высосана из пальца? Вот вам  доказательства
преступного сговора. Достаточно?
   - Нет, сир, - возразил ему Ферзен  разбитыми  в  кровь  губами.  -  В
попытке спасти жизнь и честь вашей королевы измены нет. Я не умышлял  ни
против вашей жизни, ни против славы государства. Я кладу к  вашим  ногам
свои любовь и верность и жизнь в придачу в обмен на жизнь и  доброе  имя
дамы, осужденной безвинно.
   Тут агнцу положено было опустить  кудрявую  голову  и  покорно  ждать
решения государя, но Ферзен почему-то продолжал смотреть королю в глаза.
Его слова тоже повторили и понесли кругообразно, к напряженно  внимавшим
задним рядам. И только Аранте, знавшей на свою беду секрет,  было  ясно,
что означает серая бледность, подступавшая к  скулам  короля.  Потерпеть
поражение  -  от  этого!  Какое  болезненное  унижение   для   человека,
отобравшего королевство у лучшего  врага,  какого  может  пожелать  себе
мужчина.
   - Глупец, - сказал король. - Ты не можешь победить.
   - Знаю, - согласился Валери. - Но я мог  бы  показать  вам  пример...
рыцарства, простите. Возможно,  вы  захотели  бы  обойти  меня  на  этой
дороге.
   Рэндалл скривился.
   - Итак, - сказал он громко, -  вместо  интригующей  измены  мы  имеем
здесь банальную love story. Рыцарь предлагает свою  жизнь  взамен  жизни
дамы. А я согласен. - Он указал подбородком на эшафот. - Прошу. Замените
ее, мальчик,  и  она  пойдет,  куда  глаза  глядят,  а  я  не  стану  ей
препятствовать, и отныне не считаю себя связанным  с  нею  узами  брака.
Слово короля. Вы, разумеется, вправе отказаться. Это ведь - смерть.
   "Господи помилуй, - мысленно воскликнула Аранта,  -  а  мы  ведь  его
мочим прямо посреди площади, буквально ногами бьем!"
   Она поднялась в ложе. Проклятое горло. Она не могла  крикнуть,  не  в
состоянии была присоединить свой голос к убеждениям Ферзена,  поддержать
битву, которую, сам  того  не  зная,  вел  этот  романтический  мальчик.
Поражение, по ее мнению, нужно было  Рэндаллу  Баккара,  как  воздух.  В
Рэндалле  Баккара,  потерпевшем  поражение,  было  бы  больше   Рэндалла
Баккара, чем в том создании, которое гнездилось в нем и из последних сил
карабкалось наверх, вонзая когти в еще живые тела. Сломай  ЭТО,  говорил
он, иначе ЭТО сломает тебя.
   Брызнул грозовой дождь, ударив вперед себя коротким  шквалом  пыли  и
ветра. По зрителям хлестнуло струями, драпировки галереи  взвились,  как
кони на дыбы. Никто особенно этого не заметил.
   Руки, державшие Ферзена, разжались, он поднялся,  очевидно,  нетвердо
держась на ногах, и Аранта поняла, что без нее не обойдется. До сих  пор
можно было позволить себе сидеть и переживать, но сейчас, в  эту  минуту
бездействие будет преступным. Ничего такого особенного она не могла,  ни
приказ страже отдать, ни слова короля оспорить. Однако в ее  силах  было
погрузить Ферзена в бесчувствие, сделать  его  механическим  идиотом  на
последние пять минут. Ни боли, ни страха, ни осознания того, что  спустя
пять минут ты со всеми своими смертными грехами предстанешь перед высшим
судьей. Да и какие у этого грехи! До  двадцати  мужчина  еще  мечтает  о
справедливости и  лишь  потом  научается  молить  о  милосердии.  Валери
сотворил невозможное - он заставил замолчать гомонящую на площади толпу.
Замолчать и задуматься, прикидывая, чего ради и каковы  должны  бы  быть
обстоятельства, чтобы не другой, а ты вот так, добровольно... Нужен  был
идеалист-ребенок, чье воображение превосходило жизненный  опыт,  еще  не
осознавший собственную смертность и даже способность  чувствовать  боль,
кто думает, что умирают только героями, а  те,  кем  ты  восхищался,  не
отнимают жизнь походя, забавы ради, и не оскорбят насмешкой твое высокое
служение. Потому что иначе - да кто  ж  на  такое  пойдет!  Он  двигался
вперед, и в толпе, где почти каждый был его выше, был  почти  не  виден.
Иди. Не думай ни о чем. Поднимайся по ступеням. Вставай на колени...
