а вокруг воеводы. Ждала, чтобы варяг крепко сжал е„ ладошку в своей
и прон„с над костром в крылатом прыжке. Он мог  перепрыгнуть  самый  высокий
кост„р, держа е„ на руках.

***

   Девичьей надежды не разглядел бы только слепой, но вождь к Голубе  так  и
не повернулся. Я рассудила: вс„ потому, что возле костров было слишком много
бер„з. Я даже подосадовала на Голубу. Ей ведь ни о ком не было печали,  лишь
о себе. И если подумать как следует, зачем бы Мстивою Ломаному прыгать через
кост„р? Любую поманит, и та бегом побежит, и прежний  жених  счастливицу  не
осудит...
   Я в глубине души знала, что он никого  не  станет  манить.  Он  даже  для
праздника не сменил печальной рубахи. Там на плече заплатка была, которую  я
положила. Мне вс„ казалось, она получилась очень заметной.
   Голубе прискучило  наконец.  Обидясь,  надула  пухлые  губы  -  и  только
блеснули на шее цветные п„стрые бусы: убежала веселиться. Не впусте же такую
ночь коротать.
   Ковши ходили по кругу, опоражниваясь и вновь наполняясь. Вчерашние отроки
пьянели не столь от вкусного хмельного питья,  сколь  от  одной-единственной
мысли: сбылось!.. Для многих то наступил достигнутый верх жизни,  дальше  не
возрастут, только заматереют. Я смотрела немного со  стороны.  Я  до  смерти
тянуться буду к несбыточному. Я уже знала.
   Из прозрачных пот„мок изникали вес„лые девки, брали за  руки  побратимов,
тянули плясать, целоваться возле костров. Таков купальский обычай: все парни
с девчонками друг другу невесты и женихи ночь напрол„т, по самое утро. Но  у
кого дойд„т дело до клятв у воды, под святыми ракитовыми кустами - от клятвы
нету отхода, нынешним клятвам само Солнце свидетель.
   Несколько раз мне на глаза попадалась Велета.  К  сестре  вождя  ни  один
парень не смел подойти, даже самый удатный. Они сговаривались с Яруном нынче
ночью просить друг друга у грозного воеводы.  Теперь  Даждьбог,  верно,  уже
утирался после купания полотенцем, что вышила ему дева  Заря,  мой  побратим
вс„ ещ„ сидел у костра,  веселился  долгожданным  веселием  среди  мужей,  а
Велета ходила терпеливо кругом. Ярун видел е„, кивал головой - иду,  мол,  -
но ему снова протягивали круговой ковш, и он оставался.  Захочет  встать,  и
поневоле прид„тся, как старому деду, опереться оземь рукой... Ох, не одобрит
вождь, которого хмельным не видел никто!
   Наконец Велета не выдержала.  Покрылась  пятнистым  румянцем,  подошла  к
побратиму,  склонилась,  что-то  сказала.  Ярун  поднял  вихрастую   голову,
взглянул на не„ и засмеялся:
   - А ну тебя! Теперь у меня всякая на шее повиснет...  Велета  отшатнулась
от него, попятилась прочь...
   Меня взвило с т„плой земли словно бы  ветром.  Одним  прыжком  я  одолела
кост„р и за вышитый ворот подняла на ноги Яруна. Право слово,  ни  разу  ещ„
мне так не хотелось кого-нибудь придушить, вмять носиком в твердь и  увидеть
красную кровь. Верно, разом вскричали во мне все девки на  свете,  все  дуры
доверчивые, кого умолвили бросить для милого мать  и  отца  -  и  за  первым
кустом отдали ражим дружкам, пособлявшим с побегом!..
   Ярун смотрел на меня мутными голубыми глазами:
   - А ты почто? Никто не бер„т, так со мной поневеститься захотела?
