анавливаясь в двух шагах.
   Шурка вздрогнул от неожиданности:
   - Привет.
   - Дай мне бросить по кольцу, - сказала Зоя.
   - Возьми, - Шурка удивленно протянул ей мяч.
   Зоя поставила сумку и отошла на штрафную линию. "Пандем, помоги мне!"
   Пандем помог. Мяч на секунду задержался в сетке и скользнул вниз.
   - Молодец, - сказал Шурка. - Без Пандема?
   Она замешкалась. Завертела головой, делая вид, что ее  окликнули;  по
счастью, мимо проходила  парочка  Шуркиных  одноклассников,  и  взаимные
приветствия очень удачно отвлекли Шурку от еле слышного Зонного ответа.
   - Ты сегодня идешь играть в оборону Измаила? -  спросила  Зоя,  когда
мальчишки убрались по своим делам.
   - А у кого? - Шурка заинтересовался.
   - У Смирновых, в парке на озере,  -  Зоя  снова  почувствовала  волну
горячих колючек. - Я еще не записалась. Но хотела бы. В  прошлый  раз  я
неплохо стреляла...
   - Я сегодня не могу, - сказал Шурка. - Надо поработать, у нас этапный
тест через неделю...
   - Ты же не можешь весь день до вечера работать, - возразила Зоя.
   - Почему? - удивился Шурка.
   Он  был  на  голову  выше  Зои,   тонкий,   как   натянутая   тетива,
черноволосый, с чуть вытянутым смуглым лицом и яркими зелеными  глазами.
У Зои отнимались ноги, когда он смотрел вот  так  -  приветливо,  прямо.
Хотелось плакать, смеяться, бежать куда-то  и  никогда  не  возвращаться
назад, но сильнее хотелось обхватить этого гада за шею, за плечи, обнять
крепко-крепко и не выпускать...
   - Я не могу математику  решить,  -  сказала  Зоя  чужим,  хрипловатым
голосом. - Помоги мне. По-соседски. А?

***

   Два месяца Зоя  Антонова  носила  платья,  которые  нравились  Шурке,
слушала музыку, которую любил Шурка, записывалась на игрища,  в  которых
Шурка принимал участие, и решала задачи под Шуркиным руководством. В  ее
собственном  классе  все  до  единого   считали,   что   "эта   Антонова
давным-давно встречается с Тамиловым из десятого "М".
   Миновали экзамены. Начались каникулы. Шурка собрался в лагерь, и  Зоя
собралась вместе с ним. Лагерь назывался "Островитянин", и  Зое  там  не
понравилось: жили в шалашах, пищу, хоть и  синтезированную,  разогревали
на костре, целыми днями лазали  по  лесу,  отыскивая  какие-то  тайники,
поднимая сундуки с морского дна,  стреляли  из  лука,  строили  плоты  и
долбили пироги - короче, предавались отдыху  по-мальчишески,  азартно  и
бестолково. Зое  казалось,  что  она  выросла  из  "Островитянина";  Зое
хотелось кафе с полосатыми тентами, хотелось танцев  и  тихого  парка  с
фонтанами вместо этого дурацкого леса.
   "Поедешь домой?" - спросил однажды Пандем. (Специальной  комнаты  для
разговоров с ним в лагере не было, поэтому Зоя общалась с Пандемом после
отбоя, глядя на звезды сквозь соломенный полог шалаша.) "Шурке нравится,
- сказала Зоя. - Останусь".
   И мужественно дотерпела до конца смены.
   Ночью накануне  отъезда  устроили  наконец-то  танцы  -  не  тихие  и
романтичные,  как  мечталось  Зое,  а  по-дикарски  шумные  карнавальные
пляски.  Раскрасили  лица  глиной  и  зубной  пастой.  Кусочки   мягкого
синтезированного мяса нанизывали  на  прутики  и  жарили  над  кострами.
Носились  с  факелами,  купались  в  полной  темноте,  ныряли  с  лодок,
распугивая рыб.  Братались.  Обменивались  адресами.  Клялись  в  вечной
дружбе; в общей суматохе Зоя потеряла Шурку из виду, а  потом  долго  не
могла его найти.
   Хороводы  вокруг  костриш  иссякали;  кто-то  спал  прямо  на  пляже,
завернувшись в одеяло, кто-то слушал музыку,  глядя  на  звезды,  кто-то
рассказывал байки и кто-то их слушал - но Шурки не было ни среди первых,
ни среди вторых, ни среди третьих.
   Ночью, одна, замерзшая и слегка напуганная, Зоя пошла  искать  его  в
лес.
   "Зоя, не ходи. Поздно".
   - Ну и что?
   "А то, что унизительно следить за человеком. Ходить за ним по пятам".
   Зоя остановилась в темноте. Открыла рот - и закрыла снова.
   - Ты хочешь сказать, что я ему навязываюсь?
   "Я хочу сказать, что нехорошо подсматривать".
   - Подсматривать - за чем?
   "Если человек хочет быть один - не надо ему мешать. Возвращайся, Зоя.
Он тоже скоро вернется".
   Она уже собралась идти к кострам - и вдруг замерла, прижав  ладонь  к
гладкому стволу:
   - Один? Или наедине с кем-то?
   "Зоя... Если не хочешь выглядеть глупо - возвращайся".
   - Он один - или с кем-то?!
   "Я не могу тебе сказать".
   - Вот оно что, - пробормотала она, чувствуя, как немеют щеки.  -  Вот
оно что...
   "Погоди!"
   Она не слушала.
   Корни подворачивались ей под ноги, ветки хлестали по лицу  -  но  она
продолжала искать.
   И скоро нашла.

