сами того не желая, Ким... Вам  нужен
кто-то... посредник между Пандемом и вами?
   - Я не могу просить вас...
   - Конечно. Я так здорово объяснил вам, что перед  господом  Пандем  -
ничто... Карманный калькулятор. А сам я десять лет не говорю с ним.  Это
больше, чем привычка...
   - Извините, - Ким поднялся. - Я пойду.
   - Я могу посоветовать вам больше молиться. И просить помощи у Него. И
вверять себя Его воле...
   - Да, да... Наверное, Ким  надеялся,  что  после  сбивчивой  исповеди
станет легче на душе.
   Нет, не стало.
   Теперь он шел к выходу. Тропинка была вымощена кирпичами, сквозь щели
пробивалась трава... Возле самой калитки его догнал окрик:
   - Погодите, Ким Андреевич!
   Ким обернулся.
   Отец Георгий спешил следом. Очки в его руках броса: ли во все стороны
нервные белые блики.
   - Погодите, Ким... Одну минуту.  Рано  или  поздно  это  должно  было
случиться...
   Ким не знал, оставаться ему или уходить. Отец Георгий крепко взял его
за рукав и водворил обратно на скамейку:
   - Будьте здесь. Одну минуту. Подождите... И скрылся в дверях церкви -
быстро перекрестившись на пороге.
   Ким прикрыл глаза; вишни тыкались прямо в щеку. Казались теплыми.
   Отец Георгий вернулся и в самом деле быстро. Лицо  его  казалось  еще
суровее, еще аскетичнее прежнего:
   - С божьей помощью я принял решение... Прошу вас, подождите еще. Пока
не вернусь. Будьте здесь...
   Он повернулся к Киму спиной и двинулся в глубь церковного садика. Шаг
его, поначалу твердый и решительный, становился все мягче  и  медленнее;
наконец темное одеяние скрылось за деревьями.
   Ким сорвал вишню и бросил в рот. Не чувствуя вкуса.
   ...Говорить с Пандемом - впервые за десять лет? Ради Кима - или  ради
себя самого?
   Терпение. Дождаться. Ответы придут. Что-то должно проясниться.
   ...Он спросит у отца Георгия: стало быть, обладатель бессмертной души
в телесном бессмертии не нуждается?
   И еще он спросит: значит, открытое  участие  Пандема  во  всех  наших
делах, в наших мыслях и ощущениях... Эти его  повседневные  чудеса  -  и
есть доказательство того, что Пандем не бог? Потому что как можно верить
в чудо, которое каждый день у тебя перед глазами... О какой  вере  может
идти речь... Искушение чудом...
   Нет... то главное, о чем он спросит, - как теперь им с  Ариной  жить?
Как жить Киму, зная, что он - второй в очереди за Арининой любовью?
   Но если бы Арина была истово верующей... Ким тоже был бы вторым?..
   А желание быть  первым  -  это  что  же,  гордыня,  которую  надлежит
смирять?
   Экая каша у меня в голове. Экая густая каша...

