о  это
тайна.
   - Вы, - осмелилась Аранта, - никогда не думали о побеге?
   С великолепным пренебрежением Венона Сариана пожала плечами.
   - Нет. А зачем? Разве что принц на белом коне за  мной  примчится,  в
чем я изрядно сомневаюсь. Побег уничтожит мое реноме.  С  эшафота  я  по
крайней мере буду взирать на  него  сверху  вниз.  Я,  невинная  жертва.
Видите ли, в этом положении я могу рассчитывать  хотя  бы  на  моральное
удовлетворение. Между нами, еще одна причина  от  меня  избавиться.  Мое
присутствие не позволяет ему без помех собою любоваться.
   "Если бы ты в  самом  деле  знала,  насколько  весома  эта  последняя
причина! И этот брак, ради которого тебя казнят... Ведь он вершится ради
той же цели. Чувствовать себя победителем - всегда.  Победителем  слабых
женщин? Ну, в данном случае женщины хотя бы сильные.  Мое  замужество  -
это моя ликвидация".
   - Почему бы вам в кои-то веки не надеть красное? -  вслух  предложила
она. - Кто имеет большее право носить королевский цвет?
   -  Благодарю,  -  ответствовала  Венона   Сариана   с   неподражаемым
сарказмом. - Я высоко ценю  ваше  предложение.  Однако  ни  под  страхом
смерти, ни даже перед ее лицом я не надену цвет, который мне не идет.
   - Белое, - сказала она минуту спустя, не то с хищной улыбкой, не то с
мечтательной. - Это усекновение главы. На белом кровь  будет  смотреться
драматично. Если я в этом  участвую,  это  должно  быть  мое  шоу.  Надо
покрасить волосы в черный цвет и  сделать  высокую  прическу.  Они  ведь
будут смотреть на шею. И маска...
   - Стоит ли еще больше дразнить гусей? - рискнула вмешаться Аранта.
   - А чем я рискую? Едва ли возлюбленный супруг осмелится  отдать  меня
на растерзание возмущенной толпе.
   Венона  Сариана  указала  на  комод   справа   от   себя,   где   под
расставленными  цветами  покоилась  на  шелке   драгоценная   маска   из
прозрачного, как вода, стекла. Давно, стало быть,  заказала,  да  некуда
было надеть.
   Маска не выглядела похожей на Венону Сариану. Она вообще ни  на  кого
конкретно  не  была  похожа,  будучи   в   своем   округлом   правильном
совершенстве абсолютно лишена индивидуальных черт.  Казалось,  надеваясь
на лицо, она сама отливает его в свою форму. Маленький  женский  секрет,
который не позволит мышцам  предательски  дрогнуть.  Эшафот  обращен  на
восток фасадом. Благодаря свойствам стекла,  свет  отразится,  и  вместо
лица королевы возбужденная публика сможет  увидеть  только  слепое  -  и
слепящее! - пятно. Все равно что  смотреть  на  солнце.  А  если  пойдет
дождь, мероприятие скорее всего  перенесут.  Нельзя  же  портить  народу
событие. Не каждый день королев казнят.
   - Что? - рассеянно переспросила Аранта, осознав, что  Венона  Сариана
обращается к ней. - Прошу прощения...
   - Как ты можешь здесь жить? - повторила королева. - Я  -  ладно.  Мое
положение ограждает меня от соприкосновения с этой косностью,  дикостью,
злорадством, которые обращают в ничто все, что хоть  сколько-то  от  них
отличается. Ну, ограждало достаточно долго. Я с детства привыкла жить за
стеклянной стеной, находиться на виду, изображать собой фетиш и  быть  в
то же время вне досягаемости. Но... каково это - ходить меж ними  каждый
день, отравляясь источаемой ими ненавистью и злобой? Быть  уязвимой  для
предательства, лжи, пожелания зла? Когда я смотрю на них,  мне  кажется,
будто по вашим улицам беспрепятственно расхаживают злобные безумцы.  Вас
косят чумные болезни. Вас сотрясают припадки религиозных  помешательств.
Простой плод человеческой фантазии объявляется вашими  патриархами  либо
священным и неприкосновенным, либо омерзительным в своем святотатстве, в
зависимости от их корпоративных интересов, тогда как он есть не  больше,
чем он есть. Вы  отнимаете  жизнь  за  пустое  слово!  Вы  жжете  заживо
талантливых людей. Когда ты выходишь из своих стен, не чувствуешь ли  ты
затылком камень, сжатый рукой оборванного  подростка?  Не  прожигает  ли
тебе спину завистливый взгляд? Что ты делаешь, когда  посягают  на  твою
жизнь, честь, достоинство и заставляют рядиться в их серость, потому что
иначе - смерть?