   Венона Сариана подняла руку к  лицу,  отделила  от  него  стеклянную,
покрытую мелкими росинками маску  и  бросила  ее  оземь,  проигнорировав
очередной на сегодняшний день судорожный вздох толпы, когда  драгоценная
безделушка брызнула осколками на булыжник. Ливень, разошедшийся  в  свое
удовольствие, разобрал ее высокую  затейливую  прическу  на  пряди.  Они
упали на лицо и струились в потоках воды, как черные водоросли, так, что
было практически невозможно разглядеть его черты. И  это  выглядело  как
насмешка теперь, когда уже совсем не имело значения.
   - Я задолжала вам, Ферзен, - сказала она. -  Ладно,  так  и  быть.  Я
люблю вас.
   И только Аранта разглядела в ее словах глубокую усталость и  ложь.  И
взгляд отвела в момент удара, чувствуя себя так,  словно  они  проиграли
все. Ну да ей не привыкать! Она не гордая. Она может себе это позволить.
   - Никто, - прочитала она  по  шевельнувшимся  губам  Рэндалла,  -  не
посягнет на мое безнаказанно.
   - Ну и зачем? - спросила она, когда Рэндалл вновь  оказался  рядом  с
ней,  в  ложе,  выложенной  подушками.  Площадь  пустела  понемногу,   а
приближенные терпеливо ждали, когда поднимется их царственная пара. В их
множестве  Аранта  разглядела  высокопоставленных   чиновников   тайного
приказа: видно, Рэндалл желал не откладывая заняться делом Башни.
   - Какая муха тебя укусила?
   - Разве на смертном рубеже допустимы такие игры? Какой  тогда  вообще
смысл в процедуре правосудия и казни?
   - Разве не случилось все по  твоему  желанию?  -  притворно  изумился
Рэндалл. - Действительно, какой смысл  в  отправлении  правосудия,  если
каждый идиот или родственник может явиться к лобному месту, устроить там
бузу, а потом, будучи прижат к  земле  лопатками,  произнести  несколько
прочувствованных слов, все прослезятся, и наступит царство милосердия  и
справедливости? Что,  аплодисментами  его  награждать?  Нет,  правосудие
стоит дорого.
   - Лучше бы оно не продавалось,  -  парировала  Аранта.  -  Только  не
говори мне, будто ты с самого начала не собирался ее помиловать.
   - Возможно, и собирался, - кивнул Рэндалл. - Но тут твердили о  любви
к моей жене и матери наследника престола.
   - А, - сказала Аранта уже равнодушно, - так  это  ты  свои  рога  там
отрубил? Знаешь, им, - она кивнула на площадь, -  рано  или  поздно  это
придет в голову. И скорее рано. Жди веселых песенок.
   - Во всем,  -  медленно  сказал  он,  -  виновата  ты!  Я  чувствовал
присутствие внутренней, нашей силы во  всем,  что  происходило  тут,  от
начала и до конца! Это, милая моя, подрывная деятельность. И только  то,
что ты - это ты, удерживает меня от слова  "измена"!  Но  это  не  может
продолжаться вечно.
   "И я даже знаю, каким образом ты  это  прекратишь".  Аранте  было  бы
нестерпимо скучно уверять его в том, что подвиг в честь своей Прекрасной
Дамы Ферзен совершил сам, что ее тут были только последние  пять  минут,
из чистого милосердия ко всем,  кто  плюхался  сегодня  в  тисках  этого
кошмара. Ее подрывная деятельность началась  с  той  минуты,  когда  она
впервые  подумала  о  нем  плохо.  А  дальше...  ему  оставалось  только
оправдывать ее мнение. Он сам роет себе могилу. Впрочем, у него достанет
духу утянуть с собой всех, кто окажется  близко.  С  невыносимой  ленью,
вызванной чрезмерной усталостью, желая лишь напомнить, с кем он говорит,
Аранта  выставила  перед  ним  тот  образ,  что,  как  она  подозревала,
получался у нее  лучше  всего.  Рэндалл  легко  отмахивался,  когда  она
предпринимала  попытки  заколдовать  его.  Однако  ее  булавочный   укол
неизменно достигал цели, когда она  отгораживалась  от  него  им  самим.
Прекрасного золотого идола она посадила меж  собой  и  им  на  скамью  и
наполнила его до плеч  темной  вязкой  жидкостью,  неимоверно  густой  и
холодной, вложив в нее воспоминание о ледяном адском подземелье, которым
Рэндалл так щедро с нею поделился. У Рэндалла дрогнул уголок рта, но  он
ничем не ответил.
