уха каждую пятницу бегает в "сенсорных" эстафетах,  и  только  один
раз коленку расцарапала.
   Они вышли на старт, причем Миша оказался на этот раз в одной  команде
с Кириллом. За пять минут простроили стратегию - кто с кем побежит  и  в
каком порядке первыми должны были пройти дистанцию Кирилл и  Лив,  потом
Нарахиро и Леська, потом Миша  и  Олька,  потом  еще  три  пары.  Полоса
препятствий была незнакомая; два этапа,  между  ними  несложное  задание
(Миша и Олька должны  были  активировать  климатоформирующую  установку,
принесенную первой  парой  и  собранную  второй.)  Пятнадцать  минут  на
дистанции. Все.
   Дали старт.
   Кирилл и Лив, как и ожидалось,  все  сделали  четко  и  вернулись  на
тридцать секунд раньше,  чем  первая  пара  из  второй  команды.  Леська
напортачила со сборкой установки - Нарахиро пришлось  все  переделывать,
они потеряли преимущество и проиграли второй команде почти минуту. Зажав
в потной ладони  эстафетную  палочку,  Миша  пустился  бежать  вслед  за
Олькой, которая обожала легкую атлетику и теперь неслась впереди,  будто
на воздушной подушке, не касаясь ногами травы...
   Трава  скрывала  ямы  и  рытвины.  Мише  казалось,  что  каждый   шаг
отзывается непривычной болью в пятках. Он смотрел под ноги  и  никак  не
мог разогнаться; где-то позади - перед смотровым экраном -  его  команда
орала, подбадривая и подстегивая, в наушниках звенели комариные  голоса:
давай! Давай! Каманин, жми!
   Хорошо!
   (Они бы с удовольствием кричали бы "живей", "черепаха", а  то  еще  и
пообиднее что-то, но это считалось грубой психологической ошибкой. Все в
команде знали, что Мишу надо хвалить на дистанции - только потом,  после
финиша,  можно  высказывать  все,  что  в  самом  деле  думаешь  о   его
физкультурных  достоинствах...)  Олька  уже   перелезла   через   забор,
проползла под натянутой проволокой, перешла по бревну неширокий  бассейн
с грязной водой и добралась до климатоформа; для того чтобы активировать
его, нужны были две - Мишина и ее - эстафетные палочки.
   Низко натянутая проволока дергала ползущего за штаны на  заду  -  это
было неприятно и унизительно. Миша пахал землю носом, а команда орала  в
наушниках, а Олька топталась перед  климатоформом,  пытаясь  в  одиночку
что-то  придумать;  подгоняемый  теперь  уже   откровенно   возмущенными
криками, он легко перемахнул через бассейн и очень быстро  -  просто  на
удивление  -  догадался,  каким  образом  запустить  установку.  Команда
зааплодировала; теперь они возвращались назад, продираясь сквозь  густые
заросли неведомо каких кустов, преодолевая песчаные склоны, так что даже
Мишин комбинезон засбоил и сделался влажным от пота...
   До финиша оставалось с четверть этапа, когда пришла боль.
   Он не понял, что происходит. Он валялся на  спине  и  орал;  что  там
произошло с его ногой, не было сил понимать, он  знал  только,  что,  по
всей видимости, умирает прямо сейчас.
   - Каманин, ты что?!
   - Нога... - стонал Миша, чувствуя, что теряет сознание.
   - Ты подвернул! Ты вывернул! Давай на финиш, там сразу  все  пройдет!
Давай!
   - Я не могу! - кричал Миша, размазывая слезы по лицу  и  не  думая  о
том, что его видит вся команда. - Я уми... раю...
   Тогда  голенастая  Олька,  скрипнув  зубами,  быстро  опустилась   на
корточки, забросила его руки себе на плечи - и, с натугой  выпрямившись,
поволокла его на себе, как игрушечный Дед Мороз тащит  красный  мешок  с
картошкой...
