ь, тщательно скрывал от окружающих свои знания. Не обращая внимания на безъязыкого, лошадники и не догадывались, что тот понимает в их разговорах если и не все, то очень многое.
     Была еще одна причина, почему Аймик довольно быстро стал понимать речь, звучащую здесь, в совершенно незнакомых краях. Она оказалась похожей на язык тех, кто оказался столь гостеприимен к чужаку, идущему невесть куда... На кого он невольно накликал беду: горную нелюдь. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: там, в той злополучной пещере, зимовали два Рода: дети Сайги и дети Бизона. Стало быть, люди, разделенные Стеной Мира, - родные братья и сестры! Порой Аймик жалел о том, что не может рассказать своим хозяевам о родственниках, преодолевших Стену и живущих теперь далеко на востоке. Порой радовался: ведь тогда пришлось бы поведать и о том, какое горе принес он им.
     Лошадники... Это сейчас он их так зовет - даже тех, самых первых... А тогда Аймик был слишком измучен и опустошен, чтобы давать какое бы то ни было имя врагам, уводившим его на запад от тех мест, где обитал Дад... Невольно вспоминалось слышанное от многих и многих в годы, когда он искал тропу к Могучим: ?Стена Мира - она в самое Небо упирается! Там и обитают Могучие! А за ней - место, где живут духи и предки. И мы туда уйдем. По Тропе Мертвых...? Наверное, уходящий по этой тропе испытывает то же, что испытывал он, невесть куда бредущий среди хмуро молчащих чужаков.
     Недаром первый день плена запомнился во всех подробностях.
     ...Те пятеро, кому Дад передал своего зятя, казались живыми людьми. Но были ли они живыми на самом деле? Ведь недаром Черный Колдун называл их своими друзьями. Быть может, они и не люди вовсе? Или люди, но давным-давно умершие?.. И не спросить, и не поговорить, - Аймик быстро понял, что его стража получила на этот счет самый строгий наказ. И, повинуясь жестам, он старался прежде всего уяснить: остаются ли они в Среднем Мире, Мире Живых, или его уводят Туда, в Мир Мертвых, в Край Сновидений?
     Пока ничто не указывало на иномирие. На коротком привале все съели по горсти сухого мяса и запили водой из родника. Вода как вода, мясо как мясо. К ночи стражники развели костер, добыли двух зайцев, разделали, жарили на вертепе, - все, как обычные люди. И спать легли по-людски. Аймика устроили в середину - чтобы не сбежал, конечно. Что ж, так теплее, только он все равно долго уснуть не мог: думал невеселые думы...
     Лежа на спине, стиснутый с двух сторон своими охранниками, он вглядывался в клочок неба, проглядывающий между вершинами елей, - черный, затянутый тучами, - и чувствовал странное безразличие и к тому, что случилось, и к своей грядущей судьбе. Он потерпел поражение. Во всем. Выл обманут с самого начала, попытался схватиться с Теми, кому служит Дад, и потерпел поражение. Иначе и быть не могло...
     ?...Истинные Властители, истинные Хозяева Мира. Других нет... Все остальное - пустая болтовня ваших колдунов, годная лишь на то, чтобы вас, ничтожных людишек дурачить...?
     Теперь они оба обречены - и он, и Мада. И сын обречен... служить Тем. Что ж, если Те всесильны, может, оно и лучше... Дангор станет сильнее своего деда... Интересно, какое имя дадут ему Властители?..
     То ли сон наплывал, то ли давние воспоминания. Армер подкидывает в огонь охапку хвороста; искры, как мошкара, взмывают вверх. К звездам. К Первобратьям, одолевшим Того, кто пришел из Изначальной Тьмы. Ата плечом касается его плеча, и сердце замирает в истоме...
     ...Тот, что справа, пробормотал что-то во сне, переворачиваясь на другой бок. Аймик слышит, как затрещал костер, и, скосив глаза, видит, что часовой подкармливает пламя и летят искры в сырую промозглую ночь. Туда, где в разрыве туч открылась двойная звезда. Та самая?..
     ?...А ведь я бы мог остаться, - так говорил Армер. Остаться, и не знать того, что я знаю теперь?. Но почему-то грустное сожаление было легким, мимолетным. Мысли вернулись к настоящему. Не к Даду, не к его Хозяевам. К тем, в чьих руках он очутился.
