ю паузу, когда предыдущий писклявый чтец уже замолчал -  вдруг
вспомнил все  до  последнего  слова,  как  будто  стишок  был  нацарапан
огненным гвоздем на стене перед  Кимовыми  глазами.  С  тех  пор  прошли
десятилетия, он забыл и праздник, и стишок, и себя-ребенка, но  ощущение
внутреннего прорыва - вспышки, освещающей  мозг  изнутри  -  моментально
восстановило в памяти запах астр и запах новой  рубашки,  рисунок  линий
школьного паркета, и ту решительную, в холодном поту радость...
   - Иди, - сказал Ким. - Давай...
   Сидящий Виталька быстро поднял  голову,  и  Ким  встретился  с  сыном
глазами.
   Он мог бы сказать - "я верю в  тебя"  или  еще  что-нибудь  столь  же
патетическое. Он мог бы сказать - ты прав, я признаю, теперь я  отпускаю
тебя с легким сердцем, лети, полетай...
   Сын смотрел на него снизу вверх. Как все, кто вырос при  Пандеме,  он
был научен видеть под словами поступки. Может быть, когда у  него  будет
собственный сын...
   - Удачи, Виталька, - сказал Ким еле слышно. - Счастливо.
   - Спасибо, - тихо отозвался Виталька.

***

   Его окликнули сзади.
   Он остановился, но оборачиваться не стал.
   Орбитальная  станция,  отлично  видимая  на  ночном  небе,  ушла   за
горизонт.
   Арина уехала,  помахав  рукой  из-за  дымчатого  щитка,  по  привычке
называемого "ветровым стеклом"; Ким остался один и был  совершенно  один
посреди парка, пока его не окликнули.
   - Ким...
   Он наконец-то обернулся.
   Тот, кто позвал его, стоял шагах в десяти. За спиной у него были огни
транспортной развязки, потому лица Ким, разумеется, не видел.
   - Не надо, - сказал Ким. -  Мне  кажется,  это  не  совсем  честно...
Понимаешь?
   Его собеседник молчал.
   Ким вспомнил: секунду назад он сказал сам себе, что готов, пожалуй...
Что наконец-то, как перед броском в воду - готов...
   И вот.
   Он шагнул вперед. Его собеседник не двинулся с места;  Киму  зачем-то
захотелось потрогать его за рукав. Универсальная ткань "эрго", мягкая  и
жесткая одновременно, не рвущаяся и устойчивая к загрязнению,  самокрой,
терморегулятор, массаж, эффект хамелеона...
   "Я прячусь, - подумал Ким. - Мое сознание  дает  петли,  как  заяц  в
снегу.
   Мне  нужно  время,  чтобы  принять  эту  картинку  -  ночь,  Виталька
улетел... И он пришел ко мне. Как ни к кому не приходит  вот  уже  много
лет..."
   - Спасибо, - сказал его собеседник.
   - За что?
   - За то, как ты проводил Витальку... И еще за то, что ты  не  поверил
ни на секунду, будто это я убил Никаса.
   - Выйди на свет, - попросил Ким. - Я давно не видел твоего лица...
   - Никас сказал бы, что ты  совершаешь  обычную  ошибку.  У  существа,
подобного мне, не должно быть лица.
   - Никас был прав?
   - В чем-то да... Ты знаешь, я ведь был немножко Никас. Я умер  вместе
с ним. Я умираю ежесекундно - с теми стариками, которые ложатся спать  и
не просыпаются...
   Он стоял очень близко. Киму казалось, что он чувствует  его  дыхание.
Как там  говорил  Никас?  "...приучены  Пандемом  воспринимать  его  как
человека... Как этически ориентированное существо..."
   - Послушай, - медленно сказал Ким, - Пан...  Я  не  могу  говорить  с
тобой. Я отвык. Давай сядем хотя бы на скамейку...