   "Нечем..." Погоди, насмешливо одернула себя  Аранта,  вот  он  сейчас
пойдет, кого-нибудь победит, соберется с силой и тогда...
   - Рэндалл, - выдавила она, - я не люблю тебя.
   -  Я  сам  себя  не  люблю,  -  немедленно  отозвался   он.   -   Это
необязательное чувство.
   Те, кто в отдалении ожидал  окончания  их  разговора  как  позволения
приняться за повседневные или неотложные дела, вели себя нервозно. Жизнь
приобрела  тяжелый  и  рваный  ритм,  выносить  который   Аранте   стало
невмоготу. Произнести эти  слова  вслух  ей  было  тяжелее,  чем  Сизифу
вкатить на гору свой камень, и вот они канули в пространство, как ничего
не значащие.
   - Ты даже не спросил его про Башню.
   - А! - Рэндалл махнул рукой. - Разве не очевидно, что к Башне  он  не
имел  никакого  отношения?  Нет,  у  кого-то  хватило  ума   и   цинизма
воспользоваться  Веноной  Сарианой  в  качестве  отвлекающего   маневра.
Спасибо, напомнила. Это дело нельзя упускать. Извини...
   Он поднялся на ноги и покинул ложу. Чиновники,  как  собаки,  которых
позвали гулять, радостно устремились  за  ним.  Некоторое  время  Аранта
сидела и тупо глядела ему вослед. Потом заставила себя встряхнуться.
   - Кеннет! - позвала она.
   "Секретарь и страж" нагнулся к ее плечу.
   - Кеннет, мы следуем за королевой.

16. ЦАРЕУБИЙЦА

   "Ой, я, кажется, убил вас! Ну, вы пока полежите, а  я  сбегаю  корону
примерю".
   Балаганная пьеса, запрещенная к постановке в Констанце

   Цветок.  Точнее  нечто,  имевшее  форму  цветка  или  конусообразного
бутона, облепленного грубыми  зелеными  чешуйками-чашелистиками,  скорее
даже  ворсинками  вроде  усиков,  расходившихся  веером  там,   где   из
проклюнувшейся оболочки виднелись алые, как губы, лепестки того  цветка,
каким ему предстояло стать. Бутон висел в пространстве,  посреди  белого
тумана, не привязанный ни к земле, ни к небу, и нигде не было ни  намека
на стебель, дерево, куст или что там еще положено в ботанике,  боком,  и
медленно поворачивался, словно стрела,  зависшая  в  полете,  отыскивала
свою цель. Он еще чувствовал холодный пот  на  всем  теле,  выступивший,
когда пришло осознание, что целью  является  он  сам.  Именно  тогда  он
понял, что сон дурной, из тех,  что  способны  испортить  человеку  весь
день. Чешуйки чашелистиков разошлись, зеленые ворсинки, торчащие вперед,
зашевелились,  словно   именно   они   определяли   близость   цели.   В
проклюнувшихся алых лепестках  он  ощутил  какую-то  злобную  плотоядную
радость. Честное слово, он уже  почти  верил,  что  вот  сейчас  цветок,
подобно  крупному  насекомому,  ринется  вперед,  прильнет  к  его  шее,
вопьется в вену и начнет сосать  кровь.  Он  даже  ладонь  занес,  чтобы
прихлопнуть тварь, как прибивают комара, стоит  ему  вонзить  хоботок  в
тело, но тут ему пришла догадка, что он только загонит хищного  паразита
внутрь себя, и тот начнет путешествовать по кровеносным каналам и жить в
них, питаясь истощающейся плотью.
   Дождь, который он слышал сквозь  сон  как  ровный  шелест  по  крыше,
прекратился,  небо  в  прорывах   тяжелых   туч   было   ярким,   словно
расплавленное серебро. По месту, откуда виделся просверк,  Уриен  Брогау
определил, что уже вечер. Надо же... Он бегло усмехнулся  и  потер  лоб.
Коротко остриженные волосы не могли скрыть пламенеющего  на  нем  рубца,
надавленного краем столешницы. Уснуть за письменным столом! Он с детских
лет не помнил за собой подобного греха. Впрочем, навряд ли кто-то войдет
сюда сейчас, и эта штука на лбу едва ли выдаст  род  занятий  почтенного
библиотекаря в то время, пока за ним не бдит посторонний глаз.
