ми железными прутьями окну, выступ стены и угол башни позволяли рассмотреть совсем немногое, и это немногое несказанно поразило его.
     Во внутреннем дворе замка шел отчаянный бой. В сумятице выкриков и цветистой брани отчетливо выделялся голос Кунца Лохнера, похоже, дела у капитана шли неважно. Силуэты сражающихся рассмотреть не удавалось, зато пару раз в поле зрения попали пролетевшие мимо цели стрелы.
     - Хей, капитан! Что-то у вас там стряслось? - крикнул заточенный советник, но снова не получил ответа.
     Бой тем временем начал затихать, по-видимому, одна из сторон оказалась наголову разгромленной, воинственные крики сменились обреченными стонами раненых, потом утихли и стоны. Фон Фирхоф постоял еще, прижимаясь разбитым лицом к холодному железу решетки, ветер сеял и разметывал мелкий дождь, влажный туман, словно белый зверь, наползал со стороны моря. Людвигу показалось, что он видит гладкие бока и серые паруса кораблей.
     - Щит святого Регинвальда! Это что - нашествие?
     Фон Фирхоф с силой забарабанил в тяжелую дверь:
     - Мэтр Райг! Отворите! Выпустите меня! Я должен говорить с государем!
     За окованной створкой ехидно молчала пустота. Гном-тюремщик не явился.
     - В этом нет ни логики, ни смысла...
     - Разве?
     Людвиг фон Фирхоф обернулся - за его спиной мягким светом раннего вечера светился портал. На подоконнике, помахивая прутиком сирени, сидел насмешливый Адальберт. Все так же цвел несколько пыльный сад, только странная собака исчезла.
     - А что - разве у вас уже вечер, Россенхель? - поинтересовался озадаченный советник.
     - Именно. А у вас?
     - Начало дня.
     - Почему тогда так темно?
     - Издеваетесь? Это пасмурный штормовой день, черт бы вас побрал, к тому же я вашими стараниями оказался в темнице! Здесь мало света, хам-тюремщик не кормит меня и, кроме того, очень прочная дверь.
     - Ну да, конечно, помню. Кстати, как вам нравится подправленный финал?
     - Резня во дворе - ваша работа? - с отвращением поинтересовался фон Фирхоф.
     - Разумеется, я ведь обещал вам освобождение и прочие компенсации. Процесс запущен, остается только подождать, скоро вас выпустят. Всегда питал слабость к жанру альтернативной истории. Оцените мою дружбу, Фирхоф-Ренгер, ради вашего спасения я собираюсь устроить в Церене небольшую революцию...
     - Что?! Revolutio? Вы хотите сказать - государственный переворот?!
     - Ну да, вот именно, кое-что примерно в этом роде. Попытаюсь объяснить. Революция - это глубокие качественные изменения в развитии явления...
     - Вы лишились рассудка, Россенхель! - в ярости рявкнул фон Фирхоф. - Вы окончательно тронулись умом, это и есть ваше качественное изменение! Разве не вы жаловались мне, что даже малое вмешательство вашей ворожбы может обернуться настоящей катастрофой?
     - Тогда я был в нетрезвом состоянии.
     - Разве не вы говорили мне, что для гуманизации нравов необходимы просвещение и время?
     - Может быть, что-то в подобном роде и говорилось второпях...
     - А кто сказал мне, что литературный вымысел не должен идти против законов натуры, общества и естества?!
     - Не наступайте на горло вольному литератору. Ad cogitandum et agendum homo natus est!
     - Argumentum ad ignorantiam.  Вы действуете сurrente calamo.  Вы не литератор, вы литературный халтурщик.
     - Я вам же помогаю, неблагодарный Ренгер! Amicus certus in re incerta cernitur.
     - Я вижу, вы нахватались латыни, Россенхель, но от этого не стали обстоятельнее и умнее. Из-за Грани сокрушать то, что не вами создано, пользуясь безнаказанностью, это по крайней мере не благородно.
