вы здесь копать задумали. А почему только один? Зачем мелочиться?
   - Милорд, - дернулся капитан, - мне не нравится его тон.
   "Милорд" не обратил на него внимания.
   - Мы, разумеется, в состоянии вскрыть  каждую  камеру.  Равно  как  и
перелистать ваши регистрационные записи. Но если вы добровольно отдадите
мне ключ и проводите до нужной камеры, выйдет  быстрее,  и  я  буду  вам
признателен.
   - И, вы понимаете сами, сэр комендант, - снова вмешался капитан, - мы
вынуждены будем убить всех узников, которые увидят  наши  лица,  услышат
наши голоса и впоследствии смогут опознать нас перед королевским судом.
   -  Жестокий  принцип  вашего  выживания  мне  очевиден,  -  задумчиво
произнес комендант, пододвигая себе стул  и  садясь.  -  Сколько  у  вас
людей?
   - Достаточно, - сказал  человек  в  капюшоне,  -  чтобы  до  рассвета
творить здесь все, что нам вздумается.
   - Вы честолюбивы? - неожиданно спросил тот.
   - Думаю,  да.  -  Человек,  возглавлявший  вторжение,  позволил  себе
быструю усмешку.
   - Храбрый молодой человек, - сделал свой вывод комендант. - На  руках
- перчатки, по рукам не определишь, но -  достаточно  молодой,  судя  по
походке, осанке и рисунку губ. Вдобавок честолюбивый.  Все  вы  думаете,
что способны съесть политику, а в результате она всегда жрет  вас.  Люди
вашего типа слишком часто становятся моими гостями.
   - Не сегодня, - мягко поправил его "молодой человек".
   - Кто знает. Вероятно, по пути сюда  вы  уже  видели,  во  что  Башня
превращает людей вашего сорта. Поверьте, когда их сюда привозят, в массе
своей все они весьма  незаурядны.  Когда  я  был  в  вашем  возрасте,  я
совершал подвиги, любил юных  красавиц  и  не  мечтал  возглавить  самую
зловещую из королевских темниц. Вы не женщину, случайно, ищете?
   - Неужели здесь содержат женщин? - надо сказать,  прозвучало  это  не
слишком удивленно.
   - Значит - нет? Я, право, надеялся с удовольствием сообщить вам,  что
принцессы Амнези нет в моих стенах, и ваш  рейд  пустой.  Разве  не  она
сегодня самая модная узница?
   - Меня не интересует принцесса Амнези, - сказал человек в капюшоне. -
Не настолько. Приступайте, капитан. Отыщите мне личные дела. Там  должны
быть отмечены номера камер и переводы, если они были.
   Капитан окинул взглядом стол с неряшливыми следами ужина, поднял край
скатерти, запятнанной вином,  убедился  в  отсутствии  потайных  ящиков.
Прошел комнату наискосок, кинжалом  взломал  нехитрый  замок  узорчатого
шкафа. Из распахнутых створок пахнуло  старой  плесенью  и  все  тем  же
вином, которым, видимо, комендант скрашивал себе однообразные будни.
   - Ха-ха, - вредно сказал комендант. - Разве я - монастырский  писака?
Все их имена здесь! - Он постучал себя по лбу согнутым пальцем. - А дела
их валяются где-нибудь в приказе, где чиновники стирают с них пыль.  Как
думаете, за что я получал жалованье  при  трех  королях?  За  то,  чтобы
посылать молодчиков вроде вас туда, где им самое место!
   - У него нет родственников в городе, - вполголоса  доложил  "милорду"
его капитан. - Мы не можем на него надавить. Разве что прижечь его...
   - Я старый человек, - заявил комендант. - Мое сердце не выдержит боли
и остановится в  самый  неподходящий  для  вас  момент.  Вы  только  зря
потеряете драгоценное время. А чем еще вы можете меня застращать? Что вы
способны мне предложить? Я видел вас и слышал ваши голоса. Я в состоянии
опознать вас перед лицом королевского правосудия. Уж не думаете  ли  вы,
что я куплюсь на лживое обещание оставить меня в живых теперь,  когда  я
уже почти готов назвать ваше имя?
   Узловатый палец почти уперся в грудь человека в капюшоне.
   - Вы, может, думаете, будто эта штука на лице надежно  защищает  ваше
инкогнито? Ничего подобного! Я обязан знать тех, кто так или иначе может
скоро  пожаловать  ко  мне  в  гости.  Мне  знакомы   эти   губы.   Этот
повторяющийся в поколениях рисунок в свои времена сводил с ума  королев.
Честное слово, юноша, подвизались бы вы лучше на том поприще!