   Когда она, валясь с ног, пересекла финишную линию,  боль,  казавшаяся
непереносимой,  исчезла.  Выйдя  за  пределы  эстафеты,  Миша  выбыл  из
"сенсорного" режима.

***

   На столе лежала кукла, так похожая на настоящего человека и при  этом
такая  неподвижная  и  такая  мертвая,  что  от  этой  неподвижности   и
мертвенности Мише хотелось бежать сломя голову.
   - Это пластнатуровый муляж, - сказал Пандем. - Игрушка.
   Миша смотрел, не  отрываясь;  распростертая  на  столе  фигура  будто
включила в нем  чужие,  слежавшиеся  где-то  в  генах  воспоминания.  Он
понимал, что это пластнатур, такой же, из которого делают мячи и  сумки,
но подойти не решался.
   - Давай вспомним, что вы учили про опорно-двигательный аппарат... Где
у тебя голеностопный сустав, ты помнишь?
   Миша наклонился. Потрогал ногу, теперь равнодушно-здоровую, а там, на
"сенсоре", прямо-таки вопящую от боли.
   - Приблизительно... Я покажу тебе голеностоп на  голограммке.  И  что
произошло, когда ты подвернул ногу. И что бы  сделал  врач,  чтобы  тебе
помочь...
   - Я взаправду ничтожество? - тихо спросил Миша.
   В большой школьной беседке никого не было. Стулья вдоль стен, длинный
стол с отвратительным муляжом и Миша Каманин, племянник хирурга.
   И еще Пандем.

***

   Два Кимовых племянника походили друг на друга,  как  еж  на  платяной
шкаф; жизнерадостный черноволосый Шурка годился  в  отцы  полноватому  и
обидчивому блондину Мише. Ким просто диву  давался,  каким  это  образом
сестры-близнецы сумели произвести на свет  двух  таких  разных  сыновей;
Шуркиным отцом был Алекс, а Мишиным - безвестный донор. Если о  Шуркином
детстве Ким знал в свое время почти все, то Миша - а ему было уже девять
- оставался неблизким, почти посторонним ребенком.
   Лето уже закончилось, осень еще не началась. В полном безветрии  -  и
безвременье - Ким шел по центру  города,  куда  его  вызвал  на  встречу
непонятный племянник Миша.
   Под  ногами  пружинила  коротко  остриженная  газонная  травка.  Едва
ощутимо вздрагивала земля - тогда из-за крон взмывала  закрытая  гондола
какого-нибудь  транспорта;  справа  и  слева  стояли  укрытые  последней
пыльной зеленью старинные административные здания - Ким  помнил  их  еще
вне леса и  вне  травы,  на  допандемной  лысой  улице,  на  грандиозном
проспекте,  где   туда-сюда   носились   сотни   машин   на   бензиновых
двигателях...
   "А я ведь не выжил бы, - подумал Ким. - Если  сейчас  меня  забросить
"туда"... От одного глотка воздуха задохнулся бы и помер. Сизые  хвосты,
вьющиеся за тушами автобусов... Это было четверть века назад. А  кажется
- лет триста".
   По узкой дорожке - метрах в пяти над землей, Киму  показалось,  прямо
по верхушкам деревьев  -  пролетела  велосипедистка.  Серебристые  диски
колес пустили солнечный зайчик Киму в глаза; женщина в свободном светлом
костюме была странно, обжигающе похожа на Арину.
   Он  прекрасно  понимал,  что  ошибся.  Та,  промелькнувшая,  была  на
двадцать лет моложе. Более того - если  остановить  движение,  выключить
ветер и погасить солнечные зайчики, оседлавшая велосипед женщина  вообще
не обнаружит никакого сходства с Кимовой бывшей женой.
   Или не-бывшей.