   Скамейка покачивалась в воздухе - сантиметрах в сорока от  земли.  На
самом краю лежала кукла, забытая еще днем кем-то  из  бегавших  в  парке
детей; Ким бездумно взял куклу в руки. Посадил на перила;  кукла  упала.
Ким поймал ее на лету.
   Пандем уселся рядом. Ким  наконец-то  увидел  его  лицо:  Пандем  был
теперь вне возраста. Ему можно было  бы  дать  и  "плохие"  тридцать,  и
"хорошие" шестьдесят - в зависимости от освещения. И еще  в  зависимости
от того, как он смотрел.
   Будь он человеком...
   - Пан, зачем ты...
   - Не спеши. Тебе кажется, что времени нет - а его полно.  У  тебя.  У
меня.
   Очень много времени. Не суетись.
   - Ты - сейчас - говоришь с Виталькой?
   - Да. И он счастлив.  Как  минимум  половина  этого  счастья  -  твоя
заслуга.
   - Что он делает?
   - Тестирует стыковочный узел. Думает терминами. Вспоминает свой  день
рождения, когда ему исполнилось десять.
   - А...
   - Она уже спит. Ей снится луг, туман, по лугу бродят лошади...  Очень
красивый сон.
   - Она по-прежнему дни и ночи проводит в беседке?
   - Нет. Она знает, что я рядом, даже когда я не отвечаю.
   - Ты ей нужнее, чем я.
   - Вот формула, которая тебя мучит.
   - Ты ей нужнее, чем я, чем дети... Пускай. Мне достаточно знать,  что
она... что с ней все хорошо.
   - Она одинока. Если это называется "хорошо", то тогда, конечно...
   Ким открыл рот, чтобы ответить, но решил, что слова излишни. Все, что
можно было сказать и подумать, было давно передумано и сказано.
   - Пан... Тебе важно, чтобы я видел в тебе человека?
   -  Ты  не  правильно  спрашиваешь.  Почему  именно   человека?   Люди
придумывают характер своим машинам, жилищам, игрушкам...  В  примитивный
искусственный интеллект впихивают представления о добре и зле - хотя  бы
на уровне "полезно-вредно". Сейчас ты  хочешь  спросить  меня:  "Пандем,
тебе так важно, чтобы я видел в тебе  справедливое  или  несправедливое,
доброе или злое, благородное или коварное существо?"
   - Ладно, - сказал Ким, глядя на далекие огни. - Пусть так...  А  если
спросить по-другому: Пандем, ты в  самом  деле  имеешь  представление  о
добре, зле, любви, совести... весь этот звонкий инструментарий,  который
я  подсознательно...  и  даже  сознательно,  чего  там...  пытаюсь  тебе
навязать?
   Пандем  вздохнул;  плечи,  обтянутые  самокроящейся  тканью   "эрго",
поднялись и опустились.
   - Хороший вопрос, Ким... Очень хороший. Я бы сказал, корневой... Тебе
осталось спросить только, а  что  же  такое  любовь  и  совесть  в  моем
исполнении. И еще - могу ли я избегать ошибок. Когда ты вереницей задашь
эти три вопроса, мне останется лишь улыбаться смиренно, благо сегодня  я
в человеческом обличье и у меня есть рот, чтобы улыбаться...
   - А ответов я...
   - А смысл в ответах? Ты всегда можешь сказать себе, что я соврал. Или
ответил не полностью. Или вообще создал в твоей голове иллюзию ответа...
   - Я никогда не пойму тебя, - сказал Ким с ужасом.
   Пандем повернул голову и посмотрел Киму в глаза. Взгляд был совсем не
такой, как с экрана, с монитора, с изображения на сетчатке:  взгляд  был
тяжелый, Киму сделалось душно.
   - Ты уже понял, - сказал Пандем шепотом. -  Ты  понял,  что  в  самом
деле... не поймешь.
   Ким молчал.
