тица, распластав крылья, тает в закатном свете.
     И неожиданно для себя самого он прокричал ей вслед совсем иной вопрос:
     - Великий Ворон, кто ты? И в ответ прозвучало:
     - Страж.

8

     Когда Аймик вернулся к Кайту, тот уже был на ногах.
     - Значит, уходишь. Уходишь, несмотря ни на что. Он не спрашивал. Он знал.
     Аймик кивнул, сглотнув слюну. Говорить было тяжело. А впереди - самое трудное. Элана...
     - И куда?
     - На закат. К Стене Мира... и дальше.
     И, встретив недоуменный взгляд Кайта, добавил:
     - Там тоже есть Стена Мира... я теперь знаю. И мне нужно туда. На другую сторону.
     (?Только... Откуда мне это известно? Я же ничего не запомнил...?)
     - Когда же ты пойдешь?
     - Завтра на рассвете.
     До самой стоянки они больше не проронили ни слова.
     Элана была безутешной. Если бы Аймик знал, что она будет так горько плакать о нем... возможно, он бы выбрал иную тропу.
     (Или нет?)
     Она лежала ничком на своей постели; тело сотрясалось от рыданий, сквозь которые прорывались слова боли и обиды:
     - Ты... ты... мог... знаю... ненавижу... ну и уходи!.. от нее не ушел бы...
     Кайт только рукой махнул и пошел прочь из жилища. Аймик сидел опустив голову, не смея даже попытаться утешить... а ведь нужно еще собраться в дорогу.
     - Так выбор сделан?
     Аймик вздрогнул. Ему показалось - чей-то звучный, чуть насмешливый голос произнес эти слова над самым его ухом. И тогда он встал, решительно подошел к Элане и положил руки на ее плечи.
     - Уйди! - дернулась она всем телом. Но руки Аймика были сильны. Он заговорил, и никогда прежде слова его не были так тверды и убедительны:
     - Послушай, женщина! Я хотел остаться с вами и стать твоим мужем, очень хотел. Но теперь знаю, что не могу. Понимаешь? НЕ МОГУ. Я не хочу тебя покидать. Но ТАК НАДО, и ничего тут не изменить. Ты хотела, чтобы я стал твоим мужем? Я тоже. Но неужели у вас не бывает так, что жениху приходится уходить от невесты? Если беда стрясется, если чужаки нападут? А я должен идти по своей тропе совсем один. ДОЛЖЕН, пойми! И не знаю, что меня ждет. И не знаю, где ее конец. Так проводи же меня на эту тропу, как невеста. Плохо, если мужчина идет на свое мужское дело с тяжелым сердцем.
     Элана постепенно затихла. Потом обратила к Аймику заплаканное лицо, через силу улыбнулась и провела ладонью по его щеке.
     - Прости свою Элану, Северянин! Иди к мужчинам, поговори, попрощайся. А я... Я хочу проводить тебя, как подобает невесте.
     Когда Кайт и Аймик вернулись, Элана в платье невесты, скрестив ноги, сидела у горящего очага. Глаза ее были сухи, а щеки подрумянены охрой. (?Чтобы скрыть красноту от слез?, - понял Аймик.) Она заговорила первой, и голос ее не дрожал:
     - Северянин! Твоя невеста собрала тебя в путь. Смотри, - она показала на туго набитый заплечник. - Здесь твоя зимняя одежда и еда. А это... - ее голос все же дрогнул, - это я хотела подарить тебе в день нашей свадьбы.
     Пояс узорного плетения. Красивее первого.
     - Элана жалеет, что женой твоей быть не довелось. Пусть же тропа твоя будет легкой. А встанешь на обратную тропу - навести степи. Не забудь...
     Аймик убрал старый пояс в заплечник и опоясался новым даром Эланы:
     - Аймик не забудет. Аймик жалеет о несбывшемся. Но на свою Тропу Аймик встает с даром своей невесты... И с легким сердцем.
     Так Аймик, сын Тигрольва, назвавший себя Безродным, принял свое Избранничество и отправился искать тех, кого люди прозвали Могучими. К Стене Мира.