   Он отвернулся - тем более что силуэт велосипедистки давно скрылся  за
кронами - и стал смотреть на  воду.  Лягушки  прыгали  в  пруд  при  его
приближении: взлетали, распластывались в воздухе, ныряли  сквозь  ряску,
оставляя по себе черные оконца в зеленом плавучем ковре. "Символ полета,
- думал Ким. - Какой красивый и стремительный - полет лягушки..."
   На скамейке у самой воды плакал мальчик лет  четырех,  причем  плакал
так безнадежно, как - Ким думал - на Земле давно не плачут люди.
   - Что с тобой? Погоди, что случилось?
   Мальчик на секунду поднял красное мокрое  лицо  с  полосками  соплей,
размазанных поперек обеих щек. Потупился снова.
   - Меня зовут Ким Андреевич... Что с тобой случилось?
   Мальчик  смотрел  на  свои  ноги.  Они  были   выше   колен   мокрые,
перемазанные илом, с налипшими чешуйками ряски. Некоторое время  мальчик
разглядывал сандалии-"вездеходы", которым от  влаги  никакого  вреда  не
предвиделось, и потемневшие  от  воды  полосатые  носки;  потом  перевел
трагический взгляд на Кима и разрыдался сильнее прежнего.
   - Подумаешь, - сказал Ким. - Через  полчаса  все  высохнет.  Ты  что,
лягушек ловил?
   Мальчик длинно всхлипнул и провел  указательным  пальцем  по  верхней
губе.
   Соплей и слез от этого движения не сделалось меньше.
   - Что же ты плачешь?
   Мальчик не отвечал. Ким подумал, что в прежние времена  он  наверняка
спросил бы Пандема, что случилось с мальчиком... И Пандем ответил  бы...
Или, что вероятнее, успокоил бы малыша раньше, чем он  встретился  Киму.
Да,  в  прежние  времена  такое  было  невозможно  -  плачущий  одинокий
мальчик...
   - Что с тобой? - повторил Ким и ощутил раздражение. Как понять  этого
малолетнего беднягу, если он только  сопит  и  ревет?  Как  без  Пандема
понять того, кто на данный момент не способен к членораздельной речи?
   Не зная, что предпринять,  Ким  уселся  рядом  на  скамейку.  Мальчик
всхлипывал и смотрел в сторону.
   - Ну, успокойся, - попросил Ким. - Расскажи мне, в чем дело?
   Мальчик решительно помотал головой.
   - Тогда скорее пойди в беседку...
   Мальчик, по-прежнему рыдая, сполз со  скамейки.  Размазывая  по  лицу
слезы, поплелся по склону  вверх  -  там  в  самом  деле  была  беседка,
маленькая, почти игрушечная, в виде стартующей ракеты.  Ким  видел,  как
мальчик остановился у входа, поколебался, но  не  вошел,  прислонился  к
стилизованной дюзе и разревелся с новой силой.
   "Неужели Пан взгреет его за мокрые ноги? - подумал Ким.  -  Не  может
быть.
   Там должно  быть  что-то  куда  более  важное...  Каков  должен  быть
проступок, чтобы малой  боялся  идти  в  беседку?  Чтобы  одна  мысль  о
предстоящем разговоре вгоняла его в истерику?"
   Или он плачет о чем-то другом?
   - Дядь Ким...
   Он обернулся.
   Племянник Миша стоял в двух шагах.  Он  вырос  на  полголовы  с  того
момента, когда Ким видел его в последний раз. На спине и на груди черной
школьной курточки, на штанинах и даже на заду у него были нашиты лоскуты
солнечных энергосборников. "У него "игралка"  на  соларной  энергии",  -
подумал Ким.
   - Привет, - сказал Ким. - Ты голодный?
   Миша помотал головой.
   - Выпьем чего-нибудь? Поедем куда-нибудь?
   - Я не маленький, - сказал Миша. - Мне поговорить...
   - Как скажешь, - согласился Ким. - Садись?
