го, плотского или иного, с беглым разбойником по имени Шенкенбах. Росту он высокого, телом крепок, волос имеет черный и толстую шею.
     - Нет, мессир капитан, общения с этим бессердечным разбойником я не имела, - честно призналась ведьма.
     "Повышенный в чине? сержант польщено приосанился. Он еще раз оглядел женщину. На этот раз она почему-то показалась ему молоденькой, испуганной и беззащитной.
     - Можешь продолжать путешествие. И будь осторожна, красотка, дороги неспокойны, засветло доберись до жилья, а еще лучше - сыщи себе господина, не годится такой пригожей женщине бродить в одиночку...
     Колдунья молча поклонилась завороженному ею сержанту, потрогала амурный амулет на шее и, поправив на плече похищенные у разбойников мешки, тронулась в путь...

***

     Где-то далеко, в замке Лангерташ, могущественный император Церена отставил в сторону магический кристалл и сардонически усмехнулся.
     - Теперь ты убедился, фон Фирхоф, насколько безнадежно буксует повозка правосудия? Государственная стража на дорогах ежегодно обходится нам в круглую сумму. Эта сумма ужасна, я не желаю ее называть, впрочем, ты сам все понимаешь. Баронское ополчение порой ведет себя лишь чуть получше грабителей.
     - Торговля и земледелие нуждаются в защите, государь.
     - Ах, Людвиг, есть вещи очевидные, но тем не менее нестерпимые словно угнездившийся под сводами тронного зала рой ос.
     - Прикажете сместить наместника провинции?
     - О нет, новый будет ничем не лучше старого, поверь. Я хочу оставаться Справедливым - опознать в этой женщине ведьму не под силу простому сержанту.
     - Ее арест не входил в наши планы.
     - Разумеется. Ах, Людвиг, теперь я понимаю, почему ты настоял, чтобы ее выпустили на свободу с голыми руками и без гроша.
     - Эта колдунья не пропадет, но стоит ей заподозрить подвох и помощь с нашей стороны, результат может оказаться плачевным. Сейчас она ослеплена ненавистью и мечтой о мести. К сожалению, когда-нибудь это кончится.
     - И что тогда?
     - Тогда вмешаюсь я, государь.
     Гаген Справедливый охотно согласился.
     - Я надеюсь на тебя, но будь осмотрителен с этой дикой кошкой. Я не понимаю ее неистовства. Ведьма не отомстила жителям Тинока ничем, кроме бездействия в дни чумы и, тем не менее, готова на край света мчаться за Хронистом, которого не видела никогда.
     - Здесь имеется тонкая разница, государь. - ответил Людвиг фон Фирхоф. - У жителей Тинока много сердец и много голов, они все разные, и все не очень умны, у Адальберта же - только одна душа и одна, и притом очень умная, голова. Знахарку гонит в путь желание разом покончить с тем, кто стал в ее глазах олицетворением умудренной и преднамеренной несправедливости.
     Стуча сапогами, вошел и по-солдатски отсалютовал Кунц Лохнер.
     - Мой император...
     Гаген Справедливый обернулся, растеряно сощурив близорукие глаза.
     - Капитан? В чем дело, я не звал вас...
     Встревоженный Людвиг фон Фирхоф поспешно набросил на мерцающий магический кристалл парчовую ткань.
     - Тревожные вести с юга, мой император.
     Император встал, обычная печать легкой расслабленности и меланхолии покинула облик правителя.
     - Людвиг, останься. И позаботься, чтобы нас не беспокоили.
     Лохнер протянул повелителю футляр со свитком, Гаген склонился над пергаментом, потом протянул послание другу:
     - Читай и ты.
     Фон Фирхоф расправил испачканный свиток и прочитал торопливые, в брызгах и мелких кляксах, бурыми чернилами написанные строки:
     "Государю Церена, императору Гагену Справедливому капитан форта Толоссы, Мориц Беро шлет с оказией пожелания доброго здравия и заверения в верности.
