торопливо заговорила мать. - Заспался, должно быть. Отец молча кивнул и скрылся за пологом.
     Весь день Волчонок мучился сомнениями: сказать или нет? До сих пор его видения касались соседей, и сомнений почти не было: лучше держать язык за зубами. Но тут... как не предупредить отца? И как предупредить?.. Не поверит, ни за что не поверит.
     В конце концов Волчонок все же решил: ?Вечером скажу. Тихо скажу, ему одному. А там будь, что будет!? Но вечером...
     Вечером мама снова плакала. И, слушая в темноте его прерывистое сопение, возню, притворные вскрики и ахи Койры, дрожа от обиды и ненависти - к этому сопению, к этой громадной волосатой ручище, Волчонок не выдержал - прошептал в самое материнское ухо: - Завтра он руку сломает! И пусть! Едва не вскрикнув от страха, она зажала ладонью неосторожный рот и зашептала, убеждая, успокаивая, уговаривая...
     Мать, конечно, думала: у ее мальчика просто от досады вырвалось. По-настоящему испугаться ей пришлось на следующий день, когда отец ввалился в жилище - шумный, злой, с правой рукой в лубке и на перевязи (он уже успел побывать у колдуна; ему-то зайца и оставил). Жены засуетились, захлопотали, а он, развалившись на хозяйском месте, покрикивая время от времени то на одну, то на другую, то на третью, длинно и сложно излагал все, что он думает о корнях и сучках вообще и об этом, треклятом, в особенности. Надо же! Он, один из лучших охотников их великого Рода, - и хуже мальчишки!..
     - Порчу навели на тебя, Могучий, порчу,- бормотала Койра, - глаз твой отвели! Враг объявился; колдует по-черному, извести хочет...
     Охотник поутих, задумался. Колдун говорил почти то же самое. И обещал отыскать врага.
     Мать молчала. Ухаживала за отцом и не смотрела на сына. Но, раз или два поймав ее взгляд, Волчонок понял, что она не просто боится. Она онемела от ужаса.
     (Да. Вот тогда-то он, несмышленыш, и сделал то, что определило его дальнейшую жизнь. Великую глупость сотворил! Но разве мог он знать?)
     Когда суета улеглась и женщины куда-то ушли - по домашним делам, а отец, устраиваясь поудобнее и задев больную руку, невольно поморщился, Волчонок выскользнул из своего угла, подошел к нему и, коснувшись деревянного лубка, спросил:
     - Больно?
     Теперь ему было очень стыдно. Ну как он мог не предупредить? Ведь знал же! Отец положил здоровую руку на его голову:
     - Мы - мужчины. А мужчины не знают, что это такое - больно. Запомни: не знают!
     Волчонок горестно вздохнул:
     - Это я во всем виноват. Я видел во сне, что с тобой это случится. И не сказал. А со мной и раньше такое бывало. Про Хромонога видел. И про Блошку, ту, у которой кожан лопнул и ноги кипятком обварил, помнишь?
     Он почувствовал, как отцовская ладонь дрогнула на его затылке.
     (В те же дни, должно быть, и кончились их мальчишеские игры - после истории с медведем. Точно, тогда. В то лето или в ту осень. И тогда же он стал говорить о своих видениях. Маленький дурачок, он думал, должно быть, - его странные сны пойдут общинникам на пользу? Быть может, и думал, да только не в этом дело. Он почему-то просто НЕ МОГ молчать. Несмотря на безнадежный ужас в материнских глазах, ставший уже привычным.)