     ...Нет, они не мертвецы и не духи. Люди. По всему видно: живые люди... Или Мир Мертвых в точности таков же, как и Мир Живых? Но тогда не все ли равно? Ему предстоит умереть злой смертью? Да, но не сейчас... неизвестно когда. И до срока ему предстоит жить с этими людьми. Эти люди... Дад говорил: ?Друзья мои о тебе позаботятся!? Дад напоследок стращал: ?Не знаю, будет ли тебе по вкусу твоя оставшаяся жизнь?? А действительно ли те, в чьих руках он очутился, - его друзья? Аймик вспомнил, как стояли они, опираясь на копья, поодаль, сбившись в кучу. Как угрюмо слушали напутствия Дада (Аймик не знал, о чем шла речь: язык незнаком)... Нет! Они боялись Дада, они увели Аймика с собой по его приказу. Но друзьями его они не являются; уж это точно. И, пожалуй, беспрекословными исполнителями его воли - тоже. Во всяком случае, обходятся со своим пленником совсем не так, как с врагом...
     Аймик чувствовал, как на смену тупому безразличию приходит не отчаяние - усталость. И еще - невесть откуда возникшая надежда. Слабая тень надежды...
     Так прошел первый день его плена. Потом были другие дни, неразличимые, затянутые пологом унылого осеннего дождя. И была пещера, в которой он коротал зиму вместе с другими. Сколько их было? Кто они? Аймик не помнил. Мужские, женские лица - все расплывалось в однообразном, подрагивающем мареве; голоса, смех, слезы - все сливалось в надоедливый гул. Лучик надежды, согревший его в первую ночь плена, погас и не возвращался. Первая зима прошла в тупом, безнадежном отчаянии.
     Его не обижали и куском не обделяли. Правда, заговорить с ним никто даже не пытался, и делать ничего не позволяли, даже хвороста принести, а не то чтобы пластину сколоть или простой берестяной короб смастерить. Об охоте и говорить нечего. Правда, тогда казалось: оно и к лучшему. День за днем проводил Аймик в своем углу; если не спал и не ел, то сидел обхватив колени, уставившись в одну точку. Мыслей не было. Он чувствовал себя воистину мертвым.
     Выходить наружу, прогуливаться не возбранялось - под присмотром двух-трех мужчин. Но если бы даже никого не было, Аймик все равно не сделал бы и попытки к бегству. (Куда? И зачем?) Зажмурившись от непривычного света, ковылял по скрипящему снегу, цепляясь за кусты, спускался в ложбинку, справлял нужду под бдительным присмотром стражи и, не задерживаясь, возвращался в свой теплый, привычно вонючий угол.
     Аймик не заметил даже прихода весны. И лишь когда зазеленела трава, и прогрелась земля, и днем стал досаждать кусачий гнус, а ночью - комары, он почувствовал, что понемногу начинает оживать. Да и то потому, очевидно, что его выгнали из привычного угла. И заставили куда-то идти.
     День за днем шел Аймик в сопровождении трех вооруженных охотников и понемногу приходил в себя. В начале пути они почти не встречали людей и ночевали, как правило, вчетвером; реже - вместе с охотниками, чьи тропы случайно скрещивались с их тропой, а два раза на стойбищах: в гроте, образовавшемся в грязно-серой, мягкой, хотя и каменистой породе, и в лагере, состоящем из нескольких полукругом расположенных жилищ, очень похожих на те, что строили дети Волка и степняки. Аймиковы сторожа, почти не разговаривавшие в пути, отводили душу на этих стойбищах, во время общих трапез. Должно быть, здесь у них было много друзей и знакомых. Аймика с этих трапез не гнали, но и гостевого места не предлагали. Сунет кто-нибудь кусок жареной оленины, другой передаст миску с водой, а то и с хмелюгой, - и все. Впрочем, если дать понять, что еще хочешь, - не откажут. Аймик старался пристроиться за спинами, в тени, - и невольно всматривался и вслушивался в происходящее. Тогда-то и заметил он впервые, что язык-то... не совсем незнакомый. Отдельные слова, даже связки слов, кажутся знакомыми, хотя и искаженными. Помнится, когда это понял - стал вслушиваться, пытаясь от нечего делать то ли понять, то ли угадать, о чем так оживленно говорят эти люди, собравшиеся вокруг общего костра. Впрочем, тогда это быстро надоело. Зевнул, и свернулся лисенком за спинами пирующих, и сладко заснул.
