оветовался,  что  станем  делать,  если  Коровья
Смерть встанет перед воротами  и  зарев„т  пустой  костяной  глоткой,  желая
войти. Обоим было страшно. Вдво„м ничего не придумали, кроме  как  -  скорей
будить воеводу, пусть зов„т сильных Богов, дремлющих за  резными  дверьми...
Славомир услышал нас, хмыкнул:
   - Кого ей здесь-то губить, бестолковые?
   Смех его, впрочем, нам не показался уверенным.
   Вечером, когда  мы  заложили  брусом  ворота  и  стали  прохаживаться  по
забралу, нас против обыкновения не покинули одних. Почти никто из воинов  не
ложился надолго, даже Плотица, скрипя деревянной  ногой,  взош„л  к  нам  на
стену. Все ждали чего-то. Не  то  услыхали  в  деревне  случайно  оброненное
словцо, не то взгляд чей поймали... Этой ночью Коровью Смерть будут гнать из
деревни. Надо держать ухо востро. Мало ли.
   Опытные мужи не ошиблись. В середине  ночи  со  стороны  деревни  долетел
яростный крик женщины - Славомир тотчас посмотрел на меня и сказал,  мол,  с
таким только рвать косу разлучнице, - и следом поднялся неистовый шум, визг,
железный звон серпов и сковород. Потом луна вышла из-за облака, и мы увидели
толпу  белых  теней,  двигавшуюся  краем  селения.  Тени   плясали,   трясли
распущенными волосами и бесстыдно задирали подолы, пугая  невидимого  врага.
Одна, напрягаясь, медленно тащила соху, две других вели борозду.
   Мне не надо было объяснять,  что  там  происходило.  Почти  то  же  самое
делалось по весне и у нас, только  к  нам  Коровья  Смерть  до  сих  пор  не
заглядывала, мы опахивали сво„ место тихо и тайно,  готовя,  буде  появится,
страшной гостье неодолимую  стену  -  очерченный  круг.  Сюда,  к  Третьяку,
болезнь уже добралась. Вот  женщины  и  надеялись  е„  устрашить,  заставить
убраться из смыкавшегося кольца.
   Дома в соху всегда впрягали меня. Получалось  неплохо,  не  хуже  зимнего
оберегания, когда я метала топор... Я задумалась, кто таскал е„ ныне  вместо
меня... Но тут женщины загомонили все разом,  и  голоса  перекрыл  отчаянный
собачий вопль. Несчастный п„с, верно, выскочил полаять на шум, и распал„нные
бабы приняли его за Коровью Смерть, удирающую в собачьем  обличье.  Схватили
зверя и живого рвали на части. Я по„жилась. У нас  хранили  до  ч„рного  дня
иной способ поймать погубительницу, более верный.  Старцы  сказывали:  перед
опахиванием нужно согнать всех коров в один  двор  и  не  спускать  глаз,  а
потом, пересчитывая, разобрать  своих.  Ничейная,  дико  косящаяся,  и  есть
Смерть, е„ сообща валят в кост„р, а пепел выбрасывают подальше...
   Между тем гибнувший п„с укусил кого-то и вырвался. Темный  ком  отделился
от белой толпы и  полетел  через  поле,  к  чаще  кустов.  Вслед  немедленно
устремилась погоня. Неистовые девки мчались с хмельной  быстротой.  Попадись
им кошка вместо собаки и вздумай эта  кошка  скрыться  на  дереве  -  дерево
вырвали бы с корнем. П„с, однако,  умирать  не  хотел  и  мчался  стрелой  -
женщины в конце концов потеряли его и возвратились,  и  запряж„нная  в  соху
двинулась дальше, огибая дворы. Зверю и человеку незачем  попадаться  им  на
пути.
   К утру мой побратим расслышал из-под стены  чей-то  стонущий  плач.  Люди
заспорили: многим подумалось, что это Коровья  Смерть,  изгнанная  деревней,
просилась к нам в городок, думала отсидеться.
