вкими послушными пальцами... Или нога в новеньком сапоге, как  у  Плотицы,
когда его ударили под щит. Ссекут голову с плеч  -  буду  я  ещ„  что-нибудь
понимать, когда мой затылок легко стукнет о доски, метн„т  по  палубе  косу,
так никем и не расплет„нную?.. А в плен возьмут и распознают, что девка?..
   А будет судьба, и я кого-нибудь уложу перед тем, как свалят меня.
   Я стреляла зверей, но они не сердились. Я  знала.  Я  била  без  промаха:
звериные души легко возносились в ирий, и Дочь с  Матерью  скоро  дарили  им
новую плоть, позволяли опять родиться в  т„плом  гнезде...  А  человек?  Мне
снились жуткие сны: я разила мечом, и поникал чаземь зарубленный, и,  падая,
вс„ не сводил с меня глаз, уже полных чего-то, неведомого живым...
   Мой побратим сознался потом - и его язвило подобное. Не  выходило  у  нас
посмотреть неведомый мир и новых людей, не заплатив жестокой цены. Нам обоим
казалось: от девяти копий мы,  помолясь,  уверн„мся.  И  в  святой  храмине,
принимая на тело огненное Соколиное Знамя, уж как-нибудь не оплошаем. А  вот
пробежать по т„мному лесу да первому встречному, не щадя и не слушая  жалоб,
выпустить кровь...
   Не обагрив меча, не видать воинского достоинства. Но, добившись  его,  не
потерять бы иного, неназванного и неоценимого... Того,  что  вс„  ещ„  несло
меня через жемчужное море, не позволяло душе обрасти шершавой корой...
   Славомир, брат  вождя,  был  на  все  руки  умелец.  Облюбовал  уголок  в
корабельном сарае, затеял новую лодку. Звал меня посмотреть. Половина  девок
в деревне от зависти умерла бы, а я - не пошла. Честно  молвить,  боялась  я
лишний раз ему улыбнуться. Присватается  ещ„.  Я  же  помнила,  как  он  сам
рассуждал про колышки и серебро.
   Славомир  обшил  лодку  тонкими  досочками,  осмолил  и  оклеил  полосами
бер„сты. Вытесал в„сла и велел мне примериться: не слишком ли тяжелы.
   На всех кораблях были лодки, и не  по  одной...  Зачем  лишняя?  Славомир
приладил уключины, вырезанные из крепких корней, в одной руке вынес  лодочку
из сарая и хлопнул ладонью сперва е„ по  гладкому  боку,  потом  -  меня  по
спине:
   - Володей, Зимка! Лето прид„т, станешь рыбку ловить, меня угощать!
   Помню, я лепетала какие-то слова, благодарила варяга... А саму так и жгло
нехорошим стыдом оттого, что не был он Тем, кого я всегда жду.

БАСНЬ ЧЕТВ‚РТАЯ
СОКОЛИНОЕ ЗНАМЯ

   Прекрасен и страшен день Посвящения!.. Мы, отроки, мучились ожиданием и в
то же время не прочь были бы подальше его отодвинуть. Боялись все, боялась и
я, но мой страх был другим. Парни трусили тяжкого испытания, я же предвидела
- уготовит мне вождь что-нибудь. Чтобы ещ„ год сидела  в  молодших,  стирала
порты и прислуживала за столом. А повез„т - совсем ушла из дружины. Он  ведь
и к отрочеству едва меня допустил. И ему дела нет,  если  мне  из  Нета-дуна
некуда уходить...
   Минули весенние праздники Рожаниц и Ярилы, прилетели на вскрывшиеся оз„ра
звонкоголосые птицы, высох и побелел  на  святом  дереве  череп  жертвенного
оленя. Зазеленели  нежные  листья,  недолго  осталось  ждать  первой  летней
грозы... И как та тишина перед грозой, пало в гриднице ожидание.  Всех  враз
не испытывают; вот мы и силились угадать, кто окажется первым.  Быть  первым
никому не хотелось.  Всегда  лучше  взглянуть,  как  оно  выйдет  с  другим,
освоиться, примерить к себе. Первому  не  на  кого  оглядываться,  он  торит
лыжню, ему трудней всемеро.