     Сны в первый год плена стали единственной его отрадой. В них он неизменно возвращался в стойбище детей Волка, к Армеру и Ате. И к песнопениям о Первобратьях. Только слушал уже их не Нагу-подросток, а Аймик, побывавший в Дадовой расселине, у жертвенного камня.
     И к восторженному трепету мальчика Нагу примешивалась горечь. Ибо он, Аймик, теперь узнал: Все - ложь!
     ?....пустая болтовня ваших колдунов, годная лишь на то, чтобы вас, ничтожных людишек дурачить?.
     И все же Аймик радовался тому, что возвращается к Армеру и Ате: даже если все, что было, - обман, лучшего все равно нет и не будет. А странные сны не приходили вовсе.
     Долгий путь, наступившее лето делали свое дело: Аймик понемногу оживал. Глаза его невольно отмечали перемены. Горы уже давно остались позади, всхолмия становились все более пологими, превращаясь в равнину. Не такую, как там, на юге, у степняков, и деревьев здесь было, пожалуй, побольше, чем на его северной родине. И люди стали встречаться чаще. Аймик заметил, что при встречах поведение собеседников изменилось: стало более церемонным, - и догадался, что для тех, кто его вел, начались чужие, хотя, вероятно, дружественные края. ?Похоже, конец пути недалек?, - подумал он. Так оно и оказалось. И тут его подстерегало самое настоящее потрясение.

2

     Попрощавшись с очередными охотниками, долго объяснявшими и словами и жестами направление, пленник и его сопровождающие спустились в речную долину, блещущую в лучах утреннего солнца. Конвоиры о чем-то совещались, всматриваясь из-под ладоней в ослепительную даль. Невольно приглядываясь к окрестностям вместе с ними, Аймик не замечал ничего особенного. Синий лес далеко на том берегу; у реки песчаная отмель. Поодаль стада... Олени? А здесь... Берег пологий, дальше обрывист. Местность в общем ровная, с перелесками, хотя в двух местах явно угадываются овраги... Вдали, на фоне темных деревьев, заметны дымки; очевидно, туда они сейчас и направятся... Тоже стадо, но не олени... Лошади... Надо же, как близко к тем дымкам...
     Он еще больше удивился, когда понял, что несколько животных отделились от стада и, поднимая пыль, скачут... прямо на них! Вот те на! Что же это за лошади такие в здешних краях? Чем быстрее они приближались, тем больше Аймик отказывался верить собственным глазам... Лошади?!! Да это же... ЭТО ЖЕ ЛЮДИ-ЛОШАДИ!
     В голове была полная сумятица; он одновременно думал и о том, что все же попал в Край Сновидений, к предкам, и о том, что как же так, не может быть, разве мертвые едят и справляют нужду?.. И вместе с тем билась безумная, угасающая с каждым мигом надежда, что это так... только кажется, а сейчас он поймет, что видит обыкновенных лошадей...
     И когда сомневаться уже было невозможно, когда стали различимы их бородатые, дикоглазые лица, а слух пронзило лошадиное ржание, Аймик закричал сам и упал ничком наземь, изо всех сил зажмурив глаза, судорожно обхватив голову руками. (Только не видеть. И не слышать.) Но он слышал. Хохот. Оглушительный, пробивающийся сквозь ладони. Приведшие его в это страшное место смеются по-человечески, а те... они и ржут, как лошади.
     Аймик чувствовал, как кто-то бесцеремонно трясет его за плечи; потом, невзирая на сопротивление, его поставили на ноги, отвели от лица руки... Он раскрыл глаза, потому что понял: сопротивляться бесполезно, все равно заставят. Он был готов ко всему, к любым превращениям. Мертвецы, духи и предки его до сих пор просто дурачили, и вот теперь...
     ...Ничего! Обычные человеческие лица; его спутники и новые, незнакомые; все шестеро помирают от смеха. А за ними... обычные конские морды, хотя и опутанные какими-то веревками...
     Прошло время, прежде чем Аймик начал догадываться... прежде чем вспомнил: странные волки! Там, у детей Сизой Горлицы, были странные волки, живущие вместе с людьми, слушающиеся людей, защищающие людей. Так! А здесь... Странные лошади - только и всего. И поняв это, Аймик тоже расхохотался.