   Ему было весело, он думал, что шутит истинно по-мужски, он  даже  надумал
обнять меня, полез мокрыми губами в лицо. Я ударила его одновременно головой
в подбородок, коленом в живот и ещ„ двумя кулаками. Жаль - близко стоял,  не
замахн„шься как следует.  Ярун  взвыл  от  боли  и  неожиданности,  ноги  не
удержали, свалился чуть не в огонь. Пожалуй,  я  бы  его  подняла  и  крепко
добавила. Но в это время между нами как из земли встал воевода.
   Я увидала лишь его спину, и мне мгновенно хватило, чтобы опамятоваться  и
остыть. Ярун увидел его лицо и опущенные руки  с  сомкнутыми  кулаками.  Ой,
щур, спаси меня, щур, дедушка любимый, не выдай!.. Бедный парень тихо пополз
прочь, ладонями по горячим углям. Было видно, как слетал с него хмель.
   - Не я, - простонал он. - Не я, вс„ пиво сболтнуло! Люблю е„!..
   Вождь приказал совсем тихо:
   - Встань...
   Если бы Ярун был трусом, он бы не  отважился  встать.  Пепельно-белый  от
отчаяния и боли, он начал медленно подниматься. Он поднимался  на  смерть  и
знал это. Мой гнев исчез без следа, я только что хотела сама его  оттрепать,
он и заслуживал тр„пки хорошей но ведь не казни же!.. Я шагнула  впер„д:  не
брошу его... Другое дело, что и не спасу. Никто его не спас„т.
   - Бренн, - позвал мой наставник. Вождь впервые не повернулся к слепому  и
ничего не ответил.
   Ярун наконец выпрямился и повторил с отчаянным мужеством:
   - Люблю е„!
   - Иди отсюда, - сказал Мстивой по-прежнему тихо, но у меня чуть  не  иней
встал на спине.
   Мой побратим шагнул мимо него, туда, где, закрыв руками  лицо,  на  сырой
земле сидела Велета. Глухой, страшный голос настиг его:
   - Я сказал, иди отсюда...
   Ярун качнулся, как стреноженный. Спотыкаясь, незряче пош„л куда-то сквозь
набрякшие росою кусты. С соседней поляны по-прежнему долетали вес„лые шутки,
топот и смех. Они там не видели и не слышали ничего.
   Ошеломл„нная горем Велета не воспротивилась, когда я обняла е„, поставила
на ноги и повела домой. Озноб колотил е„ с макушки до пят. Лучше бы плакала,
думала я, слезами душа облегчается. Эта мысль крутилась во мне вс„ то время,
пока мы шли. Меня, видно, тоже пришибло немилостиво  -  ничего  не  являлось
больше на ум, знай бежало внутри, ловило собственный хвост.
   ...A если пристально  разобраться,  во  вс„м  виноват  был  воевода.  Ишь
вырастил тонкокожую - слова спьяну не молви. Не обижали е„,  вот  она  и  не
выучилась прощать.
   На другой день ничего не случилось. И на следующий.  И  ещ„  через  день.
Велета всхлипывала ночами, но стоило мне шелохнуться - тотчас затаивалась. У
меня горела душа спорить с нею,  оправдывать  побратима;  один  раз  я  даже
начала какие-то речи... Велета не оборвала меня,  просто  смотрела  с  такой
мукой в глазах, что рот мой закрылся и больше уже открыться не мог.
   По вечерам она спокойно сходила в гридницу есть.  Так  рассудила,  должно
быть, - не дело сестре воеводы прилюдно  скорбеть  из-за  какого-то  глупого
кметя. Зато Славомира душила лютая ярость, он  даже  е„  не  очень  скрывал.
Наверное, думала я, это вс„ оттого, что Ярун носил копь„ не за кем-нибудь, а
за ним. Вот он и кипел. Мужи в  большинстве  сочувствовали  Яруну.  А  вождь
сидел такой же невозмутимый, как и всегда.
   Ярун не обращал внимания ни на кого. Больными глазами смотрел на  Велету,
копил в себе мужество, порывался что-то сказать.  Она  проходила,  как  мимо
порожнего места.