   - Убиваю, - в странном спокойствии  сказала  Аранта.  Венона  Сариана
сняла очки и положила их рядом на стол. Без  них  ее  напряженные  глаза
показались Аранте невыразительными.
   - Ты хочешь сказать, даже тебе,  чтобы  жить  здесь,  надо  научиться
дышать этими миазмами разложения? Перестроить метаболизм в  соответствии
с испарениями этого merde?
   Аранта тщательно взвесила ее слова. Почему-то было чрезвычайно  важно
правдиво и правильно ответить на этот вопрос.
   - Вы никогда никому не причинили вреда. Поэтому вы и представить себе
не можете, каковы должны быть в вашей ситуации адекватные  действия.  Вы
не можете представить себя совершающей нечто, соответствующее  ситуации,
в какой вы оказались. Я... да, я нанесу упреждающий удар, если  полагаю,
что он необходим. Я вполне могу представить, что мне  придется  солгать,
украсть или убить. Но я не испытаю при этом ни отвращения к самой  себе,
ни жалкой обессиливающей ненависти. Видите ли,  Ваше  Величество...  для
меня это будет в порядке вещей. Я  могу  убивать  их,  но  ненавидеть  и
презирать... Кто бы я ни была,  я  часть  этого.  Кто  сказал,  будто  я
никогда  не  испытаю  тех  же  чувств,  того  же  отвращения,  того   же
бессильного  страха?  Ненависть  преломляет  перспективу.  Нечеткое   же
видение порождает слабость. Я считаю, моя жизнь стоит того, чтобы за нее
постоять.
   - Ненависть без сопротивления против сопротивления без  ненависти?  -
усмехнулась королева. - Философская бездна, моя дорогая. Вы в самом деле
хотели бы сюда окунуться?
   - Нет. - Аранта покачала головой, живо  представив  себе,  какой  она
оттуда выберется изжеванной и уничтоженной, - Разве будет польза?
   - Вы  безнадежно  неинтеллигентны,  моя  милая,  -  заключила  Венона
Сариана. - Но, возможно, вы выживете.
   И почему-то Аранте не захотелось с ней спорить.

14. НОЧНЫЕ ГОСТИ БАШНИ

   Делай, что должно, и будь, что будет.
   Рыцарский девиз

   Ночь была так тиха, что  казалась  бездыханной.  Звезды  мерцали  над
башнями и глубокими ущельями улиц так  высоко,  что  человек  со  слабым
зрением мог  лишь  догадываться  об  их  существовании.  Луна,  Небесная
Королева, плыла меж ними, жеманно подбирая краешек юбки.
   Мертвая,  напряженная  тишина  стояла  даже  в  тех  кварталах,  куда
горожане в это время суток искони стекаются удовлетворять тайную страсть
к пороку. Таков был указ короля. Сегодняшняя ночь должна была  вершиться
благочинно. Никаких происшествий, никаких пьянок-гулянок, без  позорного
пьяного визга. Страна расставалась со своей королевой. То, что она  сама
ее убивала, было лишь досадным нюансом, способным отыскать  себе  дорогу
не во всякое сознание. Тем более требовалось проявить хороший вкус.
   А потому хозяева засветло закрыли свои заведения,  в  домах  погасили
свечи, и лишь большой колокол, именуемый Епископом,  размеренно  отбивал
время,  напоминая  о  скорбях  земных,  да  ночная   стража,   усиленная
вооруженными  отрядами,   патрулировала   улицы,   проверяя,   насколько
неукоснительно исполняется королевский  указ.  Если  бы  Красной  Ведьме
вздумалось прогуляться по улицам в эту ночь, она  непременно  задала  бы
себе вопрос: насколько в действительности беспомощным мог быть Рэндалл в
ночь, когда одичавшая толпа  осадила  Белый  Дворец,  если  сегодня,  по
одному  его  слову,   город,   вопреки   естественному   для   греховной
человеческой породы хаосу, застыл в оцепенении и немоте.