     И эта встряска пошла ему на пользу. Аймик почувствовал, что прежняя апатия, ощущение своей беспомощности исчезают. Он жив! И он мужчина, охотник! И окружают его сейчас не всевластные духи, а люди. Хоть они и колдуны, сделавшие диких коней своими друзьями, - да не должен мужчина вести себя по-бабьи. Надеяться на ?Могучих? больше не приходится? Пусть так. Но свои-то силы у него еще есть.
     Так думал Аймик, уходя вместе со своими новыми хозяевами, которых он мысленно стал называть лошадниками. Начал не просто примечать окружающее - специально приглядываться и прислушиваться. И думать о побеге.

3

     ...Но вот уже два с половиной лета минуло с тех пор, как Аймик впервые увидел так напугавших его всадников. И, несмотря на все свое желание и решимость, он все так же далек от обратной тропы, как и в тот злополучный день, его уводили от Стены Мира, от жены и сына. Да, он многое узнал за прошедшее время, гораздо больше, чем подозревают эти лошадники. Но знания эти ничем не помогли. И стерегут его еще суровее, чем прежде.
     Аймик пытался бежать. В первое же лето, как очутился среди тех, кто сумел подружиться с дикими лошадями. Ночью, приподняв шкуру, покрывающую деревянный каркас легкого жилища в котором он спал, выбрался наружу и, сориентировавшись по звездам, направился на восток. Он понимал, что эта попытка нелепа: один, на чужой земле, без оружия, без запасов кремня, а из еды - только мимоходом прихваченная полуобглоданная кость. И все же он пошел на это. Дело в том, что накануне ему приснился Великий Ворон.
     ...Они стояли на вершине горы, той самой, возвышающейся над Стеной Мира, на которую когда-то пытался взобраться Аймик. Только сейчас они были на самой вершине. Великий Ворон настойчиво показывал куда-то вниз. Вглядевшись, Аймик увидел черный дым, пробивающийся из земных недр и расползающийся все дальше и дальше... И вот они уже летят, и Аймику нисколько не страшно, ему радостно... Но, несмотря на высоту, он ощущает нестерпимый смрад, исходящий снизу, оттуда, где ползет этот дым.
     (Не просто дым, а что-то живое... и одновременно мертвое. Чуждое Миру. Враждебное...)
     ...Его непреодолимо тянет вниз, и не просто притягивает чуждая сила: он сам стремится туда... хоть и противится изо всех сил... Его притягивает то самое, что ненавистнее всего на свете! Рука Великого Ворона сжимающая его руку слабеет... Еще немного, и... И он просыпается.
     Аймик шел на восток, пытаясь скрыть свой след, и шептал почти вслух:
     ?Великий Ворон! Ты могуч; быть может... нет, я верю я знаю: ты сильнее Тех... Так помоги мне! Дай вернуться назад, в степи, которые ты защищаешь...? Его поймали в тот же день, к вечеру.
     Беглеца не избили; на него даже не накричали. Но с тех пор лошадники стали строго следить за своим пленником, хотя Аймик больше не делал ни малейшей попытки бежать... Бессмысленно: без чьей-то помощи побег обречен. На Великого Ворона надежды нет. А найти здесь сообщника... Прежде нужно приглядеться к чужой жизни, вжиться в нее, как бывало когда-то.
     У лошадников удивляло многое. Главное, конечно, - странные лошади, позволяющие этим людям обматывать веревкой свои морды, взгромождаться на спины и направляться куда заблагорассудится, своих ног не утруждая. Нет, сам Аймик ни за что на свете не решился бы на такое, даже если бы ему и предложили прокатиться верхом. Но что скрывать? - посматривал на всадников с завистью и восхищением.
     И еще одно восхищало: мастерство, с которым лошадники выделывали костяные орудия. Конечно, и дети Тигрольва отличались умением резать по кости, и дети Сизой Горлицы. Но лошадники!.. Чуть ли не каждую вещь - кинжал, простое ли лощило - они стремились украсить затейливым узором или изображением. У одного стадо оленей переправляется через реку, другой своего любимого коня вырезает, старается, третий... Бывало и так: подберет охотник простой кусок кости и вырезает что-нибудь на его поверхности. Жаль - наблюдать удавалось редко: лошадники сердились, если замечали излишнюю любознательность своего пленника.