   Миша помедлил  и  сел  на  то  место,  где  две  минуты  назад  рыдал
незнакомый малыш. Ким обернулся - да, тот все еще не решался ни войти  в
беседку, ни уйти прочь. Плакал у входа, теперь уже беззвучно.
   - Вам Пандем не сказал, о чем я хочу?.. - начал Миша.
   - Пандем никому не передает ничьи мысли, - наставительно сказал  Ким.
- Не знаешь?
   - Намерения, - сказал мальчик. - Намерения - это же не мысли...
   - Пандем ничего не говорил мне, - признался Ким. Он мог  бы  добавить
"...и уже давно", но, разумеется, не добавил.
   Миша провел пальцем по серебристой ткани энергосборника. Вспыхнула  -
и медленно погасла - светлая полоса.
   - А я почему-то думал, что вы знаете, - сказал Миша.
   - Почему?
   Миша хотел что-то сказать, но не решился.
   - Я не знаю, о чем ты собирался говорить,  -  вздохнул  Ким,  нарушая
принужденное молчание. - Наверное, о важном?
   - Я... - Миша запнулся.  -  Оказывается...  Бывает  так  больно...  Я
узнал. На себе. Мы работали в "сенсорном" режиме... Без  Пандема  очень,
очень трудно и опасно жить.
   - Я знаю, - сказал Ким.
   Миша  снова  замолчал.  Над  его  склоненной  головой  вилась  стайка
полупрозрачной мошкары.
   - Я хотел спросить...
   - Да?
   - Что?
   - Спрашивай.
   Миша вздохнул:
   - Дядь Ким, а правда, что когда вы были мо... то есть  двадцать  пять
или тридцать лет назад... любой человек мог умереть? Даже ребенок? Ни  с
того ни с сего?
   - Ну не так уж ни с того ни с сего, - медленно сказал Ким.
   - Ну, люди умирали от того, что  на  них  налетела  техника,  или  от
болезни, или от... от электричества? Раз - и нету?
   Ким нахмурился. Однажды, в юности, он пришел в институт и  увидел  на
доске  объявлений  фотографию  своего  однокурсника  в  черной  рамке...
Электробритва, ванная, лужа на полу. Раз - и нету.
   - Да, - сказал он медленно. -  Не  так  все  было  печально,  как  ты
рассказываешь, но внезапно заболеть неизлечимой  болезнью,  или  попасть
под машину, или съесть, например, ядовитый гриб... Да. Это было.
   Мишка плотнее сплел пальцы:
   - Как же вы жили, дядь Ким?
   - Да вот, - сказал Ким, будто сам  удивляясь.  -  Жили.  Бывали  даже
счастливы...
   Мишка молчал. Ким знал, что основной вопрос пока  не  задан;  значит,
слова из племянника придется тянуть будто плоскогубцами.
   - Миш... Что-то случилось?
   Мальчик помотал головой. Стайка мошкары на  всякий  случай  поднялась
выше.
   - Дядь Ким...
   - Да?
   - Вы, когда были врачом, работали на "Быстрой помощи"?
   - На "Скорой", - поправил Ким. - На "Скорой помощи".
   - И у вас была на крыше эта... мигающая  лампочка?  И  вы  ехали  под
сиреной?
   - Да. Миша глубоко вздохнул:
   - Вы спасали людей... от смерти? То есть они уже должны были умереть,
но вы быстро приехали - и спасли?
   - Да, - отозвался Ким после паузы. - Случалось.
   Миша подался  назад.  Странное  выражение  было  в  его  голубых,  не
Леркиных круглых глазах - не ужас и не  восхищение,  а  почти  экстаз  и
почти священный.
   - Вы ехали. На  белой  машине,  -  заговорил  он  прерывисто.  -  Под
сиреной. И все люди уступали вам дорогу. Потому что они слышали сирену и
знали - это один человек  идет  на  помощь  другому.  Чтобы  спасти.  От
смерти. От боли... Дядь Ким, у вас была такая, такая жизнь! Вы были...