6

     Да, в ту осень Волчонок, помнится, ?помогал? общинникам, как только мог. Словно нарочно, видения посещали его все чаще и чаще. Правда, в основном по пустякам.
     - Силута, дай помогу. А то ты камень не удержишь, он тебе руку обожжет.
     - Головастик, скажи отцу, чтобы завтра на охоте поосторожнее был. Они в какой-то овраг будут спускаться, ногу может вывихнуть.
     - Эй, Сосновая Шишка! Подержи денек свою младшую дома. А то как бы она себе ногу сучком не распорола и не охромела бы!
     Его выслушивали молча, хмуро. Женщины порой следовали советам - и все кончалось благополучно. Мужчины - никогда. И вывихивал ногу Головастиков отец, и ломалось копье у Оймирона - как раз тогда, когда должно было нанести решающий удар, и лопались посреди реки связки плота - так, что Грибоед и Сипатый едва вплавь спасались... Но и те, кто следовал советам, не благодарили, не радовались...
     Волчонок чувствовал: вокруг него образуется пустота. Его сторонились не только сверстники - взрослые избегали его. Когда по привычке подбирался к очагам послушать охотников, не гнали; сами замолкали и расходились в разные стороны. И отец словно бы перестал замечать своего младшего.
     Будто невидимая стена отделила его от общинников. Какой-то колдовской круг, а в центре - он сам. И мать. А потом пришла настоящая беда.
     ...Он очнулся в страхе. И обрадовался: жив! Сон это, и не про него! И еще больше обрадовался: уж теперь-то поймут, что он может для них сделать, какую беду отвести.
     В жилище никого не было. Только его сестренка в своем углу, мурлыча себе под нос, возилась с кусками кожи. Шить училась, должно быть.
     Он перебрался к ней поближе и увидел, как побелело лицо этой дуры, как она отшатнулась. Куски кожи упали на шкуру, покрывающую пол.
     - Тихо ты, Рыжая! Смотри, не вздумай завтра на реку ходить. Водяные заберут! Поняла?
     Она торопливо закивала и вдруг стала икать. Икает, икает - и остановиться не может. Он засмеялся: ?Вот дурища-то!? - и, успокоенный, ушел в свой угол.
     На следующее утро Волчонок убежал из стойбища и долго носился по окрестным холмам, пронизывал редколесье, скатывался в овраги, забирался в самые глухие уголки. Он один? И прекрасно; он и охотник, и дичь; он - ВСЕ. Никогда еще он не играл сам с собой так самозабвенно, как в этот раз. Последний.
     Вернулся к полудню, радостный, еще не остывший от удачных охот, от схваток с чужаками и злыми колдунами. В жилище была только Силута.
     - А где Рыжая?
     - На реку побежала с девчонками, - неохотно ответила Силута, взглянув на Волчонка с удивлением и тревогой.
     (?Тебе-то что до моей дочери??) И уже раздавались голоса оттуда, от тропы, ведущей вниз, к Большой Рыбе, и встревоженные выкрики: ?Что? Что случилось?!? И он, зная, что случилось, на безвольных, негнущихся ногах доплелся до своего угла и упал лицом вниз, в шкуры, и зажмурился, и заткнул уши - только бы не видеть, не слышать... ...И все же слышал. Девчоночьи голоса:
     - Она говорила, что боится. Что Сын Серой Суки наколдовал...
     - А мы...
     - А она...
     - А она все равно...
     С этих пор круг замкнулся окончательно. Кажется, он почти не выходил из жилья. (Запрет, быть может? Не вспомнить.) Койра молчала, молчала и Силута. Отец появлялся редко, хмурый, озабоченный. Тоже молчал. Мать не трогал, но и не разговаривал. И не ложился с ней, давно уже не ложился...
     Молчание. Невидимый круг, в центре которого - он, Волчонок, и его мать.
     (Почему их не убили? Уже став взрослым, Аймик не раз задавал себе этот вопрос и находил один-единственный ответ: только потому, что у детей Тигрольва редко рождались мальчики. Реже, чем нужно, реже, чем у других. Род вымирал, и каждый ребенок мужского пола был на счету. Потому-то и было найдено иное решение. Потому-то и понадобился ни с того ни с сего детям Тигрольва двухъязыкий, хотя до сих пор и без двухъязыкого прекрасно обходились.)
     Память почти не сохранила эти страшные, пустые дни. Осталось только одно: уже глубокая осень, и он перед жилищем колдуна. Сзади, полукругом, - старики; не только общинники, соседи тоже. И отец. Он, Волчонок, стоит на коленях на мокрой осклизлой земле, на черных листьях, уже почти ставших землей; дождь не прекращается, и ветер... А он почему-то без рубахи. А впереди, заслоняя телом вход в свое страшное логово, восседает ОН. КОЛДУН! Страшный, - от него и так-то ребятишки шарахались, а женщины сгибались в поклонах, а тут... Сидит неподвижно, что камень, и глаза из-под колдунской рогатой шапки уставил в самую душу, - не оторваться и глаз не отвести. И СПРАШИВАЕТ...
     (Ни вопросов колдуна, ни своих ответов Аймик не помнил. Кажется, забыл тогда же, сразу. А вот жуть, исходящую от этой неподвижной рогатой фигуры, запомнил раз и навсегда. На всю жизнь запомнил.)
     Вдруг все решилось. Отец откинул полог (а за ним уже белым-бело, и пар, и ясным, чистым холодом повеяло) и сразу к ним. Волчонок почувствовал, как вздрогнула мать, и сам в комок сжался, а он только и сказал:
     - Собирай сына! К твоим пойдет, жить там будет, язык ваш узнает. Срок придет - возьмем назад; будет свой толмач. Так старики решили.
     Он, глупый, от радости себя не помнил; все торопился и лишь диву давался: почему мать такая грустная и так. медленно собирает его вещи?
     А отец даже не присел на хозяйское место. Стоял во входе и ждал.
     (ВСПОМНИЛ. Вспомнил-таки! И как только мог забыть это! Мать, уже прощаясь, прижала его к своему заплаканному лицу, а он, спешащий к отцу, мыслями уже в дороге, неловко бормотал: ?Ну че ты, мама? Я же к твоим, я же скоро вернусь...?
     И тут она, обняв своего сына в последний раз, горячо зашептала ему в самое ухо: - Нагу! Помни: ты - Нагу!)