   В те дни мы были с ней почти  неразлучны.  Как-то  под  вечер  мы  уплыли
вдво„м на лодке и сели на берегу, развели костерок  от  комаров  и  занялись
рукоделием: Велета сновала иглой, расшивая новые рукавицы, а я  поворачивала
кленовую чурочку, резала ложку взамен треснувшей.
   Я  издалека  увидела  шедшего  к  нам  воеводу...   За   воеводой   шагал
принаряженный Блуд, а за Блудом - мой побратим. Когда подошли,  я  поднялась
перед вожд„м, как подобало. Велета осталась сидеть. Даже не подняла  головы.
Только остановилась рука с тонкой иглой...
   - Сестр„нка,  -  сказал  вождь  по-галатски  и  протянул  руки  к  нашему
костерку, хотя было вовсе не холодно. - Веришь ли, тут честный  гость  бает,
будто есть у меня золотое колечко... а у него - серебряная сваечка...
   У меня во рту высохло и волосы, кажется, шевельнулись при виде  подобного
сватовства!.. Ужас выдумать - чтобы брат да названую сестру!.. Воевода и сам
прекрасно вс„ понимал. Замолк, не стал договаривать. Тут я смекнула,  почему
с ними был Блуд. Наверняка звали Славомира,  но  Славомир  отказался  и  ещ„
всяких ласковых слов добавил к отказу.
   - Кому бы вздумалось, братец? - едва слышно выговорила Велета.  -  Уж  ты
вразуми меня, недомысленную...
   Варяг ответил:
   - Да ты его, может, в гриднице видела мельком. Голубоглазый такой, Яруном
зовут.
   На бедного побратима жаль было смотреть, так он за  эти  дни  осунулся  и
почернел. Неудивительно, что разжалобил даже Мстивоя. Велета сидела,  крепко
зажмурившись, лишь на ресницах дрожали жгучие слезы.
   - Твоя воля, братец милый...
   Ярун шагнул, воскресая: унести на руках, зацеловать до смерти, всю рыбу в
море переловить для свадебного веселия... Воевода продолжал неумолимо:
   - Сама что скажешь? Знаешь ведь, неволить не буду.
   Велета наклонила голову ещ„ ниже и прошептала:
   - Одну ласку видела я от тебя, братец любимый. Ч„рной девкой буду тебе, у
порога спать лягу... только не отдавай...
   Вождь повернулся к Яруну и чуть разв„л руками, мол, сделал  что  мог,  не
обессудь. Блуд в сердцах стукнул себя кулаком по бедру. Он тоже хотел, чтобы
они поладили.
   Ярун, раненный насмерть, толкнул Блуда с дороги... Воевода преградил  ему
путь, вытянул руку. Яруну туго давалась чужая галатская молвь,  но  отчаяние
помогло.
   - Рит герейс... велор... лубийяс, - простонал он, давясь тоскою и  горем.
- Я люблю тебя! И хочу, чтобы ты любила!..
   Велета  ничего  не  ответила,  не  подняла  головы.   Тихая,   маленькая,
неподвижная. Лицо вождя  на  миг  напряглось,  но  он  промолчал.  Он  редко
открывал рот, если мог обойтись. Я слышала об одном хорошем старом народе: у
них кивок головой больше значил для чести мужей, чем самая ужасная клятва.
   Ярун застонал и побр„л  прочь  по  берегу,  спотыкаясь.  Ловкий  охотник,
умевший пройти по ж„рдочке над кипящим порогом. Вождь проводил его взглядом.
   Потом они с Блудом ушли, а мы остались.
   Следующие несколько дней Ярун ходил за воеводой как хвост. Он не  пытался
с ним заговаривать - молчал целыми сутками. Просто цеплялся, словно попавший
в болото. Увязался с вожд„м,  когда  тот  отправился  на  мхи  потешиться  с
соколом, погонять пернатую дичь.