***

   - М-да, - протянула Александра, растирая мочки ушей.  -  Сколько  это
звучит?
   Три минуты?
   Слово  "звучит"  выскочило  само  -  по  аналогии.  На   самом   деле
коротенькая пьеска о пробуждении в палатке рассчитана была вовсе  не  на
слух.
   - В принципе композиции могут быть сколь  угодно  долгими,  -  сказал
черноглазый  атлет-изобретатель.  -  Можно  запустить  тему...  На  весь
день... А по мере совершенствования устройства отпадет  необходимость  в
леденце, по крайней мере...
   Александра почесывала теперь уже кончик носа.
   "Знаешь, dear, на  что  это  похоже...  На  уже  переваренную  кем-то
музыку".
   "Не говори ему этого".
   "А что мне ему сказать?"
   "А что говорят человеку,  который  не  просто  додумался,  но  сделал
что-то впервые в истории человечества?"
   "Экий ты патетический старичок".
   "Сама старуха. Циничная".
   - Бернард, - сказала Александра. - Я, во-первых, поздравляю вас...
   Во-вторых, я сейчас рекомендую вас, э-э-э...
   "Браунихе. Она оценит".
   -  ...рекомендую  эксперту  в  области  высокотехнологичных  искусств
госпоже Джулии Браун из Новой Зеландии...
   "У них полтретьего ночи. Присниться ей?"
   "Вот еще, зачем такая спешка..."
   "Она обрадуется".
   "Ну приснись, Фредди Крюгер..."
   Черноглазый атлет Бернард вдруг заулыбался. Кажется, Пандем  напрямую
транслировал ему реакцию Браунихи. Александра вдруг вспомнила  про  свою
усталость.
   "Пан, деточка... А какого пса ты не связал его напрямую с  кем-то  из
техноложек?"
   "Только после вас, мадам. День, когда вы потеряете свой замечательный
нюх, станет для земной культурки днем траура".
   "Ты же без меня  видишь,  что  это  высокотехнологичная  пшенка.  Ну,
транслируются     мне     усредненные     эмоции     в      определенной
последовательности... Эдак человек разучится даже любопытство проявлять,
пока ему не проиграют композицию под названием "Юный техник"...
   "Такие,  как  Бернард,  не  разучатся...  Когда  станет   ясно,   что
эмоциональный транслятор не найдет широкого  применения,  он  будет  уже
увлечен чем-то другим".
   "Не найдет? А страшилки транслировать?"
   "Страшилки - да. Но это другой жанр".
   -  Пока  всего  двадцать  коротких  композиций,  -  сказал,  все  еще
улыбаясь, Бернард. - Александра Андреевна, у них  в  Нью-Зиланде  велись
работы по тому же пути, но зашли в тупик... И я, кажется, знаю,  на  чем
они обломались... Да, кроме  "Пробуждения",  это  еще  "Полдень  зимой",
"Сосновый бор", самая сюжетная и острая - "Горка"...
   - Ах, Бернард, - сказала Александра. - Если ваш  метод  действительно
приживется...  знаете,  как  будут   называться   композиции   девяноста
процентов ваших последователей? "Убийство  школьницы",  "В  заколоченном
гробу", "Изнасилование в склепе"...
   Черноглазый слушал  Пандема  и,  кажется,  не  обратил  на  ее  слова
никакого внимания.

***

   Отец Георгий отсутствовал час сорок минут. Ким  беспокоился;  наконец
длиннополое одеяние замаячило между белеными стволами (а  в  саду  около
церкви все было чистое и ухоженное, даже одичавшие куры).
   Лицо священника, прежде бледное, было теперь непривычно румяным - как
будто он просидел весь день  под  солнцем.  Ни  слова  не  говоря,  отец
Георгий опустился рядом на скамейку. Перевел дыхание.
   Ким молчал, давая ему возможность собраться с мыслями.
   - Странно,  -  шепотом  сказал  отец  Георгий.  -  Как  странно,  Ким
Андреевич...
   Вы заметили, как он изменился за десять лет?
   - Он?
   -  Пандем...  Вы  не  можете  заметить,  вы  ведь  постоянно  с   ним
общались... Я - нет. Теперь это совсем другое существо... Это...
   Отец  Георгий  развел  руками,  будто  подыскивал  слова  и  не   мог
подыскать.
   - Я виноват перед вами... - начал Ким.
   - Нет-нет, все вышло как нельзя лучше... На благо...  Ким  Андреевич,
вы ведь воспринимаете его как человека?
   - Ну... да. Если правда - то да...
   - Мне и самому показалось, что я говорил  с  человеком...  Во  всяком
случае, мне было легко с ним говорить.
   - Да?
   -  Удивительно...  Мне  показалось  даже,  что  он...  не  знаю,  как
сказать... испытывает какие-то эмоции... И огорчен, если тут уместно это
слово... вашей размолвкой, видите ли, он полагает  вас  своим  другом...
хотя мне не совсем понятно, как возможна такая дружба... Он говорит, что
у него глубокая эмоциональная связь с вашей женой. Он не может лишить ее
своего постоянного присутствия. Он считает, что это будет шоком для нее,
что она будет несчастна.
   А теперь несчастны вы, Ким. Послушайте, это  существо,  Пандем,  оно,
кажется, очеловечилось до того, что страдает...
   - Что?!
   Отец Георгий  задумался.  Опустил  глаза,  сосредоточился;  беззвучно
зашептал,  обращаясь  к  богу,  Ким   расслышал   только   "помилуй"   и
"соблазн"...
   - Оно... он... Ким, а  вам  не  приходило  в  голову  -  если  Пандем
человек...
   Так, новый человек, всемирный... Тогда может быть не только "он",  но
и "она"...
   Он мужчина в той же степени, что и женщина... психологически, я  имею
в виду.
   Если... Простите, я сейчас слишком волнуюсь, могу сболтнуть лишнее...
   - Н-нет, - выговорил Ким. - Продолжайте. Пожалуйста.