   Он замолчал. Его буйная фантазия уже  сконструировала  и  запруженную
машинами  улицу  прошлого,  и  сверкающий  белый  автомобиль,  озаренный
сполохами мигалки, и душераздирающий вой сирены - и  услышав  этот  вой,
обреченный человек  вздыхал  с  облегчением,  понимая,  что  помощь  уже
идет....
   - Все это было не так, Миш, - сказал Ким через силу.
   - А?
   Племянник  смотрел  на  него;  Ким  с  удивлением   -   и   некоторым
беспокойством -  увидел,  что  светлые  не  Лер-кины  глаза  подернулись
влагой. Слезы умиления?
   Он мельком оглянулся в сторону беседки - ревет ли еще  мальчик  перед
входом? Мальчик ревел.
   - Все было... не совсем  так,  -  сказал  Ким,  снова  обернувшись  к
племяннику.
   - Это была собачья работа. Платили совсем немного.  Мы  приезжали  на
вызов, и очень часто оказывалось, что ничего не можем сделать -  поздно,
или нет лекарств, или вообще медицина бессильна... и тогда  они  умирали
прямо в машине.
   Нас вызывали спьяну, сдуру, скуки ради. На нас бросались с  кулаками.
Нас вызывали к старушкам, которым требовался психиатр, а не хирург и  не
кардиолог.
   Нас вызывали на автокатастрофы, где нужен был прежде всего автоген  -
распилить машину... Грязь, ругань, усталость, кровь... Мы были серые  от
недосыпа и очень много пили, И никто - очень  редко...  почти  никто  не
уступал нам дорогу. И никто не видел в  нас  героев  и  спасителей.  Вот
так...
   Племянник смотрел на него, и Ким не мог прочитать выражение его глаз.
   - Дядь Ким, - тихо сказал Миша, - я почему-то не очень вам верю. Это,
наверное, плохо?
   Ким пожал плечами:
   - Да нет... Тебе сложно в такое поверить, ты родился  на  семнадцатом
году Пандема...
   Миша задумался. Погруженный в себя, он неожиданно сделался  похож  на
Лерку.
   Ким поразился: как точно...
   - Дядь Ким, - сказал Миша шепотом,. - я записался на медицину.  Пошел
и записался.
   - Что?
   - Ну, вы же знаете, у нас ввели новый курс... Я не хотел...  Мне  все
это противно, знаете, неприятно... Но после  того,  что...  Как  я...  с
ногой, это...
   Короче говоря, я теперь буду врачом, - и он поднял  на  Кима  взгляд,
прямой и отчаянный, с таким  видом  сын  мог  бы  сообщить  матери,  что
записался в камикадзе и что вылет через полчаса.
   -  Зачем  же  так  трагично,  а?  -  пробормотал  Ким,  удивленный  и
растроганный своим неведомым доселе племянником.
   И снова - вот навязчивый жест! - обернулся по направлению к маленькой
беседке.
   Ревущего мальчика у входа не было. По-видимому, он преодолел  себя  и
вошел-таки внутрь.

Глава 24

   - Плохо, - сказала Александра. - Гораздо хуже, чем я ожидала, Ким. Он
даже не пытается ничего изменить! Сперва он сидел в беседке десять часов
подряд, потом он снова лег спать  и  спит  с  перерывами  вот  уже  трое
суток...
   Они сидели на Александриной кухне.  Во  всем  ее  причудливом  жилище
кухня была самым причудливым, поражающим воображение  местом;  сочетание
плоскостей и света, иллюзий и покрытий, поверхностей, бликов, полочек  и
потоков  воды  позволяло  менять   режимы   восприятия:   теплый-мягкий,
бодрый-яркий и штук пятнадцать  промежуточных  режимов.  Кроме  того,  в
Александриной кухне была смонтирована свемуз-работа, внесенная в мировой
каталог (название "светомузыка" пришло из  тех  еще  времен,  когда  так
назывались ритмично мигающие лампочки.
