м школьникам  по  традиции
не сообщалось...
   Он не кривил душой никогда и ни перед кем. Он знал, чего хотел, и шел
напрямик к своей цели; он был совершенно счастлив. Когда отец,  завидуя,
пытался уколоть его - например, утверждая, что  все  на  свете  придумал
Пандем и что без Пандема человек  вообще  никуда  не  годится,  -  Юджин
усмехался и даже не пытался спорить, и этим злил отца пуще прежнего.
   Однажды, навестив отца без предупреждения,  Юджин  увидел  на  экране
рабочего компа почти законченную картину - лохматый зверь с человеческим
лицом, покрытым рыбьей чешуей. Отец, правда тут же спрятал работу  -  но
Юджин обладал свойством фиксировать в памяти все, один раз увиденное; он
вызвал картину на экран "внутреннего взора" и  почти  сразу  понял,  что
странное и неприятное существо очень похоже на него, Юджина, и что отец,
конечно  же,  остается  великим   живописцем,   потому   что   выражение
бесконечного самолюбования, написанное на чешуйчатой морде, передано так
живо и ярко, как это не удалось бы ни одному компьютеру.
   - И как называется? - спросил Юджин, в душе  посмеиваясь  над  отцом,
которому Юджинов статус, как видно, не давал спокойно спать.
   - "Портрет поколения", - сказал Геннадий Травников глухо.
   Юджин мимоходом пожалел отца - и, желая переменить тему, заговорил  о
другом.

Глава 27

   Утром они сдали биохимию на "плюс" и теперь валяли дурака.
   Сперва гонялись за мячом просто так. Потом  подключили  дистанционку;
разыгрались до того, что пришлось надеть маски, чтобы ревущий в  воздухе
убойный мяч не припечатал по морде (а это неприятно даже без  сенсорного
режима, или "щекоталки", как теперь его принято  было  называть.)  Потом
Мише надоело, и он ушел валяться в кустах Просто  Так.  Не  удавалось  и
вспомнить, когда ему в  последний  раз  приходилось  заниматься  этим  в
высшей мере бессмысленным - и таким прекрасным  -  занятием.  Все  дела,
дела...
   Он долго смотрел, как ползет гусеница по рукаву  комбинезона.  Принял
вызов от мамы; сказал правду - биохимию  на  "плюс",  сейчас  смотрю  на
гусеницу. Мама все поняла - пожелала спокойно гулять, отключилась.
   Потом он подумал о Кирилле, который набрал на десять баллов больше. И
о новом тренажере, который, говорят, собрали на Фиджи. И о том,  что  до
вечера еще три или четыре длинных часа...
   Потом его благоденствие было прервано официальным вызовом  из  школы.
Он принял сигнал; перед его глазами -  прямо  поверх  картинки  ползущей
гусеницы - замельтешили циферки, и по всему выходило, что  через  час  У
него практика.
   Отказываясь  верить  собственному  зрительному  нерву,  он  два  раза
переспросил школьный информаторий - но все  было  правильно,  Пандем  не
желает понимать, что такое "дуракаваляние" и что для Миши  значит  сдать
биохимию на "плюс"...
   Он поплакал бы от злости, если бы  не  знал,  что  каждая  его  слеза
аукнется потом в беседке - едкой насмешкой, от которой взвоешь,  как  от
тысячи практик.
   И, чтобы не терять  времени,  он  поднялся  с  травы  и  поспешил  на
развозку, и прямо у входа  на  полигон  столкнулся  с  другим  внезапным
практикантом - Кириллом...
   Кириллу, по-видимому, стало несколько легче от того, что не он один в
этот прекрасный  вечер  мучается.  Как  там  сказано  -  заботу  раздели
пополам, будет половина заботы...
   Им предстояло работать в паре, и вводная, по крайней-мере  для  Миши,
была нестрашная. Это Киру предстояло практиковаться на "волевое усилие",
а Мише - всего лишь на "профессиональные навыки", да и то простенькие  -
развертывание аппаратуры, кое-какие тесты, которые они  успешно  освоили
еще на прошлой неделе...
   Правда,  подзаголовок  практического  задания  был  -  "в   сенсорном
режиме".   И   на   втором   этапе   работы   предполагалась    какая-то
"дополнительная информация".
   Миша все еще думал об этом, когда они стояли перед шлюзом в  ожидании
сигнала.
   - Ты что делал, когда тебя сдернули? - шепотом спросил Кирилл.
   - Так... Просто так, - ответил Миша, и Кирилл понимающе кивнул:
   - А мы с ребятами на лошадях катались в питомнике... Черт подери, вот
как...
