Марина ДЯЧЕНКО и Сергей ДЯЧЕНКО
   ПАНДЕМ



Анонс

   "Предположим, что некое существо... - сказал Пандем. - Нет, не так.
   Предположим, что есть такой  комплекс  свойств:  всеведение,  вездесу
шесть и всемогущество..." И стало ясно: он пришел всерьез и  надолго.  А
может быть, короче и проще: Он пришел. Что делать? Где  спрятаться?  Что
станет с человеком и человечеством, благословят Пандема  или  проклянут?
Что он такое, откуда взялся и чего хочет? Действие нового романа  Марины
и Сергея Дяченко разворачивается в недалеком будущем, однако весь  он  -
проекция наших с вами страхов, ожиданий и надежд.

ПРОЛОГ

   Двадцать  девятого  февраля,  в  самый  странный  из  отмеченных   на
календаре дней, Дэвид  Хаммер,  сотрудник  уважаемой  городской  газеты,
возвращался домой несколько позже, чем обычно.
   Был влажный, почти весенний вечер. На вокзале Чаринг-Кросс Дэвид  сел
в поезд, который через полчаса  должен  был  высадить  его  в  Восточном
Кройдоне. В купе на восьмерых в этот час никого не было, кроме Дэвида  и
парня лет восемнадцати, который, упав на сиденье, сразу же прикрыл глаза
и отдал себя во власть музыки, перетекающей из плоской коробочки  плеера
в черные клипсы наушников.
   Дэвид смотрел в окно - "а далекие цепи огней и собственное  печальное
отражение. Он устал, дома его наверняка ждали упреки  жены,  которая  не
терпела, если он задерживался на работе в любой день, кроме  пятницы.  В
пятницу ему разрешалось пить с друзьями пиво хоть  до  десяти  вечера  -
однако сегодня была среда.
   Поезд шел мягко  и  почти  беззвучно.  Парень  в  наушниках  ритмично
подрыгивал ногой. Дэвид откинулся на  мягкую  спинку  кресла  -  в  этот
момент в голове его, где-то в районе затылка, обозначилось ясно ощутимое
тепло, и чей-то голос - молодой, как показалось Дэвиду, почти детский  -
сказал весело и чуть смущенно:
   - Привет!
   Дэвид покосился на парня-попутчика, удивляясь, почему  спустя  десять
минут пути тот все-таки решил поздороваться. Но парень занимался  только
собой и музыкой. Глаза его по-прежнему были прикрыты.
   - Это я, - сказало в голове у Дэвида.  -  Это  я,  ты  не  пугайся...
Дэвид?
   Голос был внутри головы.
   - Дэвид?
   Всякому человеку хоть раз в жизни мерещится, что его окликнули. Дэвид
потер  виски;  разумеется,  происходящее   имело   вполне   обыкновенное
объяснение.
   Например, включилось радио в  вагоне;  например,  по  радио  как  раз
передают художественную постановку, где к герою по имени  Дэвид  пришел,
например, сын. И сейчас этот радио-Дэвид заговорит в ответ...
   Он оглядел купе в поисках динамика.
   - Дэвид, это я... Слышишь меня?
   Может быть, он слышит чей-то телефонный разговор? Может быть,  кто-то
в соседнем купе говорит по мобильнику с каким-то Дэвидом?
   - Я тебя зову... Тебя...
   Разумеется,  происходящее  по-прежнему  имело  объяснение.  Например,
Дэвиду подсыпали что-то такое в пиво. Кто,  что,  зачем,  почему?  Дэвид
попытался вспомнить, кто находился  рядом,  когда  он  в  компании  двух
коллег пил пиво в маленьком пабе напротив входа в редакцию...
   - Успокойся. Ну успокойся же. Ничего страшного не происходит...
   Голос имел своим источником теплое гнездышко внутри черепной коробки,
чуть позади воображаемой линии, соединяющей уши. Дэвид  не  был  великим
знатоком в  психиатрии,  однако  несколько  популярных  статей  из  этой
области ему довелось в свое  время  прочитать;  он  понимал,  во  всяком
случае, чем  "внешняя",  истинная  галлюцинация  отличается  от  ложной,
"внутренней".
   Шизофрения!
   Дэвид разинул рот, собираясь закричать от ужаса, и  только  сознание,
что он находится в общественном транспорте, заставило его сдержаться.
   В этот самый момент  парень-попутчик  рывком  выпрямился,  сдернул  с
головы наушники - и уставился  на  Дэвида  круглыми,  очень  удивленными
глазами.