     Луками они не пользовались, только дротик и копье-металка. Зато металок таких, как у лошадников, Аймику прежде не доводилось видеть. У сыновей Тигрольва ведь как было? Палка с крючком на конце; у детей Сизой Горлицы - дощечка. Ну, конечно, наводили призывающий удачу охотничий узор, кровью окрашивали - и сухой, родовой, и своей. Но металки лошадников - это же чудо что такое. Не из дерева сделаны - из кости или бивня, и на конце не просто крюк: у одного лошадь вырезана, у другого - куропатка, у третьего - олень... Аймику мучительно хотелось в руках такое чудо подержать, но увы, - об этом и думать нечего. Только издали можно полюбоваться, да и то украдкой...
     Зато орудия из кремня в общем-то похожи на те, что остались далеко на севере. И костяные наконечники копий. Так, во всяком случае, казалось издали; может быть, он и заметил бы различия, имей возможность поработать резчиком или скобелем, прикинуть, ладно ли сидит в руке копье... Как соскучились его руки по самой будничной мужской работе, с какой завистью прислушивался Аймик к четким ударам отбойника о кремневый желвак.
     Но нет. Здесь этот запрет соблюдался строже, чем у Дада. Видимо, лошадники получили от него строгий наказ: кормить кормите, а оружия чтобы и касаться не смел.
     Все эти годы Аймик не оставался на одном месте. Неведомо зачем, его перегоняли из стойбища в стойбище; возможно, из Рода в Род. И чем дальше к западу он перемещался ( теперь Аймик следил за очередной тропой самым внимательным образом), тем хуже и хуже относились к нему новые лошадники. Не били, нет. И голодом не морили. Боялись. Не любили, может, ненавидели даже. И боялись.
     Аймик пытался объясниться, - но ведь для этого нужно, чтобы с тобой хотели поговорить, не так ли? А тут пресекалась всякая попытка общения. Причем если там, где он так насмешил своих новых хозяев, человек, к которому Аймик пытался обратиться не по делу, просто прикрывал ладонями свой рот, а потом уши, - и подчас улыбался: не могу, мол, извини! - то здесь от него резко отворачивались.
     В таких условиях найти сообщника? Нечего и думать. И сны исчезли. Всякие. Может быть, что-то и снилось, но при пробуждении не оставалось ничего, кроме ощущения бесконечно длившегося унылого осеннего дож-дя... По-видимому, его действительно окружали злые колдуны - верные подручные Дада, отнявшие даже сновидения - последнее, что связывало Аймика с прежней счастливой жизнью, оставшейся за Стеной Мира. Аймик снова впал в отчаяние.

4

     Здесь, на последнем стойбище, особенно плохо. Местный колдун явно возненавидел пленника, Аймик почувствовал это с самого первого дня. ТАБУ. Все - табу! Шаг в сторону ступить - табу! Слово - табу! Взгляд - табу! До того дошло, что еду ему не дают - кидают, отворотившись. Жилище для него специальное построили. Тесное - и не повернуться. Два дня назад колдун вприпрыжку, с песнопениями, обошел вокруг и своим колдунским копьем границу обозначил: ТАБУ! Три шага влево, два вправо, и все.
     Пленник, в свою очередь, терпеть не мог этого горбоносого гололицего старика (единственного гололицего изо всех лошадников-мужчин), размалеванного красными, белыми и черными полосами и кругами так, что и лица толком не разобрать, вечно таскающего на своих плечах старую бизонью шкуру, а на голове - меховой остроконечный колпак, увенчанный рогами. Рога почему-то были разные: олений и бычий, и это особенно раздражало...
     Аймик не сомневался: прислужники Дада ненавидят его потому, что он осмелился поднять руку на их хозяина. К Даду здесь явно относились с трепетом; по имени его никто не называл, только иносказательно: Одинокий, Горный колдун, Тот, кто охраняет и ждет. Но вот что странно: Аймику казалось подчас, что эти прозвища произносятся не с почтением, а с ненавистью. И еще одна странность, которую Аймик никак не мог себе уяснить: лошадники промеж себя называли его самого не иначе как Северным Посланцем. И все чаще повторялось то л