   Я сказала упрямо:
   - П„с там безвинный. Сама соху таскала, знаю, что говорю.
   Воины сначала отмахивались, звали глупой  слезливой  девкой.  Я  твердила
сво„. Потом пришли Славомир и воевода. Вождь послушал нас, споривших,  велел
всем замолчать. И снова вполз вверх по бр„внам отчаянный,  жалобный  плач...
Варяг велел коротко:
   - Отворяйте. Сам погляжу.
   Да, не зря мой старый наставник напоминал, как тяжко вождю!  Я  испуганно
перебрала в уме гейсы Мстивоя: вроде там ничего не было про собак и коров...
   Он не стал никого звать, двинулся  за  ворота  один.  Славомир,  конечно,
брата не кинул, пош„л вслед. Я перетрусила, но побежала за ними, потому  что
опять вс„ было из-за меня.
   Небо уже серело, встречая рассвет, и мы нашли его без труда. П„с затих  и
затаился, когда мы приблизились. Он проворно  бежал,  пытаясь  спастись,  но
теперь не мог сдвинуться с места. Воевода первым  пош„л  к  нему,  раздвигая
кусты.
   - Мечом хоть проверь... - встревоженно  сказал  Славомир  по-галатски.  В
самом деле: Солнечный Крест, начертанный стальным  остри„м,  всякую  нечисть
заставит убежать без оглядки...
   Вождь даже не обернулся:
   - Я и так  вижу,  что  здесь  просто  собака...  Опустился  на  корточки,
уверенно положил руку на ч„рные прижатые уши, и п„с не укусил  его  -  снова
заплакал, жалобно и недоум„нно. У него была сломана передняя лапа,  половина
хвоста отсечена ударом косы, шерсть на брюхе и на боку вырвана  с  кожей.  Я
пригляделась  к  светлым  пятнам  на   морде   и   узнала   вес„лую   лайку,
сопровождавшую на охоту сыновей Третьяка. Вождь поднял голову и кивнул мне:
   - Займись.
   Я осторожно приподняла пса, подсунула руки. Мой женский голос,  а  может,
особенный запах заставил  его  завизжать  и  в  ужасе  д„рнуться.  Потом  он
принюхался повнимательнее и умолк. Надо будет  позвать  добрую  Арву,  пусть
нянчится. Ещ„ я подумала, не пришли бы  доискивать  беглеца.  Чего  доброго,
найдут по следам, по крови из ран. Других собак приведут, нюхать велят...
   Я  не  ошиблась.  Дн„м,  когда  измученный  п„с  наконец  уснул  у  огня,
зав„рнутый в старое одеяло, мы увидели большую толпу, подходившую к крепости
через поле.
   Я решила: сейчас велят затвориться, - но вождь даже не спросил, оружны ли
шедшие. Не приказал бросать все дела, хвататься  за  копья.  Молча  выслушал
доносившего, пожал плечами и вышел во двор встречать.
   Мой старый  наставник  попросил  подвести  его  поближе  к  вождю.  Варяг
оглянулся на нас, и в светлых глазах мне почудилось одобрение.  Конечно,  он
никого не боялся, хоть с дружиною, хоть один. Но дельный совет не  помешает.
Даже ему.
   Когда из дому любопытно выглянула Велета, Славомир тотчас погнал е„:
   - Иди-ка отсюда!
   Послушная девочка скрылась за дверью, но совсем не ушла: я видела в щ„лке
край е„ платья. Я, впрочем, скоро забыла о ней, начав сравнивать входивших в
ворота родовичей Третьяка с кметями, что без приказа высыпали во  двор.  Да.
Как не вспомнить Яруна, пытавшегося  уязвить  брата  вождя.  Дойди  дело  до
свалки, этим парням оружие не понадобится. Им даже незачем будет ввязываться
всем, достанет десятка. Мстивой Ломаный мог позволить  себе  держать  ворота
распахнутыми. Ему и стены-то были нужны не от Третьяка, а от такого же,  как
он сам, только чужого.