     Довожу до ведома вашего, государь, что в ночь перед кануном праздника св. Регинвальда форт наш был изменнически взят в осаду. Причиной тому явились горожане, ведомые бывшим священником церкви св. Коломана, а ныне мятежником, именуемым Клаус Бретон, в ослеплении злобы коими убиты были епископ толосский, отец Гильдебранд, множество священников и лиц благородного происхождения, а также состоятельные горожане, в числе них находился и бургомистр Толоссы, мэтр Симонен. С печалью души моей и стыдом непомерным принужден признать, государь, что часть солдат, находившихся под началом моим, презрев клятвы, данные короне Церена, и увлекшись посулами Бретона и сообщников его, Штокмана и Арно, соединилась с бунтовщиками. Солдаты гарнизона в числе пяти сотен мечей, сохранив верность величеству вашему, замкнулись в стенах форта, с малым количеством провианта и скудными запасами масла и стрел.
     Заверяя и клянясь Господом Единым нашим в сугубой верности своей, умоляю вас, государь, кровью лучших из лучших граждан политой Толоссе помощь оказать солдатами, продовольствием и воинским снаряжением, до той поры, пока форт не пал, взятый толпой озлобленных противудействием нашим мятежников. В противном случае не вижу я способов избежать наихудшего и остается нам лишь предать души свои в руки милосердного Творца.
     Мориц Беро".
     Фон Фирхоф видел, как судорога ярости на короткий миг изуродовала оплывшее в последние годы лицо императора, сделав его похожим на покойного отца - на Гизельгера.
     - Да поразят их стрелы святого Иоанна! Будь прокляты они все - и ересиарх Бретон, и растерявшие остатки мозгов горожане, и трусливые солдаты и этот capitaneus debilis Беро. Сколько пробыло в пути письмо?
     - Немного - всего неделю, государь. - невозмутимо ответил капитан Кунц. - Гонец выбрался из Толоссы ночью, перелез через стену при помощи веревки и крючка, потом он отыскал лошадь, что само по себе не так легко в краях, охваченных мятежами, и скакал так быстро, как только было возможно.
     - Немного? Да за неделю дело могло перемениться многократно. Что ты думаешь про это, Людвиг?
     Фон Фирхоф помедлил, подбирая слова - он не хотел увеличивать едва народившийся гнев императора.
     - Оказать помощь Толоссе все равно придется, государь. Это ваш город, а капитан Беро прост, но честен и верен короне. Однако я хотел бы знать, что поделывает в этот момент наш драгоценный Хронист.
     - Мы сможем это проверить прямо сейчас?
     - Кристалл. Он настроен на ведьму, а та, в свой черед, не хуже гончей собаки идет по следу Адальберта.
     - Вы можете уйти, Лохнер. Я не забуду вашей преданности, - поспешно сказал император.
     Людвиг снял покрывало с магического кристалла. Острые блестящие грани слегка опалесцировали. Шли минуты. Двое - советник и император вместе склонились над магический предметом.
     - С нами Святая Защита! - Гаген отпрянул и приложил руку к широкой груди. - Подай мне карту, друг мой Людвиг.
     Они тут же занялись чертежом Империи.
     - Вы видите, государь, чародейка свернула на юг, значит, туда же торопится и Адальберт.
     Ниточка пути, прочерченная на пергаменте, будучи продолженной, упиралась прямо в Толоссу.
     - Он торопится, спешит, словно на крыльях летит.
     Император помрачнел.
     - Отныне, Людвиг, тебе следует отставить все прочие дела. Я прошу тебя как друг и приказываю как император твой - займись Адальбертом. Во что бы то ни стало ты должен отыскать Хрониста, схватить его и доставить в Лангерташ. Возьми с собой кристалл и отправляйся в дорогу, наблюдай за ведьмой издали, не приближаясь, но и не удаляйся от нее чрезмерно. Держись так, чтобы в опасный момент оказаться на месте. И помни - я, твой государь, по праву рождения и воле Бога правитель Империи. Мне нестерпима мысль, что ход событий в моих владениях по собственной прихоти перекраивает какой-то Хронист...
     - Я выполню ваше желание, государь. - ответил Людвиг и склонил голову так, чтобы Гаген не видел его лица.
     "По праву рождения правитель Империи?? - подумал встревоженный фон Фирхоф. "Господь и все святые! А есть ли в Церене хоть один человек, будь он император или последний слуга, который не был бы порождением вымысла Адальберта?".