   Патрулировали группами по  пять  человек.  Вполне  достаточно,  чтобы
справиться с любым смутьяном. Знатные господа, постоянно  проживающие  в
столице или  въезжающие  сюда  по  какой-либо  надобности,  имели  право
держать при себе для личной охраны  себя  и  домочадцев  не  более  двух
мечей, то есть вооруженных слуг. Вопреки легендам и сказкам, повторяемым
при  свете  камина,  молодцы,  способные  в  одиночку  раскидать   пяток
профессиональных  вояк,  встречаются  чрезвычайно  редко.  А   если   бы
подгулявшая охрана двух-трех феодалов объединилась  в  своем  стремлении
дать стражам  порядка  полновесной  сдачи,  это  позволило  бы  Рэндаллу
Баккара снова-здорово завести разговор  о  мятеже.  Посему  все  частные
охраны имели на этот счет весьма подробные и обязательные  к  исполнению
инструкции. В искоренении на территории Констанцы принципа  "мы  дрались
вместе" Рэндалл преуспел вполне.
   Добрые люди этой  ночью  по  улицам  не  шатались.  Пьяные  песни  не
оглашали округу.  Нищие,  грабители  и  убийцы  сидели  в  своих  норах,
безнадежно списав эту ночь в убыток. Девицы в веселом  квартале,  как  в
детстве, шептались при  погашенных  свечах,  передавая  из  уст  в  уста
страшные истории и  вздрагивая  от  звуков  колотушки  ночного  сторожа,
особенно  пронзительных  в  этой  полной  вынужденной  тишине.   Солдаты
городского гарнизона в казармах были трезвы и  готовы  в  мгновение  ока
вылиться на улицы.
   Добрые  люди,  стало  быть,  по  улицам  не  шлялись.  И  те,   слабо
позвякивавшие железом, поодиночке и молча выводившие лошадей  из  темных
подворотен,  стекающиеся,  как  ручьи,  к  широкому  конному  проезду  и
прячущиеся там, за углами, в нишах ворот и в арочных  проемах,  едва  ли
причисляли себя к честному люду. Кони их были темной  масти  и  бесшумно
ступали  по  мостовой  копытами,  обмотанными  тряпками.  Длинные  плащи
надежно скрывали от лунного света блеск стали. Замирая  в  укрытии,  эти
ночные хищные птицы накрывали  плащами  лошадиные  головы,  и  выученные
кони, огражденные таким образом от внешних страхов и  соблазнов,  стояли
спокойно и тихо, сливаясь с ночью, и, казалось, сами затаивали  дыхание.
Судя по пластике, все эти таинственные тени были вооружены до зубов.
   Ожидание  тянулось  не  слишком  долго.  По   булыжнику   прогрохотал
многочисленный вооруженный отряд. Пики с флажками, устремленные в  небо,
на долю секунды взблескивали в дорожке лунного  света.  Руки  лежали  на
рукоятях  мечей.  Судя  по  всему,  они  готовы  были  встретить   любое
сопротивление.  Тени,   притаившиеся   за   углами,   пропустили   отряд
беспрепятственно, и когда производимый им шум угас далеко за  множеством
углов и поворотов, повинуясь  слабому,  но  внятному  свисту,  вышли  на
широкую улицу, размотали конские копыта и выстроились в колонну по двое.
Причем проделали они это так скоро, что стало ясно - собравшись  вместе,
они представляли собой единое целое. Все  построение  в  кромешной  тьме
заняло не более полуминуты, после чего, подчиняясь все тому  же  свисту,
колонна, высекая подковами искры и, кажется, теперь уже вовсе не  таясь,
удалилась  в  направлении,   противоположном   тому,   куда   проскакала
предыдущая команда.
   Конная группа, ни от кого  уже  не  прячась  и,  более  того,  словно
нарочно выставляя себя напоказ, остановилась перед воротами приземистого
сооружения,   украшенного,   или,   вернее,   изуродованного    нелепыми
разновысокими башнями. Впрочем, таковыми оно виделось случайным прохожим
и гостям столицы при свете дня. Ночью громада Башни, опоясанная  двойной
стеной, производила более величественное впечатление. Уже хотя  бы  тем,
что черный базальт сливался  с  ночью,  отчего  государственная  темница
выплывала из тьмы так же внезапно, неотвратимо и безнадежно, как в конце
пути перед  человеком  возникает  смерть.  Широкой  дорогой,  ведущей  к
полукруглому зеву ворот под низкой аркой, без нужды старались не ходить.