     - А я никогда не претендовал на благородное происхождение! Кстати, ай-ай-ай, не ожидал, что вы, мой друг, такой закоренелый, упертый монархист. Если вам дорога идея процветания церенской императорской власти, хотите - посажу на престол? А что? Вы человек гуманистического склада, опытный и честный, может быть...
     - Вот именно, я честно служил Империи. Не смейте переделывать меня в узурпатора и государственного изменника.
     - А мне кажется, - ехидно возразил Адальберт. - вы и так уже арестованы за измену.
     Людвиг прикинул, не попытаться ли дотянуться до Хрониста.
     - И не мечтайте, - поспешно добавил догадливый Россенхель. - Вас не пропустит окно Портала. Да и вообще, клянусь своим гримуаром, вы меня огорчаете. В конце концов, я старался ради вас... Вы мне нравитесь как персонаж!
     - Тогда ради меня, Вольф, прекратите это безбожное безобразие.
     Хронист вздохнул, оторвал от рукава и выбросил круглую колючку какого-то растения.
     - А так все лихо закручивалось. Право, мне жаль корежить сюжет собственного творения.
     - Презренный эскапист. Ваше творение - бред по сравнению с реальностью.
     - Ладно. Ладно, вы меня убедили, однако, не слишком-то ликуйте, любезный. Правило "не навреди? действует в обе стороны. Я, скрепя сердце, не стану более вмешиваться, но на мою помощь тоже особо не надейтесь. Revolutio уже началась, справляйтесь с нею сами. Если вы считаете, что она по сути чужда вашей драгоценной Империи, это наверняка будет не сложнее, чем прихлопнуть саранчу.
     - Саранчу?! Вы сказали - прихлопнуть саранчу? По-вашему, это просто? Стойте, Адальберт!
     Портал уже тускнел, проем окна оборачивался серым камнем.
     Людвиг сел на скамью, бессильно опустив руки.
     - Меняются миры и времена, но не проходит глупость людская. Ну и что мне теперь делать?
     Фон Фирхоф прислушался. Укрытое громадой камня сердце замка ожило - стучали кованые сапоги, невидимая процессия быстро приближалась к запертой двери темницы. Угрюмо загрохотал засов и под своды тюрьмы вошел император.
     На поясе Гагена не было меча, с пальца исчезло массивное имперское кольцо, повредившее левое веко Людвига. Вид у Гагена был ошеломленный, фон Фирхоф заметил брызги крови на тонком белом сукне императорского рукава. В этот миг неуместная ирония посетила разжалованного советника. "Похоже, наш доблестный государь взялся сражаться собственной рукой..".
     За спиною побежденного властителя захлопнулась тюремная дверь. Торжествующие голоса затихали, удаляясь. Император, пытаясь сохранить достоинство, тяжело опустился на скамью. Людвиг искоса здоровым глазом посмотрел на повелителя - свергнутый владыка Церена сидел, устало опустив широкие плечи. Он даже не оглянулся на бывшего фаворита. У края нижних век тридцатитрехлетнего Гагена набрякли мешки, в волосах возле уха вились нити ранней седины, но взгляд императора оставался твердым, глаза его гневно сверкали. "Он сильно сдал, но не сдается обстоятельствам?, - с некоторым раскаянием подумал фон Фирхоф. "Чувствуется кровь Гизельгера - тот был силен духом, как никто другой. Какого дьявола, зачем я из гордости тяну время? В конце концов, божественное право рождения у Святоши не отнимешь... Он умен, не жесток патологически, не чужд милосердию, умеет при случае становиться твердым, относительно справедлив и не так уж плохо правил Цереном. Он был мне другом, насколько вообще возможна дружба подданных с венценосцами. Я же слишком часто нарушал его приказы и раздразнил нашего Святошу. И все-таки, как только я начинаю думать о примирении - у меня нестерпимо горит щека. Ну же, Людвиг, ну, ради Империи..".
     Отставной советник подошел к побежденному императору; Гаген поднял голову и вперил в бывшего друга чрезвычайно мрачный и многообещающий взгляд.