Глава VIII
Встреча с румийцем

     Адальберт Хронист. Дорога на юг, Церенская Империя.
     Бывают странные дни, когда крик птицы, шелест травы, кружевная тень от кроны дерева - все это пронизано тревогой, словно само светило вместе с благодетельным теплом изливает на землю некую субстанцию, содержащую немое предупреждение: "берегись!". Я называю такие дни "зиянием небес".
     Зияющие небеса обостряют интуицию, они же заставляют совершать самые странные, подчас нелепые поступки. Если ты способен на вольный полет воображения - это твой день и час, если ты готов к тому, чтобы натворить глупостей, оставайся-ка лучше дома.
     Воистину, дар Вселенной-универсума не добр и не зол, мы сами окрашиваем его собственной этикой и воображением.
     Именно в такой день я остановил верного Бенедикта на перекрестке трех дорог, внезапно задумавшись о продолжении путешествия. До сих пор мои метания по Церенской империи не имели видимой цели, за исключением непрерывного бегства от цепкой руки инквизиционного трибунала да, быть может, преходящих развлечений.
     Чем кончались развлечения, неплохо видно по истории о вдовствующей красавице-демономанке фон Гернот - мои побитые ребра, синяки и царапины тому честные свидетели. Наверное, попадать в неприятности - неотъемлемое свойство странствующих хронистов.
     С инквизицией дело обстояло куда лучше, еще бы - к этой задаче я, разумеется, подходил со всею серьезностью. Заготовленные заранее малые гримуары (на самом деле, просто небольшие исписанные свитки), срабатывали безотказно, усеивая мой след одураченными до невменяемости стражами. Как правило, доносчики и солдаты просто забывали о том, что видели меня - я не стремился причинить вред охотникам, удовлетворяясь отпугиванием. Для этого достаточно подсунуть человеку такой свиток, не важно, грамотен имперский страж или нет. Как правило, для наступления эффекта хватало простого разглядывания, пусть очередной "сержант Умбиликус? - девственный разумом неуч и держит мои ученые писания вверх ногами.
     Итак, имперской инквизиции я почти не боялся.
     Но зачем же я тогда мотался по дорогам? Увы, ответа я и сам не знал. Художественное совершенствование мира обладает бесконечной привлекательностью. Штришок - здесь, крошечная деталь - там. Творцу простительно любоваться результатом...
     Если этот результат, конечно, удачен.
     К сожалению, я не мог сказать этого о Церенской Империи. Оговорюсь сразу же - я не творец гизельгеровского наследия. Я, скорее, гранильщик, который превращает самородный самоцвет в камень, который не стыдно вставить в перстень. Там, где шлифуют, там сыплется пыль, где пыль, там есть недовольные чистоплюи - наверное, нет сонета или картины, которые восхищали бы всех, и я не создатель благостного рая...
     Впрочем, я отвлекся. В тот день, когда "зияли небеса?, странная тоска охватила меня и мул Бенедикт остановился на перекрестке. Я сверился с картой. Одна из дорог вела на восток, к Фробургу, вторая - на северо-запад, к столице Эберталю, третья поворачивала на юг, устремляясь к Толоссе, жемчужине южных провинций Империи. Я выбрал ее, повинуясь скорее прихоти, а также принимая во внимание, что лето достигло вершины расцвета и начинает незаметно увядать. Как-никак, зиму лучше проводить в теплых краях, где вместо разбавленного пива - хорошее вино, а таверны не продувает насквозь ледяной ветер.
     Мул послушно повернул на юг и потрусил по дороге, потряхивая гривой и метко сбивая хвостом надоедливых слепней. Я останавливался на ночлег в придорожных гостиницах, переправлялся через пенистые реки там, где были удобные мосты, один раз перевалил через маленькие лесистые горы. Местность вокруг медленно, но верно менялась. Такие изменения сначала незаметны - то станет поменьше хвойных деревьев, то, глядишь, их и вовсе не осталось, и сосняк сменили дубовые и буковые рощи.
     Словом, через пару недель пути по обеим сторонам дороги уже раскинулась прекрасная растительность юга. Склоны холмов покрывали виноградники, шумели рощи кипарисов, солнце пекло вовсю и я незаметно для себя расслабился. Чувство тревоги больше не посещало меня, словно невидимый охотник, махнув рукой на непокорную дичь, отвернулся с досадой.