   - Прости, - сказал Пандем. - Тебе кажется, что  я  пришел  к  тебе  в
человеческом обличье, чтобы подкупить... надев маску  овечки.  На  самом
деле это обличье - адаптер... между тобой и тем, что сейчас я.
   - Пан...
   - С тех пор когда мы разговаривали у тебя  на  кухне...  я  вырос  во
много миллионов раз. Ты действительно не поймешь меня.
   - Никас, - прошептал Ким, содрогаясь от внезапной догадки.
   - Да.
   - Он понял, до какой степени ты непознаваем?
   - Он осознал... то, что было  для  него  осью  мироздания,  оказалось
всего лишь тенью... от  верстового  столба.  Нет...  Давай  все-таки  не
говорить, почему он умер. Это слишком... личное.
   Ким все еще вертел в руках чужую куклу. Тепло его  ладоней  "оживило"
игрушку, кукла  открыла  глаза,  разинула  рот,  будто  требуя  пищи,  и
тихонько захныкала.
   - Значит, теперь тебе... тому, чем  ты  стал...  вообще  бессмысленно
задавать вопросы? - тихо спросил Ким.
   - Нет... Не бессмысленно. Просто будь готов к  тому,  чтобы  получить
неполный... или некомфортный ответ.
   Излишняя "живость" куклы раздражала Кима. Он положил ее  на  скамейку
рядом с собой; кукла ворочалась.
   Он мимоходом подумал - до какой же степени  равнодушным  должен  быть
ребенок,  чтобы  забыть  такую  куклу  в  парке...  Если  даже  у   Кима
проблескивает инстинкт опеки - кукла представляется живым существом...
   - Мы очеловечиваем, - сказал он вслух. -  Невольно.  Машины,  жилища,
игрушки... И тебя, Пан.  Особенно  когда  ты  совершенно  по-человечески
смотришь...
   Его собеседник усмехнулся:
   - Смотреть по-человечески может и  стекляшка  с  фотоэлементом...  Ты
хотел  спросить,  зачем  после   двадцати   лет   полного   контакта   с
человечеством я "отстранился",  придумав  беседки.  Ты  хотел  спросить,
исправляю ли я совершенную ошибку.
   - Да.
   - Человеческая личность растет и развивается только тогда,  когда  ее
миром   правит   античный   рок.   Красиво,    сумрачно...    кроваво...
мальчики-беспандемники приносят в жертву неизвестно кому  пластнатуровых
кукол. Каждый из этих мальчиков - немного я сам.
   - Ты шутишь?
   - Немножко.
   - Ты в самом деле совершил ошибку? При  всей  информации,  которая  у
тебя была? Ты - не предвидел - что так - будет?!
   Пандем смотрел на Кима; он не был похож сейчас ни на  одно  из  своих
изображений. Выдержать его взгляд становилось все труднее.
   - Вот в чем закавыка... Вот в чем беда, Ким. Либо я объективен,  либо
могу  позволить  себе  немножко  любить.  Либо  я  люблю,  либо  избегаю
ошибок... Вот так, приблизительно.
   И стало тихо. Даже кукла, остывшая без человеческих рук,  затихла  на
скамейке.
   - Пан... "Люблю" - это фигура речи?
   Пандем шумно, очень по-человечески вздохнул.
   - А должен ли ты любить? - шепотом спросил Ким.  -  Я  не  спрашиваю,
можешь ли ты... Ты можешь все...  Ну  ладно,  почти  все.  Но  кто  тебе
сказал, что ты должен любить человечество?
   - Мы подошли к третьему, самому занимательному вопросу: любовь в моем
исполнении.
   - Пан...
   - Тебе кажется, что я ерничаю? Вовсе нет... Вот ты  любишь  Арину.  И
Витальку. И Ромку, хотя мало его понимаешь.