   Прозвучал сигнал, и окончание фразы так и осталось у Кира во рту.
   ...Начали неплохо. Правда, сразу после подключения тестер засбоил,  и
Мише пришлось  вычислять  причину  разбалансировки  и  на  ходу  править
программу - тем не менее  он  уложился  в  отпущенное  время  и  даже  с
опережением на сорок секунд.
   Кирилл проворно, как мышь в нору, загрузился в  "ванну"  -  на  самом
деле никакой воды  там  не  было,  а  был  особый  субстрат,  начиненный
нервными окончаниями медкомпа.  Миша  активировал  "ванну",  на  большом
экране  пошла   картинка:   жизненные   процессы   Кириллова   организма
отобразились в  цвете  и  динамике,  и  все  они  соответствовали  норме
(патологии Миша никогда не видел, эта практика еще впереди).
   Первый этап задания был пройден и зафиксирован; Миша  прикрыл  глаза,
чтобы панорама Кирилловых потрохов не  мешала  читать  с  век  ту  самую
дополнительную информацию, что была обещана с самого начала. Кирилл тоже
что-то читал, и пульс его чуть участился.
   Хронометр у обоих был встроенный - и Миша, и Кирилл считали  секунды,
не глядя на часы. Задание было неожиданным: на счет "ноль"  Миша  должен
был послать Кириллу слабый болевой импульс,  после  чего  контролировать
энцефалограмму; если на счет "шестьдесят" амплитуда  колебаний  превысит
верхнюю границу нормы, Миша должен посылать второй импульс,  сильнее,  и
контролировать амплитуду на счет "сто двадцать" и  так  далее.  Заданием
Кирилла было успокоиться и "загнать" пляшущую  линию  графика  в  рамки.
Кажется, не так сложно - при том что у Кирилла самый высокий в их группе
болевой порог...
   - Пандем в помощь, - пробормотал Миша. - Поехали, всадник.
   И послал первый удар. Оба не ожидали, что он окажется таким  сильным;
картинка на экране переменилась разом - скакнуло  давление,  сократились
мышцы  диафрагмы,  а  сам  Кирилл,  запертый  в  ванне,   вскрикнул   от
неожиданности:
   - Ого...
   Желая  помочь  ему,  Миша  убрал  с  экрана   все   картинки,   кроме
энцефалографа.
   Зеленая  мохнатая  линия  моталась,  изгибалась,  за  ней  мерещились
верхушки фантастического леса; Миша  подумал,  что  такую  вот  картинку
можно распечатать и подарить тете Але, и она скажет,  прищурившись,  как
мама: "Что ж, и это искусство..."
   Кирилл закрыл глаза и расслабился. Зеленая пляска на экране пошла  на
убыль; до красной линии оставалось совсем ничего,  а  у  Кира  было  еще
четырнадцать секунд, Миша успел подумать,  что  практика  заканчивается.
Что вот сейчас Кир  минует  зачетный  момент  и  можно  будет  с  чистой
совестью сворачиваться...
   Возможно, Кир вспомнил что-то плохое. Так бывает, когда изо всех  сил
думаешь о хорошем; так или иначе, время подошло к отметке  "шестьдесят",
а зеленая линия не желала укладываться в рамки. Миша  сжал  зубы  и  дал
второй импульс.
   Кир подпрыгнул внутри "ванны". На  экране  бушевала  зеленая  метель;
Миша удивленно смотрел на непокорный, лезущий далеко  за  рамки  график.
Промелькнула - и тут  же  спряталась  странная  мысль:  а  ведь  хвастун
такой... И биохимию сдал на десять пунктов выше!
   Нет, но почему первый, самый первый импульс оказался  таким  сильным?
Ведь Миша все сделал по  инструкции...  Если  бы  это  был  обыкновенный
импульс, легонький, к которому все привыкли, - Кирилл одолел бы  задание
играючи...
   Усложненная практика?
   Кирилл  пытался  обуздать  себя.  Страх  новой  боли  не  давал   ему
сосредоточиться; Миша ничем  не  мог  помочь,  только  "болел",  как  на
стадионе.
   Время подошло к отметке "сто двадцать", график не держался в  рамках,
Миша дал третий импульс. Кирилл  шумно  задышал.  "Что  же  это  он",  -
подумал Миша.
   - Давай! - закричал он, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.  -  Ну
чего ты!
   На середине временного отрезка график чуть успокоился - но чем  ближе
подходила отметка "сто восемьдесят", тем труднее было  Кириллу  удержать
себя в руках.