***

   Мбасу лежал на пузе, в просвете перед ним имелась дорога, по  которой
очень скоро должен был пройти караван из трех или даже  четырех  джипов,
пройти и остановиться перед упавшим деревом, и тогда Мбасу и  его  брат,
сидящий в засаде на другой стороне дороги,  смогут  перестрелять  сперва
вооруженных, потом безоружных, а потом набрать золотого  песка,  который
добывают на озере и который бесполезен сам по себе,  но  на  него  можно
выменять еды и патронов, и командир будет доволен и похвалит Мбасу и его
брата.
   А еще можно было бы захватить женщину. Несколько месяцев назад  Мбасу
повезло, и он захватил женщину. Командир был очень  доволен  и  присвоил
Мбасу звание лейтенанта.
   Мбасу было четырнадцать лет, а его брату было двенадцать. А командиру
было двадцать два; он был  великий  командир,  уже  генерал.  Его  отряд
держал в страхе полмира. А вторую половину мира держал в страхе  ублюдок
Гиена со своей ублюдочной шайкой.
   У Мбасу был хороший автомат. Это был уже четвертый. Первый он  добыл,
когда ему было лет восемь, но то был плохой  автомат.  Если  честно,  то
Мбасу просто снял его с трупа. А этот был хороший,  почти  новый,  Мбасу
нравилось его разбирать и собирать. А особенно нравилось стрелять, а для
этого нужно было много  патронов,  а  для  этого  нужно  было  выследить
развозчиков золотого песка...
   - Эй, - услышал Мбасу за спиной и тут же перевернулся и дал очередь в
лес, хотя никого не увидел. Лучше сперва стрельнуть.
   Напротив, за дорогой, колыхнулись ветки. Его брат беспокоился, почему
Мбасу стреляет.
   - Дурак, они услышали, - сказал голос. - Они теперь не поедут, дурак.
   Мбасу долго оглядывался, но все равно никого не  видел.  Возможно,  с
ним разговаривал дух. Очень не правильно было со стороны духа явиться  к
Мбасу именно тогда, когда он лежал в засаде.
   - Мбасу, - сказал дух. Мбасу понял, что голос идет не снаружи,  а  из
головы. И что, наверное, каравана сегодня не будет,  не  будет  золотого
песка, не будет еды и патронов, а значит, командир будет очень недоволен
Мбасу и его братом.
   В этот момент напротив, по ту сторону дороги, началась стрельба...

***

   Андреевна вернулась с почты, у дверей стянула с опухших ног резиновые
сапоги, щелкнула выключателем и поняла, что  света  опять  нет;  свечной
огарок лежал  наготове.  Андреевна  чиркнула  спичкой,  осветив  шкаф  и
умывальник, ящики с помидорной рассадой, детали самогонного  аппарата  в
углу и аккуратный шта-белек щепок перед остывшей печкой.
   Муж Андреевны,  Игнатыч,  умер  полтора  года  назад.  Сын  Борька  и
невестка Оля жили в райцентре и звали к себе,  но  Андреевна  к  ним  не
хотела.
   Андреевна открыла вентиль газового  баллона.  Сунула  в  огонь  свечи
белый кончик уже использованной спички и, когда та загорелась,  поднесла
к горелке.
   Слабенько, привычно запахло газом. Андреевна разогрела на  сковородке
утреннюю пшенку, залила утренним  же  молоком.  Звонко  тикали  часы  на
стене; забрехал во дворе Пират - видно, кто-то прошел вдоль  забора.  На
разные голоса отозвались соседские собаки.
   Андреевна  сидела,  зачерпывая  ложку  за  ложкой,   поскребывая   об
эмалированное дно миски, жевала и думала о рубероиде на крышу и о пленке
для парника.
   И что надо попросить соседа Васю подварить раму на велосипеде. И  что
сегодня она опять пропустит сериал. И что на ночь надо  будет  протопить
получше, потому что обещали мороз...
   В этот момент в голове ее будто зашуршало, негромко, по-мышиному.
   Андреевна положила ложку и устало подперла щеку рукой.
   Треск в ушах то усиливался, то умолкал. Андреевна вспомнила, что  уже
три дня не принимает таблетки, которые выписал  ей  доктор.  Со  свечкой
открыла тумбочку, взяла аптечный пузырек, выкатила на темную  и  жесткую
ладонь  белое  колесико,  разделенное  на  две   равные   части   тонкой
линией-ложбинкой.
   Полюбовалась; проглотила, запив водой. Поморщилась.
   -  Андреевна,  -  укоризненно  сказала  темнота,  но  в  этот  момент
вспыхнула лампочка под потолком, а секунду спустя забормотал телевизор.
   Андреевна обрадовалась. Задула свечу, уселась в продавленное  кресло,
положив  ноги  на  деревянную  скамеечку.  Молодой  парень   в   пиджаке
рассказывал прогноз погоды - сразу после него будет  реклама,  а  потом,
Андреевна знала, будет сериал...
   - Андреевна, - сказал голос внутри головы, и, соглашаясь с  ним,  она
повторила вслух:
   - Андреевна-Андреевна, старая ты рухлядь, к  Михайловне-то  опять  не
зашла сегодня...
   Парень в телевизоре как раз сказал: "Днем три-пять градусов мороза".
   Сказал - и замолчал, глядя на Андреевну выпученными в ужасе глазами.
   - А потепление обещали, сволочи, - сказала Андреевна сама себе. - Ну,
где ваше потепление?
   Парень проглотил слюну. И заговорил  быстро  и  громко,  будто  желая
заглушить собственные мысли:
   - Второго-третьего марта ожидается незначительное потепление до  ноля
градусов днем и минус двух-пяти ночью. Затем снова похолодание до...
   И осекся. Дернул головой, словно вытряхивая воду из ушей.
   - ...До минус двух-трех градусов мороза днем и пяти-семи ночью...
   Андреевна не  могла  понять,  что  шумит  в  ее  голове  -  то  самое
"давление", против которого помогают белые с ложбинкой таблетки или  это
ветер качает на крыше телевизионную антенну...
   На счастье, прогноз погоды уже закончился. Начиналась реклама.