   - Мне нужен Константин Брогау, - прямо сказал человек в капюшоне.
   - О да. Разумеется. Довольно умно. Сегодня  ночью  ожидались  попытки
освобождения совсем другой узницы. Не повезло бедняжке принцессе Амнези.
Никто не ценит ее так, как вы цените своего брата, Клемент.  Ну  так  на
чем мы с вами договоримся? Я открою вам его камеру, а вы прирежете  меня
на ее пороге?
   - Я думаю, - сказал "милорд", - мы с вами сторгуемся.  Вы  открываете
мне камеру Константина Брогау и передаете его мне, невредимого телом...
   - ...ну это уж как получится, - хихикнул комендант.
   - А я избавляю вас от смерти на дыбе Рэндалла Баккара по обвинению  в
преступном сговоре с врагами государства, - заключил человек в капюшоне.
- Я угрожаю вам тем, что в противном случае оставлю вас в живых.
   Некоторое время комендант смотрел на него, посерьезнев лицом.
   - Послушайте моего совета, - сказал он.  -  Если  собираетесь  впредь
заниматься чем-то подобным тому, что вы делаете сегодня ночью, отпустите
бороду  и  усы.  Вы  что  же,  думаете,  ваше   положение   делает   вас
неприкосновенным? Я не зря толкую вам про ваши губы.  Они  вас  погубят.
Когда я назвал вас  Клементом,  они  против  вашей  воли  сделали  такое
движение, что я теперь скажу ваше настоящее имя  совершенно  однозначно.
Как будто вы сами мне представились. Бог мой, я прочитал по вашим  губам
уйму увлекательных вещей. К сожалению, я никак не могу их  использовать.
Ну и как? Вам по вкусу командовать взводом убийц?
   - Мое предложение останется в силе еще пару секунд.
   - Я требую смерти от вашей собственной руки.
   - Об этом не может быть и речи. Мой помощник несравненно более опытен
в делах такого рода и не доставит вам тех неудобств, каковые вы могли бы
претерпеть от меня.
   -  Плевать  я  хотел  на  вашего  помощника!  Я  вам  хочу  доставить
неудобства! Я дворянин, мне претит мысль о смерти от руки  наемника  или
слуги. Я ваши глаза хочу  видеть,  когда  вам  придется  выбирать  между
чистотой рук и смелостью замыслов! В конце концов, вы требуете  от  меня
измены служебному долгу. Это стоит дорого. Извольте заплатить  указанную
цену.
   - Хорошо, - медленно согласился "милорд". - Если я буду удовлетворен,
я сделаю это сам.
   Комендант встал,  при  этом  движении  у  него  обнаружилась  одышка.
Перебрал ключи в связке на поясе.
   - Этот, - сказал он, сощурившись. - Или похожий?
   - Все возьмем! - Лапа капитана сомкнулась на связке и сорвала  ее.  -
Хватит цирк устраивать.
   Старик-комендант пошатнулся, руки солдат подхватили его под локти.
   - Благодарю, - съязвил он.
   Прошли по коридору, спустились, поднялись гуськом по лестнице,  более
всего похожей на случайную трещину  в  кладке  стены.  За  какими-то  из
дверей, вмурованных в стены, царила мертвая тишина,  в  другие,  почуяв,
что что-то творится, узники стучали изнутри.
   - И эту вы бы взломали? - веселился комендант. - Что, может,  и  эту?
Ну, здесь вы бы потратили немало сил. И здесь? Разве  что  пришли  бы  с
тараном.
   Казалось, в его сопровождении они  не  менее  чем  дважды  обошли  по
периметру всю Башню. Заметно сереющее в бойницах небо напоминало о  том,
что остаются не часы - минуты.
   - Вот, - сказал комендант, останавливаясь у подножия длинной винтовой
лестницы. - Согласно приказу из уст короля, услышанному без малого  всей
Констанцей. На самой верхушке башни, с клочком неба в  окне,  без  иного
света, без свиданий, без принадлежностей для письма. Я туда не потащусь.
Надо - отпирайте сами.
   Человек в капюшоне потянулся было за ключом, но капитан опередил его.
Должно быть, ему стало обидно, что не он диктует тут условия.
   - Кто его знает, - сказал он, имея в виду коменданта. - Мы ж не видим
с этой стороны, какое лихо там заперто. Может, тот, за кем мы пришли,  а
может - затхлые газы, от которых мы все тут поляжем. Я отвечаю  за  вашу
жизнь. Эй! Поди сюда!
   Он протянул ключ от двери одному из своих людей.