***

   - Как ты мог? Как ты... Я же умоляла тебя!  Ты...  Ты  предатель!  Ты
меня ненавидишь! Ты ее - любишь, а я для тебя ничто!
   Море молчало.
   - Проклинаю, - Зоя упала на мокрый песок. - Не хочу  тебя  больше  ни
видеть, ни слышать - никогда... Ты все врал. Ты все  врал.  Ты  меня  не
любишь. Ты... ну давай, смейся  надо  мной.  Унижай  меня...  Все  равно
дальше некуда. Давай, унижай!
   ...Кажется, они ее даже не заметили. Он  постарался,  не  иначе.  Они
были так заняты собой, своими руками, губами, плечами,  ушами,  глазами,
ногами...
   Эту девку звали Вита. Тише воды,  ниже  травы.  Полосатый  купальник.
Книжка под подушкой. Душевая кабинка три раза в день...
   - Сука. И ты - сука. Дерьмо,  дрянь,  сопливый  божок,  кукловод,  не
мужик и не баба, паразит, полип...
   Зоина жизнь, еще вчера полная, яркая и если не счастливая, то хотя бы
преисполненная надежды на счастье - Зоина жизнь лопнула,  как  воздушный
шарик, оставив по себе жалкую тряпочку.

***

   - Пандем?
   Молчание.
   - Пандем?!
   Молчание.
   - Прости... Я не хотела... Прости, я не хотела тебя... Я...
   Молчание.
   - Пожалуйста... Не бросай меня... Я больше не буду... Я все поняла...
   Прости... Прости... Прости...
   "Не плачь, глупая девочка. Посмотри, солнце встает".

