Наталия ИПАТОВА
    КОРОЛЬ-БЕДА И КРАСНАЯ ВЕДЬМА
    КОРОЛЬ ЗАБАВЛЯЕТСЯ

    OCR Leo's library


Анонс

   Говорят - молодой принц,  отстраненный  некогда  от  власти  могучими
баронами, бился за принадлежащие ему по праву трон  и  корону  силою  не
только меча, но и магии.
   Говорят - каждый, коснувшийся заклятой его крови, жалел о том, что не
погиб. И еще говорят - не бывать  бы  принцу  королем,  не  погибни  его
прекрасная и несчастная Красная Ведьма...
   Победил Король-Беда. Королевой его стала Красная Ведьма.  Но  -  идет
время, и все меняется.
   Бьется  ли  ныне  властитель  в  силках  обрекшего  его   на   любовь
колдовства? Или - просто отшвыривает от себя ставшую ненужной ведьму?
   Так или иначе -  осуждена  "за  измену"  Королева,  а  Король  -  еще
забавляется. Забавляется, не подозревая, сколь темная  и  властная  Сила
встает за его спиной. Встает на погибель ему - и его стране...

1. ВСЕМ СЕСТРАМ ПО СЕРЬГАМ, ИЛИ ЗНАКОМЫЕ ВСЕ ЛИЦА

   - Не надо мне этого говорить! Я знаю, сколько это стоит!
   Алое  платье,  видимое  под  небрежно  распахнутой  собольей   шубой,
перебивало у рыночных продавцов всякое желание торговаться.  К  тому  же
Аранта, сама вчерашняя крестьянка, в самом деле знала, за какой бесценок
скупаются по деревням эти безумно красивые  тканые  шерстяные  покрывала
бежевого  цвета  с  коричневыми   и   темно-серыми   полосами   сложного
абстрактного  узора,  известного  под  названием   "Звезды   Сомерсета".
Приглядела она их давно и купила бы в любом случае, во что бы ни  вышли,
но возможность сэкономить, дав реальную цену,  тешила  душу,  равно  как
сознание собственной рациональности. И, возможно,  сознание  собственной
значимости. И власти. Неофициальной, но  общепризнанной  магии  красного
платья. Она могла бы взять их задаром и даже внушить торговке, чтобы  та
осталась довольна, но это было бы... не  правильно.  В  этом  городе  не
найдется ничего, что она не могла бы купить, во всяком случае  -  ничего
материального.  Будет  только  честно,  если  кто-то  заработает  на  ее
счастье.  Вот  уже   несколько   месяцев   она   упивалась   собственной
правильностью, как  девочка,  на  которую  оставили  дом.  Ей  нравилось
выбирать вещи и устраивать по своему вкусу быт, сочетая цвета и формы  в
рамках того, что Венона Сариана  назвала  бы  стилем,  а  ей  дано  было
интуитивно. Если бы  не  всякие  разные  обстоятельства,  дела  великие,
государственные, почему-то считающиеся первоочередными, она  задержалась
бы в роли хозяйки подольше. Может, даже навсегда. Была какая-то прелесть
в том, чтобы не выделяться из всех.
   Впрочем, в этом смысле чья бы корова мычала, а ее - молчала. Для того
чтобы затаиться в толпе,  следовало  как  минимум  отказаться  от  этого
дерзкого цвета некоронованной королевы, свидетельства своих  военных,  а
не постельных заслуг, хотя несведущие  полагали,  что  одно  другому  не
мешало. Красное платье напоминало ей  о  войне,  о  том,  кем  она  была
когда-то, и  о  том,  кем  она  еще  может  стать,  если  ей  приспичит.
Собственно говоря - о праве по  собственному  выбору  быть  великой  или
ничтожной, как хочется ей самой. Даже королева не могла  позволить  себе
этого в такой степени.  Красное  платье  тешило  ее  честолюбие,  и  при
существующих  обстоятельствах  ничто  не  могло  заставить  ее  от  него
отказаться.
   Память о войне была еще слишком  свежа,  и  в  ее  сознании  молодого
ветерана люди делились на тех, кто воевал, и  прочих.  Прочие  считались
вторым сортом, и их не стоило  принимать  во  внимание.  Слово  их  было
дешево, а мнение и вовсе ничего не стоило. О тех же, кто  воевал  не  на
той стороне, речь шла отдельно. Их в свою очередь  следовало  делить  на
убежденных и обманутых. Обманутым нужно было открыть глаза и поощрить  к
перемене мнения,  а  убежденные  представляли  собой  опасных  врагов  и
подлежали выявлению и санкциям.  Так  говорил  Рэндалл,  а  он  в  своем
цинизме неизменно оказывался прав.