   Мы трепетали, но вс„ началось совсем  буднично,  однажды  перед  вечерей.
Вместо того чтобы по обыкновению ломать хлеб, вождь позвал:
   - Ярун! Андом сын Линду из рода Чирка, поди-ка сюда.
   Я увидела, как подобрался Славомир... В дружинном родстве мой охотник был
ему пасынком. Осрамится - будет пятно и на усыновившем... Велета,  наоборот,
выпрямилась горделиво, глаза заблестели. Она верила беспредельно, той верой,
что крепче всякого знания. За Яруна не надо будет стыдиться. А опояшут его -
сей же час об руку ударят челом вождю. Теперь я думаю, вождь это знал  и  не
наугад избрал парня первым. Кому великая честь, с того немало и спросится.
   Побратим сунул мне деревянное  блюдо,  которое  н„с,  отчаянно  глянул  в
глаза... отряхнул руки и пош„л. Я успела незаметно  пхнуть  его  кулаком.  В
счастии и беде - он здесь не один.
   Он встал перед высоким  столом,  стройный,  широкоплечий,  льняные  кудри
копной - половина бы отроков столь удалась. Будет воин, какими всякий  вождь
честен. Я любовалась.
   - Ты, Ярун, - начал вождь, - знаешь  ли,  что  не  должен  оставить  дома
родни? Никто не должен мстить за тебя, если погибнешь, и отвечать за  убитых
тобой - только ходящие на моих кораблях. Знаешь ты это?
   - Знаю! - отмолвил мой побратим. И добавил с едва заметным смущением:
   - Я у матери отпросился. Тогда летом. Совсем отпросился, меня там  больше
не ждут.
   Варяг продолжал:
   - Не хуже тебя молодцы по семи зим в  отроках  ходят,  не  могут  кметями
стать.  Хорошо  ли  учил  тебя  давший  копь„?  Довольно   ли   ты   изведал
премудростей, довольно ли синяков получил?
   - Испытывай да сам убедись, - ответил Ярун. Он тоже вспомнил  тот  давний
разговор на берегу, возле мостков. Вождь вновь смерил его взглядом,  суровые
глаза неожиданно потеплели.
   - И с топором выучил обращаться?.. Кровля светлой гридницы подскочила  от
хохота. Мстивой переждал и спросил ещ„:
   - Достанешь теперь Славомира, если велю?  Мой  охотник  поднял  голову  и
ответил весело и бесстрашно:
   - Нет, воевода! Я усыновл„нный ему - как же трону?
   У меня отл„г камень от сердца.  Было  видно,  варягу  ответ  приш„лся  по
нраву. Позже мы поняли - он всем задавал  такие  загадки,  испытывал,  каков
человек.  Яруна  никто  не  упереживал,  он  вышел  врасплох  и  вс„  же  не
поскользнулся. Мне стало повеселей, я подумала: правда ведь,  для  чего  они
нас кормили-поили, учили всему... не  затем  же,  чтобы  ныне  казнить...  Я
од„рнула себя - поглядим.
   - Добро! - сказал воевода. И в очередь  подозвал  к  себе  ещ„  шестерых.
Несколько дней их места  в  дружинной  избе  будут  пустыми.  Прежняя  жизнь
невозвратно закончилась для этих ребят, новая ещ„ не настала, негоже им есть
и спать ни с нами, ни с кметями. А лучше и не  разговаривать,  чтобы  ничьих
Богов не обидеть.
   Рано утром в поле перед крепостью приготовили глубокую яму. Голый по пояс
Ярун спустился в не„, и его засыпали до ремня. Дали в руки маленький  щит  и
крепкую  палку.  Девять  опытных  воинов   выстроились   поодаль,   негромко
переговариваясь и держа боевые, с серебряными втулками  копья.  Этим  копьям
было по сто лет; их выковали в жарком огне, когда мир был лучше теперешнего,
и они жили в святой храмине, за дверьми. Нас  учили  владеть  точно  такими,
учили защищаться и нападать, но ныне готовилась  не  обычная  схватка,  ныне
Перун станет сам направлять широкие блестящие наконечники, сам поразит моего
побратима или поможет ему.