ТОЧКА ОТСЧЕТА

Глава 1

   Вот уже несколько дней Ким  был  пьян,  не  прикасаясь  к  спиртному;
растерянность была столь же непривычна для него, как для форели - жажда.
   Потрясение пополам с эйфорией привели наконец к несчастью: подмерзшая
трасса не пожелала носить на себе рассеянного  и  беспечного  ездока.  В
четыре утра вокруг было темно и пусто, по обе стороны трассы чернел лес,
машина, оказавшаяся на  обочине  в  позе  опрокинутого  жука,  вхолостую
вертела колесами, а Ким Андреевич висел на ремне  безопасности,  пытаясь
открыть дверцу и выбраться из мышеловки.
   Дверцу  заклинило.  Мимо  промчались  фары  и  скрылись  за   близким
горизонтом: водитель либо не заметил катастрофы, либо решил не  забивать
себе голову пустяками. Сегодня утром Ким  наполнил  бензобак  до  краев.
"Странно, что он не взорвался до сих  пор",  -  думал  Ким,  вернее,  не
думал, а ощущал, пытаясь освободиться от ремня. Пытаясь высадить стекло.
Пытаясь хоть что-то - в эти последние секунды - для себя сделать.
   Дверь открылась без его участия - кто-то сумел отпереть  ее  снаружи.
Чья-то рука поймала Кима за руку; сквозь холодный пот и железный привкус
во рту он успел запомнить и осознать это прикосновение. Помощь! Откуда?!
   Спустя мгновение он был снаружи, и они со спасителем успели  отбежать
в сторону, прежде чем бензобак взорвался  наконец,  и  на  трассе  сразу
сделалось светло.