   Она купила еще обливную  глиняную  посуду  для  кухни,  сразу  полный
комплект: миски, кружки, кувшины для воды, замечательно сочетавшиеся  по
цвету с  контрастной  узорной  каймой  льняных  скатертей  и  полотенец.
Некоторое время в ее голове вертелась  хулиганская  мысль  присовокупить
сюда чеканный серебряный кубок в качестве некоего символа мироустройства
и осуществимости желаний и стремлений, но по здравом размышлении она  ее
отбросила, хотя и не без сожаления: в  той  социальной  среде,  где  она
моделировала свой мирок, за этакую штуку могли и убить.
   Наемный слуга отнес покупки в экипаж. Он, видимо, был искушен в  деле
услужения богатым дамам, потому что долго и со знанием дела перекладывал
пледами  глиняные  фитюльки.  Она  расплатилась  с  ним  согласно  своим
представлениям, о справедливости, без  посторонней  помощи  забралась  в
экипаж, уселась там, расправив юбки и отряхнув с  волос  первые  крупные
ноябрьские снежинки, и приказала скучавшему рядом с кучером  Кеннету  аф
Крейгу:
   - Домой!
   Взяв на себя ответственность за его жизнь, она поневоле теперь к нему
присматривалась. Поневоле, потому что он не  казался  ей  ни  ярким,  ни
интересным. К тому же она слегка досадовала на  него  как  на  возможную
причину ее личных  сложностей  с  Рэндаллом.  Хотя  справедливости  ради
следует признать, что в этом деле он был скорее поводом.
   Лишившись естественной симметрии  тела,  он  разом  утратил  когда-то
пленившую ее  грацию  юного,  совершенного,  почти  животного  существа.
Пустой рукав, заправленный под поясной  ремень,  каким-то  образом  стал
главной деталью всей его сущности. Он был виден, даже если Кеннет  стоял
в профиль, повернувшись другим боком. Странно было даже  вспомнить,  что
когда-то этот вечно насупленный юноша напоминал ей солнечный луч.
   Он не мог вернуться домой. Крейг аф Конихан, глава его  клана  и  его
отец,  гордился  бы  доблестной  гибелью  сына,   но   невозможно   было
представить, как бы он встретил почетное увечье, принятое на государевой
службе. Как справедливо заметил Кеннет, в их клане испокон веку не  было
калек. Никому не дано право омрачать героизм. Жизнь  в  их  глазах  была
слишком  невеликой  ценностью,  чтобы  сравнивать  ее  с   пронзительным
воспоминанием о том, каким он был  достойным.  Если  бы  он  вернулся  в
степи, лелея обрубок, то одним своим видом осквернил бы все исповедуемые
кланом возвышенные идеалы. Кеннет аф Крейг был человек из потока  и  для
потока, частичка того, что позже назовут социум. Своим сознанием он жить
не умел. Может, у него и не было собственного  сознания,  или  оно  было
младенческим. В последнем случае оставалась слабая надежда.
   Все время, пока он таскался  за  нею  следом,  всем  своим  видом  он
выражал очевидную в принципе идею, что на самом-то деле она ничуть в нем
не нуждается. Сперва по негласному соглашению он прокладывал ей  путь  в
толпе. Потом оказалось, что с этой функцией вполне справляется  ее  алое
платье. Тут Кеннет и вовсе  заскучал.  С  какой  стороны  ни  глянь,  он
выходил нахлебником у бабы. Самолюбие его было  стерто  в  порошок.  Что
было бы с ним, когда бы он узнал, что ее харизма  останавливает  лошадей
на полном скаку?! Аранта сочувствовала  ему,  но  не  слишком  искренне.
Мужчины как класс и так присвоили себе слишком много привилегий.  Кеннет
по-прежнему боготворил  Рэндалла,  хотя,  как  подозревала  Аранта,  сам
навевал  королю  не  слишком  приятные  чувства.  Никому  не   по   душе
напоминание о долгах. А Кеннет был  к  тому  же  еще  и  напоминанием  о
поражении. Незначительном, но весьма досадном для того, кто поражений не
терпел. Правда, сам Кеннет нипочем бы не догадался, какое впечатление он
производит на того, за кого был счастлив умереть. Рэндалл был не из тех,
кто позволил бы читать себя кому попало.