   Он потянулся. От сна в неудобной позе, в жестком рабочем кресле  тело
затекло, его ломило, и каждое движение вызывало сдавленный стон.  Словно
и не он взбежал на рассвете в библиотечную башню, привычно  шагая  через
две ступени и кивая в ответ на приветствия знакомых охранников. Странный
сон ему привиделся. Просвещенный  мэтр  Уриен  не  верил  в  сны  как  в
знамения грядущих бед, однако считал, что они могут рассматриваться  как
раскрепостители тайного в сознании: подавленных  страхов,  предчувствий,
забот. Сам он однажды экспромтом произнес  блистательную  речь  во  сне,
декорации которого удовлетворили бы самого мечтательного карьериста. То,
что ему удалось уловить и переложить  на  пергамент,  представляло  лишь
бледную копию ирреального ночного великолепия.  Уриен  сделал  потом  из
него макет для выступления своего патрона архиепископа в Конклаве  и  не
сомневался, что своим слабым голосом и невыразительными интонациями  тот
ухитрился свести на нет все, что там было хорошего.  Но  воспоминание  о
том, как он, вскочив с постели, схватился за  перо,  не  продрав  толком
глаз, хранилось у него в потаенном уголке, где даже  монахи  прячут  то,
что помогает им жить, когда кажется, что все совсем уж  плохо.  Особенно
монахи.  Ведь  сан  запрещает  владение  любой  собственностью,  включая
интеллектуальную. Он не имел  права  поставить  свое  имя  под  текстом,
созданным его собственным вдохновением. И если уж на  то  пошло,  он  не
имел права на свое  родовое  имя.  Забавно,  учитывая,  что  именно  его
происхождение было полем, на котором произрастало  как  большинство  его
проблем, так и большинство его личных интересов. Впрочем, строго говоря,
он не имел права  и  на  личный  интерес.  "Вы  молоды,  -  говорил  ему
архиепископ. - И потому склонны драматизировать. Уясните, все идет своим
чередом, и все само собою делается". А он  еще  имел  дерзость  фыркать,
выходя от пастыря, как необъезженный жеребец.
   Колокол по имени Епископ молчал. Значит, что  бы  там  ни  свершилось
сегодня, все уже сделано. И  ему  следует  оставаться  на  своем  месте.
Каждый может найти его здесь. Он даже двери не запер. Дверь в библиотеку
не должна быть заперта никогда, ибо для ищущего знания  нет  преград.  В
детстве он очень ценил это правило. Когда отцу пришло в голову  запереть
дверь, он влез в окно.
   Итак, она отворилась без стука. На  пороге  стояли  два  стражника  с
обнаженными мечами.
   - Книга никому не враг, - презрительно бросил  им  Уриен.  -  Но  она
может стать другом. Незачем угрожать ей оружием.
   - Простите, мило... мэтр. -  Солдат  принужденно  изменил  тон,  явно
неловко чувствуя себя под его взглядом. - Пожалуйста, следуйте за нами.
   - Это арест?
   - Нам запрещено отвечать на ваши вопросы, - сказал второй.  -  Будьте
любезны,  следуйте  с  нами  и  держите  руки  на  виду.  Нас   особенно
предупредили насчет опасности вас недооценить.
   Уриен смерил их оценивающим взглядом, отыскивая слабину и находя  ее.
Никто не забыл, какая кровь в нем течет, и он был уверен, что  эти  двое
неизменно присутствовали на военном дворе, когда он показывал Кеннету аф
Крейгу чудеса владения мечом. Каждый из них как минимум равен ему ростом
и каждый вооружен. В любой другой обстановке  его  бы  это  не  смутило,
но... невиновный ходит смело.
   - Хорошо, - сказал он как мог более  непринужденно.  -  Я  следую  за
вами.
   - Перед нами, ми... мэтр, -  предупредительно  поправили  его.  В  их
мозгах  он  оставался  милордом,  но  едва  ли  здесь  следовало  искать
утешения. Этим путем "милордов" прошло больше, чем крыс.
   Стражников в коридорах сегодня было больше, чем  обычно,  в  основном
черноплащных, между ними изредка встречались торопящиеся  чиновники  или
дворяне, имеющие вид бледный  и  нервный.  Дамы  сегодня  не  попадались
вовсе,  отсиживались,  должно  быть,  за  запертыми  дверями.   Ситуация
смахивала  на  чрезвычайную,  где  все   озабочены   либо   сохранностью
собственной шкуры, либо спешным поручением. Должно быть, сегодня тут как
минимум половину уже тягали на допрос.
   Путь, которым его вели, пролегал почему-то  мимо  обширных  дворцовых
кухонь, где царила собственная суета, не затронутая  никакой  политикой.