     Я не торопился, подолгу задерживаясь в гостиницах. В одной из них со мною и приключилась история, которая, обернись она по-иному, могла бы создать мне немалые проблемы.
     Итак, перо остро, время позволяет, и чернила не высохли в чернильнице моей, а поэтому начну новую главу авантюрной хроники Адальберта.
     Южные ночи темны и наступают они вдруг, словно тьма падает с неба наподобие огромной кучи черной овечьей шерсти. Одной из таких ночей, а, вернее, поздним вечером, я сидел в придорожной таверне, в которой и собирался заночевать. Общая зала казалась переполненной публикой разного сорта, преобладали проезжие торговцы. Ближе к ночи количество выпитого вина превысило разумную меру. Сначала стоял беспорядочный шум, потом выпивохи принялись (и весьма неплохо) петь, погрузившись в богатую оттенками южную меланхолию. Еще чуть позднее, на кое-как освобожденном пятачке два гуртовщика принялись яро соревноваться в танце. Должно быть, они пытались перетанцевать друг друга на спор, зрители бились об заклад, ставя на кон по две-три имперские медные марки.
     Результат импровизированного тотализатора не удовлетворил проигравших, разгорелась скоротечная драка, которую прекратил обосновавшийся на почетном месте черномазый волосатый вышибала. Он по очереди хватал зачинщиков за шиворот и выбрасывал вон, отворяя двери таверны их лужеными макушками.
     После того, как драка приутихла, я обратил внимание на жуликоватого типа, засевшего в углу. По виду и акценту он походил на альвиса, а волосы начесал на виски, скорее всего, для того, чтобы скрыть отсутствие отсеченных по приговору ушей. Альвис извлек из мешка три деревянных стаканчика и костяной шарик, расположил это хозяйство на широком столе и принялся демонстрировать разновидность того жульничества, которая на моей родине называется "игра в наперстки".
     Вышибала не обращал никакого внимания на шулера. Бес озорства толкал меня одурачить мошенника. Я вытащил чистый обрывок пергамента, макнул перо в вино и наскоро изготовил походный гримуарчик. С таким снаряжением выигрывать даже в заведомо безвыигрышную азартную игру становится детским занятием. Я двинулся было к альвису с намерением подгадить ему удовольствие, но кто-то ухватил меня за рукав.
     Я оглянулся. Вмешался средних лет и ученого вида мужчина. Его черные живые глаза блестели умом, а форма среднего пальца на правой руке выдавала привыкшего к перу книжника.
     - Сядьте на место, почтенный, - сердито зашикал он. - Не вмешивайтесь, если вам дорога жизнь, и вы не желаете провести ночь под роскошным звездным небом, в канаве и с лезвием между ребер. Должно быть, небеса лишили вас разума, раз вы не заметили, что шулер и страж таверны действуют заодно.
     Я опомнился и вернулся за стол. Моим спасителем оказался румиец, назвавшийся киром Антисфеном. "Кир? - "господин? на языке восточного Рума. Я представился Вольфом из Россенхеля, мы вышли во двор, под крупные южные звезды и разговорились подальше от шума и навязчивых шулеров. Он и вправду оказался странствующим ученым.
     - Одни собирают люди драгоценности, другие - земли, а я пытаюсь собирать знание - рассмеялся он.
     Оказывается, кир Антисфен коллекционировал описания редкостных ересей. Не знаю, что за мотивы двигали этим хитроумным киром. Империя, придавленная покойным Гизельгером и его ныне здравствующим сыном, освещаемая кострами инквизиции, ересями не особенно кишела, но румийца, кажется, не смущали трудности. Я узнал, что он торопится в недавно восставшую Толоссу.
     - Удивлен, зачем это опасное путешествие такому осмотрительному человеку, как вы? - осторожно намекнул я.
     - Удивлены? Отчего же, я фаталист. Нельзя разбрасываться диковинками, - добавил он. - Вы знаете, что вершится в Толоссе?
     - Лишь в общих чертах. Говорят, там повесили императорского наместника.