   Вешнее солнце ещ„  не  успело  зацеловать  Яруна  докрасна,  до  горячего
гончарного цвета; белое тело казалось  нежным  по-девичьи.  Вот  сейчас  эту
белую кожу взорвут, вспорют девять хлещущих ран, и жутко  будет  глядеть  на
загубленную красоту...
   Накануне я пробовала выспросить у Велеты - бывало ли, чтобы отроки гибли.
Молодые кмети вовсю нас пугали, даже показывали рубцы один другого страшней,
но глаза у врунов были слишком вес„лые.  Велета  заморгала  в  ответ,  брови
жалостно изломились. Сестра вождя, уж конечно, она вс„ знала  о  Посвящении.
Но сказать не могла. Брат не велел? Куда там брат, сам Перун заповедал...
   Воины подняли копья и стали подходить к побратиму.
   - Когда я был  молодым,  эти  девятеро  били  все  разом,  -  сказал  мой
наставник. - Теперь что, забава ребячья.
   Хорошенькая  забава!..  Первое  копь„  Ярун  отбил  краем  щита.  Второе,
вспыхнув на солнышке, понеслось в открытую грудь. Он  выгнулся,  поймал  его
палкой.
   Он улыбался, скаля белые зубы. Значит, было ему не  особенно  страшно.  А
может, и наоборот. Ещ„ удар, ещ„, ещ„ и ещ„. Все девять. Ярун  стоял  жив  и
крутил головой. Ему плохо верилось, что испытание миновало.
   Я закричала едва ли не первая. Хмельной восторг распирал  меня,  восторг,
замешанный на страхе, на  зависти  и  на  сознании,  что  мне  вс„  это  ещ„
предстояло. Хотелось сломать, разбить  что-нибудь,  отдаривая  судьбу.  Ярун
вступил в Посвящение, вступил первым и не  узнал  неудачи.  Добрая  примета.
Степенные кмети и те зашумели, как сосны под ветром, двое подошли к Яруну  -
откапывать. Лихой побратим не стал дожидаться, с  силой  рванулся,  выскочил
сам. И встал на прямых и чуть-чуть дрожащих ногах - любую  службу  исполнит,
только давай. Я видела, вождь усмехнулся еле заметно.  Он  хорошо  знал  эти
крылья, взлетавшие за спиной у Яруна. Парня поведут в лес ещ„ не завтра и не
послезавтра: надо, чтобы остыл и снова начал бояться...
   Из семерых поставленных в  то  утро  под  копья  -  никто  не  получил  и
царапины.  И  кто-то  другой  во  мне,  себялюбивый,   боящийся,   способный
перекричать строгую совесть, - не знал толком,  радоваться  или  страшиться:
вдруг злая судьба мне отоль„т вс„ то, что мимо них пронесла?
   ...Тремя днями раньше я, как и все, боялась быть первой. Теперь думала  -
первому как раз и пришлось легче других, ведь он  уже  прош„л  то,  что  нам
предстояло. Да. Будь моя воля, я напросилась бы в испытание вместе с Яруном.
И высились бы передо мной уже не три страха, а всего только два.
   Вечер за вечером вождь называл вс„ новые  имена,  и  ребята  постились  и
парились в бане,  очищая  тело  и  пополняя  внутренний  жар.  Иногда  воины
извлекали их из клети и вели чистить  задок,  мести  утоптанный  двор,  мыть
конское стойло, и вс„ это с руганью и колотушками.  Нечему  дивоваться.  Нет
света без тени, не обретают нового достоинства,  не  выпив  чаши  бесславия.