Место слыло дурным. Тюремные  кареты  и  эскорты  носились  здесь  сломя
голову, и простого человека стоптали бы, не заметив.  Так  ему  и  надо,
пускай сам бережется. И неведомо еще, зачем приспичило ему под каменными
стенами без дела шляться. Потому береглись, передавая из уст в уста  еще
приукрашенные страшные сказки. Достаточно было того, что угодившим  сюда
свидания с близкими уже не дозволялись. После , того, как за их  спинами
смыкались эти  тяжелые  створы,  их  видели  лишь  комендант,  охрана  и
тюремный капеллан. Последний передавал их уже в руки Богу.  Поговаривали
также, что многие предпочли бы гордое мгновение эшафота, чем  пожизненно
кануть в каменные  колодцы  этого  чудовищного  ублюдка:  самодержавного
интереса династии Баккара.
   Впрочем, это была темница для  знатных.  Чернь  содержали  в  вонючих
полуподвалах окружных уголовных тюрем и вешали пачками, без затей.
   Видимо,  прибывший  отряд  здесь  ожидали,  потому  что  едва  копыта
передовых коней ступили на подъездную площадку под барбаканом,  нависшим
над воротами, как брови а над сумрачным  взглядом,  смотровое  окошко  с
лязгом отскочило. Привратник, бросив беглый взгляд  по  верхам  касок  и
пик, с усилием  повернул  запирающий  брус,  створы,  окованные  железом
крест-накрест, разошлись, и  отряд  прогрохотал  во  внутренний  дворик,
освещенный факелами, меж двумя стенами. Поднялся ветер,  факелы  чадили.
Тот,  кто  следовал  последним,  обернулся,  рисуя  клинком   блистающую
спираль, и привратник, заложивший брус за его спиной,  рухнул  наземь  с
перерезанным  горлом.  Тот,  кто  нанес  удар,  стремительно   спешился,
подхватил тело под  мышки  и  оттащил  в  караульную  будку.  Конь  его,
приученный ходить в общем строю, последовал за  остальными.  Сам  убийца
встал вместо привратника. Акт совершен настолько молниеносно, что  никак
не сказался на обстановке. Словно испокон веков на этом месте стоял этот
человек, а не тот.
   А кавалькада все так же невозмутимо приближалась к следующим воротам,
где,  ожидая  их,  уже  подымали  решетку.  Несколько   секунд   колонна
втягивалась, пригибаясь в  седлах,  под  низко  нависающие  над  головой
тяжелые заостренные брусья. Слепые бойницы, заложенные кирпичом так, что
остались только ниши, пялились на них, пока они миновали туннель. Стены,
все в бородавках соляных наростов,  отвечали  факельному  свету  влажным
блеском, и пахло дымом, застоявшимся в сыром и тесном помещении. Изнутри
Башня выглядела куда меньше, чем снаружи: такова была плата  за  толщину
стен и укрепления.
   Лебедку подъемного механизма обслуживали двое: один  монотонно  водил
по кругу слепую белую клячу, второй стоял обязательную стражу. Того, кто
был при оружии, снял свистнувший с  арбалета  болт.  Второму,  прижав  к
горлу мизерикорд, сказали на ухо только одно слово:
   - Кордегардия?
   Еще один из пришлых взял под  уздцы  белую  клячу.  Решетка  медленно
опустилась, и новый привратник начал по одному, избирательно снимать  со
стен факелы и затаптывать их ногами. Стало темнее.
   Кордегардию угадали издали, по голосам, отблеску факелов на  плачущих
стенах и стуку игральных костей. Коротала часы свободная смена. К выходу
во двор довольно близко. Башня изначально строилась не  как  убежище,  а
как тюрьма. Мизерикорд немедленно поставил точку в жизни  проводника,  и
дальше шли на цыпочках, преступая через труп.  История  этого  вторжения
писалась лаконично. Кровью.
   Со свободной сменой также покончили быстро, без  капли  своей  крови,
хотя и не без возни: все ж  таки  оружие  у  тех  стояло  под  рукой,  в
пирамидах вдоль стен. Дело решили  арбалеты:  пока  еще  те,  защитники,
похватают свои пики, годные лишь  узников  древками  охаживать.  Тяжелые
каменные стены превосходно гасили звук. В клетке в  глубине  кордегардии
вскочил на ноги вельможа, прижимая к груди скованные  руки.  Сегодняшний
ночной  арестант,  еще  утром  перед   лицом   королевского   правосудия
лепетавший, что произошла нелепая, досадная ошибка...
   - Господа, - вскричал он, - я счастлив...  я  поддержу  и  словом,  и
силой моих мечей...
   Он не успел.  Болт  опрокинул  его  навзничь.  Стрелок,  не  сводя  с
хрипящей жертвы неподвижного взгляда, поцеловал арбалет:
   - Что за славная штука!
   - Что дальше? - спросил капитан, тот, что  подавал  команды  свистом.