Часть 3

ТРОПА К ДУХАМ

Глава 12

СТЕНА МИРА

1

     Аймик смотрел на заснеженные вершины. Снег слегка розовел в предвечернем свете, а свободные от снега участки казались почти такими же синими, как небо. Они еще далеки отсюда, и неизвестно, когда ему удастся перебраться на ту сторону. И все же - он дошел! Дошел до Западного Края Мира. И он может отдохнуть. Хорошо отдохнуть и вспомнить...
     Вот уже несколько дней путь становился все более неровным. Скальные выходы. Склоны, поросшие лесом, пока еще не очень крутые. На их вышине внезапно расступались деревья, и вдали открывались настоящие вершины. Вот эти самые. И сегодня Аймик понял: хотя до них еще идти и идти, он уже не в предгорьях, он у подножия Стены Мира. И нужно набраться сил для последней, самой трудной части своей Тропы. Тропы Избранного.
     Аймик не стал искать подходящую пещеру; просто устроил себе навес: сплел ветви кустарника и прикрыл оленьей шкурой на случай дождя. Набрал хвороста. Много. Чтобы на всю ночь хватило. Потом спустился к ручью, выбивающемуся из расселины и скатывающемуся вниз по склону.
     Он долго пил холодную воду, торопливо бегущую, гомонящую, словно живая. Потом наполнил бурдюк.
     Собрал в горсть скатанные камешки. И напоследок вновь припал к струе, от которой ломило зубы.
     Съев без остатка добытую еще днем куропатку, Ай-мик подбросил в огонь охапку хвороста и принялся один за другим, выкладывать на своем старом одеяле из шкуры северного оленя отполированные горным ручьем камешки. Свои прожитые годы.
     Вот этот плоский, белый. А в сердцевине - словно капля крови запеклась. Год, когда пришлось покинуть стойбище детей Сизой Горлицы.
     Рядом - зеленый, с желтыми прожилками. Год у степняков. А потом...
     Выкладываются камни, один за другим. Рука задержалась на черной, в розовую крапину галечке...

2

     ...По языку понял: чем-то близки людям Ворона, хоть и тотемы иные. И не только по языку, но и по тому, как приняли чужака.
     ...Тогда он еще не привык к одиночеству. К ТАКОМУ одиночеству не привык, когда не просто чужак - от всех отверженный, всем беду несущий...
     Он рассказал если не все, то главное. И про то, что Избранный, что ищет Могучих. И про людей Ворона. Вот только о прежних годах, когда еще был женат, не сказал ничего. Да его и не спрашивали. Удивлялись, что чужак их язык знает. А еще больше тому, как решился на такое: искать Стену Мира, самому, по собственной воле, к Могучим идти. И ведь не колдун даже, сам говорит.
     Аймику нигде не отказывали в пище, а порой и в крове, но всегда намекали, а то и прямо говорили: идешь к Духам, так иди не задерживайся. И он понимал, почему это так: прогневить Духов, да еще Могучих, очень опасно, стало быть, Избранному, Посланцу вредить нельзя. Но и связываться с ним тоже не стоит; от всего странного, необычного лучше держаться подальше; это всем известно... А вот люди, говорящие на языке, чем-то напоминающем язык людей Ворона, поступили иначе: приняли Аймика как дорогого гостя. Даже предложили перезимовать. И он согласился.
     Зима началась мирно, даже весело. Три семьи двух родов, связанных друг с другом семейными узами, - дети Бизона и дети Сайги - коротали холодные времена не в обтянутых шкурами островерхих жилищах, как дети Волка или степняки, не в холмообразных сооружениях из костей мамонта, как дети Сизой Горлицы, а в самой настоящей пещере. Правда, упирающихся в небо гор, таких, как здесь, там не было и в помине. Хотя, дойдя до тех мест и увидев оголенные, крутые обрывы с отвесными стенами, поросшие лесом вершины, Аймик было подумал: ?Может, это и есть Стена Мира?? Однако новые знакомцы его сразу же разуверили: нет, Стена Мира далеко, очень далеко отсюда. Здесь люди живут, а там - только Духи. За зиму не дойти, нечего и пытаться. Лучше с нами поживи пока, Идущий к Духам... Так Аймик впервые в своей жизни стал жить в пещере.
     Ее вход, обращенный в речную долину, вел в жилое помещение, утепленное ветвями и шкурами. Это сотворенное Духами убежище было просторнее самого большого из жилищ детей Сизой Горлицы. Хорошо обустроенное, оно содержалось в чистоте и опрятности. Здесь дети Сайги и дети Бизона хранили оружие и утварь, здесь спали, здесь ели, здесь при свете жировых ламп латали и шили одежду и выполняли еще кое-какие работы по мелочам, но старались излишне не мусорить: кремень кололи на площадке у входа, при дневном свете, там же разделывали добычу, готовили пищу. ?Нельзя гневить духов, создавших для нас эту пещеру!? - говорили они Аймику. Запасы мяса хранились во втором помещении, поменьше, расположенном наискось от главного. От него отходил узкий лаз наружу.
     Два Рода - два тотема. Череп Сайги, окрашенный Сухой Кровью, защищал само жилище. Череп Бизона оберегал узкий лаз в кладовую с запасами еды.
     Аймик всегда любил зимние вечера, когда снаружи холод и вьюжно, а тут, дома, - уютно и тепло. Ребятишки никак угомониться не могут, возятся, хохочут. Взрослые - по настроению: то смеются и вышучивают друг Друга, а то неторопливо беседуют. Или просто тихо поют, занятые своими делами... Зимние вечера везде похожи, хоть и жилища, и одежда, и языки в разных местах разные. Так было и в той пещере. Рассказывая о себе и слушая других, Аймик воистину отдыхал, наслаждаясь вниманием и теплом. Он не знал, что это в последний раз. Он забыл...
     ?...Отныне ты опасен для всех, кого любишь и кто любит тебя. Или привечает...?