Славомир говорил: когда наш  воевода  не  был  ещ„  воеводой,  когда  только
собралась дружина поставить его над собой, прежде, чем начали слушаться, как
теперь, с полуслова, - ведь трое суток стоял гордый Мстивой за  воротами  на
коленях, безропотно принимал поносные речи, которыми поливали его все,  кого
сам он или родня однажды обидела...
   ...А  потом  бывшие  отроки  становились  под  копья  и  отбивали  их   с
удивительной ловкостью, потому что Перун  был  к  ним  благосклонен.  А  мы,
оставшиеся, только молились: скорей бы. И надо ли говорить, с утра до вечера
бороло меня предчувствие, шепча на ухо: не быть тому никогда.
   А то, напротив, охватывало беспричинное  счастье  -  вс„  будет  легко  и
кончится весело, и хотелось заранее прыгать  и  петь...  но  глубоко  внутри
дрожмя дрожал мокрый серый звер„к!
   И вот приш„л день, когда мы остались вдво„м: я да Блуд. Все наши товарищи
переселились в особенный сруб без очага, про который я уже поминала, и  стол
в гриднице накрывали новые молодые, которых  воевода  взял  позже  и  станет
испытывать ещ„ через  год.  Мы  с  Блудом  посматривали  друг  на  дружку  с
одинаковой, наверное, тоскою. Блуд проболел половину весны и не успел  никак
проявить свою доблесть перед вожд„м. Откуда знать, может, в него  так  и  не
поверили. Блуд потом рассказывал, как вспоминал слова воеводы  -  этот  воин
мне нужен! - и вс„ гадал, случайно ли тот назвал его воином. Мстивой Ломаный
словами не играл никогда. Но вот брат его, Славомир, кинул Блуда  за  дверь,
взяв за шиворот и штаны... и этого тоже нельзя было позабыть...
   - Блуд Новогородец! - взяв хлеб, сказал воевода. Блуд посмотрел  на  меня
совершенно так, как прежде Ярун, и подош„л к воеводе чуть ли  не  крадучись.
Ему нравилось в Нета-дуне, он хотел служить вождю, чей предок правил Страной
Лета и бросил меч с ножнами на весы, принимая выкуп у  побежд„нного  Рима...
Блуд полюбил всех нас: Плотицу, мудрого Хагена  и  даже  меня...  он,  воин,
согласен был ещ„ раз вытерпеть Посвящение и остаться, а то и  жизнь  за  нас
положить... неужели обидят его, велят ещ„ год горшки отмывать?
   - Блуд, - сказал варяг и разломил хлеб. -  Я  называл  тебя  отроком,  но
теперь вижу, тво„ место не там, куда я тебя посадил. Садись между кметями...
да ешь хлеба как следует, чтобы другой раз не хворать.
   Люди в гриднице засмеялись, это был добрый,  радостный  смех.  Блуд  взял
протянутую краюху. Молодые гридни освободили ему место,  потянули  за  стол.
Вождь проводил его взглядом, улыбнулся и негромко сказал Славомиру:
   - Квэнно... Теперь тех, что заперты, повед„м мечи обагрять.
   Я довольно уже разумела его галатскую молвь. Квэнно -  стало  быть,  вс„.
Делу венец. Нет больше  отроков,  годных  для  Посвящения!..  Мо„  имя  ему,
конечно, не вспомнилось. А что ему меня вспоминать?
   Счастливой наглости Блуда во мне не было никогда. Но если  была  за  мной
правда - вздымалось что-то в душе и несло уже напролом. Наверное, Надо  было
спросить совета у Хагена. Наверное. Я даже не подумала об этом. Я  поставила
тяж„лый ковш и обошла стол. Я  помню  только,  что  все  вдруг  замолчали  и
оборотились ко мне. И ещ„, что ноги не гнулись.
   Я встала прямо перед воеводой и сказала звонко  и  зло,  на  всю  длинную
гридницу:
   - Эти-кве ми, рикс?
   Это значило по-словенски: а я, вождь?.. Он перестал улыбаться и посмотрел
на меня. Я бы совсем не хотела, чтобы кто-нибудь ещ„ раз так же вот на  меня
посмотрел. Как на мерзкое насекомое, потревожившее рану.