     - Отойди. Я не желаю видеть тебя, мерзавец. Восхищен делом рук своих?
     Фон Фирхоф преклонил колени.
     - Ваше величество...
     - Что ты хочешь, изменник?
     - Проявите великодушие, подарите мне прощение...
     Гаген стиснул руки так, что костяшки длинных, привыкших к перу и книгам пальцев побелели. "Наверное, мысленно ищет трость? - лукаво подумал фон Фирхоф.
     - Зачем тебе милость низложенного монарха, предатель?
     - Никаких личных целей. Я вел себя дерзко, но теперь раскаялся. Хотя бы за прежние заслуги - простите меня еще один раз и позвольте умереть за вас.
     - Лицемер.
     - Простите лицемера.
     - Подлец и изменник.
     - Простите преданного вам изменника.
     Император сумрачно вздохнул:
     - Щека сильно болит?
     - Почти нет.
     - Лжец.
     - Как скажете, государь. Простите лжеца.
     - Встань.
     - Покуда не простите - не встану.
     - Хорошо, прощаю, красноречивый мошенник, но поднимайся сам, я устал - у меня не осталось сил тебя поднимать.
     Людвиг осторожно выпрямился, несколько смущенный Гаген тут же указал ему на скамью:
     - Приказываю сесть рядом. Я хочу посмотреть, что у тебя с лицом.
     "До чего же мне не везет. Он начитался медицинских трактатов", - подумал огорченный фон Фирхоф. "Сначала я ради Церена выношу побои императора, а потом принужден терпеть его же лечение".
     Гаген Справедливый осторожно потрогал распухшую скулу советника.
     - Ты напрасно упорствовал во грехе, требовал у несчастного сторожа вина и распевал подрывные песни. Лучше бы попросил себе свинцовой воды на примочки. Придется теперь все предоставить исцеляющему времени - я уже ничего не могу поделать. Отменно, истина, наконец, восторжествовала - ты выглядишь как завзятый дебошир. Голова не болит?
     - Нисколько.
     - Тогда желаю выслушать твои советы.
     - Я больше не решаюсь советовать.
     - Приказываю - говори, - нахмурился Гаген.
     Людвиг сокрушенно развел руками:
     - Как вы знаете, государь, корень бед в этом зловредном Вольфе-Хронисте-Адальберте-Россенхеле - он на ходу меняет события. Я провел взаперти не менее двенадцати часов и понятия не имею об изменениях. Прошу вас - введите меня в курс дела.
     - Двенадцать часов? - нахмурился император. - Но с тех пор, как я отправил тебя вод арест, прошло уже два месяца... Приглядись повнимательнее, за окном зимнее море... Я был крайне удивлен, увидев тебя украшенным совсем свежими синяками.
     - Что?!
     - Это мошенничество с календарем проделал подлый писака Россенхель. Он или отомстил специально, или, быть может, просто сгоряча перепутал в романе даты, но время в темнице и в апартаментах потекло по-разному. Для тебя, мой бедный друг, это только двенадцать часов, зато я шестьдесят дней страдаю от последствий нашей ссоры.
     - Что случилось за это время, государь?
     - К сожалению, ты был прав, - брюзгливо ответил Гаген. - Нам следовало помиловать этого Клауса и приберечь в каком-нибудь тюремном замке - как лучшее доказательство его собственной подлинности. Едва народ удостоверился в казни Бретона, как на место одного мятежника явились сразу четверо самозванцев. Каждый утверждает, что казнили подмену, а он и только он - чудом спасшийся ересиарх.
     - Претенденты опасны?
     - Не обладают ни сообразительностью, ни своеобразием оригинала - это просто тупые простолюдины, пригревшиеся в лучах славы покойного мерзавца. К счастью, их много, а не один - и все отчаянно соперничают друг с другом. И, тем не менее, в южных провинциях неспокойно - на Эберталь движется армия взбудораженного мужичья.
     - Что еще, мой император?
