и раздавались грубые голоса стражников, потом шум утих, мерцание огня становилось все слабее, скоро черный квадрат окна совершенно слился с темнотой, воцарившейся под сводами подвала. Вместе с темнотой пришла настороженная тишина. Колдунья, обладавшая нечеловечески острым слухом, прислушалась - в узком переулке по соседству тихо пел ночной ветер, пофыркивали в конюшне кони лучников. Скрипел старый флюгер на шпиле, потрескивали, догорая, угли в жаровне палача.
     Где-то за толстой каменной стеной, в самой глубине здания, раздались негромкие шаги. Неизвестное существо двигалось с неторопливой уверенностью хищника, хотя ритм шагов, несомненно, выдавал человека. Женщина прильнула было к решетке, но тут же испуганно забилась в самый дальний угол клетки - неведомое существо возилось, отпирая дверь...
     Ведьма из Тинока моментально успокоилась, обнаружив, что вошедший не имеет общего с потусторонними силами - это был человек средних лет, с холодными светлыми глазами, в черной рясе инквизитора.
     Лицо святого отца, за исключением глаз, прикрывала традиционная маска, холодноглазый внимательно и без особой приязни оглядел колдунью.
     - Ты Магдалена из Тинока?
     Ведьма выпрямила спину, но вставать не пожелала.
     - Ну, я. Чего хочешь, пес?
     Человек не выказал гнева, он попросту пропустил оскорбление мимо ушей.
     - Раз ты Магдалена, не будем терять времени - его мало. Поэтому слушай меня внимательно и не перебивай. Во-первых, я знаю, что ты настоящая ведьма.
     - Не заносись. Вам меня два раза не сжечь, смерть - это только смерть, и ничего более.
     Инквизитор сухо усмехнулся.
     - Смерть можно отсрочить. Надолго. Но жизнью это не будет все равно.
     Ведьма постаралась не выказывать страха.
     - Ха! Веревка и вода ничем не хуже огня. Я не красавица и уже не молодка - лет через тридцать моя плоть и так распалась бы в прах.
     - Не сомневаюсь. Но только недалекие тупицы сами ищут бесполезных страданий.
     Ведьма хрипло рассмеялась:
     - Странная речь для инквизитора.
     - Зато я сказал истинную правду. А теперь слушай меня внимательно. Я знаю, что ты настоящая ведьма - это тоже правда, не отрицай. Равным образом, я знаю, что ты не насылала на Тинок чуму, у морового поветрия имеются иные, естественные причины. И все-таки ты выжила - одна среди всех. Почему?
     - Я знаю целебные травы, я принимала их горький сок.
     - Верю. Ты выжила не благодаря черной магии, а лишь за счет собственного искусства врачевателя. А теперь я спрашиваю, спрашиваю голосом твоей совести, Магдалена - почему ты не помогла Тиноку?
     Инквизитор невольно отпрянул - ведьма змеей метнулась вперед, грудью ударилась о прутья клетки, вытянула руки, стараясь дотянуться до врага.
     - Ты спрашиваешь, пес? Мою мать спалили заживо. Ее платье тлело, трескалось лицо, а проклятый Тинок... Тинок только смеялся. Потом пепел ссыпали на блюдо и выставили в храме. Меня пощадили, их лживый бог учил милосердию. Поэтому я бегала голодным щенком, получая больше колотушек, чем сухарей. Когда я выросла, они приходили ко мне - о да! Приходили. Когда болели их детишки, они шли ко мне под покровом ночи и валялись у меня в ногах. Если я отказывала, они уходили с ненавистью в душе. Если помогала - оставляли деньги и ненавидели меня вдвойне. Ты знаешь, каково было мне жить среди убийц моей матери? Да, я не пожелала спасать этих тупиц. Но я их не убивала...
     - Твоя мать умерла тридцать лет назад. Чем провинились перед тобою юноши? Дети, младенцы?
     - Я их не убивала.
     - Тот, кто убил, и тот, кто не спас, хотя мог бы спасти, оба они равно преступны. Они обрекли живое на гибель, быть может, вечную. В подобных вещах перед лицом Господа нашего нет разницы между деянием и бездействием.
     - Ты лжец, как все попы. Люди Тинока презирали и меня, и мое искусство.
     - Разве ты сама не была в этом повинна?