   Ещ„ я думала, выдаст ли он раненую собаку. Незачем  бы  ему  ссориться  с
Третьяком. Но бросить на муку безвинную  тварь,  приползшую  под  забрало...
руки ему лизавшую  доверчиво...  Велета  вс„  утро  гладила  пса,  поила  из
чашки...
   Тут я заметила, что деревня посматривала на меня  и  шепталась.  Особенно
женщины. Я рассудила:  прослышали,  как  я  дралась  с  Голубой.  Не  велика
редкость, девичья драка. Но одна четверых порет не каждый вс„-таки день.
   Наверное, люди бывали в крепости реже, чем мы у них.  Кольцо  бревенчатых
стен поубавило уверенности,  заставило  сгрудиться  вместе,  только  Третьяк
вышел впер„д и поклонился вождю, смотревшему с крыльца дружинной избы.
   - С чем пожаловал, старейшина? - спросил тот спокойно. За  эти  месяцы  я
немножко к нему пригляделась; не могу объяснить, но было  что-то...  Словом,
на месте Третьяка я бы очень остереглась. Третьяк переступил с ноги на ногу.
Кашлянул. Он боялся варяга и  чувствовал  себя  неуютно,  но  пятиться  было
некуда, род смотрел ему, старейшине, в спину. Он погладил честную  бороду  и
сказал:
   -  Справедливого  суда  хотим,  воевода.  Девка  твоя  Зимка  коров   нам
испортила. Отдал бы е„, пока все-то не передохли.
   Родовичи позади него закивали головами  и  зашумели  сперва  тихо,  потом
громче, поддерживая предводителя. Они указывали  на  меня  пальцами,  и  эти
пальцы были готовы сомкнуться на мне безжалостными клещами,  разорвать,  как
давеча рвали собаку.
   - Отдай е„ нам, судить станем.
   Была там и старшая жена Третьяка, мать Голубы, угощавшая меня кисельком.
   Теперь на меня смотрели все, кроме вождя.  Один  раз  со  мной  уже  было
подобное. Точно такой ледяной ком смерзался внутри живота, когда дядька Ждан
выставил меня за ворота. Не пожалела родня, не помилует и воевода. А с какой
стати ему меня миловать.
   Я качнулась впер„д, делая шаг по уходящей из-под пяток земле  и  чувствуя
себя м„ртвой. Сейчас кмети расступятся, как некогда  братья.  А  может,  ещ„
подтолкнут. Как же люди убьют пойманную скотью погибель?  Сбросят  в  ямину,
придавят дохлой коровой и закидают ж„лтым песком? Или привяжут ко вздувшейся
падали, утвердят на куче поленьев? Я шагнула...
   - Дитятко, - сказал старый Хаген. Железными пальцами поймал  за  плечо  и
обнял, крепко прижал к груди мою помрачившуюся  голову.  Ярун  стронулся  со
своего места между молодшими. Ни на кого не глядя, подошел к  нам  и  встал,
застывая лицом, держа копь„ наперевес. С другой стороны появился Блуд.  Ноги
держали его ещ„ не особенно крепко, но серебряная крестовина  ярко  блестела
над правым плечом. И краем глаза,  между  заслонившими  спинами,  я  увидела
Сла-вомира. Славомир сцепил руки на пояснице.  Так  он  делал  всегда,  если
раздумывал, не будет ли драки.
   Кажется, у меня-таки на миг стемнело в глазах. Я встрепенулась,  схватила
ртом воздух, заслышав спокойный голос вождя:
   - А с чего ты взял, старейшина, что это она?
   - Чужая она, - сказал хмуро Третьяк. - Отколь пришла,  мы  там  не  были,
рода-племени е„ не знаем. Жив„т наособицу,  не  как  все  честные  девки.  В
мужских портах ходит. И силы, что не у всякого парня. Она это, некому боле!
