на  нас
безо всякого выражения, и вид у него был - только под одеялом лежать.
   - Я не буду ни с кем ссориться, Бренн, - сказал  Милонег  так  просяще  и
виновато, что  я  почувствовала  себя  отомщ„нной.  Поистине,  лишь  струйки
недоставало. Вождь  не  ответил.  Через  двор  к  нему  ш„л  Гуннар  Ч„рный,
урманский вожак. Ш„л, наверное, говорить о выкупе за датчан.
   - Дедушка, что такое Грендель? - спросила я вечером. Вечера стали  совсем
холодными, мы часто теперь коротали их у очага, а  тут  пош„л  ещ„  дождь  -
угасло ясное утро, как и не видали его. В доме  было  тепло,  Арва  спала  у
хозяйского места, молодой п„с уморил е„ совершенно, худые лапы  подрагивали,
продолжая бежать. Неутомимый Гелерт, повеселевший и сытый, ходил от воина  к
воину, виляя хвостом. Я краем глаза следила: не  нашлось,  кто  отпихнул  бы
щенка. Так на свадьбах испытывают женихов. К Милонегу Гелерт не подходил.
   Сегодня тесно было по лавкам. Собрались свои дружинные, люди Вольгаста  и
даже урмане. Грех не  посидеть  у  огня  в  дружеском  доме.  Только  бывшие
пленники, рады-рад„шеньки, слушали ш„пот дождя сквозь полог кожаного  шатра,
лежа под скамьями на лодье урманской. Без выкупа забирай, коль охота, сказал
Гуннару Ч„рному вождь. Не бывало ещ„, чтобы я датчанина отпустил  живого  за
серебро...
   Мы с Блудом сидели подле старого сакса, а  за  спиной  побратима,  поджав
ноги, притихла корелинка Огой. Дружинный дом  -  это  не  гридница,  красных
девок отсюда не прогоняют. Огой только что уложила малышей  спать  и  пришла
взглянуть на гостей. Теперь ей  было  полегче  -  Вольгаст  прив„з  названой
сестре в  подарок  чернавку.  Корелинка  забоялась,  увидев  скопом  столько
народу, рыжих кудрей не видать было из-за плеча новогородца. Блуд  вроде  не
замечал е„ там, ухом не в„л, но плечи как будто сделались шире, и взгляд был
очень спокойный. Он вынул е„ из  трюма  на  пленной  лодье.  Она  знала  его
хозяином,  старалась  услужить,  чем  могла.   Я   помнила.   Блуд   вначале
отмахивался. Потом перестал.
   - Грендель был старым чудовищем, - сказал мой наставник. - Он жил в  топи
болота,  где  с  начальных  врем„н  сохранился  лаз  на  тот  свет,  в   мир
великанов... Таких мест повсюду хватает, только не всем уда„тся  их  вовремя
распознать. Один датский конунг и выстроил себе дом неподал„ку. Хродгар, вот
как звали вождя. Грендель по ночам таскал у него воинов и . пожирал. Он  был
заклят против оружия, и много добрых  мужей  погибло  без  славы,  пока  г„т
Б„овульф не вырвал Гренделю лапу, отчего тот и  издох.  Это  было  давно.  Я
слышал про Беовульфа славные  песни,  ведь  я  жил  там  неподал„ку.  Именем
Гренделя датчане до сих пор пугают детей.
   - Моим тоже, я думаю, - проворчал Милонег, слышавший наш разговор. - Даже
странно, что раньше никто не додумался прозвать меня Гренделем, только  этот
сизоволосый!
   Ему уже было отведено место на нижнем ложе, среди  старших  мужей,  и  он
повесил на стену щит с позеленевшей бронзовой шишкой посередине.  Посеч„нная
вощ„ная кожа хранила следы красной краски и белого Соколиного Знамени, почти
ст„ртого рубцами давних ударов. Других рисунков я не могла распознать, но  в
одном месте у края казались следы как будто зубов. Я долго смотрела на  них,
и опять веяло чем-то немыслимо древним, тайным и жутким. Я  даже  покосилась
на руки Гренделя-Милонега, не блеснут ли коготки к ночи...
   - Отдарить бы надо за прозвище, - сказал ему Плотица. - Не то, смотри, не
будет удачи. Грендель лишь усмехнулся:
   - Моя удача не  так  привередлива,  как  думаешь  ты,  хромоногий  старый
барсук.

***

   Двумя днями позже Вольгаст и урмане спустили на воду корабли. Они были бы
рады ещ„ погостить, но им предстояло измерить два моря и немилостивое  озеро
Весь, и каждое знаменито было неистовыми предзимними бурями. Лучше  миновать
их поздорову, не мешкая.