     - В чем повинна? В градобитии или нашествии блох? В сгнившем урожае брюквы? Пусть так - да, виновна, да! Я делала это, искусство познания имеет оборотную сторону, монашек. У тебя, как я погляжу, поседели виски, да не прибавилось мудрости в пустой голове. А ты хочешь знаний без страдания, чуда без боли? Видно, тебя мало секли в семинарии...
     Седой инквизитор криво улыбнулся.
     - Вполне достаточно. Но дело не в этом, можешь не сомневаться, я хорошо знаю, что такое страдание, причем не в форме умеренной порки или укусов блох.
     - Ты инквизитор.
     - Я человек, этого достаточно, чтобы узнать боль, страх и тому подобные эмоции.
     - Твое знание и твое страдание - только жалкий огрызок моего. Мы, ведающие, мы иные, не такие, как все. Познание доступно только избранным.
     - А гордыня всегда противна Богу и приятна дьяволу.
     Ведьма вернулась в свой угол, снова села, расправила платье и сказала грустно:
     - Да, знаю я все это. Хватит притворяться, выкладывай, святой отец. Я не поверю, что ты заявился ко мне глухой ночью просто так, лишь для беседы задушевной. Хочешь приворотного зелья? Или ты болен".. Хотя нет, ты здоров и дух твой горит ярко, как светлая лампада в ваших храмах - это cмог бы заметить даже слепой крот.
     - Приворотное зелье можешь оставить для себя.
     - Говори или уходи. Я спать хочу. Женщина, обреченная на смерть, хочет напоследок воспользоваться ночным покоем.
     Ночной пришелец задумался, колдунья заметила эту заминку, хотя молчание длилось совсем недолго.
     - Ты слышала легенду о подметных гримуарах, Магдалена?
     - Была такая баллада, в Тиноке ее любили тянуть эти попрошайки, бродячие менестрели. О беглом семинаристе, сумасшедшем грамотее. Он по ночам писал свою книгу, и все, что он ни напишет там, являлось ему на самом деле.
     - Именно так.
     Инквизитор опять задумался, вспоминая земли севера, можжевельник, холмы, и другую женщину, которой он некогда рассказывал ту же самую историю.
     - Эй, монах! Ты не уснул?
     - Вовсе нет.
     - Тогда рассказывай. Я на своем веку выслушала немало вранья, но еще не утратила интереса к поповской брехне.
     - К сожалению, это правда, а не брехня, как ты изволила сказать, о Магдалена. В одном баронстве, название которого не имеет никакого значения, жил человек. Заметь, не обделенный умом. Назовем его для краткости - Адальберт. Как многие хорошо образованные люди, этот Адальберт отдал дань сочинительству, записал несколько занимательных песенок и сочинял хронику тамошнего сеньора... Он ничуть не смущался, возмещая нехватку правдивости игрой воображения, описывал лица и убранство, одежды, оружие и прекрасных коней, создавая удивительную историю, которая росла день ото дня... Однажды, в галерее замка, отведенной для изображений предков барона, Адальберт увидел статую. Лицо и одежда ее в точности соответствовали описанным в хронике, но главным оказалось не это. Говорят, ужас поразил сочинителя в тот момент, когда он понял, что истукан ранее не существовал! Однако, статуя крепко стояла на постаменте и казалась совсем не новой, напротив, мрамор ее чуть потрескался, а работа выдавала резец ваятеля прежних времен. Адальберт придавил свой страх и промолчал, слуги, гости, сам барон - все они не заметили этой проделки, искренне считая, что скульптура стоит на своем месте давным-давно. Легенда говорит, что сочинитель на время отложил в сторону перо, даже хотел сжечь написанное, но стойкости этого человека хватило ненадолго, странные истории, которые писала его рука, казались ему более правдивыми, чем сама правда, а сила, побуждающая его измышлять, оказалась непреодолимой. Он обратился к священнику, но ни молитвы, ни святая вода не помогали. И тогда Адальберт перестал противиться таинственному зову, и начал описывать все, что приходило ему в голову. Он создавал обольстительных женщин, золото и драгоценности, диковинки со всего света - все это было доступно сочинителю, но, получив свой удивительный дар, этот человек утратил способность радоваться вещам, к которым вожделеет сердце обыкновенного человека. Ни золото, ни любовь его не привлекали, и тоска овладела ученым грамматиком. Волшебный дар казался ему жестокой шуткой, Адал
ьберт тщетно попытался обмануть предназначение. В конце концов, он перестал различать, описывает ли он историю мира или создает ее. Так он превратился в неуловимого скитальца, скрываясь от имперских властей... Инквизиция Церена несколько лет безуспешно ищет его. Но реальны ли эти бесплодные поиски или они описаны самими Адальбертом?