   - Поднимись и открой! Скажи милорду,  что  мы  пришли  за  ним.  Нет.
Ничего не говори. Ты не уполномочен.
   Несколько секунд все стояли у подножия и  слушали,  как  брякают  под
ногами посланца плохо пригнанные ступени. Дверь приоткрылась лишь  после
того, как он налег на нее всем своим весом. Оттуда  никто  не  появился,
только раздался какой-то слабый нечленораздельный звук.
   - Он... не  выходит,  -  немного  растерянно  сказал  сверху  солдат,
видимо, сроду не сиживавший взаперти,  кроме  как  на  гауптвахте.  Это,
наверное, был первый момент, когда дело пошло не по плану.
   - Ты... И ты! Помогите милорду выйти. Вынесите его, если  что...  Кто
знает, может, - капитан бросил на коменданта, представлявшегося ему, без
сомнения, мерзким стариком, подозрительный взгляд, - это не  та  камера?
Или он болен?
   - Не без того, - сказал комендант. - А кто здоров? Здесь кругом  одни
сумасшедшие. Я не имею в виду Башню.
   Втроем,  после  продолжительной   борьбы,   сопровождаемой   неясными
выкриками,  солдаты   выволокли   на   крохотную   лестничную   площадку
упирающегося молодого человека с ввалившимися глазами и обросшего редкой
клочковатой  бородкой.  Слипшиеся  в  сосульки  волосы  спускались  ниже
лопаток. Человек в капюшоне прикусил губу, положил ладонь  на  перила  и
сделал шаг наверх.
   - Кусается, сукин кот, мать его...
   Узник, почуяв, что хватка ослабела, ринулся обратно,  в  спасительную
тесноту и темноту. Его едва успели схватить за щиколотки, он  упал,  но,
извиваясь, продолжал  попытки  зарыться  в  соломенную  труху,  и  снова
завязалась ожесточенная борьба.
   - Это называется агорафобия, - пояснил с видом знатока  комендант.  -
Боязнь открытого пространства. Такой сам за собой дверь  запрет  да  еще
сам себя на цепь посадит. То,  что  я  называю  узником,  доведенным  до
идеального состояния.
   В  этот  момент,  по-видимому,  чаша  терпения  человека  в  капюшоне
переполнилась. То есть  до  сих  пор  ему  хватало  выдержки  оставаться
высокопоставленным милордом, мозгом операции и ее заказчиком,  обманчиво
беспомощным и огражденным от стрел и клинков чужими кольчужными спинами.
Капитан едва успел посторониться с дороги,  когда  он  с  остановившимся
взглядом ринулся по лестнице вверх.  Те  трое,  навалившиеся  узнику  на
спину, просто рассыпались в разные стороны. Эффект, невзирая на  все  их
брони, был такой, словно в них въехала осадная башня.
   - Огня! - потребовал милорд, одновременно срывая с головы  капюшон  и
поднося  к  лицу  поспешно  переданный  факел.  -  Посмотри   на   меня,
Константин!
   Присутствующие завороженно  уставились  на  резкие  черты  и  коротко
остриженные темные волосы, обрисовывавшие красивую линию лба. Константин
дернулся и всхлипнул в руках, сгребших его за грудки.  Милорд  встряхнул
его, добиваясь, чтобы узник сфокусировал взгляд.
   - Вспомни меня! - сказал он настойчиво. - Разве  со  мной  тебя  хоть
кто-то обидит? Хватит довольствоваться малым. Пойдем со мной, тебя  ждет
все небо и все солнце в мире. Все  просторные  поля,  все  женщины,  все
Клеопатры, Гвиневеры и Прекрасные Елены -  вспомни,  как  я  рассказывал
тебе о них и как ты слушал!
   Константин рванулся всем телом прочь, удерживавшая его  гнилая  ткань
лопнула, он опрокинулся на спину, вывернулся набок, весь мелко  дрожа  и
беззвучно плача с широко открытыми глазами.
   - Не трогайте меня, - тихо попросил он. - У меня есть мое  окошко.  Я
сижу так тихо... Меня тут никто не трогает. Мне обещали...
   От подножия лестницы раздались жидкие аплодисменты.
   - Ах, как вы, оказывается, можете быть патетичны, - сказал комендант.
- В принципе  в  качестве  лекарства  я  бы  порекомендовал  цирюльника,
хороший стол и дорогую шлюху. Некоторым помогает, если есть  характер  и
воля к жизни. - Он  презрительно  окинул  взглядом  жертву  собственного
содержания. - Вы продешевили. Я-то знал, в каком состоянии товар.
   - Я еще не расплатился, - ответил милорд, поднимаясь с колен.