Глава 9

   - Па, ты слышал? Шурка женится! -  Виталька  стоял  посреди  комнаты,
размахивая телефоном-наушником на цветной резинке.
   - Оторвется, - сказал Ким, наблюдая за полетом наушника.
   - Не оторвется, - беспечно возразил Виталька. -  Так  ты  слышал  про
Шурку?
   Ему же семнадцати нет еще!
   - Ну и что, - сказал Ким. -  Тетя  Александра  вышла  замуж  за  дядю
Алекса, когда ей было шестнадцать и она училась в школе.  А  ведь  тогда
еще не было Пандема...
   Виталька хмыкнул, как бы говоря: скажешь такое, Пандема не было... Ты
бы еще царя Гороха вспомнил...
   - А чего же ты мне не сказал, - начал  было  Виталька,  но  запнулся.
Рука, раскручивавшая наушник, вдруг опустилась и  спряталась  за  спину,
будто застеснявшись.
   - Пандема ты слушаешь, - пробормотал Ким. - Родного отца - нет.
   - Почему нет? Тоже слушаю, - сказал Виталька, думая о своем.  -  Это,
получается, мне через шесть лет тоже можно жениться?
   - Да ради бога, - сказал Ким, - А что, кто-то есть на примете?
   Виталька фыркнул:
   - Это я так спрашиваю, для формальности. Оно мне сто лет не надо, я в
космос собираюсь... Так на свадьбу нас позовут?
   Ким откинулся на спинку кресла, забросил руки за голову:
   - Пандем! Нас позовут на свадьбу?
   Тихий смешок внутри головы.
   - Он не знает, - Ким развел руками.
   - Как не знает? - растерялся Виталька. - Как... не знает?
   Миновала  целая  секунда,  прежде  чем  выпученные  Виталькины  глаза
вернулись на место, а буква "о" приоткрывшегося маленького рта сменилась
возмущенным оскалом:
   - Ты надо мной прикалываешься, да? Можно маленьких дурить, да?
   С минуту они возились  и  боролись,  причем  Виталькины  кулаки  были
твердые, как орехи; в дверном проеме стоял трехлетний Ромка. Внимательно
наблюдал.

***

   Виталька   родился   через    месяц    после    памятной    посиделки
по-родственному. Это был очень  спокойный,  под  стать  Арине,  ребенок.
Новорожденный, он спал по ночам, а если и начинал капризничать  -  Арина
всегда знала, как и чем его успокоить. Ни намека на  нервотрепку  первых
месяцев - Арина  плавала  в  своем  материнстве,  как  белый  корабль  в
спокойном море, в то время как вокруг бушевали эйфория, паника, развал и
созидание, эпидемия неудавшихся самоубийств, карнавалы и праздники,  все
это было вокруг и по всей земле, но Ким с  Ариной  пребывали  будто  под
наркозом.
   Ким купал сына, переодевал, часами выгуливал, кругами бродя по парку;
думал о Виталькиной будущей жизни, о том, какое место  уготовано  ему  в
новом, диковатом на первый взгляд мире... Парк  (как  и  любая  тенистая
улица или просто дворик со скамейками) в ту пору был полон  гуляющими  -
не парочками, нет, и не компаниями. Все бродили поодиночке,  погруженные
в себя. Все беседовали на самую  интересную  для  человека  тему  -  они
беседовали с Пандемом каждый о себе. Всем надо было  о  чем-то  спросить
или - гораздо чаще - рассказать. У всех -  умных,  глупых,  эгоистичных,
самовлюбленных, душевно тупых,  экзальтированных,  честных,  малодушных,
жизнелюбивых, прочих - появился друг:  даже  у  тех,  у  кого  друзей  с
пеленок не бывало. Друг, который знал и чувствовал  потаенное,  то,  что
другому человеку не откроешь;  друг,  который  оправдывал  слабости  (не
всегда, но в большинстве случаев - по  Кимовой  информации  -  случалось
именно так). Оправдывал и давал надежду, и пробуждал желание стать лучше
(не у всех, опять же, но  у  многих).  Все  вспоминали  юность,  детские
мечты, все, что не сбылось тогда - но имело шанс сбыться сейчас...
   Прокатилась волна тихих разводов и новых громких свадеб.
   Всюду открывались профессиональные училища,  строительные  техникумы,
политехнические институты. Ким качал коляску со спящим сыном и говорил с
Пандемом о временных парадоксах, о классификации звезд...
   А вот Ромка родился через семь лет - совсем  в  другую  эпоху.  И  по
характеру был другим ребенком -  нервным,  крикливым,  беспокойным.  Ким
знал, что Пандем уделяет младшему сыну много времени (хотя что это такое
- время Пандема? Можно ли его измерить?). Ромка нуждался  в  том,  чтобы
его успокаивали - и Пандем возился с ним с первых  дней,  уговаривал  по
ночам, чтобы дать возможность Киму и  Арине  выспаться  (оба  они  тогда
работали, Арина в художественном лицее, а Ким в Институте биосинтеза.) В
результате  Ромка  получился  куда  больше  Пандемовым   сыном,   нежели
Виталька. Он часами играл в детской, совершенно один, игрушки говорили с
ним разными голосами, а он говорил с игрушками.  Он  научился  читать  и
говорить почти одновременно; в три года он умел каллиграфически  писать,
выражал самые сложные мысли  и  охотно  оставался  дома  один  -  Пандем
напоминал ему, когда и как  разогреть  еду,  что  надеть,  какую  книжку
почитать и когда лечь в постель.
   Спокойный Виталька вырос подвижным и шумным мальчишкой - капризный  в
младенчестве Ромка оказался молчаливым созерцателем. Временами  его  все
понимающий, спокойный взгляд начинал беспокоить  Кима,  а  холодность  к
родителям иногда обижала. Всякий раз, случись  Киму  об  этом  подумать,
Ромка будто просыпался - улыбался и лез на колени;  Ким  знал,  что  это
Пандем напомнил сыну о том, что у него есть  родители,  и  все  равно  в
такие минуты бывал растроган и почти счастлив.
   "Это  характер,  -  говорил  Пандем.  -  У  него  очень  своеобразное
мироощущение.
   Он не равнодушен к тебе - он просто не понимает, что  ты  не  слышишь
его мыслей... Он не умеет еще выражать свои  эмоции  так,  чтобы  ты  их
понял. Он научится. Он очень добрый мальчик".