     Колдунья из Тинока дослушала до конца и хрустко потянулась.
     - Занятно врешь и как будто бы не впервой, словно ты повторяешь по написанному. Ладно, я могу поверить, что где-то далеко бродит сумасшедший грамматик, только какое до этого дело ведьме Магдалене?
     - Самое прямое. Твоя жизнь была описана Адальбертом.
     ...На этот раз монах не отпрянул, он позволил ухватить себя за полу черного балахона. Ведьма прижалась к решетке, вцепившись в одежду инквизитора, приблизила свои горящие глаза к его холодным глазам.
     - Ты врешь, любитель костров и огня. Ты не можешь этого знать наверняка.
     - Я говорю правду. Когда-то у меня был дар белой магии, Магдалена. Я потерял его, не важно, как. Но пока этот дар оставался со мной, я все-таки многое успел. Можешь не сомневаться, твоя жизнь, а, быть может, и твоя смерть - только дар Хрониста. Ну как, ты довольна?
     Женщина со стоном выпустила балахон инквизитора.
     - Ты сам истинный дьявол. Я не верю тебе.
     - Как хочешь, но я не солгал ни на маковое зерно. А сейчас и полностью докажу тебе, что ты заблуждаешься, не доверяя мне. Видишь этот ключ? Он от твоей клетки.
     Ведьма жадно уставилась на ключ, словно тот был отлит из чистого золота.
     - А теперь смотри, Магдалена, я открываю твою клетку, я выпускаю тебя. Ты ведь не ведьма в душе своей, а? Ты лишь послушная глина в руках безумного Адальберта. Ты не нужна Святому Трибуналу. Иди, куда хочешь.
     Инквизитор повернул ключ, отпер замок клетки, осторожно отступил на шаг и, не поворачиваясь к колдунье спиной, выбрался из полуподвальной темницы.
     Магдалена из Тинока затаилась, шаги инквизитора постепенно стихли, удаляясь. Она выбралась из клетки, темница тоже оказалась не запертой. Ведьма легко преодолела семь ступенек к свободе и толкнула тяжелую внешнюю дверь тюрьмы. Опять не заперто. Во дворе не было ни души, медленно догорал костер - самый обычный, на таких никого не казнят.
     Ведьма из Тинока далеко обошла огонь, стараясь держаться подальше от света, а потом словно бы растворилась в ночной темноте.
     На втором этаже каменного дома двое людей осторожно, не зажигая свечи, отошли от приотворенного окна.
     - Вы уверены, что мы поступили правильно, мессир Людвиг? - спросил тот, что был повыше и поплотнее.
     - Не сомневайтесь, Кунц. - Людвиг фон Фирхоф , доверенный друг церенского императора, ловко стащил с себя черную рясу монаха. - В конце концов, когда-то я сам был членом инквизиционного трибунала и хорошо знаю таких женщин. Она сейчас в гневе, и пойдет по следу нашего Адальберта не хуже гончей собаки.
     Кунц Лохнер, капитан императорской гвардии Церена, пожал широкими плечами солдата:
     - Император мудрее нас. Простите мое любопытство, вы солгали ей?
     - И да, и нет. Кое-что из сказанного - истинная правда.
     - И все-таки не следовало нам отпускать служанку дьявола.
     - Не волнуйтесь, любезный друг мой, дьявол в данном случае совершенно не при чем. Такие женщины из народа интуицией легко постигают то, что нам столь скупо дает наука - она маг и знахарка, медикус посредством данного Богом таланта и собственного упорства.
     - А как же градобитие и нашествие блох? - фыркнул капитан гвардейцев.
     - Как многие талантливые существа, она помечена легкой печатью ненормальности. Эта женщина, движимая безумной гордостью и местью, внушила себе, что является истинной причиной градобития и неурожая. Увы, друг мой Кунц, жестокие неурожаи не редкость в Церене, град - такое же явление природы, как рассвет или закат, а блох в Тиноке всегда было предостаточно.