Событием, достойным кары, у них было,  если  блюдо  подгорит.  Вскорости
конвою  потребовались  факелы,  чтобы  продолжить  путь.  И   с   каждой
лестницей, уходившей вниз, у мэтра Уриена крепло чувство, что добром это
не кончится. Похоже, Рэндалл Баккара получил весомый повод удовлетворить
свою давнюю неприязнь.
   Те, кто его арестовывал, остановились  у  низкой  полукруглой  двери,
крест-накрест обитой полосами  ржавого  железа.  По  обеим  сторонам  ее
догорали  факелы  и  стояли  навытяжку,  в  самый  фрунт,   два   рослых
черноплащных  гвардейца.  Их  показное   рвение   более   чем   наглядно
свидетельствовало, кто в данную  минуту  находится  там,  внутри.  Уриен
Брогау пригнул голову и вошел внутрь. Жара. Нестерпимая духота и  чадная
вонь, которую не успевают  поглотить  древние  вентиляционные  каналы  и
вытяжка примитивного каменного очага. Тесно, потому  что  много  мебели,
во-первых, а во-вторых, все стоят на ногах и  перемещаются  в  кажущемся
беспорядке.  Потому,  наверное,  что  Рэндалл  Баккара,  вспотевший,   в
расстегнутом шитом серебром камзоле и  сорочке,  распахнутой  на  груди,
мечется, меряя камеру шагами, и никто  не  смеет  сидеть  в  присутствии
государя.
   Запахи. Характерный аромат железа,  раскаленного  добела.  Плюс  этот
чад: даже в королевском дворце никто не обматывает факелы хорошей  новой
паклей. Плюс... то, на ч„м  он,  оказывается,  бессознательно  не  желал
фокусировать coзнание: человек, точнее - уже кусок мяса,  прикованный  к
стене за руки. Запах горелой плоти, смешавшийся  с  вонью  непроизвольно
отошедших испражнений.
   Так выглядит страх? Этот комок холода внутри, в самом  центре  твоего
существа? Говорят, только глупец не боится. Признаемся себе, что до  сих
пор мы были глупы.
   Углядев среди распаренных красных рож стражи и мастеров заплечных дел
маячащее  у  входа  белое  пятно  лица  Уриена,  Рэндалл   коротко   ему
усмехнулся.
   - А, вы пришли! Какая удача... - Словно у него был выбор. - У нас тут
возникла  необходимость  задать  несколько  вопросов,   а   канцелярский
писец... приболел. Сами видите, какая тут обстановка  -  духота.  Сомлел
малый, и некому вести протокол. Обнаружился недостаток правления: в моем
окружении слишком мало грамотных.  -  Уриен  ожидал  слова  "людей",  но
Рэндалл сказал - "слуг". Удобная  обстановка  для  нанесения  булавочных
уколов. - Миледи Аранта говорила, вы  -  каллиграф.  Вот  я  и  подумал,
может, вы выручите нас. Эти молодцы не обучены  вести  протокол,  а  без
него - какой смысл? Никакого поля для аналитики.
   - К услугам Вашего Величества, - выдавил Уриен, протискиваясь боком к
маленькому столику у самого очага, служившего источником света. Там  его
уже ждали пергаменты-палимпсесты и письменные принадлежности. На  другом
столике, напротив, лежали разложенные в образцовом порядке  на  тряпочке
металлические крючья, клещи и пилки с разной калибровкой зубцов.  Взгляд
сидящего писца непременно уперся бы в них. Нарочно столик передвинули? С
них станется. Уриен переставил чернильницу и сфокусировал на ней взгляд.
Рэндалл Баккара нуждался не в  его  услугах,  а  в  его  присутствии.  И
Рэндалл, без сомнения, понимал, что он это понимает. Первая степень, она
так и  называется  -  демонстрация  пыточного  инструмента  с  подробным
описанием действия.
   Человек, распяленный на стене,  тоненько  завыл,  когда  его  окатили
холодной водой, поднятой в ведре на веревке из дыры в стене. Он был  еще
жив, оказывается. Уриен уставился на чернильницу в попытке, скрыть,  как
ужаснуло его это обстоятельство, и усилием воли принудил себя играть  по
правилам. Некоторое время он послушно записывал за дознавателем вопросы,
совершенно не вникая в их суть. В ответах  же  пытаемого  сути  не  было
вовсе: человек, по-видимому, не знал ничего,  о  чем  Рэндалл,  занявший
наконец свое место в углу, велел его спрашивать. Уриен надеялся, что  со
временем сможет собраться,  однако  и  время,  и  духота,  и  нарастание
смертного ужаса, к которому он оказался вовсе не так глух, как  хотелось
бы, работали против него. К  тому  же  чр