***

   Арина Каманина ехала на работу на велосипеде.  Был  очень  солнечный,
под голубым небом день.
   Арина ехала сквозь бесконечный парк, устроенный таким образом,  чтобы
за каждым поворотом дорожки открывался новый вид.  В  любое  время  года
здесь что-то цвело;  в  любое  время  суток  здесь  были  свет  и  тени,
сочетаемые всякий раз по-разному.
   - Сейчас налево? Фонтан запустили?
   "Нет еще. Поезжай направо".
   На больших деревьях то тут, то там виднелись детские домики-скворечни
с флюгерами, витражными окошками  и  веревочными  лестницами  до  земли.
Арина до сих пор содрогалась  (понимала,  что  глупо,  но  дергалась  на
уровне рефлекса), когда  малыш  лет  трех,  карабкаясь,  как  обезьянка,
забирался на двадцати метровую  высоту  и  болтался,  перебирая  руками,
что-то напевая под нос. Никакого надзора, никакого окрика - они играли в
школе, играли дома, они были пиратами, космонавтами, зверями и  птицами,
у них было свое сообщество, дробящееся  на  сотни  больших  и  маленьких
клубов, и некоторые взрослые с удовольствием втягивались в  эту  игру  -
если у  них  получалось,  конечно.  У  Арины  получалось  -  правда,  ее
воспитанники были детьми особенными, куда более талантливыми,  чем  сама
Арина была в их возрасте.
   На легком, как соломенная шляпа, и удобном, как  тапочки,  велосипеде
"Бродяга-100" Арина  ехала,  будто  на  "Ласточке"  из  своего  детства:
поднимаясь на горку, она отрывалась от седла и переступала с  педали  на
педаль; спускаясь вниз, замирала, слушала прикосновение ветра к щекам  и
едва слышный шорох монолитных шин. На дорожке были нарисованы  кособокие
домики, шарообразные слоны, человечки с  длинными  волосами  и  формулы,
которые Арина на ходу не успевала прочесть.
   Она  ехала  и  беседовала  с  Пандемом  -   это   была   никогда   не
прекращающаяся, неторопливая, как равнинная река, привычная беседа.
   Она спросила, все ли ученики придут сегодня  на  занятия;  оказалось,
что Ирка-большая уехала с  родителями  в  Японию,  просила  прошения  за
пропуск занятия, передавала привет. Арина подумала, что  и  сама  бы  не
прочь куда-нибудь съездить, но до выставки осталось всего три  недели...
Пандем сказал, что на выставку придет сто девяносто шесть человек; Арина
знала,  что  среди  них  не  будет  ни  одного  случайного,   а   только
заинтересованные знатоки и  ценители.  Она  поежилась  и  подумала,  что
сегодня  надо  окончательно  отобрать  работы.  В  это   время   впереди
показалась развилка, и она привычно спросила Пандема, куда  свернуть,  и
он  тут  же  посоветовал  -   направо...   -   Жарко.   Дождь   ночью?..
"Обязательно".
   Она ехала мимо жилых домов с настежь распахнутыми окнами,  с  дверями
без замков; подростки, для которых  дома-скворечни  были  уже  не  столь
интересны, читали, сидя в шезлонгах или валяясь на  траве.  На  полянке,
обнесенной железной сеткой, старички гоняли мяч. Арину обогнала  бабушка
лет восьмидесяти на горном велосипеде "Гриф".
   На фасаде Дома творчества пестрела объемная  киноафиша:  "Сегодня  на
экранах  "Полководец",  полнометражный  исторический  фильм  с  эффектом
присутствия.
   Внимание! Содержит откровенные сцены агрессии. Дети  до  восемнадцати
лет на сеанс не допускаются". Арина  усмехнулась;  афиша  с  мускулистым
парнем напомнила ей рекламный щит десяти-или двенадцатилетней  давности.
Подумать только, во всем городе не осталось ни одного рекламного щита...
Если, конечно, не считать театральных и прочих афиш...
   Она оставила велосипед у входа, в груде других велосипедов, больших и