   Я снова поняла,  что  погибла.  Конечно,  старейшина  был  прав.  Воевода
немного подумает и согласится. Может, и вправду вс„  из-за  меня,  несчастья
ходячего, даром что я и не думала ворожить... Мой Бог был далеко, на полочке
в горнице, - не стиснешь потной ладонью,  не  взмолишься:  сохрани!..  Хаген
гладил мою голову и не разжимал рук. Блуд и  Ярун  смогут  только  прибавить
свои жизни к моей, потому что  будет  так,  как  приговорит  вождь.  И  даже
Славомир не подмога.
   Вождь сказал невозмутимо:
   - Я тоже чужой здесь, старейшина, и ты на моей родине не был. Откуда тебе
знать, не я ли порчу нав„л.
   Дерзкие кмети стали смеяться. Вольно им было смеяться. В это время кто-то
из женщин смилосерд-ствовался:
   - Пусть железо поднимет, что неповинна! Мне  показалось,  это  была  жена
Третьяка.
   - Пусть, - сказал старейшина. - Не обижай, воевода.
   ...Сейчас разведут беспощадный огонь  перед  хлевом,  где  лежит  больная
корова. Добела раскалят кованый гвоздь и дадут нести его кругом  двора.  Или
прикажут войти к корове  и  выйти,  хватит  и  этого.  Голая  ладонь  сперва
зашипит, потом почернеет и  распад„тся,  выглянут  кости,  и  сердце  начн„т
останавливаться от боли... на третий день станут смотреть ожоги и неизвестно
ещ„, что порешат...
   - Погоди ты с железом, - сказал вождь недовольно. - Я е„ для того полгода
кормил, чтобы калекой службу служила? Выйдет  чиста  -  ты  ей  наново  руку
приставишь?
   Третьяк открыл было рот и закрыл, насупился,  раздумывая,  что  говорить,
обернулся к своим - не посоветуют ли. Мстивой дожидаться  не  стал,  спросил
громко:
   - Кто видел, как она порчу творила? Оказалось, не видел  никто.  И  вождь
продолжал:
   - Если по Правде, значит, ваш послух, наш очистник.  Тебе,  Третьяк,  кто
всех злее клепал?
   Третьяк ахнул от неожиданности, а люди зашумели и вытолкнули Голубу.  Она
вскрикнула и хотела юркнуть обратно, но е„  не  пустили:  болтала  языком  -
отвечай. Так всегда поступают, когда прямой вины не доказано, один  наговор.
Мать Голубы, накликавшая дочке беду, покатилась по  земле  и  завизжала.  Е„
кинулись поднимать, она не давалась. Жестокий варяг посмотрел на не„  и  как
будто поморщился:
   - Без железа рассудим... Достанет тут и воды. Голуба  заплакала,  закрыла
руками лицо. Вождь пов„л глазами на кметей, выбирая  парня  поздоровей...  и
тут мимо нас скользнула Велета и со счастливой улыбкой вышла на середину:
   - Я Зимушке очистницей буду. Я ей подружка. Опередить е„ никто не  успел,
ни Блуд, ни Ярун. Любой на месте вождя зашатался бы. Такое родное - и  дать,
чтоб испытывали водой!.. Сестр„нку возлюбленную!.. А по ту  сторону  плакала
девка, сидевшая рядом с ним на зимних беседах. Та самая, что брала его руку,
нежно гладила пальцы... Вот  такое  страшное  дело,  и  вс„  по  моей  вине.
Наверняка он жалел, что не предал меня сразу на смерть.
   Воде не зря поклоняются, у не„  священная  сила.  Как  испытывают  водой?
Окунают обоих, ответчика и истца, и следят, кто первый смутится, кого уязвит
справедливость, завещанная воде.