   - Девка глупая, - начал он... и замолк. Ему нечего  было  мне  возразить,
нечем хлестнуть, чтобы уползла долой с глаз. Я до сих пор  этим  горжусь.  Я
тряхнула головой:
   - Служила ли я тебе, воевода, хуже всех  тех,  кого  рано  повед„шь  мечи
обагрять?
   - Лучше! - твердо и  громко  сказал  из-за  стола  дерзкий  Блуд.  Он  не
побоялся меня заслонить от Третьяка, не попятится  и  перед  вожд„м  -  что,
конечно, было трудней. Как велит обоим нам убираться, отколь принесло...
   - Правильно, лучше, - не спеша проговорил мой наставник и положил руки на
стол, добавляя весу словам. Вождь быстро глянул на старого сакса, но  ничего
не сказал. Между  тем  воины  зашумели,  и  я  сперва  испугалась,  потом  с
изумлением поняла - большинство держало мою сторону. Только Плотица и с  ним
несколько сивоусых считали, что девке след бы думать  о  девичьем...  однако
слепой Хаген вовремя молвил сво„ слово, а они его уважали.
   Я стояла посередине и  смотрела  на  воеводу.  Варяг  молча  слушал,  как
перечила его воле возлюбленная дружина. Чем бы ни кончилось -  после  такого
он вряд ли станет добрей. Ну да тут ничего уже не поделаешь.
   Я видела:  Славомир  протянул  руку,  взял  брата  за  плечо.  Велета  не
осмелилась открыть рта, но, конечно, вождь чувствовал е„ взгляд, как  т„плую
щ„ку, прижимавшуюся к его щеке...
   - Не о том потягаете, о ч„м надо бы... - угрюмо вымолвил  он  наконец.  -
Ладно... пускай лезет в яму, раз нету ума.
   Вот когда окатила меня волна душного, дурностного  страха!  Я  взмокла  и
подумала, а надо ли было мне так усердно лезть туда, куда меня не пускали...
не пускали-то, может, моей же корысти ради... или ради чего-то ещ„, простоте
моей недоступного... Двое кметей встали по бокам  и  повели  меня  запирать,
верней, потащили, едва не сбив с ног,  намеренно  грубо,  чтоб  видели  Боги
моего прежнего рода - не я предаю, силой берут... и до самой двери было  ещ„
не поздно вырваться и передумать. Я шла, опустив голову, молча. Как сказывал
дедушка: забралась в кузов, не говори, что не груздь.
   ...Если бы разобрать, на каком языке переш„птывались бр„вна рубленых стен
и скрипучая бер„ста на половицах - верно,  они  бы  немало  порассказали  об
отроках, в разное время, как я, коротавших  здесь  ночи  перед  Посвящением.
Разве могут рассеяться без следа страх, надежда, пол„ты души от  отчаяния  к
торжеству, обеты Богам на случай, если вдруг повез„т... кто-то  ведь  слышит
каждое наше слово, даже не  произнес„нное,  запоминает  поступок,  которому,
кажется, не было видоков...
   Обычно отроки ночевали здесь по двое-трое. Я сидела  одна.  Да.  Никак  у
меня что-то не получалось быть -  мы.  Получалось:  все  остальные  -  и  я.
Отовсюду торчала сухим сучком из бревна.
   Я поудобней устроилась  у  стены,  вздохнула  и  уп„рлась  подбородком  в
сомкнутые колени. Зябла спина, в животе сосало,  потому  что  повечерять  не
пришлось. Вот краюшку бы хлеба с толстой сметаной, да на  правый  бочок,  да
чтобы Молчан свернулся т„плым  клубком...  Может,  он  теперь  зайца  н„с  в
логово, верной волчице, глупым щенятам...
   Кто бы погладил меня по головке, кто бы сказал: будет вс„  хорошо.  Малые
дети любят слушать  страшную  баснь,  прижимаясь  к  над„жному  и  большому,
способному защитить... А вот когда страшно не в басни, а наяву, и не к  кому
припасть, не за кем спрятаться...
