я. Нострацельс подагрической рукой бесцеремонно ухватил уэстера за запястье, перевернул его руку, рассмотрел четкие линии на ладони, обследовал ногти, потом осмотрел суставы запястий, нащупал и сосчитал пульс, жадно всмотрелся в бледное лицо северянина.
     - Неплохой случай. Да, он чист и непричастен к "гримуарным? делам в Толоссе ни прямо, ни косвенно, ни посредством длинной цепочки событий.
     - Годится?
     - Вполне. К тому же, будучи врагом, он по определению является существом, наносящим вред, следовательно, носителем зла, и его целостность можно не принимать во внимание. Спасибо за предусмотрительность, советник, это великолепный, просто великолепный, во всех отношениях идеально подходящий мне образец...
     Кевин Этторе, кажется, испугался, но его подводило несовершенное знание церенского языка - он плохо понимал длинные, витиевато выстроенные, окрашенные двусмыслицей фразы магуса.
     - Эй, это кто тут носитель зла? Я мальчишкой видел, как рубаки Гизельгера Церенского кое-что несли в Уэсток на наконечниках своих копий. Соплякам, вроде меня, тогда пришлось или подохнуть или удирать, поэтому я не рассмотрел толком, было ли на тех наконечниках добро...
     - Заберите болтливого пациента, советник, - поморщился маг Нострацельс, - меня не интересуют старые истории, к тому же мне противен его акцент.
     - Когда начнем?
     - Да хоть прямо сейчас. Спускайтесь в подвал, там найдутся все положенные ингредиенты. И еще - я требую, чтобы при акте опыта присутствовал наследственный правитель Церена. Тогда меня не посмеют обвинить в ереси и колдовстве... Это мое окончательное условие - не трудитесь спорить.
     - Споров не будет. Условие разумное, мессир маг.
     В лабораторию Нострацельса вела крутая, аккуратно сложенная лестница. Старик стучал тростью и охал, преодолевая высокие ступени. Император шел последним, он же собственной рукой запер дверь на прочный засов. Толстый слой земли над головами отгораживал от погреба все звуки.
     - Здесь глухо и тихо, как в могиле.
     - Не умничайте, мессиры дилетанты. Давайте сюда уэстера.
     Кевина Этторе вытолкнули вперед. С него заранее сняли толстой кожи куртку, оставив только рубашку. Пленник бегло оглядел глухие стены, темную комнату, тяжелый светильник, медную чашу, нож с костяной рукоятью, сухую фигуру предсказателя, серые в неверном свете свечей, неумолимые лица врагов.
     - О, Господи! Нет!
     Этторе попятился, его ухватили за плечи.
     - Фирхоф, мы так не договаривались!
     Нострацельс встал, тяжело опираясь на резную трость, и брезгливо покосился на уэстера.
     - Привяжите его к креслу, побыстрее и покрепче - так, чтобы шея приходилась над чашей.
     - Не надо! Пустите меня! Я делал все, что вы хотели, и сделаю еще больше - все, я могу заплатить...
     - Нет надобности пререкаться с пациентом. Торопитесь, мессиры, иначе звезды снова продвинутся по куполу неба, и мы потеряем бесценное время.
     Кевин Этторе обреченно уставился на блестящую сталь лезвия, на висках уэстера выступили прозрачные капли пота, светлые глаза потемнели.
     - Будьте вы прокляты. Ну почему я должен умереть так?
     Двери подвала оставались плотно заперты, стены непроницаемы - что до этого? Фирхоф ощутил пронзительное, леденящее дуновение ветра, ему почудилось, словно где-то совсем рядом вновь свистит буря, неистово мчится Снежная Стая, бешено вьется длинная грива вороного скакуна и бессмертный призрак великого грешника Бруно д?Ороско гордо скачет в высоком рыцарском седле.
     Усталость навалилась на плечи советника.
     "Почему люди порой так покорно подчиняются самым несправедливым поворотам судьбы? Например, этот несчастный уэстер - человек не трусил в бою, но не может сопротивляться собственному мистическому страху перед полушарлатаном Нострацельсом".
     Фирхоф осторожно подтолкнул Кевина к креслу. Император отвернулся.
     - Прости, Людвиг, прости - я не могу присутствовать, это слишком отвратительно. Сделай то, что нужно, ради нашей дружбы, а я вместо тебя отвечу перед Богом. Потом. А сейчас мне необходимо удалиться.