     Друзья императора приглушенно засмеялись.
     - Пойдемте отсюда, государь ждет, нам еще предстоит путь в Лангерташ.
     Через минуту они выбрались во двор и, подобно сбежавшей ведьме, бесследно растворились в темноте.

Глава III
Семь дней Струса

     Адальберт Хронист. Город Нусбаум, Церенская Империя.
     В Нусбаум я прискакал близ позднего вечера, когда лиловая проплешина заката уже украсила западную сторону купола горизонта. Окраина городка пустовала, только мальчишка с репьями в волосах брел со стороны леса, неся вязанку сухих веток.
     Близ окраины красовалось мрачное, не лишенное назидательности сооружение - капитальная, хорошего камня виселица. Большая часть крючьев пустовала. На двух крайних болтались в петлях весьма печальные силуэты оборванцев в полусолдатской одежде. Мне попалось под ноги что-то мягкое. Сначала я принял это за обычную для провинциальных мест кучку козьего навоза, но, приглядевшись получше, обнаружил смятую груду перьев. Это была раздавленная, почти раскатанная в лепешку птица. Бархатные перья, месиво мяса и легоньких костей кто-то безжалостно втоптал в грязь.
     Я подозвал паренька и, угостив его сухарем, показал на висельников:
     - Кто?
     Мальчишка оказался на редкость словоохотливым, а история - незамысловатой. Повешенными оказались шарлатаны, впопыхах принятые добрыми нусбаумцами за колдунов. Эти незадачливые молодцы то ли неудачно попытались погадать, показывая ручную птицу, то ли попросту не уплатили долг.
     Я невольно огорчился, еще раз посмотрев на кучку перьев. Ночная тьма близилась, словно прилив океана. Лиловый закат нагонял почти физически ощутимую тоску. Найдя приют на ночь в задних комнатах гостеприимного придорожного трактира, я вновь открыл свой in-folio. Плутовской роман - замечательный жанр. Наверное, на меня подействовало лиловое небо, я зажег огарок свечи и писал долго - почти всю ночь, переделывая по-своему услышанную историю...

***

     ...История эта получила свое начало во вновь отстроенном после пожара нусбаумском трактире, что не доезжая пяти лиг до Большой Терпихиной Развилки. Развилку так назвали давным-давно, еще в старые, добрые времена Большого Мятежа. Имя-то дали, да настоящую причину после этого и забыли, как полагается. В Новые Времена Безмятежности воображение добрых путешественников дописывало смутную картину прошлого по-разному. Иногда не без занимательности, чаще как придется, но всегда в согласии с собственными вкусами и разумением рассказчика.
     - Болото с комарами, говорю я тебе!
     - Я тебе говорю, монастырь там стоял раньше, со строгим уставом.
     - Комары!
     - Нет, с уставом!
     - Я а говорю, что матушка твоя была...
     Трактирщица Матушка Петра, толстуха с толстым же красным бутоном, приколотым к необъятному корсажу, сердито косилась на зачинщиков спора. Ссорились Хайни Ладер и Рихард Лакомка, солдаты, лишь накануне с почетом уволенные из армии великого и благочестивого императора Гагена.
     ...Вот что уволенные, это все знали. Насчет почета - тут находились маловеры, ничего не понимающие в настоящих геройских подвигах...
     Завсегдатаи обступили красного как свекла Ладера и нахально осклабившегося Лакомку, с нетерпением поджидая продолжения. Колбасник Шинцель в углу заказал телячьи почки и теперь отдавал дань продукту собственного изготовления, проданному кабатчице как раз накануне. Он уже подсчитал в уме, сколько заработает на каждом купленном Матушкой фунте потрохов. Словом, вечер обещал быть отменным, и ничего не обещало неприятных событий, которые как раз в это время собирались коварно нарушить правильный ход вещей.
     Судьба стучится в двери по-разному. Иногда бравой рукой войны. Конечно, правой рукой, потому что левой руки у войны давно нет, этот рудимент сохранился исключительно у императорских интендантов. Порой - и куда чаще - судьба пользуется легкой рукой местного сборщика налогов, Лоренца Иеронимуса Нерона Роккенбергера. Но на этот раз судьба оставила утоптанные Госпожой Привычкой пути и призвала на помощь Его Величество Редкий Случай. После чего явилась нашим героям в образе Коломана Хаушки, по прозвищу Поросенок, каковое прозвище, не содержа в себе никакого поношения, лишь указывало на род занятий вышеупомянутого Хаушки, пастуха беконного стада.