***

   Все началось две недели  назад  с  того,  что  Ким  неверно  поставил
диагноз.
   Результаты анализов, обследований, рентгеновские снимки не  оставляли
надежды нестарому еще учителю химии и биологии;  Ким  понял  это  сразу,
разговор с женой учителя  был  похож  на  десятки  подобных  разговоров,
выпадающих на долю врача специализированной клиники.  Пытаться  что-либо
сделать было поздно - Ким  долго  объяснял  несчастной  женщине,  почему
операция бесполезна и только принесет больному новые  мучения;  конечно,
она не согласилась. Состояние ее мужа ухудшалось день ото дня, он  почти
не приходил в сознание, тем не менее Ким назначил - скорее  для  очистки
совести - поддерживающую терапию и новое обследование...
   Спустя несколько дней больному стало лучше. Анализы изменились словно
по волшебству, Ким назначил новый рентген  и  долго  разглядывал  темную
пленку.
   Уверенный в ошибке, потребовал повторного снимка; спустя день учитель
уже порывался вставать с койки, а жена не отходила от него ни на  шаг  и
смотрела мимо Кима невидящими, полными презрения глазами.
   Ким ошибся в диагнозе - это было ясно и  без  заведующего  больницей,
тем не менее заведующий явился на негодующий  призыв  пациентовой  жены.
Ким был пристыжен, можно сказать, погружен носом в лужу, как нашкодивший
котенок; все это было бы печально, если бы не  румянец,  вернувшийся  на
округлившиеся щеки недавно умиравшего учителя.  Уязвленный  и  сбитый  с
толку, Ким успевал все-таки радоваться, что палату покидает не  труп,  а
здоровый человек, у которого впереди долгие годы полноценной жизни...
   Авторитет Кима в  глазах  коллег  сильно  пошатнулся.  Правда,  через
несколько  дней  безнадежная  больная  из  соседнего   отделения   вдруг
почувствовала себя лучше, и обследование показало положительную динамику
немыслимой скорости.
   Авторитет коллеги, ставившего диагноз этой больной, пошатнулся уже не
так сильно. Особенно в свете того, что все тяжелые больные - а в клинике
легких не держали - вдруг  ожили,  и  печальные  диагнозы  их  принялись
лопаться один за другим.
   Послеоперационные восстанавливались без единого осложнения. Тех, кого
к операции готовили, можно было уже не  пускать  под  нож  -  нескольких
человек прооперировали просто по инерции,  чтобы  не  дать  остановиться
"конвейеру". Все выжили, все чувствовали себя удовлетворительно,  вокруг
клиники росло кольцо возбужденных родственников - от них-то,  сплоченных
бедой, невозможно было скрыть странную счастливую новость. Родственников
не допускали в боксы, однако известия о каждом, кто пошел  на  поправку,
передавались из уст в уста, и вот уже в округе болтали о чудодейственном
знахаре, о пролетавшей мимо тарелке, о  том,  что  больница  попала  под
благословение некоего святого проповедника...
   Заведующий понимал в происходящем не больше других, тем не менее  ему
ясно было, что дальнейшее бездействие чревато взрывом. В  один  из  дней
(даже самые тяжелые больные  уже  поднимались,  их  анализы  становились
лучше день ото дня, дом борьбы и  отчаяния  превратился  в  дом  твердой
надежды) клиника была оккупирована корреспондентами, всего их было  штук
сорок.  С  камерами  и  диктофонами,  фотоаппаратами,   блокнотами   они
заполнили центральный холл, где заведующий дал пресс-конференцию; он был
очень сдержан в выражениях, десять раз повторил, что  чудес  не  бывает,
что в клинике идет испытание новой методики и что  первые  положительные
результаты - еще не повод для  эйфории;  корреспонденты  разбежались  по
аппаратным и редакциям, и уже на другое утро вся  страна  знала,  что  в
больнице города N творят чудеса по специальной методике...
   Выпроводив корреспондентов, собрались в ординаторской. Говорили мало.
   Никто  ничего  не  понимал.  Кое-кто  невнятно  упрекал  заведующего.
Большинство отмалчивалось. "Как странно, - думал Ким.  -  Мы  все  стали
свидетелями настоящего доброго чуда,  люди,  обреченные  на  мучительную
смерть, теперь здоровы и будут жить, но мы не находим себе места, потому
что не понимаем, как. Незыблемые законы нарушились, мы  не  знаем,  чего
ждать дальше..."
   Дальше  случился  наплыв  пациентов.  Койки  приходилось  ставить   в
коридоре; все потерявшие надежду, выписанные из других клиник на  верную
смерть  собрались  теперь  здесь,  Ким  ходил  бледный  и   растерянный,
медсестры сбивались с ног, аппаратура для сложных обследований  работала
круглосуточно, под наплывом пациентов пали обязательная  стерильность  и
даже обыкновенная больничная чистота, и  на  всех  снимках,  анализах  и
диаграммах было одно и то же: бурная положительная динамика.  Как  будто
сотни врачей по всей стране дружно ошиблись в диагнозах.
   Киму не следовало садиться за руль.
   Киму не следовало оставлять так надолго молодую,  на  седьмом  месяце
беременности, жену.
   В полчетвертого утра он закончил  описание  очередного  снимка,  снял
халат, сделал выбор между женой и здравым смыслом - и поспешил домой,  в
то время как подмерзшая трасса...