   Там, в болоте, тянулись извилистые протоки,  падавшие  в  реку  Сувяр.  В
ч„рной воде лежали кувшинки и белые  лилии;  с  наступлением  лета  я  часто
наведывалась к ним на лодке, подаренной Славомиром.  Возила  Велету,  пугала
е„, показывая пустые кабаньи л„жки по берегам.  Последнее  время  я  плавала
здесь одна, Велете запретил брат. И вот почему. Старейшина Третьяк  приходил
в  крепость  жаловаться  на  лютого  вепря,  портившего  огороды.  У  вепря,
сказывали, был приметный шрам  на  плече;  смелые  сыновья  Третьяка  хотели
добыть зверя да сами еле спаслись. Пошли по щетину и собственных бород  едва
не лишились. Третьяк  говорил,  вепрь  наверняка  был  не  простой.  Обычным
охотникам не по могуте. Разве воинам, которых  пристальней  берегут  могучие
Боги...
   Когда он уш„л, Плотица хмыкнул в усы: ишь хитрец. Не желает  своих  детей
бросать на клыки. Хочет, мы чтоб!.. Мстивой смеяться не стал и велел  парням
запастись кабаньими копьями с перекладинками на втулках.
   Все знают, зачем  потребна  та  перекладинка.  Вепрь,  ощутивший  остри„,
способен рваться впер„д, вс„  глубже  всаживая  копь„  себе  в  тело,  чтобы
вс„-таки достать охотника и  запороть  кривыми  клыками.  Иные  воины  перед
смертью  тоже  так  поступают,  и  об  этом  последнем  ударе  потом   долго
рассказывают.
   Воевода не собирался нарочно искать кабана, но не зря был с ним Ярун, а с
Яруном - верная лайка. Варяг не успел не то что пустить сокола в небо - даже
высмотреть дичь. Куцый загавкал  и  исчез  в  камышах,  и  почти  сразу  там
затрещало, зачавкало... и ринулось бурое чудище, горбатой спиной мало не  до
груди стоящему человеку! Я потом его видела и нашла, что это был вождь  всех
вепрей на три дня пути кругом. Он и напал не абы на кого, выбрал  достойного
противника - другого вождя. А тот, н„сший кречета, мог только выхватить нож.
   В крепости много потом говорили об этой охоте, о том, как воевода чуть не
погиб. Помню, я спросила наставника, мол, а как же запреты?.. И слепой  сакс
ответил со вздохом: нарушивший гейсы гибнет всегда. Но в нынешние  скаредные
времена вс„ чаще бывает, что гибнет не преступивший ни одного.
   ...Быстроногий Нежата кинулся на помощь  вождю,  но  запутался  в  цепкой
траве и упал. Варяг кинул сокола вверх, и тот с недовольным  криком  взлетел
на хилую сосенку. Против вепря  -  что  против  боевой  колесницы,  и  плохо
пришлось бы Мстивою, если бы не Ярун.  Всякий  воин  рад  умереть,  заслоняя
вождя. Сумасшедшим прыжком мой побратим встал перед зверем  и  взял  его  на
копь„... Перекладина исчезла в шерсти, Яруна подняло в воздух и понесло  над
болотом. Могучий зверь не замедлил бега  и  не  отвернул.  Когда  за  древко
схватился Мстивой, Ярун сначала струсил: сломается!.. Мгновением позже кабан
сн„с с ног и вождя и повл„к сразу обоих, но медленнее. Тут  наконец  поспели
Нежата и остальные, вонзили меж р„брами сразу пять копий. Мало-помалу  вепрь
стал спотыкаться, потом изумл„нно остановился, залился  кровью  из  пасти  и
наконец рухнул, переставая дышать.
   До позднего вечера моему побратиму завидовали все кмети, а сам  он  то  и
дело звал меня в сторону и домогался: ну как, сказывали Ведете? И что она?..
   Она поблагодарила его, словно чужого:
   - Спасибо, добрый молодец. А Славомир выслушал, как было дело, и плюнул в
сердцах:
   - Невелика честь моему брату, если его воины падают на ровном  месте,  да
вовремя! А самого лазливые щенки сберегают...