     Тщедушный повелитель нусбаумских хрюшек с трудом пробился в тесный круг, в центре которого герои меча как раз сходились в поединке разума.
     - ...была последняя шлюха!
     - А твоя матушка не сгодилась даже в шлюхи.
     Жаркий летний вечер не вполне располагал к драке, и появление Поросенка случилось кстати - как в подпиленные кости сыгралось. Ладер, задрав белесые брови и свирепо выпятив челюсть, уставился на пришельца. Лакомка, чернобородый верзила, ослабил пояс на немалом брюшке и потянулся к оставленной, но не забытой кружке.
     - Ну чего тебе, Коломан?
     - Старый Анцинус перекинулся!
     Новость определенно вызывала интерес - Анцинусом звали ростовщика, в клиентах которого ходила добрая половине завсегдатаев кабака.
     - Врешь!
     - Не вру, хватил-таки удар старого ящера!
     Гуляки подняли кружки, отметив событие, и вечер в трактире Матушки продолжился своим чередом.
     Новопреставленный Анцинус к тому времени уже полностью утратил интерес к нусбаумским событиям, иначе непочтительная эпитафия Поросенка пришлась бы ему по вкусу. Во всяком случае, душеприказчик популярного ростовщика, местный знаток латыни и книг, обнаружил в доме покойного такое количество разрозненных ценностей, что образ дракона как-то сам собой сложился в изнуренных наукой, но все еще цепких мозгах ученого. Признаться, образ этот немало льстил Анцинусу Хрычу, который при жизни был щупл, мал ростом, кривоног и лыс.
     Каждый дракон рано или поздно встречает своего рыцаря, чтобы гордо пасть, оставив груду золота, бриллиант величиной с кулак и выводок похищенных принцесс. Принцессы, все как одна, почему-то избегали угрюмой берлоги Хрыча, гранить бриллианты в Империи научились только спустя четыреста лет, но золота в монетах и браслетах все равно оставалось порядочно. А раз так - рыцарь не заставил себя долго ждать, и на горизонте, в пыли Терпихиного Тракта, вскоре замаячила долговязая фигура наследника Ящера.
     По поводу наследника толково высказался Хайни Ладер, который первым заметил заморского сэра, споро подъезжающего на настоящем рыцарском коне:
     - Ух ты! Благородный!
     Сметка не изменила наемнику, наследник и не подумал селиться в Берлоге, имущество Ящера назначили к продаже. Сэр Персиваль Анцинус, посчитал доход и объявил, заморски гнусавя, что сохранит лишь несколько "догогих сегцу геликвий? "незабвенного дьядьюшки". После чего, собственно, наша история и начинается по-настоящему...

***

     Ночь выдалась замечательная. Оловянная луна, накануне как следует начищенная эльфами, светила вовсю, но недолго. Вскоре ее накрыла куча облаков. Возомнившая о себе куча раздулась до размеров горы, и запутавшееся светило окончательно потеряло возможность внести ясность в события, происходящие на земле. Северный ветер тщетно рвал облачную армию. Обнаглевшие тучи перестроились и решительно пошли в атаку, в результате чего заполночь полил дождь, достаточный для того, чтобы прогнать на сеновал влюбленную парочку, с вечера устроившуюся прямо под звездами. Господин Крот, единственный вассал на землях покойного сеньора Хрыча Анцинуса, прервал ночную охоту и укрылся в подземелье собственного замка, поскольку был самым обыкновенным кротом, обитавшим на грядах под окнами Берлоги. Кусты малины и крыжовника нахохлились, трусливо ожидая града.
     Словом, час был глухой и неприветливый. Со всех сторон - хороший час. На гребне фигурного заборчика, что в меру скромных возможностей защищал палисадник Ящера от поползновений мальчишек, показалась сначала одна плотная Фигура, потом другая - еще немного поплотнее. Непочтительные сапожищи топтали резные завитушки, заборчик жалобно скрипел, но его жалоб никто не слушал. Таинственные Ф