***

   - Ничего страшного, - примирительно сказал его  спаситель.  -  Бывает
хуже.
   В свете  бензинового  костра  Ким  впервые  посмотрел  на  него.  Его
спаситель оказался мальчиком  лет  пятнадцати,  тонколицым  темноволосым
подростком в слишком легкой, не по сезону, курточке.
   Киму захотелось сесть, и он сел на полосатый бетонный столбик. Машина
пылала, костер был виден издалека. "Что, если Арина  узнает?  -  подумал
Ким. - Надо позвонить Арине и сказать, что все понятно... то есть все  в
порядке..."
   Однако телефон остался в машине, деньги, документы,  все  осталось  в
машине.
   "Это потому, что я взял слишком влево, - стуча зубами, подумал Ким. -
Не надо было забираться на третью полосу. А Арина наверняка спит, сейчас
ведь ночь, вер: нее, глухая грань между ночью и утром..."
   - Ничего страшного не случилось, Ким Андреевич, - сказал мальчик.
   Его слова доносились сквозь  шум  огня  и  стук  крови  в  ушах,  Ким
подумал, что слова излишни, что  любое  слово,  произнесенное  сейчас  у
бензинового костра, останется пустой шкуркой, звуком. "Ничего  страшного
не случилось, Ким Андреевич..."
   "Чей он сын? - подумал Ким. -  Он  меня  знает,  он  сын  кого-то  из
знакомых, а может быть, пациентов?"
   - У тебя нет мобильного телефона? - хрипло спросил Ким.
   Мальчик сунул руку во внутренний карман курточки  и  вытащил  плоскую
трубку.
   Надо же, подумал Ким. Кнопки светились спокойным зеленоватым светом -
как солнце сквозь морскую воду.
   - Она спит, - сказал мальчик. - А милиция уже едет.  Никуда  не  надо
звонить.
   Некоторое время Ким разглядывал клавиатуру,  пытаясь  вспомнить  свой
собственный домашний номер.
   - Кто спит? - спросил он наконец.
   - Арина Анатольевна, - мальчик смотрел спокойно и отвечал просто.
   - Спасибо, - сказал Ким, возвращая трубку.
   - Не за что.
   - Нет... Спасибо, если бы не ты...
   - Я понял, - мальчик улыбнулся.
   Ким посмотрел на то, что недавно было его машиной.  Зачем-то  пошарил
по карманам. Огляделся; трасса по-прежнему  была  пуста,  только  где-то
очень далеко - на краю света - голосила милицейская сирена.
   - Как ты здесь?.. - удивленно спросил Ким. Мальчик пожал плечами:
   - Да так... вот.
   - Мотоцикл?.. Велик?.. Ты ведь сын Евгении Яковлевны, нет?
   - Нет, - мальчик вздохнул.
   - А чей? Прости, я даже не спросил, как тебя зовут...
   В этот момент из-за близкого  горизонта  вынырнули  две  пары  фар  и
сине-белая мигалка.

***

   Арина спала. У изголовья горел ночник - Аринина дизайнерская  работа;
задержав дыхание, Ким  прикрыл  дверь,  жестом  пригласил  спасителя  на
кухню.
   Упираясь пяткой в носок, мальчик стянул с ног мокрые ботинки.
   - Чай будешь? - шепотом спросил Ким. - Кофе? Может быть... коньяк?
   - Чай, - сказал мальчик, подумав. - Можно вымыть руки?
   Через пятнадцать минут они  сидели,  разделенные  клеенчатым  красным
столом, и на чистых клетках стояли, будто шахматные  фигуры,  две  чашки
без блюдец и два блюдца с неровно нарезанным сыром.
   Ким смотрел на чашки, видел нежный парок, поднимающийся  над  палевой
чайной поверхностью, и ни о чем не думал. Вернее, думал ни о чем.
   - Это важно? - спросил его гость.
   - Что? - Ким поднял голову.
   - То, что случилось, важно? - спросил мальчик.
   - Да, - подумав, сказал Ким. - Если бы не ты, я сгорел бы заживо.
   - Вы будете жить до глубокой старости, - сказал мальчик.
   - Да, - снова согласился Ким. - Есть такая примета.
   - И ваши пациенты будут жить до глубокой старости, - мальчик заглянул
в свою чашку.
   Ким подумал, что за несколько прошедших недель он мог бы и привыкнуть
к ощущению нереальности происходящего. Точнее, к новой  реальности,  где
обреченные выживают, зато здоровых, уверенных  в  себе  людей  поджидает
бензиновый костер на ровном  месте...  Впрочем,  костер  его  так  и  не
дождался, и этого достаточно, чтобы вздохнуть с облегчением.
   Мальчик пил чай как ни в чем не бывало.  За  его  спиной  уверенно  и
резко тикали часы в виде лунного диска: часы тоже были Арининой работой,
год назад она купила в хозяйственном магазине самый простой  механизм  с
пластмассовой тарелкой-циферблатом