ШЕСТНАДЦАТЫЙ ГОД ПАНДЕМА

ПРОЛОГ

   Питер закончил вторую школьную ступень  на  полгода  раньше  основной
группы; к тому времени у него было четкое представление о  том,  кем  он
хочет быть (морским экологом) и чего на избранном  пути  желает  достичь
(вычистить от остатков токсичной дряни те  впадины  морского  дна,  куда
предшественники-экологи еще не добрались).  Идея  большого  "выпускного"
путешествия принадлежала не Питеру даже - Пандему; зато Питер сам выбрал
маршрут. Ему хотелось социальной экзотики.
   Он прекрасно знал, что вовсе не все люди на Земле живут так, как  его
друзья, родственники и те будущие коллеги, с  которыми  он  каждый  день
общается  по  сети.  Ему  хотелось  увидеть  не   столько   экзотические
экосистемы (плавали, видели, знаем), сколько экзотическое  общество;  по
наивности  своей  он  думал,  что  так  называемые  традиционные  общины
доживают последние годы, потому что люди ведь по сути  своей  одинаковы,
и,  значит,  с  Пан-демовой  помощью  установят  вскоре  по  всей  Земле
одина-ковый, удобный для жизни уклад...
   Город, куда Питер прибыл на маленьком туристическом новолете, казался
призрачным  не  только  из-за  странной  архитектуры,  не  только  из-за
изумрудных вьющихся растений, заполонивших все  улицы  (гибрид  лианы  и
фикуса?), не только из-за неестественно-синего неба  и  сахарного  цвета
мостовой; сверху палило солнце, а в городе  работал  климат-контроль,  и
потому воздух дрожал. Из марева вырастали шпили,  акварельно-размытые  у
основания, с вершинами,  будто  нарисованными  тушью.  Питер  был  полон
благоговения и слегка растерян.
   Пандем очень подробно объяснил ему, как себя следует вести, что  надо
делать и чего не следует делать ни в коем случае. В прохладной комнатке,
похожей на ячейку пчелиных сот, Питер скинул комбинезон и  переоделся  в
местное; вскоре оказалось, что  город  ведет  себя  так,  будто  никаких
туристов нет и в  помине.  Питер  ожидал  базара  с  яркими  коврами,  с
оружием, со старинной посудой;
   Питер ожидал развлечений и этнографических  зрелищ,  верблюдов,  коз,
открытого огня под открытым  небом,  музыкальных  инструментов,  боев  и
плясок; ничего подобного. Странные растения вились по резным столбам, по
ступеням и стенам.
   Красные и белые язычки цветов сворачивались в трубочку, когда на  них
налипала присевшая было муха. Наблюдая за цветочной охотой, Питер понял,
почему в городе так мало надоедливых насекомых.
   Весь день Питер бродил  один,  слушая  нескучные  лекции  Пандема  по
истории  и  этнографии,  местные  страшилки  и  анекдоты.  К  вечеру  он
значительно поумнел, а народу на улицах стало побольше; в  основном  это
были  мужчины  в  черных  и  цветных  одеяниях,  увешанные  золотыми   и
серебряными знаками различия, и Питер ни  за  что  не  разобрался  бы  в
родовой, клановой, цеховой принадлежности каждого, если бы не Пандем.
   Женщины не ходили поодиночке - только группами; впервые увидев  такую
группу, Питер едва удержался, чтобы не разинуть рот.
   "Пан, они в масках?!" - "Можно сказать и так..."
   Одинаковые лица женщин были похожи на белые  лубки  с  прорезями  для
глаз.
   Они шли, сбившись в плотную стайку. Питеру сделалось страшно.
   "Пан... Почему они молчат?"
   "Они болтают, не умолкая. Через меня".
   "Почему они не поворачивают голову?.."
   "У них  микрокамеры  установлены  на  лбу,  висках  и  на  затылке...
Круговой обзор".
   - А зачем... - сказал Питер вслух и тут же прикусил язык.
   Стемнело.  Марево  над  землей  рассеялось;  теперь   город   казался
реальным,  а   шпили,   подсвеченные   зеленоватым   светом,   наоборот,
призрачными. Расположение домов и улиц неуловимым образом изменилось; на
каждом шагу ждали распахнутые двери, за которыми галдели и  смеялись,  и
непривычно пахло, и мерцали огни...
   Протрубил, будто хриплый слон, музыкальный инт струмент. В  небе  над
огромной площадью зажегся огромный экран; строчки  и  строчки,  графики,
имена  -  Питер  и  без  Пандема  понял,  что  перед  ним   колоссальный
рейтинговый список. На площади варилась, как в котле,  толпа  -  она  не
была единой, она дробилась на группки  и  островки,  и  каждый,  похоже,
находил того, кого искал - благодаря Пандему...
   - Это соревнование? - спросил Питер вслух, не боясь быть услышанным в
таком гаме.
   "Ты хотел бы?.. В дверь направо - можно выбрать поединок на  холодном
оружии или просто драку. Два квартала вперед, налево  -  соревнование  в
остроумии. А еще есть измерение силы воли - кто дольше выдержит  боль...
Или кто дольше других сумеет не думать об обезьяне".
   Питеру показалось, что Пандем удерживает смешок.
   - А где эти... женщины?
   "Войди в сеть..."
   В маленькой комнате, похожей на ячейку пчелиных сот, Питер вытащил из
ниши в стене маленький местный  компьютер.  Войти  в  местную  сеть  без
помощи Пандема  он  не  стал  бы  и  пытаться;  доступ  был  зашифрован,
засекречен (от кого?!), затруднен...
   "Давай-давай. Не ленись".
   ...Ощущение было такое,  будто  сдернули-с  глаз  пыльную  занавеску.
Будто черно-белый экранчик  вдруг  сделался  цветным;  Питер  смотрел  и
слушал, разинув рот.
   Они выходили все под одинаковым ником - "Гюрза"...
   Они были такие разные! Яркие,  веселые,  остроумные,  они  играли  на
органах и на домрах, танцевали на виртуальных барабанах, пели, рисовали,
сочиняли стихи  на  многих  языках,  Пандем  синхронно  переводил  -  но
главное, подсказывал Питеру, как себя вести, и удерживал от того,  чтобы
сказать глупость.
   - Пан! Я не хочу уходить!
   "У тебя есть еще время".
   - А можно мне приходить сюда прямо из дома? Или из школы? Потом?
   "Хочешь хороший совет?"
   - Пан...
   "Чувство меры - замечательная вещь. Подружись с ними -  и  расстанься
прежде, чем поймешь, до какой же степени вы разные..."