маленьких. В коридорах дома творчества  пахло  потом  и  лаком,  воском,
глиной, дымком расплавленной канифоли, красками и  немного  -  пылью.  У
входа  в  секцию  скульптуры  стояли  два   керамических   солдатика   в
человеческий - десятилетнего человека - рост.
   Они поднялись  ей  навстречу  -  от  пяти  лет  и  до  пятнадцати,  в
спортивных  костюмах,  джинсах,  гимнастических  трико,   в   новомодных
светящихся комбинезонах, которые не намокают, не горят и не пачкаются  и
при этом на ощупь  неотличимы  от  тонкой  замши.  Перемазанные  глиной,
груженные пластилином,  живые,  быстрые,  слегка  упрямые  и  совершенно
беспечные.
   - Арина Анатольевна! А Гриша крысу принес,  хочет  лепить  с  натуры!
Можно?
   Валерия Каманина справилась со списком визитеров - Пелучетте Густаво,
одиннадцать тридцать.
   - Добрый день, я Валерия... Садитесь, пожалуйста!
   Визитер повиновался, и его лицо оказалось почти  на  одном  уровне  с
Леркиным. Густаво Пелучетте был поджар, смугл и слегка смущен - его руки
выдавали волнение, в то  время  как  глаза  -  зелено-карие  -  казались
совершенно спокойными.
   "Может быть, он волнуется,  когда  встречается  с  новыми  людьми,  -
подумала Лерка. - А может быть, стесняется своего акцента..."
   И перешла на итальянский:
   - Простите, за некоторую бестактность, но я всех новых  студентов  об
этом спрашиваю... Почему вы решили заниматься языками? Вас не устраивает
Пандем как переводчик?
   Густаво улыбнулся, будто ее вопрос был забавной провокацией:
   - Меня интересуют мои собственные возможности... Наверное, все  новые
студенты вам так отвечают?
   - Не все, - Лерка отвела глаза. - А какой у вас тест-коэффициент?
   - Семь-эй.
   - Хорошо! - удивилась Лерка. - Ну просто на редкость!
   - Может быть, потому, что у меня абсолютный слух, -  виновато  сказал
Густаво. - Я музыкант... может быть, поэтому.
   Лерка подумала, что возьмет его  к  себе  в  класс.  Уже  через  пару
занятий с компьютером начинающему требуется активная речевая практика...
Правда, у Лерки таких практикантов уже четырнадцать человек,  многовато,
но, может быть, кем-нибудь из своих  можно  будет  пожертвовать?  Луиза,
например, уже три месяца болтает с одной только Леркой, ей  надо  почаще
менять  собеседников,  пусть  привыкает  к  индивидуальным  особенностям
речи...
   Она раздумывала обо всем этом, составляя для  Густаво  план  занятий;
это было нелегко, потому что все дни и вечера у  него  были  заняты,  он
работал в оркестре, и у него были сольные концерты, и  он  должен  много
репетировать. Нет, семьи у него нет; он  женился  зеленым  мальчишкой  и
развелся спустя полгода после свадьбы, с тех  пор  прошло  уже  двадцать
лет...
   - Да, конечно, - сказала Лерка, чувствуя, как  радостное  возбуждение
покидает ее. - Конечно, мы сможем изменять расписание, подстраиваясь под
ваш график... Да, Густаво, и постарайтесь  высыпаться,  для  занятий  по
оптимальной формуле это очень важно. Идемте, я провожу вас в класс...
   Она усадила его перед компьютером, объяснила задание и ушла  к  себе.
До следующего визитера оставалось еще пятнадцать минут,  Лерка  села  на
диванчик в углу и прижала к щекам крепко сжатые кулаки.
   "Я же просила не сватать меня! Я же просила!"
   "Бог с тобой, Лера, я никогда тебя не  сватал.  Он  сам  пришел.  Это
чистая случайность".
   - Я запишу его в класс к Веронике, - сказала она вслух.
   "Он тебе нужен, Лера. А главное - ты ему очень нужна. Серьезно".
   - Я знаю, рано или поздно ты меня уговоришь, - сказала она обреченно.
- Но лучше поздно, Пан. Лучше - поздно.