Глава 2

У ДЕТЕЙ ВОЛКА

1

     Он не помнил, как долго длился их путь к материнскому стойбищу. Память сохранила только белые-белые дали с редкими черными пятнами перелесков да низкое серое небо... Или случайно запомнился какой-то один из дней, или так было всю долгую дорогу? Теперь уже не узнать. И ночлегов не запомнил, и спутников... Один-то был его отец; это точно. А второй? Быть может, брат, Оймирон? Быть может, и забылся-то он потому, что как бы с отцом слился?.. Зато первые впечатления от стойбища, где жила его мать и где ему теперь предстояло жить, сохранились.
     Небольшие островерхие хижины, покрытые шкурами, запорошенные снегом, ютились на склоне мыса, полукругом прижимаясь к низкорослому ельнику. Впереди за деревьями угадывались такие же жилища. Дымили два-три наружных костра, - очевидно, общие очаги; дымки вились и из отверстий в вершинах кровель. Если обернуться, те же заснеженные пространства, то же низкое, серое небо. Все как и везде, но поселок - иной. Хижины казались жалкими, убогими по сравнению с добротными полуземлянками родного стойбища. Вот эта, перед входом в которую его оставили, должно быть, принадлежит их вождю, - а на вид ничуть не лучше остальных. Да и общие очаги какие-то маленькие, неказистые... Прав отец: они, дети Тигрольва, самые умелые, самые могучие...
     Отец сейчас там, внутри, говорит с вождем детей Волка и стариками. Колдуна почему-то не было среди тех, кто их встретил. Должно быть, ждал в жилище... Его, Волчонка, как бы и не заметили вовсе; взрослых мужчин поприветствовали, пригласили... Отец ему бросил только: ?Жди здесь!? Вот он и стоит, одинокий, краснеет под любопытными взглядами... Ребятня совсем уж близко подобралась. Девчонки вместе с мальчишками - чудно...
     Он старался смотреть только прямо, на опущенный полог, за которым, должно быть, решалась его судьба. И все равно - краем глаза, помимо своей воли, - замечал этих. Волчат. Чужаков. (Да, его тоже зовут Волчонком, но он вырастет и станет сыном Тигрольва. Лучшим из лучших. А эти так и останутся...)
     Полог откинулся, и во входе появился чужой. Малица почти такая же, как у них, детей Тигрольва, только узоры другие и амулетов много. Разных. Незнакомых. Капюшон откинут, можно хорошо рассмотреть лицо. Еще не стар; помоложе отца. Бородка мягкая, рыжеватая, а волосы почему-то в косички заплетены, не в одну и не в две - много. Чужой подошел поближе, улыбнулся (а улыбка у него хорошая), - и Волчонок увидел его глаза: светлые, не злые, но какие-то пронзительные. И еще почувствовал: те, кто собрались вокруг него, отступили подальше, но не разошлись.
     - Ну что, будущий толмач, - заговорил чужак на языке детей Тигрольва, - жить будешь у меня - так решил вождь. Твои сородичи остаются здесь; попрощаетесь завтра, перед тем как они встанут на обратную тропу. А сейчас пойдешь со мной. Я - Армер, колдун детей Волка.
     (Колдун? Быть того не может. Он же даже не в кол-дунском наряде. И говорит как обыкновенный охотник.)