3

     Много говорили о тропе чужака. Дивились гостю: надо же, столько уже прошел, и все один. Не понимали: зачем он Стену Мира ищет? Известно же: она в самое Небо упирается, в Верхний Мир, да еще вся льдом покрыта. Туда разве что колдуны летать могут. Да и то не все. Да и то не всякий возвращается... А тут... чтобы НЕ колдун, да еще своими ногами, да еще БЕЗ помощников. И что уж так Могучие Духи нашему гостю понадобились?
     - Да не они мне, а я им, - невесело усмехался Аймик в ответ, то и дело поглядывая украдкой на тонкую, сероглазую, светловолосую девушку лет пятнадцати. Похожую... Она во все свои серые глазищи смотрела на Избранного, казавшегося ей, по-видимому, невероятно могучим и сильным. Не похожим на обычных мужчин, даже самых лучших. Могучим Духом во плоти, быть может... Она жадно смотрела и слушала. А когда решалась спросить о чем-нибудь, тонкий голосок ломался, как осенняя наледь.
     Девушку звали Ласка. Она была дочерью вдовы, с которой Аймик по настоянию ее сородичей делил постель.
     ?Нет уж! - было ему сказано твердо и единодушно в ответ на возражения. - Мы не знаем, чего требуют от тебя твои Духи, но очень хорошо знаем, как не прогневить наших. Ты мужчина, ты гость, ты делишь с нами зимний кров. А мужчине нельзя быть так долго без женщины?.
     Вдова (как же ее звали?) была рыхлая, рябая, ко всему равнодушная. Старше Аймика или рано состарилась. Они делили постель без радости, по обязанности, и он забыл имя вдовы. А вот ее дочь звали Лаской, и Аймик не переставал ею любоваться. Втайне - так ему казалось.
     Аймик знал, что по весне он уйдет навсегда. Что с этой девочкой его уже ничего не свяжет, ни с этой, ни с другой. Он на своей одинокой тропе - вне Мира... И все же ему было приятно, очень приятно ловить взгляд этих глаз, при дневном свете скорее голубых, чем серых... Или просто смотреть как ходят взад-вперед ее тонкие руки, сжимающие кремневый скребок, как время от времени распрямляются узкие согбенные плечи и она отрывается от отскабливаемой шкуры, чтобы отереть пот со лба, откинуть упавшую на глаза прядь волос...
     Аймик думал, что никто не замечает, как он любуется дочерью той, с кем спит. Но ошибался.
     В ту зиму много разговаривали и о непонятном, о страшном. Однажды речь зашла о горной нелюди. Ему говорили, полушутя-полусерьезно: ?Смотри, Аймик! Говорят, они появляются даже здесь, в ближних горах, а уж что там, у Стены Мира творится!?
     ?Горная нелюдь? А что это такое?? - удивился он. Из сбивчивых объяснений понял: он еще в детстве слышал о чем-то подобном. В своем родном стойбище, а еще больше у детей Волка. Рыжие, огромные, не люди, не звери, не духи. Хуже. Только там их звали ?лесная нелюдь?. И как-то еще... Лашии, кажется...
     Слышать-то слышал, да только ни разу не сталкивался. Как с Вурром. Как со многим другим, о чем любили болтать на зимних посиделках и там, далеко на севере. Ни он сам, ни другие... Похоже, здесь дело обстояло точно так же: ?горная нелюдь?? Разговоры, и не больше того...
     Но один из сыновей Сайги, самый старый из всех, не принимавший участия в разговоре, слушал тем не менее очень внимательно. СЛИШКОМ внимательно. В какой-то момент Аймику показалось, что старик хотел вмешаться в разговор, но раздумал. Сам он тоже помалкивал, ничем, как ему казалось, не выказав своего неверия. Ничем? Он ошибся и в этом.
     Старика звали Клест. Маленький, сухой, седовласый и седобородый, он казался немного... смешным, но в то же время вызывал искреннее почтение. В его ясных глазах светился столь же ясный ум, мышцы его жилистого тела были упруги и сильны, а кисти его крепких рук, казалось, принадлежат мужчине в расцвете сил. День или два спустя после разговора о горной нелюди Клест неожиданно подошел к Аймику, когда тот был один.
     - Вот и ты не веришь, Северянин, - заговорил он с немного грустной улыбкой. - И никто не верит. А ведь я видел ее, горную нелюдь. Только давно. И всего один раз.
     Аймик пожал плечами:
     - Я не то чтобы не верю. Просто мне-то самому встречаться с ней не доводилось.
     - И хорошо, что не доводилось. Да хранят тебя твои Могучие от такой встречи... Я ведь зачем говорю тебе об этом? Твой путь долог и ведет в те края, где... Словом, будь осторожен! Помни слова старого Клеста.
     - Запомню! - кивнул Аймик, не придавая, впрочем, большого значения своему ответу.
     А еще через несколько дней случилось ЭТО.