   К тому же ей почти не удавалось поймать его взгляд.  Это  производило
неприятное впечатление, раз за разом заставляя вспоминать его  последние
слова, обращенные к ней перед тем, как  его  поволокли  на  операционный
стол, и размышлять, сколько в них было истинного чувства. Он сказал, что
ненавидит ее. Почему-то это ее задевало. Хотя  не  настолько,  чтобы  не
ощущать себя... ну, если не счастливой,  это  было  бы  сказано  слишком
сильно, но вполне у дел и на своем месте. Единственным чувством, которое
Аранта питала к Кеннету аф Крейгу, была оглушительная жалость. Совсем не
то, что желал бы вызывать к себе молодой мужчина, если, разумеется,  ему
хочется так называться. Иногда ей приходило в голову, что  он  ненавидит
ее в том числе и за жалость. Во всяком случае, в ее глазах  эта  причина
выглядела вполне уважительной.
   - Отвезешь барахло... сам знаешь куда. - Она носком башмака потрогала
узел у своих ног. - Потом возвращайся. Только забрось по дороге меня  во
дворец.
   Кеннет послушно перегнулся с козел, и она передала ему ключ.
   Королевский дворец Констанцы вызывал у Аранты чувства, какие  принято
называть смешанными. Вообще-то он ей не нравился.  Высокомерное  мрачное
строение, темный и тесный лабиринт,  заставлявший  ее  чувствовать  себя
бабочкой-однодневкой. Он, как тлен,  приглушал  все,  даже  самые  яркие
краски. Даже золото казалось под его сводами старым, тусклым, осклизлым.
Даже ее красное платье выглядело линялым и пыльным. И только королевское
черное, в какое с ног до головы рядился Рэндалл,  было  здесь  на  своем
месте. В этом смысле хуже был только собор, но в  собор  можно  было  не
ходить, пренебрегая общественным мнением. Она и не ходила, легкомысленно
полагая, что в этом мире есть только два существа,  чье  мнение  следует
иметь в виду, и она сама - одна из них. Однако было  что-то  такое,  что
тянуло ее приходить сюда еще и еще, от чего сердце ее  замирало,  как  у
ребенка. Какое-то смутное неудовлетворенное ожидание, которое  заставило
ее согласиться на предложение Рэндалла занять несколько комнат  в  одном
крыле и пользоваться ими как своими, хотя по своим средствам она  вполне
могла купить дом. Она даже не ночевала ни разу под другой крышей.
   Не сопровождаемая никем, она  поднялась  по  всем  этим  бесчисленным
лесенкам, выполнила все обязательные повороты на площадках -  она  могла
сделать это с закрытыми глазами. Стража салютовала ей, как военачальнику
крупного ранга, и она  чувствовала  себя  при  этом  так,  словно  могла
прихлопнуть любого из них, как муху, и больше о нем не  вспоминать.  Она
могла сделать то же самое и с персоной более высокого ранга.  Главным  в
этом деле было то, чтобы они сами об этом знали.
   Какая высокая и неимоверно тяжелая дверь! Однако всякий раз, открывая
ее, Аранта стыдилась прибегнуть к посторонней помощи, хотя здесь  всегда
дежурили двое дюжих молодцов. Точно так же, как и одевалась  она  всегда
сама. Наверное, потому, что все это  для  нее  было  личным  делом.  Ну,
может, еще и потому, что привыкла сама со  всем  управляться.  Оказывать
помощь, а не нуждаться в ней, и уж тем более не претендовать на нее.  Ну
и еще потому, что пользовалась у Рэндалла привилегией Входа Без Доклада.
У Веноны Сарианы такой не было.
   Как всегда, в кабинете было жарко  натоплено,  но  свечи  не  горели.
Мутный  свет  пасмурного  дня  сочился  сквозь  оправленные   в   свинец
стеклянные шарики высокого узкого окна, запотевшие  от  конденсированной
влаги. Рэндалл, стоявший у окна,  показался  ей  Лордом  Ноября.  Аранта
любила ноябрь. Он почему-то казался ей месяцем начала свободы, временем,
когда начинается жизнь для себя, без обязательств. В  голову  ей  пришла
нелепая мысль, что Рэндалл  стоит  так,  замерев  в  неподвижности,  как
золотая статуя, уже довольно давно. Иногда ей даже приходило  в  голову,
что он стоит так всегда, когда она его не видит. Широкие плечи и  тонкая
талия, и тот особенный наклон головы, который  не  смог  бы  скопировать
никто, даже если бы очень старался. Завершенная линия скулы вполоборота.