     - Вы так легко и бездумно разбрасываетесь моей душой, государь!
     - Ради Империи, Людвиг, ради Империи...
     Гаген вышел, не оборачиваясь, коротко и хлестко взлетели полы серого плаща.
     "А ведь теперь никто не посмел бы искренне назвать его Святошей", - потрясенно подумал фон Фирхоф. "Мой расчетливый друг изменился почти до неузнаваемости. А кем сделался я сам? Действенность кровавого опыта не подлежит сомнению, но это только из-за гримуаров Адальберта. Согласившись зарезать человека, в душе я продолжаю считать магуса Нострацельса утонченным и высокомерным мошенником. Какой позор! Я, бывший секретарь Трибунала, принимаю участие в нечестивом колдовстве, в которое, к тому же, в своем качестве ученого, не верю".
     Старый магус открыл потрепанную книгу, узловатым пальцем отыскал нужную страницу и прищурился, рассматривая мучительно изломанную вязь непонятных Фирхофу символов.
     - Ассистент, привяжите пациента как следует. Мне не нужны осложнения, акты на грани искусства и науки требуют не только таланта и знаний, но и обычной лабораторной аккуратности.
     - Сколько крови потребуется?
     - Эта чаша - полная, до краев, в ней ровно три четверти пинты.
     - Тогда незачем рассекать ему горло. Хватит надреза на локтевой вене.
     - Молодой человек, в науке существуют нерушимые традиции...
     - Так написано в гримуаре?
     - Да... То есть - нет, конечно, прямых указаний не существует. Но я в хорошем смысле консерватор.
     - Помните, мессир магус, что самая громкая слава всегда достается реформаторам.
     Фирхоф усадил Этторе в кресло, наклонился к уху пленника и прошептал по-уэстокски:
     - Не бойся, Кевин. Тебе когда-нибудь отворял кровь лекарь? Считай, что сейчас происходит то же самое. Не знаю, сколько этой жидкости ты, головорез несчастный, пустил честным солдатам Церена, но я собираюсь позаимствовать у тебя всего-то пинту на нужды восстановления Империи.
     - Ты самый настоящий сумасшедший.
     - Возможно, и сумасшедший. Иначе не стал бы ломать традиции и спорить с мудрым и трезвомыслящим Нострацельсом - попросту перерезал бы твою глотку, чужеземец.
     Фирхоф освободил руку Этторе, вспорол ножом рукав рубашки и обнажил выпуклую синюю нить вены.
     - Молчи и не дергайся.
     - Ммм... Легко сказать. Меня еще никогда не резали на убой вместо барана. Этот безумный старик в дурацком колпаке, он что - собирается выпить мою кровь?
     - Конечно, нет. Не будь трусом - никто не захочет питаться этакой дрянью.
     Фирхоф ловким движением надсек вену, первые капли, тяжелые, темно-вишневые, упали и разбились о дно чаши. Нострацельс не отрывался от книги, сухие, растрескавшиеся губы магуса непрерывно шевелились, выплевывая, словно шипы, угловатые слова заклятия. Кевин Этторе впал в прострацию, обмяк в кресле, запрокинул голову, рассматривая низкий, растрескавшийся потолок. Вырываться, однако, не пытался, и советник вздохнул с облегчением. Зрачки уэстера сильно расширились, лицо, бледное, как у многих светловолосых северян, совсем побелело. Фирхоф поморщился.
     - Только не делай вид, будто тебе больно - это не пытка.
     - Конечно! Зато после такой ворожбы едва ли все в порядке останется с моей душой. Придется до самой смерти платить монахам и молиться...
     Густая вишневая струя лениво потекла в чашу. Возможно, вместе с нею жилы уэстера покидала таинственная тонкая субстанция - средоточие жизни. "Древние были правы, когда верили, что душа живет в крови". На миг Фирхофу почудилось, будто Этторе умирает.
     - Долго еще продлится опыт, мессир колдун?
     - Чаша полна, - бесстрастно обронил Нострацельс.
     Щеки и виски старика запали, глаза обвела коричневая тень. Дочитав длинную формулу, магус теперь возился, смешивая ингредиенты. В движениях длинных, худых пальцев волшебника было нечто паучье. Фирхоф больше не слышал и не видел астрального эфира, он отвернулся, не испытывая ничего, кроме отвращения. Уэстер не двигался, не приходил в себя, и, кажется, даже перестал дышать. Советник перехватил руку Кевина за запястье, плотно перевязал ее, согнул в локте и при помощи ленты, перекинутой через шею, укрепил на груди, а потом сильно хлестнул пленника по щеке.