4

     И сыновья Бизона, и сыновья Сайги относились к Аймику дружелюбно. И только в одном, совсем еще молодом мужчине ему чудилась скрытая, нарастающая враждебность. Тогда он не понимал причины, а когда догадался, было слишком поздно.
     Этого парня все звали Добытчик. Было ли это его настоящим именем или прозвищем, заменившим имя, Аймик не знал. Только подходило оно молодому сыну Сайги как нельзя лучше: на охоте он был неизменно удачлив, и старый Клест, его отец, гордился таким сыном.
     Однажды Клест вернулся с охоты сияющий. Не глядя, сунул кому-то из женщин двух зайцев, а сам подошел к сыну и хлопнул его по плечу:
     - Ну, Добытчик, пора тебе о мужском плаще позаботиться! Тот встрепенулся: - НАШЕЛ? Клест засмеялся: - Нашел! Готовь рогатину.
     Аймику объяснили: у сыновей Сайги и у сыновей Бизона считается особой доблестью убить в одиночку медведя. Да не летом, а в середине зимы, подняв его, разъяренного, со спячки. Чем матерее зверь, тем лучше. Из шкуры убитого медведя охотнику-храбрецу шьется особый, мужской плащ. Добытчик уже две зимы о таком плаще мечтал, да от медведей, что попадались, отказывался: мешковатые для него. А теперь, видать, отец не только берлогу разыскал, но и по следам понял: зверь что надо...
     Охотники стояли полукругом, поодаль от вывороченного корневища старой ели, за которым громоздился снежный сугроб. Желтое пятно от медвежьего дыхания показывало: зверь - тут. Бросив взгляд на изодранный когтями ствол, Аймик прикинул размеры медведя и по-цокал языком. Добытчику предстояло нешуточное дело.
     Отец и сын стояли в центре круга, ближе к берлоге. Добытчик словно приплясывал, уминая снег, прикидывал в руках двурогую рогатину. Рядом - воткнутое в снег тяжелое копье и дубина. Клест, держащий длинную заостренную жердь, с улыбкой поглядывал на сына:
     - Готов?
     - Да!
     Клест с силой сунул жердь в берлогу:
     - Вылезай!
     И еще раз. И еще...
     - А-р-р-р-роу!
     Показалась разъяренная медвежья морда с налипшими еловыми иглами. Покрасневшие от злобы маленькие глазки безошибочно уставились на Добытчика.
     - Не оплошай! - весело крикнул Клест, бросив жердь и отбегая к остальным охотникам.
     Зверь и человек на какое-то время замерли, приглядываясь друг к другу. Затем Добытчик скинул рукавицы и в четыре пальца пронзительно свистнул. Медведь с рычанием поднялся на задние лапы... и вот уже у его брюха два навостренных рога, и охотник, что-то приговаривая, укрепляет основание рогатины в снегу.
     Маленькие, яростные, налитые кровью глаза, оскаленная пасть, с которой струей стекает пена, страшные когтистые лапы тянутся и не могут достать, а рогатина входит все глубже и глубже, но руки слабеют, а рядом - еще копье принимает на себя звериную тушу и дубина обрушивается на медвежий череп... - Эй-хо! Молодец, Добытчик!
     Возвращались весело; морозец не обжигал - бодрил; вкусно пахло свежей кровью и шерстью. Мужчины вслух похвалялись; представляли, как обрадуются жены и детишки сладкой медвежатине.
     К реке подошли, когда солнце за их спинами клонилось к дальнему лесу. Вон она, их пещера, в багровой дымке закатного света. И странно: разговоры почему-то стали смолкать... На лед ступили в полном молчании. И чем ближе дом, тем тревожнее становилось на сердце. (Где же ребячьи крики? Где женские голоса?) ...Вверх по склону, задыхаясь, чуть ли не бегом, невзирая на тяжелую ношу...