Теперь, когда железный кулак отряда немного  разжался,  в  его  середине
обнаружился  "пассажир"  -  высокий  худощавый   человек   в   капюшоне,
оставлявшем видимыми только очертания губ, и в нейтрально-темном  плаще,
под которым, очевидно, не было и намека на доспех.
   - Осталась еще стража на этажах, - откликнулся он. - Немного. Это уже
не задача. Пошлите ваших людей, пусть найдут мне коменданта,  и  давайте
спустимся во двор. С минуты на минуту должна пожаловать смена. Если  она
не войдет в Башню или, хуже того, сумеет отсюда выйти, считайте, что  мы
пришли сюда зря.
   И вовремя. Наружные, запираемые брусом ворота грохотали  под  чьим-то
кольчужным кулаком.
   - Отойдите в сторону, милорд. Вы  нам  мешаете.  Человек  в  капюшоне
отошел на лестницу, ведущую со двора на нижний ярус Башни, и остановился
там в густой тени. Дело, которое он делал,  было,  видимо,  важнее,  чем
возможность проявить личный героизм. Другой вопрос, возможно,  он  и  не
считал это героизмом.
   Получив приказ, воротный страж  повернул  брус  и  растолкал  тяжелые
створки. Отряд вновь прибывших промчался мимо него, как будто его  и  не
было, нырнул под решетку, гоня перед  собой  перепуганное,  полуоглохшее
эхо. Подождав, покуда все они, до единого втянутся  в  затененный  двор,
тот, кто состоял при кляче, обрубил трос, и  решетка  рухнула,  влекомая
собственным весом. Сменившийся  отряд,  возвратившись  в  родные  стены,
оказался заперт в собственном дворе, где из-за каждого угла,  из  каждой
тени брызнули  стрелы.  Оставшихся  добили  ножами.  Через  какие-нибудь
четверть часа мощенный булыжником двор устилали тела в черном - в цветах
королевской стражи. Посреди побоища, ко всему равнодушная, понуро стояла
белая кляча.
   Там, где они проходили, косила свою ниву смерть. В подземельях  и  на
этажах Башни были камеры, представлявшие собой нечто вроде  зарешеченных
ниш: углубления  в  кладке  или  просто  естественные  неровности  скалы
основания. Привлеченные неурочным светом и лязгом железа  кандальники  и
безумцы, а чаще всего  те,  кто  совмещал  в  себе  оба  этих  качества,
обглоданные грязью и болезнями, что развиваются в темноте, поднимались с
гнилой соломы настолько, насколько им это позволяла длина цепей. Болты и
пики не сделали для них исключения, разя без  пощады  и  без  каких-либо
объяснений. Принцип, очевидно, у нападавших был один: кто  видел  нас  -
умри.
   С другой стороны, это можно было бы  рассматривать  как  ограниченное
временем милосердие. Можно было  и  никак  не  рассматривать,  поскольку
спешка не позволяла.
   - Насколько, - спросил человек в капюшоне, - все это оправданно?
   Капитан рядом с ним икнул.
   - У меня строгие инструкции, - пояснил  он,  -  касающиеся  в  первую
очередь вашей безопасности, милорд. Вопреки тому, что вы  сами  об  этом
думаете. Таково условие, на котором я  здесь  с  вами.  И,  между  нами,
таковы вонючие правила этой дерьмовой игры.
   Оба на мгновение остановились, и какое-то  время  казалось,  что  вот
сейчас вояка снисходительно потреплет "милорда"  по  плечу.  Однако  уже
занесенная его рука внезапно опустилась под пристальным взглядом визави,
а секунду спустя из глубины коридора послышалось:
   - Нашли коменданта! Передайте капитану... Скажите милорду...
   "Милорд" круто развернулся на месте,  плащ  взлетел,  захлестнув  ему
ноги. Капитан последовал за ним. Видимо, в его личные инструкции входило
ни в коем случае не оставлять "милорда" одного.
   Стол. Стул. Чахлый свет факела, снятого со стены в коридоре. На  лице
старика, поднятого среди ночи, узнаваемое выражение  человека,  которого
подчиненные подвели самым роковым образом. Циник, привыкший к тому,  что
на его глазах люди ежедневно сходят с ума. Один  против  полной  комнаты
вооруженных людей.
   - Милорд?
   Человек в капюшоне взглядом отодвинул с дороги своего капитана.
   - Мне нужен узник, - сказал он.
   - Естественно, - с сухим смешком отозвался комендант. - Не  клады  же