     - Очнись! От пустяковых ран не умирают.
     Этторе распахнул светлые глаза, в них медленно таяла муть беспамятства.
     - Все уже кончилось?
     - Для тебя - да, кончилось, приди в себя.
     - Меня клонит в сон, и я хочу пить.
     - На ногах удержишься? Ладно, я тебя напою, будешь спать, получишь все, чего пожелаешь, только поскорее пошли отсюда.
     Людвиг без промедления поднял уэстера на ноги и вытолкал за дверь, оставив Нострацельса творить волшебство в одиночестве. Наверху, в покоях мага было удивительно тихо, Людвиг уложил пациента, отыскал кувшин темно-рубинового вина, разбавил его водой наполовину и проследил, чтобы Этторе выпил полную кружку - всю, до дна. Уэстера колотило так, что зубы мелко стучали о глиняный край сосуда.
     - Чума на вас на всех, церенские выродки - такое хуже пыток.
     - Тебя, Кевин, развезло как тяжелораненого. С чего? Крови было не очень много.
     - Предпочитаю получать раны в бою. Мне показалось, что этот чертов волхв заодно вытягивает мою душу.
     Император молчал - он скрестил руки на груди и, стоя у приоткрытого окна, наблюдал, как золотые и нежно-розовые краски заката сменяются фиолетовыми и серыми тонами глубокого вечера. Гребень нусбаумской стены торчал на фоне неба, словно зубчатый горб засыпающего дракона.
     - Теперь вы довольны, государь?
     - Да, Фирхоф. Я ценю твою преданность.
     - Осталось дождаться утра - и измучившая нас тайна исчезнет.
     - Я дождусь. Дождусь, иди спать, мой друг. Ты мне больше не нужен...
     Людвиг уснул, и все-таки сквозь сон чувствовал, как где-то неподалеку, в серой безвидной пустоте ворочается грузная тень недоброго волшебства.
     Тусклый рассвет разбудил советника. Император, должно быть, провел тревожную ночь. Сейчас он полусидел за обеденным столом магуса, уронив крупную гордую голову на скрещенные руки, и очень крепко спал.
     Людвиг подошел к ложу раненого, тронул уэстера за плечо и приложил палец к губам.
     - Тихо! Быстро одевайся и немедленно выходи из дома.
     Утро ранней весны встретило их мелко моросящим теплым дождем. Снег совершенно растаял.
     - Еда в мешке, лошади на конюшне. Бери пегого и уезжай.
     Этторе ошалело уставился на бывшего церенского министра.
     - Почему ты меня отпускаешь?
     - Трудно объяснить. С одной стороны, ты мне больше не нужен. С другой - я слишком много от тебя получил. Не пытайся разбираться в тонких материях, лучше беги, покуда я не передумал.
     Уэстер не заставил себя просить, он оседлал пегого и вскочил в седло, стараясь поменьше тревожить перевязанную руку.
     - Прощай, Фирхоф. Ты, конечно, такой же злодей, как и все церенцы, но зато ты самый честный человек среди злодеев.
     Пегий жеребец тронулся рысью, разбрызгивая весеннюю грязь, и Людвиг иронически улыбнулся вслед. Он вернулся в готический домик колдуна, осторожно, чтобы не разбудить императора, спустился в подвал. Магус тоже спал, и представлял собою странное и величественное зрелище. По-видимому, сон сразил старика сразу после трудного опыта. Нострацельс сидел в том самом кресле, к которому он предлагал привязать Кевина. Колпак свалился на колени, оголив блестящиц череп без единого волоса. Рот колдуна гневно открылся, брови сошлись к переносице, нижняя челюсть отвисла. Суровый магус старой закалки оглушительно храпел.
     Медная чаша с засохшей кровью до сих пор стояла на столе, Фирхоф пригляделся повнимательнее и поразился - крови-то в ней и не оказалось; чистая вода, прозрачная влага наполняла сосуд до краев. Советник склонился над гладкой поверхностью и разглядел в ней свое собственное отражение. У Людвига-в-чаше было загорелое лицо, волосы чуть покороче, другая одежда, где-то на самом краю водяной картинки вилась-моталась беспокойная морская чайка. Фирхоф отпрянул, больно задетый догадкой. Влага пошла рябью, смазывая изображение. Советник поднял голову и поискал взглядом Портал - он оказался на месте, тут как тут, на широком волшебном подоконнике, сутуло прислонясь спиною к косяку, сидел печальный Хронист.