   Обидчик сестры мог ждать от него только расправы, я это видела  ясно.  Но
Славомир почему-то совсем меня не страшил. Страшил вождь. Вождь  посматривал
когда на Велету, когда на Яруна. И молчал. Словно ещ„ раз что-то  обдумывал.
И мне очень не нравилось, как он молчал.
   Поздно вечером в лесу вблизи крепости разложили жаркий кост„р и  в  углях
целиком испекли добытого вепря. В нашем роду это был  бы  пир  на  несколько
дней, но для дружины - больше  забавы.  Славомир  мне  рассказывал,  доброму
галатскому воину не в диковину было убрать целого  откормленного  порос„нка.
Притом что животы у всех были впалые. Кто трудил себя, как они, у  тех  тоже
вс„ шло в силу, а не в дородство.
   Велета пировать не пошла. Последние дни она не ела  почти  ничего,  через
силу глотала какие-то крохи, совсем так, как некогда Блуд. Я уж боялась,  не
заболела ли она той  же  болезнью,  хотела  приступиться  с  расспросом,  но
передумала. До еды ли ей, в таких-то печалях. Она легла на лавку в  нашей  с
ней горнице, свернулась клубочком, накинула на ноги одеяло. Я  не  стала  е„
уговаривать, за руку тащить на  веселье.  И  правильно  сделала,  как  потом
оказалось. Я подумывала даже остаться подле не„, но Велета не захотела  меня
утеснять. Лишь попросила светца не гасить, когда пойду.
   Я припоздала и явилась к  костру,  когда  уже  вынесли  кашу  и  квашеную
капусту, и время приспело делить на всех кабана.
   Наша дружина во  многом  жила  галатским  обычаем.  Так  вот,  у  галатов
считалось: делить кабана по всей правде возможет лишь самый  достойный.  Кто
вызовется - тому сразу сыщут соперника и начнут  безжалостное  поношение.  А
ведь застолья сводили у блюда самых разных людей,  случалось  -  незамиримых
врагов. Славомир мне рассказывал всякие страсти о головах, что катились  под
ноги  ещ„  стоявшим  телам,  о   проклятиях,   застивших   солнце   девятому
поколению... Счастье, - любой подобный рассказ начинали одни и те же  слова:
это было очень давно.
   У нас задир не терпели, я уже поминала, как вождь подбирал  себе  кметей.
Каждый с каждым мог встать спиною к спине и укрыть ближника за щитом, каждый
каждому поступался смертью и жизнью, им - ссориться?.. Вот  и  дел„ж  кабана
давно превратился в забаву, в игру, где сравнивались мужи.
   Мой побратим выскочил на середину, в багровые блики ещ„  горевших  углей.
Выдернул из ножен остро отточенный нож:
   - Я первый ударил копь„м. Кто оспорит мо„ право делить?
   Язвительные уста немедля открылись. Яруну вспомнили вс„: и как  он,  едва
выбравшись из проруби однажды опять в не„ поскользнулся,  и  как  он  взялся
когда-то стрелять из лука и не осмотрел тетивы, и лук, разогнувшись, чуть не
выбил ему зубы. Ярун отвечал вдохновенно, вертясь туда  и  сюда,  одного  за
другим усаживал острословов на место. Кого  не  мог  сам  -  друзья  тут  же
радостно помогали.
   Поднялся Блуд:
   - Отойди прочь, белобрысый! Я  видел,  как  ты  был  побежд„н  девкой,  с
которой взялся бороться. Ты просил о пощаде, крича, словно младенец!
   Мой побратим наш„лся немедленно:
   - А я видел, как тебя подняли за штаны и бросили в дверь, там  и  до  сих
пор висят твои сопли. Ты ничем не лучше меня. Сядь!