   В проруби, где мы полоскались каждое утро, места было хоть  отбавляй.  По
ночам е„ схватывала прозрачная  корочка,  но  к  полудню  края  оплавлялись,
обтаивали на  солнце.  Зар„ванная  Голуба  приблизилась  к  проруби,  как  к
открытой могиле, и мучительно долго терзала пряжку плаща, никак не могла  е„
расстегнуть. Велета вс„ так же радостно улыбнулась братьям, мне  и  Яруну  и
принялась раздеваться спокойно, как у себя в  горнице,  в  уютном  тепле.  Я
слышала, Ярун сдавленно застонал. Велета верила  в  мою  невиновность  и  не
сомневалась, что победит. Мы тоже верили - морская вода рассудит по Правде и
не сделает ей худа. Но оба мы предпочли бы  тягаться  со  всей  деревней  по
очереди, лишь бы не видеть, как она обнаж„нная  проходит  по  льду  в  ярком
солнечном свете - гляди, если кто  недоверчивый,  ни  оберега  на  теле,  ни
тайного знака, ни жира гусиного!.. - а затем садится на скользкую  кромку  и
неумело, неловко спускается в дышащую  прорубь...  нежная  молочная  кожа  в
зел„ной воде покрылась зыбкой русалочьей чешу„й.
   Вождь смотрел молча и был похож на  лук,  что  я  разглядывала  тогда  на
стене. То же спокойствие хуже всяких  угроз.  Старый  сакс  держал  меня  за
плечо. По-моему, он боялся, как бы я не кинулась  на  помощь  Велете.  Время
шло.
   - Не могу больше!.. -  заголосила  Голуба  так,  что  все  вздрогнули.  И
забилась в воде, словно е„ топили, подвязывали тяжкий камень к ногам.  -  Не
знаю! Не знаю я ничего!..
   Мстивой оказался у проруби прежде, чем мы успели  что-нибудь  сообразить.
Одним рывком выхватил л„гкую Велету из моря, закутал в свой меховой плащ, на
котором можно было найти шов от дыры, оставленной моим топором...  У  берега
ждала баня. Он никому не доверит сестру, сам будет парить е„  до  малинового
свечения, до жара в костях...
   Как уж там вынимали-зав„ртывали Голубу,  никто  из  нас  не  оглядывался.
Насмешник Блуд потом не давал девке проходу, вс„ вспоминал  е„  голую,  пока
Славомир не прикрикнул. И надо ли говорить, ни одна корова у  Третьяка  и  в
округе больше не пала.
   Несколько дней вождь не  пускал  Велету  из  дома.  Вс„  слушал  -  вдруг
кашлянет. Ночами я лежала с ней рядом и не столько спала,  сколько  следила,
ровно ли дышит. Никогда мне не отплатить ей и за частицу добра, не совершить
даже доли того, что она для меня совершила. Я неуклюже  попробовала  сказать
ей об этом. Легко краснеющая Велета страшно смутилась и на ухо поведала  мне
великую тайну:
   - Яруна ты привела.
   Я не знаю, ждала ли она единственного человека, но она его  дождалась.  И
Ярун обр„л ту, что была ему предназначена. А меня обежала  скаредная  смерть
потому лишь, что отстояла, не выдала, не пощадила себя маленькая Велета. Где
ж он был, отчаянный воин, который сразился бы за меня против всех и победил.
Который и не подумал бы разбираться, честна я или виновна.  Который  деревню
по бр„внышку раскатил бы, а меня пальцем тронуть не дал. Да  что  тронуть  -
худое слово сказать...
   ...а где-то глубоко внутри себя я давно уже знала: он не прид„т. Тот, кто
смог бы взять у меня вс„ и отдать сторицей. Он не прид„т никогда, его нет на
этой земле. Пора уже мне научиться жить без него.
   Зря боялся за сестру воевода. Велета  не  чихнула  лишнего  разу,  и  мой
побратим пов„л е„ смотреть подснежники, родившиеся в лесу.  С  ними,  поджав
лапу в лубке и вертя обрубком хвоста, поскакал ощипанный п„с. Он знал  Яруна
хозяином и уже привыкал к новому имени - Куцый. На  прежнее  не  откликался.
Запамятовал со страху.
   Скоро девушки-славницы наденут лучшие порты и станут гулять, взявшись  за
руки, нарядной змеей под громкую песню. А молодые ребята,  пришлые  и  свои,
будут пытаться нарушить девичий ряд, отбить, увести в сторонку самую  милую.