     - Доброе утро, Вольф Россенхель. Вы удивлены разгадкой?
     - По чести сказать - нет. Вы, Фирхоф, самый настоящий лишний элемент, мне следовало сразу догадаться об этом. Для инквизитора вы были слишком терпимы, вы сменили карьеру, но для министра оказались слишком порядочны, для заурядного мошенника - умны, а для несчастной жертвы церенской системы - слишком ловки и предприимчивы. Вы не делали чересчур больших подлостей и, одновременно, всегда вылазили сухим из воды. Конечно, это безобразие не могло продолжаться вечно, и вот...
     - Замолчите! Для того, чтобы я оказался лишним элементом, нужен формальный акт вашего гримуарного волшебства. Его не было...
     - Господи! Был! Точнее, это не волшебство с пергаментом или бумагой, а самое обыкновенное мое действие, которое я почитал порядочным, но вовсе не волшебным. Помните незабвенной памяти Клауса Бретона? Освежите воспоминания - как он вас за ваши интриги колотил прямо на улицах пылающей Толоссы? Я просто так, безо всякого колдовства, вмешался, не позволяя совершиться убийству, хотя вы, Ренгер-Фирхоф были обречены. Именно это доброе дело, сделанное чужаком, пришельцем из-за Грани, а вовсе не наши магические изощрения, раскачало равновесие Церена.
     - Вы рехнулись, Россенхель?! Почему я мешал? Чему я мешаю сейчас? Я верно служил государству.
     - Слишком верно и слишком эффективно. Возможно, время процветания Империи истекло... Словом, вы, человек упорный, честный и талантливый, воспротивились естественному, хотя и трагическому порядку вещей. Конечно, я не отрицаю своей вины. Ведь спас-то вас именно я! И, как ни странно, ничуть об этом не жалею... Мало того, я чертовски доволен - приятно спасти хорошего человека. Равновесие и добро - вовсе не одно и то же. Хороший автор обязан быть пристрастным.
     - Какая логика! Ну и что мне теперь делать? Ради исправления ситуации броситься на меч?
     - Ни в коем случае. Я, как создатель сюжета, посоветовал бы вам скрыться - и побыстрее, побыстрее. Пока Гагена Справедливого еще не осенило, в чем тут фишка.
     - В таком решении совсем уж мало чести.
     - Зато благоразумия более чем достаточно. Не будьте упрямцем, Людвиг. Ваша смерть убавит странности в логике событий, но не прекратит бедствия Империи, возможно, даже кое-что прибавит. Они естественны как прилив и отлив - вспомните нашествие варваров или мятеж бретонистов...
     - Я не намерен вести политические дискуссии.
     - Тогда бегите, друг мой, бегите покуда император не очнулся.
     Фирхоф мягкими шагами прошел мимо спящего Нострацельса, поспешно поднялся по лестнице. Незахлопнувшийся Портал светил ему вслед.

***

     Через несколько часов, в том месте, где императорская дорога от Эберталя на Фробург делает развилку, блестели от дождя мокрые голые ветви вязов и тревожно стрекотали сороки. Беглый разбойник Шенкенбах, покинутый разбежавшимся отрядом, засел в кустах, негодуя в душе на отсутствие листвы - голые ветви плохо прикрывали засаду.
     Покрытый толстым слоем грязи тракт пустовал, не обещая богатой добычи, голодный разбойник потер живот и прищурился на размазанный дымкой диск солнца, пытаясь определить время, оставшееся до полудня. Сороки устроили драку над самой его головой, осыпая шею и плечи воина пометом, мусором и мелким пером.
     Еще через малое время, вдали, там, где лента дороги сливается то ли с небесами, то ли с предполуденным туманом теплой весны, показался конный силуэт. Всадник несся вовсю, поколачивая сорванным с куста прутиком пегого жеребца-полукровку и, с точки зрения Шенкенбаха, быстро увеличивался в размерах. Разбойник с неудовольствием рассмотрел потрепанную куртку намеченной жертвы, фасон одежды отчасти выдавал в верховом уэстера. Противник показался Шенкенбаху неопасным - он был худощав и светловолос, а знаменитый грабитель, сам черный как грач, привык считать блондинов трусами.