   - Да... Но - ты меня прости - ты ведь не создавал  этот  мир.  Ты  не
можешь  относиться  к  нам,  как  к  своим  детям.  Или  хотя  бы  плоду
вдохновения, вроде как композитор к симфонии... Почему твое отношение  к
этому миру столь... эмоционально окрашено?
   - Неполный ответ... Хочешь?
   - Пусть хоть неполный.
   - Я в какой-то степени порожден человечеством. Я вышел из него,  как,
клетка из первобытного бульона.  Человечество  -  часть  меня.  Да,  оно
далеко от совершенства. А  что  такое  совершенство?  Отсутствие  такого
дорогого мне развития... Ладно, тебя  раздражает  слово  "люблю".  Давай
назовем это "осознанием своего"... или даже "инстинктом  самосохранения"
-  ты  ведь  желаешь  добра  своей  печени,  извини  за   столь   грубую
параллель... Вот это он и был, неполный ответ.
   Ты неудовлетворен.
   - Нет, почему...
   - Вернемся к тем, кого  ты...  к  объектам  положительно  окрашенного
эмоционального отношения. Твои отец и мать, Арина, сыновья - если бы  ты
мог им устроить жизнь, состоящую из одних радостей, ты бы устроил?
   - Да.
   - А если бы ты был миром, где они живут?
   - Я понимаю, о чем ты...
   Пандем заложил  руки  за  голову.  Скамейка  плавно  качнулась;  чуть
дрогнула земля - там, глубоко, суетился подземный транспорт.
   - В моих силах сделать так, чтобы ни одно  человеческое  существо  ни
разу  в  жизни  не  испытало  дискомфорта.  Вообще  никакого.   Понимая,
насколько этот путь пагубен,  я  должен  сыграть  палача.  Я  специально
перепрыгиваю через промежуточные рассуждения, ты меня понимаешь  и  так.
Старики, которые еще могли бы жить, не просыпаются в своих кроватях -  я
сам назначаю им дату смерти. Каждый из них  -  немножко  я...  Для  того
чтобы обучить детей элементарному состраданию, я должен  мучить  их.  Но
если в мире, который был до  меня,  всякие  неприятности  генерировались
безличной судьбой, на которую вроде бы грех жаловаться... Теперь  я  сам
должен посыпать дороги битым стеклом для босых детей.
   - Пан...
   - Мир, населенный счастливыми манекенами, - когда-то ты  очень  этого
боялся. Но, как ты  помнишь,  я  не  собирался  сделать  всех  на  свете
счастливыми.  Я  собирался  дать  каждому  возможность  свободно  расти.
Разумеется, каждая настоящая личность неповторима, иногда неповторима до
неприличия, и потому векторы развития  этих  самых  личностей  торчат  в
стороны, как иголки дикобраза... Кое для  кого  статус  беспандемного  -
высшее достижение на пути  внутреннего  самосовершенствования...  Видишь
ли. То самое свободное развитие, которое для  меня  столь  важно...  его
можно было бы назвать моей целью, если бы  у  меня  в  самом  деле  была
цель... развитие невозможно, пока я люблю этот мир. Примерно так.
   Ким поднял глаза на сидящего рядом и сразу  же  отвел  взгляд  -  как
будто его толкнули в лицо мокрой холодной ладонью.
   - Миллионы детей, - сказал Пандем. - "Думай сам" - волшебная фраза.
   Конечно, они услышали ее от меня не впервые... Легко представить меня
идиотом,  растящим  прежде  всего  послушание.   Алекс   Тамилов   очень
переживал, когда спустя много лет вдруг понял, что я не идиот и  никогда
им не был... Правда, раньше я был  добрым.  Теперь  я  оптимален.  Время
наших встреч ограничено, а дети ведь растут. Система должна  управляться
жестко... Когда я сам был этой системой - был с каждым из  них  в  любой
момент времени - я мог позволить себе максимальную  мягкость.  Теперь  -
нет. Теперь они - вне  меня...  Изуверский  "экзамен  на  взрослость"  -
инициация - тогда тоже не был нужен. Теперь - необходим.