   Я закрыла глаза и постепенно сползла в зыбкий, не сулящий отдыха полусон,
когда сам толком не ведаешь, спишь или жив„шь.  Я  шла  на  лыжах  домой,  и
наполненный кузов привычно оттягивал плечи,  а  вокруг  уходили  в  зв„здное
ночное небо ели, замет„нные по колена. Я шла, а впереди становилось  светлей
и светлей, и вот уже  засинели  круглые  лунки  у  влажных  ч„рных  стволов,
засверкал снег, готовый хлынуть лопочущими  ручьями,  и  нестерпимое  вешнее
солнце глянуло вниз сквозь голые ветви... Я миновала  Злую  Бер„зу  -  капли
прозрачного сока сбегали по белой коре, и каждая  несла  в  себе  радугу.  Я
вошла во двор, и там, на крылечке нашего дома,  прислонясь  к  двери,  сидел
Тот, кого я всегда жду.
   Во сне я очень хорошо знала  его  и  не  приглядывалась  к  лицу,  только
видела, какой он тощий и слабый после болезни - на вес„лом  свету  это  было
резко заметно, заметнее, чем в подслепой избе, - и  правая  рука  висела  на
груди, закованная в лубки, пальцы бледные, войд„т ли ещ„ в прежнюю силу... И
глубокий шрам на щеке только-только белел,  накрепко  зарастая.  Я  опустила
кузовок на гладкие досочки и подошла, и сидевший обнял меня, зарылся лицом в
светлый мех полушубка. Я сказала:
   - И правда, что ли, вжиль потянул.
   Наверное, от меня пахло морозом, принес„нным  из  ночного  зимнего  леса.
Сидевший поднял глаза и сощурился против света, бившего в очи  сквозь  голую
Злую Бер„зу, сквозь путаницу ветвей...  Отв„л  взгляд  и  с  глухим  усилием
вымолвил:
   - Я говорил не о тебе.
   Я засмеялась. Скинула его руку со своего пояса. Подняла обсохшие лыжи.  И
пошла, не оглядываясь, прочь. Вот уже близко тын и  ворота,  а  за  пределом
двора не было солнца, не было весеннего света: тускло  мерцали  безжизненные
сугробы, и обледеневшая Злая Бер„за стонала под ветром, дующим с моря...
   - Зимушка!.. - с отчаянием и мукой позвал Тот, кого  я  всегда  ждала.  -
Зимушка!
   Я была уже у самых ворот.
   - Зимушка!..
   Я вс„-таки обернулась. Он силился встать и тянул ко мне руку, он  погибал
без меня ещ„ верней, чем я без  него...  Я  кинула  лыжи  и  не  помня  себя
рванулась назад. По двору, раскинувшемуся внезапно на в„рсты, сквозь  череду
бесконечных вязких сугробов... против метели,  с  яростным  р„вом  ударившей
вдруг в лицо. Насколько же проще было уйти.  Уйти,  бросить,  предать  из-за
единого слова, которое и нашептали-то ему любовь и жалость ко мне!..
   Я проваливалась и застревала в снегу, сердце  надсаживалось,  выламываясь
из р„бер. И кто-то другой вс„ вспоминал: это не наяву.  Уговаривал  пощадить
себя. Я и вправду почти уже умерла, не знаю, вживе или в мечте... когда мрак
вс„-таки отступил, и снова хлынуло солнце,  и  я...  то  ли  обняла,  то  ли
подхватить успела Того, кого я всегда жду... Заплакала и проснулась.
   Я сидела скрючившись у стены, вс„ тело затекло, а щ„ки действительно были
мокрые. Что-то люди подумали, если кто слышал. Морщась, я разогнулась, потом
прошлась из угла в угол, поглядывая на светлую щель по верху двери. Раст„рла
руками лицо, чтобы не выглядеть заспанной, когда придут отпирать... подумала
об утре и девяти копьях и поймала себя на т