     Припасенная с утра крепкая веревка, привязанная к стволу вяза, лежала сейчас в грязи, оставаясь почти незаметной. "Пора!?
     Шенкенбах натянул свободный конец, перегораживая дорогу перед самый корпусом пегой лошади. Конь каким-то чудом не упал - он заржал, взвился на дыбы и едва не выбросил всадника из седла. Уэстер кое-как справился с перепуганным животным, соскочил на землю, Шенкенбах с удовольствием отметил про себя, что путник ранен в левую руку и не вооружен. Бандит приблизился, небрежно, для проформы помахивая мечом - голод давал о себе знать, но душа просила доблести.
     - Чего ты хочешь от меня, Богом и людьми проклятый незнакомец?! - заорал расстроенный внезапной задержкой уэстер.
     "Вождь Шенкенбах? приосанился и порылся в памяти, отыскивая подходящее к случаю красивое изречение - как назло, слова все попадались простые и неблагородные, плоские, как истертые медные монеты. Вождь припомнил вьюжные вечера у камина в разгромленной усадьбе красавицы Гернот, беседы с воровским магом, обрывки песен, которые, голодно посматривая, горланили сорванными голосами бродячие певцы и, среди вороха пестрых воспоминаний отыскал, наконец, подходящие выражения. Он пренебрежительно окинул поджарого противника взглядом и, победно задрав подбородок, заявил:
     - Мне позарез нужна добрая пинта твоей крови! Я собираюсь ее пустить.
     - Что? Опять!?
     То ли уэстер понял вождя не вполне правильно, то ли созвездия в этот день сложились как-то не так, но крепкий пинок в живот мгновенно опрокинул зазевавшегося от наглости разбойника навзничь, спиной и затылком в уже немного подсохшую, и поэтому не очень мягкую грязь. Жалобно зазвенел по камням меч. Враг поспешно поднял оброненное толстяком оружие и немилосердно приставил лезвие к заросшей черным волосом могучей шее Шенкенбаха.
     - Ненавижу черных магов, все вы подлецы. Следовало бы тебя зарезать, церенский еретик, но со вчерашнего вечера я потерял вкус к кровопусканиям.
     С этими словами уэстер прицепил меч разбойника к собственному поясу, сел в седло и опрометью ускакал, не забыв, однако, прихватить на память единственную котомку вождя.
     Вождь Шенкенбах полежал, задумчиво рассматривая чистое, ласковое весеннее небо, пока не примолк в затылке звон, потом встал и счистил со штанов густую грязь.
     - Это было единственное доподлинное чудо, которому я оказался свидетелем за всю свою жизнь!
     Сороки собрались на вершине вяза, черные бусинки их глаз насмешливо уставились на неудачника. Шенкенбах поднялся, отломил надтреснутую ветвь, ощипал с нее мелкие веточки и взвесил в руках готовую крепкую дубину.
     - Следующий ответит за все.
     Новый путник не заставил себя долго ждать. Им оказался всадник средних лет и неопределенной, ускользающей внешности, немного похожий на богослова, взгляд его холодных светлых глаз не отрывался от дымчатого горизонта. Путешественник очень быстро, словно торопясь скрыться от погони, скакал на поджаром, забрызганном грязью рыжем жеребце и показался Шенкенбаху немного знакомым.
     - Святые покровители, неужто я грабил и его?
     Разбойник, наученный горьким опытом, ни на секунду не положил суковатую дубину. Он неловко пошарил левой рукой в вязкой глине, в ворохе прошлогодней листвы, отыскивая секретную веревку. Затоптанный и смятый, ее конец долго ускользал от толстых пальцев. Путник, не догадываясь об опасности, вихрем пронесся мимо, Веревка, наконец, натянулась, едва ли не задев прощально мелькнувшие копыта лошади и ее длинный, развевающийся хвост.
     - Вот отродья проститутки! - искренне возмутился разочарованный Шенкенбах. - Такой плохой ловли не было уже десять лет.
     Он проводил тяжелым взглядом силуэт несостоявшейся жертвы и устроился ждать с неистощимым терпением хищника.

Глава XXXI
Последняя легенда Хрониста

     Людвиг фон Ф