   Блуд сел. Воины хохотали: давно уже им не случалось так  веселиться.  Мне
до смерти хотелось встрять, сказать что-нибудь разумное и смешное и в то  же
время дать побратиму как следует себя показать...  я  уже  говорила,  добрые
Боги привесили мне язык не той стороной, я придумываю достойное слово хорошо
если на другой день. У меня ни за что недостало бы духу пойти делить кабана.
Даже если бы я сама его повалила.
   Поднялся Славомир, и по глазам  было  сразу  видать:  молодечество  моего
побратима заслуживало  прощения.  И  он,  Славомир,  только  рад  будет  его
произнести. Он сказал:
   - Спрячь-ка нож, пока не порезался, да отойди! Ты лавку в  избе  миновать
не умеешь, локтя не пришибив!
   Ярун на миг растерялся. Как открыть  рот  против  лучшего  кметя,  против
брата вождя? Да и чем его подковырнуть, прославленного?..  Выручил  седоусый
Плотица:
   - Ты, Славомир, всего-то младший из двух. Уж что говорить про тебя, когда
твоему старшему всякая девка топором к забралу плащ прибивает! Сядь, болячка
тебе, не срамись!
   Славомир сел.
   Я едва не визжала от радости, когда наконец иссякли насмешки  и  мокрого,
взъерошенного Яруна признали-таки достойным  делить.  Но  потом...  потом  я
глянула на воеводу, и за ворот  сразу  посыпались  муравьи.  Вот  он  сказал
что-то брату и оглянулся, явно собираясь уйти...
   Ярун хотя  и  стоял  порядочно  одуревший,  наверняка  с  крутившимися  и
звеневшими в голове обрывками недавних речей,  -  тоже  что-то  заметил.  Он
опередил вождя. Одним быстрым движением выкроил  толстый  ломоть  из  самого
поч„тного места, бедра кабана, и  протянул  Мстивою,  не  успевшему  встать.
Сочный кусок обволокся в ночном воздухе густым, сытно пахнувшим паром. Вождь
всегда начинает веселие, ему первый кусок.
   Варяг раздумал вставать и посмотрел на мясо-потом на Яруна... потом снова
на мясо... как-то уж очень долго смотрел, не протягивая  руки  и  не  говоря
ничего. Мне сделалось страшно. И тут воевода сказал:
   - Не нужно мне твоего угощения. - Помолчал и добавил:
   - И сам ты мне не нужен.
   ...Когда-то давно, ещ„ в наших лесах, я плыла  в  лодочке  по  незнакомым
протокам и вдруг услышала  впереди  низкий,  рокочущий  гул  падуна,  успела
прикинуть его свирепость и высоту и обидеться - да сколько же  можно,  опять
разгружать  лодку  и  до  утра  кормить  комаров,  перетаскивая  поклажу!  А
оказалось, это одинокий порыв ветра ш„л по лесу, гудел в корявых ветвях.
   Вот так же, подобно  соснам  в  ночи,  ахнула  вся  наша  Дружина,  свято
помнившая о гейсах вождя.
   - Брат, - чужим, севшим голосом сказал Славомир. Он был  бы  рад  поднять
любые мучения и умереть, лишь бы сказанное сумело вернуться. Он знал не хуже
меня, что этому уже не бывать.
   Мстивой сидел неподвижно, поджав скрещ„нные ноги. Он не поднял не то  что
головы, даже и глаз. Он сказал:
   - Кто предал женщину, тот когда-нибудь предаст и вождя. Иди  себе,  Ярун,
Андом сын Линду из рода Чирка... Пусть другой вождь тебя примет так же,  как
я тебя принимал.
   Это был конец. Последний конец, когда умирают слова проклятий и просьб  и
оста„тся только молчать.
   Ярун стоял пригвожд„нный тихими молниями, уже понимая, что  волей-неволей
помог судьбе второй раз загнать варяга в ловушку. Нельзя обидеть  того,  чь„
угощение принял, подобного святотатства земля ещ„ не сносила. Но и  оставить
подле нежной сестры человека, из-за кото