Любая признанная красавица Констанцы готова была вырезать Аранте  печень
только за то, что она каждый день может с ним разговаривать. Возможно, в
их глазах этого было достаточно для счастья.
   Недостаточно. Они  виделись  каждый  день  и  разговаривали  довольно
много, но все равно всякий  раз  Аранта  покидала  Рэндалла  с  чувством
какой-то недосказанности. Сначала она, растерянная, искала  причины  его
охлаждения в себе. Что-то  изменилось.  Сбиваясь  с  ног,  она  пыталась
выяснить, почему теперь, во дворце, ему недостаточно той Аранты, которую
он так очевидно хотел в походном шатре. Может быть, таким образом он  ее
за что-то наказывал? Самолюбие и здоровая злость не позволяли ей  задать
этот вопрос в  лоб.  Скорее  всего  его  вполне  устраивало  сложившееся
положение. Он имел ее именно в том качестве, в каком она была ему нужна.
Он был хозяин, и сколько бы она  по  этому  поводу  ни  возмущалась,  он
оставался хозяином. А ей  оставалось  устраивать  собственное  бытие  по
собственному вкусу, в унылых размышлениях  о  той  части  своей  натуры,
которая умирала в ней безмолвно, как раздавленная бабочка.
   - А, - сказал Рэндалл, оборачиваясь, - это ты. Здравствуй.
   И сразу же, без перехода:
   - Хочешь Хендрикье?
   Аранта задумалась. Когда в прошлом году они предприняли ту  небольшую
незабываемую экскурсию под развернутыми знаменами, край  ей  понравился.
Это слияние воды и ветра над ноздреватым, изрезанным шхерами  камнем,  с
его ползучими туманами отвечало ее натуре. Если бы король  предложил  ей
только поселиться там, она бы, пожалуй, согласилась. Но... править?
   - Нет, - ответила она  равнодушно.  -  Слишком  много  могущественных
врагов из твоих недобитков. Кое-кто, несомненно, подумает, что  графство
для меня - слишком жирный кусок.
   - Это есть, - согласился  Рэндалл.  -  Я,  правда,  думал,  что  тебе
наплевать.
   Она покачала  головой,  глядя  ему  в  лицо  с  особенной  длительной
улыбкой, как она надеялась, достаточно много говорящей. Он не  откупится
от нее секвсстированным  графством.  Говоря  о  недобитых  и  скрывшихся
родственниках ррогау, она кривила душой. Они се не пугали.  Напротив,  с
ними было бы интереснее жить. Но управление Маркой требовало  более  или
менее постоянного присутствия в Хендрикье. Это что же, собирать  вещички
прямо сейчас, и прощай, подруга?
   - А жаль, - хмыкнул Рэндалл. - Мне надо его куда-то девать. Я не могу
допустить, чтобы Марка пришла в запустение. Я взял ее в казну,  но,  как
всякое казенное имущество, она зачахнет и придет  в  упадок.  Кто  будет
следить за нею и выбивать для меня налоги? Разве что, - добавил он после
паузы, словно эта мысль только что пришла  ему  в  голову,  -  У  Брогау
найдется незамужняя дочка. Выдать ее за нужного  человека  и  обременить
его ленной собственностью. Найдешь мне такого  человека?  Почему  я  сам
должен об этом думать?
   - Попроси Венону Сариану, - парировала Аранта. Рэндалл махнул рукой и
скривился.
   - Вот, посмотри. Что это, по-твоему, такое?
   Аранта подошла к окну и остановилась рядом с  королем.  Тот  повернул
бронзовую ручку и отворил раму, чтобы ей было лучше видно.
   Она и сама знала, что это такое. По  желанию  королевы  было  снесено
несколько  домов  через  площадь  от  дворца,  и  на  этом  пространстве
выписанные ею с родины архитекторы и каменщики возводили какое-то здание
непривычных форм и неопределенных очертаний. Единственное, что про  него
было известно, так это то, что оно будет белым,  с  большими,  полностью
застекленными окнами. Дорогое удовольствие. Венона Сариана  сходилась  с
Арантой в нелюбви к королевскому дворцу Констанцы, а верный своему слову
Рэндалл позволял венценосной супруге все, что ей угодно. Но,  интересно,
знает ли та, во что ей встанет этакую хоромину натопить?