     Они миновали внешний ряд жилищ и по тропке углубились в ельник. Армер шел широким, легким шагом, словно не по тропе, а над ней. Посвистывал, умело подражая птичьим голосам, но, видимо, делал это машинально, думая о чем-то своем. А семенивший за ним будущий толмач никак не мог прийти в себя от изумления и недоверия... Их-то колдун совсем не такой - настоящий. Страшный!.. Нет, прав отец, во всем прав.
     Вот и колдунское жилище. (Ха-ха! И оно ничем от остальных не отличается.) Армер остановился у входа и позвал:
     - Ата!
     Полог откинулся, и появилась девочка. Белобрысая, узколицая, с удивительно большими серовато-голубыми глазами. Она неуверенно улыбалась, переводя взгляд с Армера на незнакомца и вновь на Армера - с немым вопросом. Волчонок почему-то замечал каждое ее движение. Вот дрогнули припухлые губы; они, наверное, такие мягкие, теплые... А взгляд! Ему показалось: не просто посмотрела - ладонью провела по его лицу...
     - Ата, дочь Серой Совы, - сказал Армер. - Тоже со мной живет. Теперь будем втроем; три тотема под одним кровом. Хороший знак.
     (Говорит, а глаза смеются. Ну что это за колдун?) - Да, - хозяин словно спохватился, - наши имена ты уже знаешь, а мы твое - нет. Может быть, назовешь его? Или так и звать тебя: ?Волчонок?? У нас это не принято.
     Он колебался недолго. Все его существо, прочно усвоившее обычаи детей Тигрольва, протестовало против того, чтобы вот так, запросто назвать свое имя, да еще чужакам! Но показать этой девочке, что он боится?..
     - У меня еще нет настоящего имени, - заговорил он, едва разлепляя губы, с какой-то странной хрипотцой, - а мое материнское имя - Нагу.
     Первые слова, произнесенные на чужой земле. Ему показалось - в глазах Армера что-то дрогнуло, словно какая-то тень скользнула по его лицу. Это длилось лишь миг; в другой раз он бы и не заметил, но сейчас, когда душа напряжена, невольно замечаешь и мелочи.
     - Ну что ж, Нагу, входи. Ата покажет тебе твое место и поможет приготовить лежанку.
     С трудом подбирая слова, он произнес гостевой ответ - на ?волчьем языке?, так, как научила его мать:
     - Нагу, сын Сильного, охотника детей Тигрольва, благодарит Армера, великого колдуна детей Волка, за добрые слова и надежный кров!
     Он, как положено, откинул капюшон малицы, шагнул внутрь, за откинутый полог, и...
     Дрогнули амулеты, висящие над входом, - а ведь он их и волосом не задел, - дрогнули, и застучапи-зашепе-стели-заговорипи: - Так-так-так-так-так...
     Затрепетало пламя в очаге, дым стал причудливо клубиться, и его запах, смешанный с запахом трав, развешанных и над очагом, и по покатым стенам, вдруг показался до одури знакомым, даже родным... Сладко сжалось сердце... На миг все будто качнулось - и вокруг, и в нем самом, - и окружающее словно подменилось иным, странно узнаваемым... Он и колдун... Тот, Старый... Сейчас он снова станет возражать, и придется его упрашивать...
     Сильные руки бережно придержали его за плечи. - Осторожно, Нагу! Что, голова закружилась? Еще бы - с мороза, да после дороги, а тут у меня что-то травы сегодня дают о себе знать... Ничего, сейчас все пройдет!