Я знала, в  прошлом  году  дочь  старейшины  всегда  вела  танок.  Выступала
леб„душкой и непременно старалась пройти поближе к вождю, ибо тот всякий раз
ходил проследить, не обидели бы кого ревнивые молодцы...  Что  будет  с  нею
теперь, как сумеет глядеть на него, улыбаться? Я судила по  себе:  я  бы  не
смогла.
   Может,  Голуба  теперь  затворится  в  дому,  позабудет,   как   выглядит
праздничная рубаха. И ведь у лживых наветниц,  случается,  волосы  вылезают,
гнутся дугой стройные спины...
   Но потом я узнала от Славомира - с Голубы, как  с  утицы,  вс„  скатилось
долой. Вот норов счастливый! Опять смеялась с подружками  и  плела  пушистую
косу, и родитель-старейшина не  бросал  мысли  сродниться  с  варягом.  Чуть
выждет и опять посадит красавицу дочку рядом с седым  женихом  вдвое  старше
не„...
   Что думал про вс„ это сам вождь, я ведать не ведала.  Не  мо„  дело,  да,
правду молвить, я старалась пореже являться ему на глаза.
   Боевые корабли  Мстивоя  Ломаного  зимовали  внутри  крепости,  в  особых
клетях. Ухоженные, славные корабли. Мореходы  уже  начинали  их  беспокоить,
подмазывать  вар„ной  смолой,  проверять  волосяные  шнуры  между   досками.
Вскроется Нево, их спустят на воду, и мы сядем грести.  Потом  вождь  затеет
поход, пожелает разведать, как там живут на севере и на  юге,  поблизости  и
вдали. Может, заглянет в наши места. А появятся с моря разбойничьи лодьи под
полосатыми парусами, захотят пройти Сувяр-рекой на восток - он их не пустит.
А если на тех кораблях придут к нам датчане, случится  лютая  битва,  и  над
воротами Нета-дуна прибавится черепов. А в дружинной избе  на  время  станет
просторней. И первыми, конечно, погибнут неопытные новые кмети. Может  быть,
среди них назовут и меня.
   Я вс„ чаще задумывалась, как это я замахнусь убить человека.  И  как  это
другой человек занес„т руку  отнять  мою  жизнь.  Я  пришла  в  Нета-дун,  я
пыталась стать воином вовсе не потому,  что  мне  нравилась  кровь  и  голос
стрелы, бьющей  в  живое.  Да  что  объяснять,  я,  по-моему,  довольно  уже
говорила, умный пойм„т.
   Я  наловчилась  драться  -  парни-ровесники  меня  обходили,  предпочитая
возиться между собой. Старые гридни порой приходили размяться, помучить нас,
молодых, и мяли как следует, а мне казалось - вполсилы. Я дважды  вывихивала
левую кисть, приучаясь драться мечом, но Славомир  больше  не  сыпал  едкими
шуточками, гоняя меня вдоль забрала, туда и  сюда.  А  Хаген  удовлетвор„нно
кивал, добавляя песочку в мешки которые я держала в вытянутых руках.
   ...Вс„ так, но здесь мы играли, а в бою будут стараться убить.
   Я пыталась представить, как это случится. Лучших воинов и самого  воеводу
пятнали страшные шрамы, и каждый шрам был когда-то  живой,  стонущей  болью.
Меня однажды схватил за ногу волк,  вспорол  меховые  штаны.  Двое  корелов,
привед„нные Молчаном, на руках  отнесли  к  себе  в  дом,  зашили  бедро.  Я
натерпелась тогда, думала - до старости хватит. Теперь понимала: в бою будет
во сто раз больней  и  страшней.  Вопь„тся  железо,  разрубит  кости  топор,
занес„нный беспощадным врагом... отлетит прочь рука,  только  что  убиравшая
волосы за ухо, покатится незнакомым обрубком, никогда  больше  не  шевельн„т
ло