   Ступеньки заскрипели под весом капитана.
   - В любом случае, милорд, нам надо  очень  быстро  отсюда  убираться.
Ночная смена у Белого Дворца скоро спохватится, что ее не меняют.
   Он с омерзением поглядел на  скорчившийся  на  полу  больной  отпрыск
благородного древа Брогау и неожиданно  сильно  ударил  его  кулаком  по
темени. Юноша беззвучно рухнул на площадку. Каковы бы  ни  были  чувства
присутствующих. приходилось признать, что в  таком  состоянии  он  более
транспортабелен.
   - Берите это, - приказал капитан, - и идем.
   -  Уберите  руки!  -  рявкнул  на   него   милорд.   Нагнулся,   взял
бесчувственного узника за пояс и вскинул его на плечи. - Я сам.
   Четкий военный шаг его лишь немного замедлился. Люди посторонились.
   - Далеко пойдете, - крикнул ему вслед брошенный комендант. - Если  не
остановят. Эй! Ты его все-таки забрал. Заплати согласно уговору.
   -  За  что?  -  гневно  выгнулась  бровь,  открытая   сейчас   любому
любопытному взгляду. - Твой товар не стоит чистой смерти.
   - Да так уж и быть. - Капитан настиг его сзади. - Три  короля  ценили
тебя. Вот тебе подарок от того, кто рано или поздно станет четвертым.
   Нож вошел старику в бок, тот сложился пополам, как тряпичный клоун, и
упал под ноги солдатне.
   - Не нравится, - сказал вдруг милорд. В такт  его  шагу  покачивались
безвольные руки, волосы и грязные босые ноги.
   - Что?
   - Я отвечаю на вопрос коменданта, нравится ли мне то, что я делаю.
   - Ну, - капитан, видимо, наконец позволил себе расслабиться, - вы  же
представляли себе, как это  будет.  Сказать  по  правде,  милорд,  я  не
ожидал, что все пройдет гладко. Милорд... прошу вашего прощения.  Я  вас
не уважал.
   - Естественно, - хмыкнул тот. - План, разработанный штатским,  да  не
просто  штатским,  а  таким,  как...  На  мое  счастье,  вас   обязывала
вассальная преданность. Ваши люди позаботились поднять решетку?
   - Мои  люди  знают  свое  дело,  милорд,  -  заверил  его  капитан  с
непривычной горячностью. -  Еще  раз  прошу  вашего  прощения.  Это  был
последний раз, когда со съером  Константином  обращались  непочтительно.
Милорд...
   - Что еще?
   Милорд как раз складывал с плеч свою ношу во внутреннем дворе,  среди
трупов  и  лошадей,  зябко  переступающих  длинными   ногами.   Молочный
предутренний туман наполнял двор, как вода - колодец.
   - Простите прямоту солдата. У нашего  брата  тоже  есть  честь,  хоть
редко удается распорядиться ею по собственному вкусу. Назовите мое  имя,
когда понадобятся верные люди. Если бы мне довелось  выбирать,  за  кого
умереть, я бы выбрал вас.
   - В обозримом будущем - едва ли, - пожал плечами милорд.
   Константина Брогау,  все  такого  же  никакого,  привязали  к  седлу,
набросив на него длинный плащ с капюшоном и на всякий случай закрыв  ему
рот щадящим кляпом.  Взлетевший  на  коней  отряд  окружил  его  плотным
железным кулаком и без промедления пустился в путь тою же  дорогой  и  с
теми же предосторожностями, с какими пробирался  сюда.  Сменился  только
пассажир.
   В  тумане  видно  было  хорошо  если  на  длину  копья,  зато   звуки
разносились, как если бы над  головой  падали  камни.  Словно  о  чем-то
вспомнив, человек, возглавлявший  налет,  неторопливо  закрыл  лицо.  Он
остался пешим. Один. При  всем  желаний  он  не  мог  бы  назвать  имени
капитана, если бы ему пришла такая нужда. Он его не знал.
   Впрочем, у него и без того было дурное расположение духа.

15. ТОПОЛИНЫЙ ПУХ. ЖАРА. ИЮНЬ...

   Порой Аранте и в самом деле казалось,  что  вся  беда  -  в  тополях.