   Четвертый  импульс.  Кирилл  заругался  сквозь  зубы  и  вдруг  начал
выкрикивать стихи -  незнакомые  Мише,  чеканные  строчки  про  какую-то
древнюю битву; ритм строчек вплелся в  ритм  графика  и  придержал  его,
пригасил, Миша ждал, сцепив пальцы, отметки "двести сорок"...
   За десять секунд до контрольного времени график уложился в рамки.  За
три секунды - вывалился  опять,  вырвался,  как  пружина  из  коробки  с
чертиком у Миши когда-то...
   Пятый импульс был в пять раз сильнее первого. Кирилл выгнулся  мостом
- опираясь за затылок и пятки - и вдруг заплакал  совершенно  по-детски,
несмотря на свои пятнадцать лет. Трясущимися руками Миша вывел на  экран
полную  картину  Кирилловых  внутренностей  -  и  ничего  не   понял   в
мельтешений цветов, символов и  цифр.  Секунды  бежали,  Кирилл  плакал,
график скакал, как сумасшедший, сейчас  будет  шестой  импульс,  сильнее
первого в шесть раз...
   Им не засчитают практику? Или Кириллу не засчитают, а Мише... он ведь
все делает правильно! Он же не виноват...
   Шестой импульс. Мишу трясло; неужели Кир не понимает, что, пока он не
возьмет себя в руки - это не кончится?
   "Что я делаю не так, - лихорадочно думал Миша. - Я должен как-то  ему
помочь? Что-то ему сказать?"
   - Кир! Давай, всего  пару  секунд...  Ну  вздохни  поглубже!  У  тебя
получится!
   Уже почти получилось!..
   Не то. Не так говорю? Не о том? Или раньше надо было, а теперь Кирилл
не слышит?
   Время подошло. Он дал седьмой импульс; теперь ему  казалось,  что  он
спит и видит страшный сон. Надо проснуться; не может быть, чтобы это  не
кончалось.
   Когда-то кончится все равно...
   - Кирилл! Ну пожалуйста! Ну я тебя очень прошу! Ну давай!..
   Он сам уже плакал, но Кириллу его слезы ничем не могли помочь...
   После девятого импульса картинка на экране вдруг сама собой погасла.
   Тестер отключился, лишенный  энергии;  в  павильоне  сделалось  тихо,
только выл запертый в "ванне" мальчик да стучали Мишины зубы.
   - Сядь.
   Мише было холодно. Таким далеким, отстраненным, непривычным был голос
Пандема.
   - Ну? - все так же отстраненно спросил Пандем, как будто задал вопрос
и ждал ответа.
   - Я что-то не так сделал? - спросил Миша, втягивая  голову  глубже  в
плечи и все еще надеясь услышать: нет,  ты  все  правильно  сделал,  это
несчастный случай...
   - Сколько импульсов ты отправил?
   - Я не помню точно...
   - Вспомни.
   - Девять... Кажется.
   - Какой силы?
   - Первый был... кажется, двадцать единиц. Да... А  дальше...  больше.
Кир не смог. Потому что... Он смог бы, но... Почему-то не вышло.  Потому
что мы в тот день сдавали биохимию, и мы устали, и...
   Миша замолчал под неподвижным взглядом  того,  кто  смотрел  на  него
сверху, из темноты: одни глаза, страшно...
   - П-пан... Пожалуйста. Скажи мне, что я не  так  сделал.  Ну  что?  Я
же... я понимаю... Но что я сделал не так?
   Молчание.
   - Я только делал... выполнял... Это же твое задание, я думал,  так  и
надо!
   Мише и прежде приходилось пугаться под этим взглядом - а чаще  просто
в ожидании его. Пугаться, стыдиться,  плакать,  но  такого...  странного
выражения, какое было сейчас в устремленных на него глазах, он не  видел
у Пандема никогда.

***

   Ему  захотелось  сделаться  маленькой-маленькой  точкой  -  а   потом
раствориться в воздухе, исчезнуть, будто и не было.

***

   - Ким, - сказала Лерка, и он оставил возню с кулинарным комбайном.
   Наконец-то обернулся к сестре, подошел и  уселся  рядом  на  поросший
мхом диван:
   - Я не думаю, что стоит так переживать. Большая часть ребят через это
проходит... Тем ценнее будет радость преодоления. Ты увидишь - Мишка еще
всех нас порадует...
   - Мне странно, - сказала Лерка. - Как ты думаешь...
   Не может Пан сойти с ума?
   - Действительно, странно, - сказал Ким, помолчав. - Почему?..