     - Если бы только это. Я безотчетно доверяю вам, хотя, наверное, и не стоило бы. Поэтому скажу больше. Год назад я случайно познакомился с Клаусом Бретоном, их вожаком. Это фанатик милосердия, история жизни которого отлично иллюстрирует поговорку: "противоположности смыкаются".
     - Каким образом?
     - "Дорогой любви он пришел к жестокости". Ради милосердия к одному обездоленному судьбой Клаус готов насадить на пику десяток немилосердных. Он любит ближнего своего, но несколько более интенсивно, чем это может понравиться здравомыслящему ближнему. Поскольку уровнять людей в достатке не удавалось еще никому, а справедливость - истинное божество нашего свихнувшегося ересиарха, он мечтает о равенстве для всех и первенстве для себя, готов сражаться за эту идею и подталкивал на бойню собственных прихожан. Впрочем, в священниках он пробыл не долго... Таким людям больше подходит роль солдата.
     - Это сумасшедший, - ответил я из вежливости, хотя в известной мере мне импонировали бунтари.
     Кир Антисфен печально покачал головой.
     - Такие люди подчас рушат империи.
     - И это говорите вы, румиец, чья родина была предана южным варварам империей Гизельгера?
     - И это говорите вы, подданный его наследника? - отпарировал мой ученый собеседник. - На самом деле мне дорога сама идея империи и ее величия. Миллион блох не может стать одним верблюдом, легион легионов голодранцев не делает великого государства.
     "Величие империи не предполагает непременного счастья ее подданных". Мне не хотелось огорчать доброго кира Антисфена и я уклонился от спора. Мы поговорили еще немного, на этот раз тщательно избегая острых тем, и разошлись на ночлег, сговорившись утром вместе ехать в Толоссу. У меня в восставшем городе был, свой собственный интерес, о котором я благоразумно умалчивал до поры до времени.
     Перед самым нашим расставанием я заметил, как три силуэта прошмыгнули через опустевший двор таверны. В одном из подозрительных типов можно было опознать здоровяка-вышибалу, вторым оказался знакомый шулер-альвис, а третий, тощий и сердитый, чрезвычайно походил на захудалого наемного колдуна.
     - Фраера здесь жирные не пуганные. - заявил друзьям чрезвычайно довольный катала.
     - Сатурн в Стрельце внушает опасенье, и не годится нам испытывать терпение небес, - скептическим полустихом отозвался волшебник.
     - Короче, взяли куш и мотаем от легавых, - поставил точку в споре вышибала, он же беглый разбойник Шенкенбах...
     - Вы видели? Вы слышали? - хмыкнул ученый румиец. - Вот те три блохи, которые никогда не составят и ресницы верблюда.
     Мы приглушенно расхохотались и разошлись по комнатам, не подозревая, что и паразиты порой способны кардинально влиять на события. В этом мне, к несчастью, предстояло убедиться.
     Рано утром мы двинулись в Толоссу, я скакал верхом на муле Бенедикте, а кир Антисфен на жеребце румийской породы по кличке Хронос. Цель путешествия показалась на горизонте уже под вечер. Стоял штиль. Гладь моря блестела под косыми лучами. В этот момент я впервые увидел Толоссу и утихшие было неопределенные мрачные предчувствия вернулись опять.
     Впрочем, крепость, если смотреть с отдаления, была красива. Толоссу некогда возвели на острове, береговые скалы словно бы намертво срослись с ее внешними стенами. Остров и материк соединяла узкая насыпь и проложенная по насыпи дорога. Террасы крыш громоздились на крутых склонах холма, заключенного внутри стен. На его скалистой вершине, в самом центре города вознесся форт, огороженный еще одной каменной стеной, высота ее, пожалуй, доходила до ста-ста пятидесяти локтей. Вместо пика блестел шпиль замковой колокольни.
     Мы приблизились к берегу. Насыпь пустовала, повстанцы накрепко затворили ворота, насыпь наверняка простреливалась лучниками. Кое-где над городом поднимались ленивые, полупрозрачные хвосты дыма, однако пожар, по-видимому, уже потушили. Мы с киром Антисфеном остановились в нерешительности на пустом и голом каменистом берегу. Я расседлал и отпустил верного Бенедикта, он вместе с Хроносом румийца ушел в т