Глава 10

   Вывески отошли в прошлое. Здания контор, офисов, управлений отошли  в
прошлое; одна большая лаборатория со множеством подразделений и филиалов
- вот на что это было похоже. Никаких проблем ни с оборудованием,  ни  с
реактивами, ни с информацией. Никаких авторских прав -  первооткрыватель
получал славу, но не возможность присвоить достижение. Шумные  кафе  для
сотрудников,  тихие  курилки;  полузнакомые  студенты,  появлявшиеся  из
ниоткуда, устраивавшие в свободном углу вполне дурацкие  эксперименты  и
снова исчезавшие - на месяц, на год, чтобы потом вернуться  и  соорудить
на "подросшем" за это время оборудовании что-либо приличное. Это сколько
же диссеров получилось бы, иногда думал Ким.
   Кое-кто годами не прикасался к реактивам и не садился за компьютер.
   Дорожка к истине - правильная последовательность задаваемых вопросов,
говорил  Кимов  коллега,   ленивый,   самодовольный,   бесконечно,   как
выяснилось, талантливый.
   Дни напролет он восседал в кресле-качалке, прерываясь  только  затем,
чтобы поесть да пробежаться босиком  по  парку;  молча,  слышимый  одним
только Пандемом, выстраивал цепочки вопросов, получал на них