   - Потому что он меняется, - сказала Лерка. - Он...  мне  кажется,  он
противоречит  сам  себе.  Если  его  развитие   зайдет   так   далеко...
Сверхсложная система, она ведь такая неустойчивая... нет?
   - Нет, - сказал Ким. - Во всяком случае, в истории с  Мишей  никакого
противоречия нет.
   Лерка обняла себя за плечи, будто пытаясь унять дрожь.
   - Если правила предложенной тебе игры требуют, чтобы ты был  палачом,
- выламывайся из этой игры, - сказал Ким. - Меняй правила. Ты можешь - и
должен - останавливать эксперимент, если понимаешь, что он бессовестный.
Нечестный.
   Жестокий... Пан утверждает, что Мишка был близок к  тому,  чтобы  сам
это понять.
   - Не всякий  человек  способен  восстать  даже  против  родителей,  -
пробормотала Лерка. - Которые любят, которые вырастили...  А  он  хочет,
чтобы ребенок восставал против него. Это  разрушение...  каких-то  очень
глубоких базовых слоев.
   Он разговаривал с ним в колыбельке... Он был для него...  видишь  ли,
Ким, мне все это время казалось, что Пан - Мишкин отец. Мне так хотелось
в это верить...
   И вот теперь он хочет, чтобы Мишка был пандемоборцем...
   - В жизни каждого подростка бывает момент,  когда  он  сомневается  в
том, что отец всегда прав... Где здесь противоречие?
   - Пан не может требовать от Мишки, чтобы он восставал против  условий
эксперимента!  Ну  невозможно  этого  требовать  от  четырнадцатилетнего
мальчика, воспитанного так, как воспитан Мишка. Вот  корова  пасется  на
плоскости, она знает  два  измерения...  а  Пан  требует,  чтобы  корова
взлетела! Зачем Пану провоцировать протест? Объясни мне?
   - Затем, что независимая личность...
   - Перестань! Независимая личность - это наш Алекс. Независимая ни  от
здравого смысла, ни от прочих...  условностей.  У  ребенка  должен  быть
авторитет... зачем ломать, да еще так грубо?!
   - Спроси у Пана, в конце концов.
   - У Пана... - Лерка устало вздохнула.  -  Я  его  не  понимаю.  А  он
по-прежнему понимает  меня  -  насквозь.  Я  пойду  в  беседку  и  выйду
оттуда... спокойная, довольная, уверенная, что с Мишкой все в порядке...
А вот интересно, почему Мишка никогда не выходит из  беседки  спокойный?
Или почти никогда? То лихорадочная какая-то радость, а то и слезы...
   - Очень трудно взрослеть на игровой площадке, - сказал Ким.
   - А зачем  тогда  вообще  -  взрослеть?  Пусть  играют!  Пусть  будет
всепланетная песочница, чем плохо-то?
   - Лер, - сказал Ким, проводя ладонью  по  мебельному  мху,  сухому  и
теплому, живому - но практически вечному. - Насчет песочницы... Это ведь
не безобидно.
   Ты никогда не спрашивала себя, почему  это  во  Вселенной  так  много
звездочек - и такая тишина?
   Лерка некоторое время смотрела на  него,  пытаясь  сообразить.  Потом
вспомнила, пожала плечами:
   -  Да  уж,  к  месту  вспомнился  Алекс...  Помню-помню.  "Так  много
звездочек - такая тишина"... Еще такая песенка была... Ким, сказать тебе
честно? Когда речь  заходит  о  спокойствии  и  счастье  моего  ребенка,
проблема Вселенной, Галактики, внеземного  разума  теряет  приоритет.  В
моих глазах по крайней мере.
   - Не сомневаюсь, - сказал Ким. - Собственно, в моих - тоже...  Только
я не назвал бы своего Ромку счастливым. Спокойным - да...
   - А Ромкой заниматься надо было, Ким. Ромку надо было развивать...
   -  Развивать,  -  Ким  вытащил  из  кармана  домашний-пульт.  Щелчком
превратил зеленоватый плоский потолок  в  подобие  купола  с  витражами.
Цветные лучи полуденного  солнца  упали  на  белый  бочонок  кулинарного
комбайна, на траву и цветы, покрывавшие пол,  на  бледное  лицо  сидящей
рядом Лерки.
   - Красиво, - сказала Лерка. - Хорошо... Это Арина проектировала, да?
   - Да, - пробормотал Ким. - А насчет Ромки... Ему  скучно.  Иногда  он
для меня загадочнее, чем Пандем... Ты говоришь, развивать... Но ведь Пан
его развивал! Лучший - нет, идеальный педагог!