   - Бегут в беспандемники...
   - Не спасаясь от жесткости, нет.  Бегут  почти  всегда  те,  кто  уже
вырос...
   Кого я вырастил... Они хотят  быть  счастливыми  каждую  минуту.  Они
считают, что я  должен  -  обязан  -  это  счастье  им  предоставить.  И
обижаются, получив отказ. И бегут.
   - Не понимаю, как человек, в котором ты  был  с  первых  дней  жизни,
может отказаться от тебя...
   - Игра. Подсознательно они ощущают,  что  я  все  еще  здесь,  рядом.
Выходка ребенка, который знает, что за  ним  наблюдает  взрослый...  Для
того чтобы они взрослели, я должен превратиться в машину боли, Ким.
   - Ты преувеличиваешь.
   - Конечно. Но не столь уж сильно.
   - Те, кто сдадут экзамен на взрослость, будут уже другими?
   Пандем молчал.
   - Я ведь не могу читать твои мысли, как ты читаешь мои...
   - Да.  Они  будут  другими.  Если  экзамен  на  взрослость  принимать
по-взрослому... Но видишь ли, Ким.  Мальчишка,  сдавший  такой  экзамен,
никогда не поверит, что я его... по крайней мере не ненавижу.
   - А тебе важно, чтобы он верил?
   - Да, потому что это правда. Я, любящий его, колю его иголками и тычу
носом в дерьмо... Чтобы он, скотина,  развивался  сознательно  и  творил
свободно.
   - Я не верю, что нету других путей.
   -  Нету.  Биология  человека,  физиология,  психология  -   все   это
"заточено" под мир, полный боли. Преодолевая боль, человеческое существо
может подняться до пес знает каких высот  -  высот  духа,  разумеется...
Посмотри на Диму, быстовского сына. Которому ты ногу вправлял. Помнишь?
   - Разумеется, - пробормотал Ким. И  положил  руки  на  колени,  чтобы
унять вдруг возникшую дрожь. Ни разу в операционной у него  не  тряслись
руки. Ни разу...
   - Ты не убедил  меня,  -  начал  Ким.  -  Не  убедил,  что  все  твое
развитие-творчество - такая уж ценность. Ценнее счастья.
   - Елки-палки, - тихо и как-то жалобно сказал Пандем. - Ну  конечно...
Мир счастливых кукол. Хоть сейчас.
   - Если не модифицировать...
   - Тогда мир тоскливых кукол, не имеющих цели, бестолково ищущих  цель
и вечно натыкающихся  на  стены.  Скучающих,  не  знающих  ни  боли,  ни
радости.
   Запросто. И тоже хоть сейчас.
   Пандем толкнул землю ногами. Скамейка качнулась сильнее,  заскользила
взад-вперед над метелочками травы, и чужая игрушка чуть не  соскользнула
с сиденья - Ким успел придержать ее за ногу.
   - А когда-то ты говорил мне, Пан, о  будущем...  Первый  качественный
скачок -  отмена  необходимости  смерти...  И  в  конце  концов  переход
человечества  в  иную  форму  существования...  Ладно,   человек-из-мяса
принужден вечно болтаться между сортиром и храмом. Но почему не поискать
другое воплощение, другой,  если  хочешь,  носитель...  Человек-импульс,
человек-информация, душа, не обремененная  трупом...  Чтобы  можно  было
сочувствовать, самому не зная, что такое боль.
   Передавать детям опыт, ничего не искажая, не  расплескивая  при  этом
половину...
   По желанию уходить от реальности  и  возвращаться  в  реальность.  Не
зависеть от времени, не отвлекаться на физиологию... Жить вечно...
   Пандем странно посмотрел на него. Ким  не  понял  этого  взгляда;  по
спине у него продрал холодок, тем более неприятный, что вот  уже  десять
секунд прошло, а он все не понимал.