   - Она еще затеяла какую-то школу для дворянских  девиц,  -  продолжил
Рэндалл возле самого ее уха. - Под  своим  высочайшим  патронажем.  Надо
полагать, заведение будет пользоваться популярностью, хотя мне не идет в
голову, чему она способна научить. Они и сами знают все про свои булавки
и ленты. Ну да чем бы жена ни тешилась... лишь бы не вешалась.
   Любой  из  его  подданных  в  ответ  на  эту  шутку  издал  бы  чисто
рефлекторное угодливое хихиканье. Может, он  ценил  ее  за  то,  что  ей
ничего от него не требовалось?
   - Я пойду, пожалуй, - сказала она. - У меня еще дела сегодня.
   - Ты, я слышал, устраиваешься? Домик, садик... - Рэндалл описал рукой
круг.
   - Да. Нужно же мне  иметь  место,  где  я  смогу  укрыться  от  твоих
государственных забот и от твоего непременного великолепия.
   - Это пройдет, - двусмысленно выразился он, не объясняя,  что  именно
пройдет - великолепие или желание от него избавиться. -  Это  неизбежное
зло.  Человек,  склонный  стремиться  ввысь,  не  может  остановиться  и
сказать: "Все, мне этого достаточно!"
   - Из всех, склонных стремиться ввысь, я знаю только тебя, -  ответила
она от двери. - Но по тебе трудно судить обо всех.
   Ничего не изменилось. Как всегда, осталось чувство недосказанности  и
легкого разочарования. На свете были люди кроме него. Но не было  других
мужчин.
   Как странно и  как  в  данном  случае  удачно,  что  при  всем  своем
нечеловеческом могуществе они, бесспорные маги, не могут  читать  мысли.
Сегодняшние не делали ей чести. И у нее было унизительное  чувство,  что
Рэндалл о них знает.
   Дагворт лежал, скованный морозом и побеленный первым снегом, тихий  и
все-таки почти в точности такой, каким Аранта его оставила. Она  никогда
бы не подумала, что ей захочется  сюда  вернуться.  Да  и,  в  сущности,
зачем? Полюбоваться низким пасмурным небом, нависшим над  долиной?  Тоже
причина. Клубящееся свинцовое небо куда интереснее безоблачно голубого.
   Только сейчас,  вернувшись  сюда  в  карете  четвериком,  с  откидным
кожаным верхом, она осознала, как много она повидала и как изменилось ее
представление о мире. Пространства сузились, и  деревья  стали  ниже,  а
дома - те вообще вросли в землю. Проезжая по улочкам и глядя  на  них  с
высоты, она знала теперь, что плетни не должны быть покосившимися,  окна
- слепыми или завешенными тряпками, бревна срубов на срезе  -  поросшими
плесневым грибом. Дети не должны молча липнуть носами  к  полупрозрачным
пленкам бычьего пузыря, провожая экипаж тоскливыми  взглядами,  не  имея
обуви, чтобы, галдя, бежать  следом.  Дагворт  был...  беден.  Постыдно,
отвратительно, утомительно беден. Она не хотела звать его домом  родным.
То, что она согласилась бы назвать своим домом, она  с  удовольствием  и
радостью, с чувством глубокого удовлетворения, рожденным мыслью, что все
правильно, своими руками создавала в пригороде Констанцы. И это было  не
слишком много. Много меньше, чем она могла позволить себе  в  теперешних
обстоятельствах.
   Они ее не узнавали! Все те, с  кем  она  провела  бок  о  бок  первые
восемнадцать лет жизни, кто считал ее недостойной доброго слова, глазели
снизу вверх на красивую даму в красном, на ее соболью шубу до пола  -  и
не признавали. А ее-то главным побуждением приехать  сюда  было  желание
утереть им всем нос! Попробовали бы они сейчас на нее вякнуть!
   Однако ни у кого не возникло такого желания.  Староста,  против  дома
которого она остановилась, стоял, опустив глаза на спицу колеса, и никак
не проявлял прежнего знакомства с ней. Он, конечно, вышел к ней из дому,
сам, не дожидаясь, пока ее кучер или мрачный молодой человек  на  козлах
рядом вышибут ему дверь, и всем видом демонстрировал вежливое  почтение.
Но ей этого почему-то казалось мало.
   - Что угодно благородной госпоже?
   - Мне угодно, - ответила она, выдержав паузу, -  узнать,  во  сколько
община ценит отступные повитухи Увы. Я желала бы выкупить  ее  и  готова
дать надбавку, если вы будете думать побыстрее.
   На их лицах читалась скованность, но удивления не было.
   - Две рады, -  выдавил  староста.  Аранта  подавила  в  себе  желание
присвистнуть