   - Значит, не такой уж идеальный, - сказала Лерка. - Значит,  все-таки
ошибся. И  теперь  наверстывает  упущенное...  Следующим  шагом  -  если
согласиться с его логикой - должны быть  смерти  детей  прямо  во  время
практики.
   - Не говори ерунды, - резко сказал Ким. Лерка сумрачно усмехнулась.
   - Насчет звездочек и молчаливого космоса, - начал Ким,  желая  увести
разговор в другом направлении. - Если ты помнишь,  суть  Алексовой  идеи
была в том, что разум во Вселенной имеет "встроенный" ограничитель своей
деятельности - и это не экологическая катастрофа и не война, как считали
раньше. На определенном этапе развития (с  нами,  думаю,  это  случилось
очень рано) разум производит Пандема, Пандем моделирует идеальную  среду
обитания, после чего разум благополучно угасает,  лишившись  стимулов  к
развитию. Спорно? Разумеется.
   Изящно? Кто бы спорил...
   - Кимка... а ты давно говорил с Ариной? Как она там?
   - Хорошо, - Ким вздохнул. - Замечательно... Только, пожалуйста, давай
пока не будем об этом.

Глава 28

   Орбитальный мусорщик застрял в пусковом узле,  срывая  график,  грозя
катастрофой. Шурка - Александр Александрович Тамилов - таращил  глаза  и
кашлял на всю диспетчерскую, потому что минеральная вода не идет  впрок,
если ее пить наспех и нервно.
   В Шуркиной юности техника никогда не сбоила. Первый бунт дорогих  его
сердцу железяк случился три  с  половиной  года  назад:  тогда  отказала
Шуркина клипса-"игралка", перестала работать задолго до истечения  срока
службы - по той простой причине, что капелька воды попала внутрь корпуса
и окислила контакт.
   Неведомо как и откуда просочилась эта зловредная  капелька,  неведомо
почему контакт столь  легко  поддался  соблазну,  Шурка  долго  сидел  в
беседке, держа на ладони мертвую "игралку", и слушал лекцию о миллиардах
случайностей,  которые  прежде  контролировал  Пандем,  а  теперь  будет
отслеживать Шурка, инженер милостью божьей, обладатель золотой головы  и
серебряных рук...
   С этого момента началась - и теперь  достигла  своего  пика  -  война
прежде безотказной техники и золотой  Шуркиной  головы.  И  если  прежде
голова побеждала, то теперь победа была, похоже, за мусорщиком.
   Шуркины глаза метались, так и этак  поворачивая  динамическую  модель
узла с застрявшим  в  нем  спутником.  Деталь,  на  которой  его  взгляд
задерживался хоть на  долю  с?кунды,  укрупнялась,  окутывалась  пестрым
облаком символов и данных.
   Иногда Шурка помогал себе руками: тыкал пальцем в бегущую строку, так
котенок пытается поймать ползущую по полу  ленточку.  Кроме  того,  руки
очень нужны были, чтобы грызть ногти и удерживать стакан с водой.
   По всему выходило, что мусорщик слишком рано получил (или,  наверное,
воспринял) команду на деятельность. Лепестки пускового  узла  показались
ему чужеродным телом, и теперь он добросовестно переваривал все, до чего
мог дотянуться: это был очень мощный мусорщик нового поколения,  готовый
и Луну пожрать, если только прикажут.  Александр  Александрович  Тамилов
испробовал  уже  двадцать  два  способа  остановить  зарвавшуюся  тварь;
отдавая приказы пусковому узлу, он  говорил  о  мусорщике  как  о  живом
зловредном существе и был столь эмоционален,  что  операционная  система
понимала его с задержкой в одну-две секунды.
   Шурка тосковал. Узлы и агрегаты давным-давно были членами его  семьи;
если бывшая жена могла сказать: "Я лучше знаю", если дочь могла хмыкнуть
и проигнорировать замечание - то узлы и агрегаты  позволяли  себе  всего
лишь  непродолжительные  капризы,  краткие  выступления   и   не   очень
решительные демарши, после чего снова выказывали понимание, и никогда  в
Шуркиной практике еще не было такого, чтобы он, Александр  Александрович
Тамилов,  не  мог  устранить  неполадку   самостоятельно,   без   помощи
Пандема...
   Зона тревоги разрасталась. Мусорщик не только не реагировал на прямые
приказы, но и не воспринимал хитрых Шуркиных намеков. Оставалось  только
отрубить полностью  и  спутник,  и  пусковое  устройство;  это  означало