Глава 15

   Виталий Кимович Каманин, пятнадцати с небольшим лет, вышел из дома на
рассвете, никем, кроме Пандема, не замеченный.
   Нельзя сказать, чтобы он поссорился  с  родителями.  Нельзя  сказать,
чтобы ему  надоел  брат.  Ему  просто  захотелось  одиночества,  дороги,
кого-нибудь встретить, познакомиться с кем-нибудь новым, или  никого  не
встречать, а идти по обочине и смотреть, как вокруг меняется мир.
   Позавчера Витальку срезали на отборочных в пилотскую  школу.  Никакой
неожиданности:  Пандем  предупреждал,  что  он  плохо   подготовлен.   В
совокупности Виталька недобрал тридцать процентов - и по  физике,  и  по
физкультуре,   и   по   психологической   устойчивости;   шестеро    его
одноклассников прошли, а Виталька - и еще десять человек -  остались  за
бортом.
   Виталька проехал до городской черты на "червяке",  который  его  мама
иногда не правильно называла "электричкой".  На  полустанке  было  тихо,
чисто  и  почти  безлюдно;  Виталька  сошел  с  перрона  и  побрел   под
автострадой -  по  тропинке  узкой,  как  лезвие,  обрамленной  высокими
ромашками  и  приземистыми  листьями   подорожника.   Он   шел,   слушая
собственные шаги и ни о чем не думая.
   Над головой проносились будто порывы ветра - автострада не  спала  ни
днем, ни ночью, ни утром;  отец  рассказывал,  что  раньше  машины  были
тяжелые и вонючие.
   Когда-то Виталька видел такую машину у кого-то из старых соседей...
   - Почему кто-то может, а кто-то нет? Мы что, не равноправные?
   "Не равноправные. Они ведь не умеют рисовать, как ты".
   - А  если  я  не  хочу  рисовать?  Кто  это  определяет  -  кому  чем
заниматься?
   Кому летать, а кому сидеть носом в коленки?
   "Природа".
   - Ну не надо, Пан! Ну не надо! Какая такая природа? Если  ты  видишь,
что человек чуть-чуть на тест не дотягивает -  почему  ты  не  выправишь
ему, например, вестибулярный аппарат? Чтобы стал как надо?
   "У разных людей разные вестибулярные аппараты".
   - Почему? Что от тебя отвалилось бы, если бы я сдал тест?
   "От меня бы ничего не отвалилось. От  тебя  бы  отвалилось,  и  очень
сильно".
   - Что?
   "Воля. Способность к соревнованию".
   - Ладно... Есть  человек,  который  выбрал  себе  работу.  И  работу,
которая тебе, между прочим, нужна! Почему этого человека надо ссадить  с
трапа? Ты же знаешь, я бы выучился!
   "Ладно так ладно. Ты предлагаешь, чтобы я подкрутил винтики  в  твоей
голове,  сделав   из   тебя   первоклассного   пилота,   в   перспективе
космонавта... А если я подкручу другие винтики? Чтобы  ты  захотел  быть
иллюстратором детских книг? Так и так  ты  будешь  счастлив.  Во  втором
случае - гораздо счастливее, потому что природу никто не отменял".
   Солнце поднималось выше. Виталька шел и шел; справа и слева  был  уже
лес, настоящий, не городской, и на опушке паслись, мирно опустив морды в
зелень, пятнистые коровы, которых никто никогда не зарежет.
   "Виталя, люди соревнуются. Друг с другом, с предками, с потомками, со
временем, со мной... Когда они правильно соревнуются - у них есть стимул
к  жизни,  есть  цель,  есть  уважение  к   себе,   к   победителям,   к