     То, что предстало... Обглоданные, разорванные, окровавленные ошметки... Детская ручонка, чья?.. А это... что - ЭТО?! С узким пояском, таким знакомым... И еще, и еще...
     Кровь повсюду - не ее ли испарения поднимаются вверх, окрашивая и воздух, и все окружающее? Но здесь не только кровь. Снег в нескольких местах прожжен отвратительными желтыми пятнами; от них смердит так, что перехватывает горло. Ни на что не похожий запах, не человеческий и не звериный.
     ...Время для Аймика исчезло. Невесть как долго он видел только одно: ГОЛОВУ. Там, у входа. Белокурые волосы слиплись от крови, глаза, почему-то совсем голубые, почти прозрачные, смотрят прямо на него, и в них ужас. А в углу возле переносицы - заледеневшая слезинка...
     Он видел только ЭТО, а слышать, кажется, и вовсе ничего не слышал, - и все же каким-то непонятным образом и видел, и слышал, и понимал все, что творится у него за спиной, о чем вполголоса переговариваются охотники. И то, что после набега горной нелюди пещера эта - ТАБУ, так что и взять ничего нельзя, и даже останки похоронить нельзя. И то, что горную нелюдь невозможно ни догнать, ни выследить, - на то она и нелюдь. И они все должны уходить в другое место, к сородичам. И как теперь быть с чужаком? Ведь это все из-за него случилось. И убивать нельзя: ИЗБРАННЫЙ, только горшую беду накличешь... А если с собой брать, так это...
     Аймик, с невероятным усилием оторвав свой взгляд, повернулся к тем, с кем еще совсем недавно разделял охотничью удачу...
     ...Заговорил, и голос спокоен, бесстрастен, словно ничего не случилось:
     - Сыновья Сайги! Сыновья Бизона! Аймик уходит. Прямо сейчас. Не по своей тропе, нет. Аймик клянется выследить этих... эту нелюдь. И отомстить.
     Кровавый шар, уходящий за дальний лес, слепит глаза, и Аймик не выдержал. Потрясая кулаками, он закричал прямо в этот кровавый лик:
     - ЭЙ, КАК ВАС ТАМ? ВЕЛИКИЕ, МОГУЧИЕ... ВЫ СЛЫШИТЕ? Я, ИЗБРАННЫЙ, СХОЖУ СО СВОЕЙ ТРОПЫ И НЕ ВСТАНУ НА НЕЕ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА НЕ ИСТРЕБЛЮ ЭТУ НЕЧИСТЬ! Я ВАМ НУЖЕН? ТАК ПОМОГИТЕ! ИЛИ ИЗБИРАЙТЕ СЕБЕ КОГО УГОДНО, А С МЕНЯ ДОВОЛЬНО!..
     Отпустило. Он заметил, что охотники переглядываются с недоумением, едва ли не со страхом, и понял, что кричал на каком-то непонятном для них языке. Должно быть, на языке детей Тигрольва. Или детей Волка.
     Ни на кого не глядя, он скрылся в пещере, чтобы вскоре появиться готовым к походу. И к сражению, в котором невозможно победить. Заплечник со всем необходимым. Лук (тот самый, Разящий). Колчан со стрелами (жаль, маловато стрел! Собирался сделать запас, да так и не собрался...). Копье. За поясом - костяной кинжал.
     Охотники поспешно расступились: теперь и сам Аймик - ТАБУ; нельзя даже сказать прощальные слова и пожелать удачи.

5

     Дрогнувшей рукой Аймик положил черную галечку рядом с остальными, но следующую брать не стал. Задумался.
     ...Он не мог знать о том, что после произошло среди сыновей Сайги и Бизона. И все же - он знал...
     - Мужчины вы или нет? Что же, так и спустим колдуну кровь наших сестер и жен? - Добытчик яростно потрясал окровавленной рогатиной.
     - Успокойся, не горячись, - примирительно говорил Клест. - Чужак не виноват. Мы сами предложили ему зимовать с нами. Вс