   Александра вела одну из самых уважаемых в мире рейтинг-конференций по
предмету;  в  активированном  состоянии  ее  кухонная  радость  пожирала
энергии  немногим  меньше,  чем  средних  размеров   одежная   фабрика.)
Мини-ресторан  в  голографических  нашлепках   представлялся   ворсистым
облаком в полуметре над полом. На  передней  панели  беззвучно  вертелся
анонс заказанного на завтра меню.
   - И что говорит Пан? - спросил Ким, глядя в стену.
   В глубине ее виделись неясные сумрачные силуэты -  иллюзия,  конечно,
но как притягивает взгляд... Александра махнула рукой:
   - Пан... По-моему, Пан сам какой-то убитый. То есть, - добавила  она,
увидев, как изменился Кимов взгляд, - если  бы  Пан  мог  огорчаться,  я
решила бы, что он огорчен... уязвлен...
   - Тем, что Вика ушла от Шурки?
   - Тем, что Шурка совершеннейший... ну я не знаю, как это назвать.  Ты
же знаешь Шурку... кто бы мог подумать, с ним никогда  не  было  никаких
проблем...
   Спокойный веселый парень... Такое  впечатление,  что  росло  здоровое
сильное дерево, по нему один раз стукнули топором - и оно сразу набок...
   - Ты с ним говорила?
   - А о чем мне с ним говорить?  Со  здоровым  мужиком?  У  него  дочка
взрослая... В двенадцать лет беспан-демница... Это  отдельный  разговор,
Кимка, ты извини, я не могу все вместе...
   Она бесцельно заглянула в упаковку из-под морского салата,  повертела
ее в руках, будто желая удостовериться, будто та в самом деле пуста.  Не
глядя, бросила в иллюзорную  глубину  стены;  упаковка,  разумеется,  не
долетела, прилепилась к мягкому боку утилизатора, вползла в  открывшееся
отверстие, как кролик в пасть удава; Ким наблюдал за ней, пока отверстие
не затянулось.
   - Я будто попала в визор, в мелодраму,  -  сказала  Александра.  -  Я
понимаю, когда  от  человека  уходит  жена,  -  это  трагедия...  -  она
запнулась. Вдруг смутилась, отвернулась, сделала вид, будто  полоска  на
длинном ногте очень ее заинтересовала.
   - Продолжай, - кротко сказал Ким. - Ты же знаешь - Арина  не  бросала
меня, я не бросал Арину...
   - Разумеется, - Александра  уселась  и  встала  снова.  -  Но  Шурка!
Размазан по стенке. Как медуза. Оставил работу. Такое  впечатление,  что
он в жизни не встречался с...
   - А он и не встречался, - сказал Ким,  вспоминая  мягкого  бородатого
Никаса.
   - Какие такие стрессы ему приходилось преодолевать?
   Александра  долго  молчала.  Разглядывала,  Кима,   будто   собираясь
написать его портрет.
   - Он учился, - сказала она наконец. - Ему легко давалось, но... я  не
могу сказать, чтобы он  так  уж  пасовал  перед  трудностями.  Волейбол,
плавание...
   - Детский мир, - шепотом сказал Ким.
   - Что?
   - Ничего, извини, Аля... Так что говорит Пан?
   - Пан говорит, что... Кимка, извини за дурацкий вопрос, а ты  сам  не
говоришь с Паном? Вообще?
   - Говорю, - сказал Ким и отвернулся. - Только и делаю, что  говорю  с
ним, Аль. Знаешь... Иногда для этого вовсе не нужны беседки.

***

   Его теперешняя жизнь была - бесконечный диалог  с  Пандемом.  Вернее,
монолог с Пандемом; Ким беседовал с внутренней  тишиной.  Ему  не  нужны
были ответы; на том  участке  пути,  который  он  проходил  сейчас,  все
варианты и