побежденным..."
   - Я, значит, проиграл,  чтобы  кто-то  порадовался  победе?  Массовку
сыграл?
   "А как насчет реально оценить свои силы?"
   - Если бы у меня был сын, допустим, приемный,  и  от  меня  зависело,
полетит он или нет... А я бы знал, как он хочет  полететь!  Я  помог  бы
ему. Тем более что хуже от этого не было бы никому.
   "Хочешь - так полетишь. Это не последний набор".
   Виталька подумал, что Пандем утешает его такими же словами, какими он
сам себя утешал. Еще перед тем, как  идти  на  тест.  Вот  как,  глубоко
внутри себя он ждал, оказывается, поражения...
   - Ты знал?
   "Да ты и сам знал. Просто не признавался себе... Но у тебя  еще  есть
шанс.
   Хороший шанс, Вит".
   - Знаешь, Пан... - Виталька мимоходом удивился сам себе.  -  Если  бы
сейчас была война - я убежал бы на войну.
   Он постоял, ожидая, что скажет Пандем, но Пандем молчал,  и  Виталька
свернул в лес.
   Здесь, в двух шагах от города,  было  заброшено  и  дико,  нетронуто,
нетоптано. Трава  распрямлялась,  скрывая  Ви-талькины  следы.  Бесшумно
вились мошки. Из-под ног шарахнулось маленькое, быстрое, с бурой  спиной
и пушистым хвостом.
   Качнулись кусты.
   Виталька остановился.
   Он был совсем еще ребенок, когда они играли с Пандемом в индейцев.  И
он так верил в эту игру, что сердце выпрыгивало. Один  отважный  мужчина
перед лицом врага может  рассчитывать  только  на  себя;  это  осознание
переполняло его такой гордостью, такой...
   "А если бы тебя убили на той войне, куда ты собрался, -  ты,  умирая,
спрашивал бы, почему?  Почему  такая  несправедливость:  кто-то  жив,  а
кого-то хоронят?"
   Виталька вздохнул.
   - Одно дело - мир, где тебя нет... Я, правда,  не  понимаю,  как  это
может быть, но ведь папа говорит, что так было...  Жалуйся  не  жалуйся,
вроде как некому... А если ты говоришь, что любишь меня, а простую  вещь
ради меня сделать не хочешь...
   "Утю-тю... Плакать будем?"
   - Нет, - сказал Виталька хмуро.

***

   К полудню Виталька добрался до энергостанции.  Цилиндрическая  башня,
похожая на опрокинутый стакан, стояла посреди зеленого поля, у  подножия
ее свернувшейся змеей лежала тяжелая черная труба - якорь,  а  высоко  в
небе вертелся и выгибался, будто танцуя, парус.
   Ни запаха, ни звука. Сверчки и разогретая трава - как  будто  станции
нет здесь.
   Неподалеку от башни на траве сидели две девочки и  двое  парней  чуть
постарше Витальки. Одна из девчонок загорала,  раздевшись  до  трусов  и
растянувшись на полотенце. Другая  сидела  по-турецки,  сложив  руки  на
щиколотках и завороженно глядя на парус.
   Ребята грызли яблоки. Рядом на траве валялись четыре велосипеда.
   - Привет, - сказал Виталька.
   Та девчонка, что загорала, чуть приподняла голову:
   - Привет. Ты не стесняешься?
   - Нет, - сказал Виталька как можно равнодушнее.
   - Ну, я перевернусь, - сказала девчонка и действительно перевернулась
на  живот,  открыв  Виталькиному  взгляду  смуглую  спину   со   следами
отпечатавшихся травинок.
   - Пришел посмотреть? - спросил парень постарше.
   -  Просто  гуляю,  -  сказ