Дождавшись своего часа, эти деревья, блеклые, желтые и пыльные,  в  иную
пору почти незаметные среди голого булыжника мостовых  и  стен,  шли  на
приступ, овладевали городом и диктовали ему свою волю. Спасу не было  от
тополиного  пуха,  липнущего  к  потной  обнаженной  коже,  от  которого
болезненно краснели глаза и отчаянно  свербело  в  носу.  Тополиный  пух
подтачивал  общественное  спокойствие.  Горожане   ходили   озлобленные,
поминутно смахивая с лиц и рук невидимые и невесомые  волокна,  и  любое
раздражение чревато  было  потерей  зыбкого  равновесия  духа,  в  каком
человека удерживал комплекс его  внутренних  и  общественных  заповедей.
Какой-то бездельник из ученых долгополых всерьез утверждал  связь  между
вспышками городской преступности и периодами цветения тополей.
   Прикасаясь к лицу, чтобы избавиться от ощущения  щекочущей  нечистоты
на коже, Аранта денно и нощно пребывала в  ожидании  того,  что  вот-вот
произойдет что-то такое, что переменит все и  вся.  И  одновременно  все
глубже увязала в сладостной жути, осознавая, что для этого чего-то,  что
бы то ни было, остается  все  меньше  времени.  Лишь  изумлялась:  "Что,
неужели  еще  только  июнь?"  Дни,  прожитые  ею,  могли  зачесться   за
десятилетия. Рассудок скептически выгибал бровь: "Ставишь  на  Ферзена?"
Но  разве  рассудок  определял  ее  теперешние  дни,  часы,  минуты,  от
напряжения которых ломило зубы?
   Совершенно неожиданно в середине лета она потеряла голос, и теперь, в
ожидании, пока связки восстановятся, говорила, когда  без  этого  нельзя
было обойтись, грубым сиплым шепотом. Говорила, впрочем, мало.  Кеннету,
чтобы понимать ее, хватало и взгляда, а на  людях  Аранта  старалась  не
показываться.
   Когда она стояла на сером рассвете, с той  стороны  стеклянной  стены
туманом растекающемся по ущельям улиц, словно совершая  свой  ежедневный
ритуал, через сад-подросток и ажурную решетку безмолвно глядя на готовый
к использованию эшафот, люди были ей не нужны. Она не пожалела бы, когда
бы они и вовсе исчезли. Зачем людям быть, если они способны между  собой
на такое? И что может сделать Ферзен? Такой,  как  Ферзен.  Он  королеве
даже не любовник. Любовников королев делают из другого теста. Для  того,
чтобы что-то здесь изменить, вопреки воле всех, желающих  смерти  Веноне
Сариане, надобно быть кем-то вроде Рэндалла Баккара. Можно ли  поставить
на Рэндалла, в том смысле, что он не  доведет  дело  до  конца?  А  что,
бывало, что он не доводил?
   Эшафот стоял новенький, нарядный, как бонбоньерка, накрытый полотнами
блестящей черной саржи  от  ночной  росы,  возможного  дождя  и  пьяного
вандализма случайных хулиганов. Через несколько часов ее снимут,  открыв
глазам неизменно восхищенных зрителей помост, сплошь  затянутый  дорогим
утрехтским бархатом изумительного белого цвета и увитый  живыми  розами.
Со своего наблюдательного поста у стеклянной  стены  Аранта  видела  все
приготовления, которые совершались здесь неторопливо, день за  днем.  Не
то чтобы ей нравилось на это смотреть. По чести говоря, глаза б ее всего
этого не видели. Но в том, чтобы все это прошло перед  ее  глазами,  был
какой-то жуткий смысл, тягостная обязанность и что-то еще, вроде долга и
искупления нечаянной вины перед Веноной Сарианой. Хотя, глядя на нее  со
стороны, толпа в своем  извечном  желании  верить  в  простые  образы  и
окрашивать их в яркие детские краски, приписывала ей злорадство. Теперь,
когда гибель королевы была решенным  делом  и  казалась  неминуемой,  ее
оставили в покое и даже слегка жалели, в  непоследовательном  своем  уме
выставляя ее уже невинной жертвой чужих греховных страстей, а  трусливый
гнев обращали на новую жертву, казавшуюся сейчас столь  же  недосягаемой
для правого суда, какой незадолго до этого была теперешняя.
   Стража в черных плащах, молчаливая гвардия государя, с некоторых  пор
сопровождавшая Рэндалла Баккара, куда бы он ни направлялся,  явилась  за
Арантой утром, когда площадь уже наполнилась,  зашумела  и  ожила.  Море
лиц, болезненное любопытство тысяч глаз, нищие, занимавшие место с ночи,
чтобы уступить его за грош, все это странным образом  напомнило  ей  то,
другое представление, которое  устраивала  здесь  едва  ли  месяц  назад
Венона Сариана. Только то было апофеозом  торжества  красоты  и  обещало
наполнить смыслом