2

     (Уже потом Аймик понял: Волчонок из стойбища детей Тигрольва и Нагу, вошедший в жилище колдуна детей Волка, - они разные. Детство кончилось там, в прощальных объятиях матери. Забытая дорога через печальные снега вела не только в чужое стойбище. Это был и его собственный путь из детства в отрочество. Под кров Армера вступил не малыш - подросток. Мужающий подросток.)
     ...Они устроили его лежанку, как положено, на женской половине (ведь он еще не мужчина!); рядом с лежанкой Аты. В изголовье колдун велел положить связку каких-то трав, зашитую в кусок тонкой замши:
     - Спать будешь хорошо; дурных снов не будет.
     Они сидят у очага: Нагу и Ата рядом, Армер напротив. Едят жареную конину, лепешки, сухие ягоды и растертые коренья в смеси с травами, грибным крошевом и чем-то еще; запивают горячим травником. Порой, передавая друг другу пищу, руки Нагу и Аты соприкасаются, и вздрагивает сердце, и хорошо становится. Радостно. Он догадался, что девочка не понимает языка детей Тигрольва, и старается, как может, говорить на языке детей Волка. Колдун улыбается:
     - Ха! Я вижу, нашего гостя и привели-то сюда напрасно. Он уже толмач.
     Нагу улыбается в ответ. Понимает: это шутка, но все равно приятно. Жилище уже не кажется ему слишком тесным и холодным, хотя оно и в самом деле теснее и уж конечно холоднее того, отцовского.
     ...В общем-то, жилище как жилище. На полу шкуры (только холодные, не нагретые); шкуры на лежанках из елового лапника. И не догадался бы сам, что оно колдунское. Даже теперь, когда знает, трудно отметить что-то особенное. Разве что оберегов побольше: над входом, над изголовьем и над дымовой дырой, да какие-то загадочные мешки и мешочки развешаны. И пучки трав... А так - все обычно; вон даже оружие стоит, у одного из опорных столбов. Два копья, колчан и какая-то изогнутая, обмотанная жилой палка. Нагу догадался почти сразу: лук со спущенной тетивой. Дети Тигрольва пренебрегают этим оружием, предпочитают копьеметалку, зато у Ледяных Лисиц лук и стрелы в чести, и это - предмет постоянных споров и взаимных насмешек.
     Вот и закончилась первая трапеза под чужим кровом. Нагу поблагодарил хозяина, по-взрослому, как полагается, и растерялся: что же дальше? Армер ответил, тоже как взрослому, почти без улыбки:
     - Если дорогой гость устал, его ждет свежая лежанка. Если нет, он может обойти наше стойбище, встретиться с общинниками. Дети Волка рады гостю. Ата проводит.
     Тоскливо сжалось сердце. ?С общинниками!? Понятно, о ком идет речь; не о взрослых же охотниках: что им за дело до чужеродного мальчишки! И если придется драться при Ате...
     Но делать нечего; засветло лечь - только себя выставить на горшее посмешище. Да и все равно: не сегодня, так завтра...
     Небесный Олень уже спускался в Нижний Мир (должно быть, появился на небе, пока они трапезничали). В свете его склоняющихся долу рогов снега были голубыми и розово-желтыми; от деревьев и жилищ падали длинные синие тени. Нагу не ошибся: их поджидали. Мальчишки, такие же, как он, и постарше, и помладше. (Невольно отметилось: мальчишек здесь больше, чем у них, детей Тигрольва!) И девчонки. Держатся чуть в стороне, но чувствуется: они - все вместе.
     Он безошибочно выделил предводителя - круглолицого скуластого черноглазого парня тех же лет, что и он сам. Не самого высокого, видать, не самого сильного, но... предводителя. Вожака. И, прежде чем Ата успела сказать слово, выступил вперед, отдал мужской полупоклон и сказал взрослые слова:
     - Нагу, сын Сильного из Рода детей Тигрольва, приветствует хозяев, детей Волка, на их земле!
     И скуластый тоже выступил вперед и тоже ответил по-взрослому, без насмешки:
     - Йорр, сын Тилома, вождя детей Волка, приветствует тебя, Нагу, на нашей земле! Дети Волка рады гостю, пришедшему с миром и говорящему на их языке! - И, улыбнувшись, добавил уже по-простому: - Мы тут целый день вспоминаем: кто что знает по-тигрольвиному? Так началась их дружба.

3

     Две зимы и два лета прожил он здесь, на севере, далеко от своих родных мест. И не жалел об этом; ни тогда, ни после. Прощание с отцом? Оно состоялось, как и сказал Армер, на следующий день. Да, должно быть, они попрощались, но как? Что было при этом сказано? Память не сберегла ничего.
     У детей Волка он научился многому. Язык? Да, и язык тоже; и еще язык детей Рыжей Лисицы... Но это ли главное? Новое во всем; оно соединялось со старым, привычным, иногда легко и естественно, иногда - с трудом, с внутренним протестом, но соединялось, образуя в его душе странный узор, пока непонятный и ему самому. И вот что особенно странно: здесь, на чужбине, у чужих, он, быть может, впервые почувствовал себя нечужим. Своим? Да, пожалуй, отчасти и своим. А свое, родное стойбище, обитель детей Тигрольва, отодвинулось куда-то далеко-далеко... Не только в пространстве, где оно действительно было за много дневных переходов, - в душе его отодвинулось. Даже мать... Да, даже ее образ