   - Мир, который ты вообразил сейчас, имеет традиции, - медленно сказал
Пандем. - Его уже описывали... Много раз. Это загробное царство.
   - Погоди...
   Пандем взял у него куклу. Закрыл ей распахнувшиеся было глаза.
   В наступившей тишине Ким поднял голову и посмотрел  на  небо.  Сквозь
наползавшие со всех сторон облака еще просвечивали  несколько  последних
утренних звезд. Орбитальной станции не было видно.
   - Пан... Что, будущего больше нет?
   - Есть, Ким. Я думаю, есть.

ТРИДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ГОД ПАНДЕМА

ПРОЛОГ

   К тридцати годам  Юджин  Травников  имел  общественный  статус  столь
внушительный, что ему завидовал даже  собственный  отец,  знаменитый  во
всем мире художник. Хотя отец,  конечно,  делал  вид,  что  не  завидует
Юджину, а заботится о нем.
   - Я же о тебе забочусь, - говорил  отец,  выходя  на  связь  утром  и
вечером. А сам звонил в  администрацию  Института  Человека,  в  котором
Юджин работал, и просил координатора  "придержать"  очередное  повышение
Юджина по рейтинговой сетке. Куда там!..
   Юджин  был  энтузиастом.  Это  ему   принадлежала   идея   "обуздания
виртуальности"; это по его инициативе  в  лучших  мировых  школах  ввели
преподавание   натурологии   -   науки   о   естественных   человеческих
возможностях. Сам Юджин проводил по десять таких уроков в неделю -  пять
(показательных) в реальности и пять по сети.
   Юджинов организм  был  одновременно  и  пособием  по  натурологии,  и
учебником по реализации человеческих возможностей; у Юджина не  было  ни
пищевода, ни желудка, ни кишечника, он питался энергией в чистом виде, а
вкусовые ощущения - вкупе с имитацией утоления  голода  -  формировались
прямо в мозгу. Юджин никогда не спал -  только  "перезагружался"  каждые
тридцать часов. Юджин мог  дышать  под  водой;  Юджин  имел  возможность
менять волосяной покров  по  всему  телу  два  раза  в  сутки  (чаще,  к
сожалению,  пока  нельзя  было,  начинались  нежелательные  процессы   в
тканях.) Он являлся на свои открытые уроки,  покрытый  светлой  вьющейся
шерстью (идеальная защита  от  холода,  ветра,  солнечной  радиации),  и
"линял" прямо на глазах любознательных  малышей:  из  его  шерсти  потом
вязали сувениры и делали игрушки.  Все  в  ваших  руках,  говорил  Юджин
школьникам. Человеческий организм - сам по себе большая ценность,  жизнь
в реале заведомо интереснее, чем  игры  в  виртуалке,  и  будущее  -  за
натурологией, а  не  за  технологией,  спросите  хоть  Пандема.  А  ведь
натурология -  такая  еще  молодая  наука!  Просто  дух  захватывает  от
возможностей, которые перед вами, передо мной, перед всем  человечеством
раскрываются...
   Он любил, забравшись в леталку, пройти на бреющем полете над  городом
и над морем. Зеленые  горы,  разных  оттенков  трава,  кроны  гигантских
деревьев, фигурные шпили воздушных станций, дельфиньи спины в прозрачной
воде цвета индиго - ах как хорошо  было  мечтать,  что  когда-нибудь  он
пролетит над ними на собственных крыльях... Всего лишь несколько лет - и
реализован будет его лучший проект, замечательный проект  под  названием
"Птеро"...
   Он почти никогда не ходил в кинишку и не играл  в  игрушки.  Жизнь  и
творчество почти целиком занимали его время - а остаток времени занимали
романтические встречи. Женщины его обожали, потому что у  его  организма
было еще одно замечательное свойство, о которо