   Я сидела на берегу и смотрела, как грузились суда, и ко мне подош„л Хаук.
Я обернулась, когда он кашлянул. Ему было больно кашлять. Мы долго  смотрели
друг на друга и молчали. Нет.  Я  не  кинусь  ему  на  шею  и  не  восплачу:
останься! или меня с собой забери!
   - Винтэр Желан-доттир, - сказал он наконец и опять кашлянул. Винтэр,  это
было мо„ имя на северном языке. Он продолжал:
   - Мы весной поедем назад в нашу страну. И я буду богаче теперешнего, если
только меня не убьют за зиму финны.
   Я спокойно кивнула: поняла, мол. И сама  удивилась  -  ничто  во  мне  не
затрепетало в ответ. Развязав ремешок, я раскрыла у пояса кожаный  кармашек,
что вышила и подарила мне Огой. Я протянула Хауку свирель:
   - Сыграй что-нибудь.
   - Так я и знал, что ты со мной не поедешь! - сказал он с горечью.  Подн„с
ко рту свирель и увидел,  что  я  залатала  трещину  рыбьим  клеем,  и  губы
дрогнули улыбнуться. Осторожно набрал воздуху в грудь и заиграл. И  я  сразу
закрыла глаза, потому что песнь была про меня.
   ...На лыжах, но с кузовом клюквы я шла домой  по  ночному  зимнему  лесу,
мимо громадных замет„нных елей, и непроглядные тучи глотали луну и  дрожащие
зел„ные зв„зды - метель падала с моря. Я  выбралась  на  поляну,  и  поз„мка
забилась в  коленях,  сухо  шурша.  Может  быть,  я  успею  домой,  пока  не
надвинулась сплошная стена летящего снега, не перемешала  небо  с  земл„ю...
Почему-то казалось важным успеть.
   Я вышла на открытое место, откуда дн„м были бы уже видны  наши  дворы,  и
поняла, что будет вс„ хорошо. И в это время там, впереди,  столбом  взвилось
высокое  и  страшное  пламя,  ветер  н„с  его,  а  внутри  огня   вздымались
черным-ч„рные знакомые ветви. Это пылала Злая Бер„за, это протягивал горящие
руки Тот, кого я всегда жду...
   Судорога стиснула горло, я ощутила, как потекло по лицу. Я открыла  глаза
и посмотрела на Хау-ка и Хаук отнял от губ свирель. Я почти прошептала:
   - Зачем ты сказал, будто я прибегу, как только ты свистнешь?
   Хаук отшатнулся, словно от пропевшего  над  ухом  меча.  Вскинул  ко  лбу
сжатый кулак и, по-моему, застонал. Значит, вс„-таки я не ошиблась,  истинно
поняла его датскую молвь. Воевода никогда не сказал бы подобного про Голубу,
хотя она и заслуживала... Хаук молча протянул  мне  подаренную  ещ„  в  день
тризны свирель, синие глаза блестели, как два родника. Я сказала:
   - Прощай, Хаук. Удачи тебе. Он повернулся и пош„л к кораблю.
   - Вот этой зар„ванной я  должен  буду  служить,  -  донеслось  бормотание
рыжего Твердяты. Он даже не  озаботился  стереть  досаду  с  лица,  когда  я
оглянулась. Я встала и отряхнула порты.
   - Пошли-ка со  мной,  -  сказала  я  отроку.  Он  хотел  посмотреть,  как
отправятся корабли, и спросил недовольно:
   - Зачем ещ„?
   - Затем, что я так велю, - отрезала я.  -  А  не  любо,  никто  силой  не
держит.
   Он попл„лся за мной. Он думал, сейчас я буду что-то доказывать, и  гадал,
пригодятся ли кулаки. Или мужское умение не оплошать перед кметем  с  косой.
Поч„м знать! Я молча вела к мреющим  корбам,  к  набухшим  осенними  дождями
трясинам. Твердята вымочил ноги, перелезая топкое место. Я слышала,  как  он
ругался вполголоса. Я была босиком. Я до снега бегала босиком.
   Я остановилась на  самом  верху  гранитного  лба,  глядевшего  далеко  по
болотам. Твердята присел на валежину, стал отжимать сапоги. Я велела:
   - Зажги кост„р.
   Он наломал хворосту и высек огня. У  себя  дома  он  был  вожаком,  девки
липли, ребята отступали с дороги. Он ждал испытаний, идя к нам  в  Нета-дун.
Он готовил себя служить и снова быть малым в роду, слушать посвящ„нных мужей
и отца-воеводу... но прихоти девичьи выносить?
   Я сидела под деревом, обхватив руками колени.  Жадные  язычки  огня  были
почти незамет