     - Адальберт не пощадил перьев - у нас дворцовый переворот. Ты знаешь, что мой брак с уэстокской принцессой бездетен и я не в состоянии его расторгнуть по политическим соображениям. У Империи нет наследника. Взбунтовалась моя собственная гвардия, Лохнер исчез - то ли перешел на сторону заговорщиков, то ли уничтожен, в заливе - корабли уэстеров, с чужеземцами стакнулись мои же приближенные, я низложен и арестован, мой драгоценный кузен Хьюг празднует победу...
     - Но это же абсурд!
     - Конечно, это полная нелепость, но ты попробуй объяснить подобное сочинителю любовных поэм. Он смыслит в политике не более, чем свинья в цитронах. Я знаю, как можно бороться с врагом настоящим, но понятия не имею, как бороться с врагом, порожденным разгоряченным воображением литератора. Ты знаешь не хуже меня, мой бедный друг - сочинители любят писать о том, о чем никакого понятия не имеют...
     - Быть может, коль скоро вмешательство Россенхеля прекратится, дела наши придут в порядок сами собой?
     - Это великая ошибка, Людвиг. Дела, предоставленные сами себе, имеют свойство приходить только в еще больший упадок и беспорядок!
     - Нужно выбраться отсюда - я сам должен увидеть все это своими глазами. Быть может, Хронист...
     - Я не желаю более полагаться на чернокнижников! К тому же, он ушел за Грань, исчез...
     - Эй, Россенхель! - на всякий случай позвал Людвиг.
     Эфир ехидно молчал, Хронист не показывался.
     - Ну уж дверь-то вы бы мне могли отворить, Вольф. В конце концов, что я могу поделать, сидя под замком? Наше соревнование требует честных условий.
     Портал появился внезапно, стена неистово вспенилась, растаяла и открыла светлый прямоугольник прохода. Сам Адальберт не показывался, по ту сторону окна стыли под мелким снегом серые камни и жесткие кочки мертвой травы.
     - Это поле казней под стенами Эберталя. Мы сберегаем несколько часов езды.
     Гаген Справедливый нехотя поставил сапог на рамку портала.
     - Вот до чего нас довела мерзкая магия - кристаллы, ведьмы, гримуары! Прав был примас Эберталя - это нечестивое занятие, которое никому не сулит добра. Однако, абсурд преодолевается абсурдными средствами. Преодолеем же колдовское наваждение средствами колдовскими. Смелее!
     И министр империи вместе с императором Церена скрылись в тусклом свечении магического окна.
     Портал вспенился мелкими пузырьками, вскипел, а потом бесследно исчез, и все утихло. Спустя несколько минут тяжелая дубовая дверь решительно отворилась, в щели показалось угрюмый плоский профиль мэтра Райга.
     Выражение этого лица претерпело удивительные трансформации. Сначала гномоподобный сторож вяло удивился - комната оказалась совершенно пустой. Удивление сменилось мрачным, с оттенком подозрительности, раздражением - мэтр Райг вошел, наполовину прикрыл за собою дверь, обстоятельно заглянул под кровать, под скамью и даже под маленький, шаткий стол, задрал голову и осмотрел потолок, потом ощупал и проверил решетки. Гримаса несказанного изумления исказила неподвижную обычно физиономию тюремщика. Чудо настолько поразило его, что несчастный замер наподобие столба или некого другого архитектурного излишества, любимого зодчими Империи.
     Этим воспользовался вертлявый сквознячок. Струя холодного воздуха, просочилась сквозь окно, потом юркнула в дверь, а затем внезапно сменилась сильным порывом зимнего ветра. Дверь, поколебавшись, с громким стуком захлопнулась, внешний запор, поддавшись сотрясению, упал в гнездо, наглухо запирая выход.
     - Эй, кто-нибудь! Откройте засов! - запоздало взвыл незадачливый мэтр Райг.
     Привычные к крикам и мольбам стены молчали с каменным равнодушием.
     - Выпустите меня!
     Никто не торопился откликнуться. Поодаль, в караульной комнате, двое гвардейцев, тех самых, что насмерть подстрелили Вольфа Россенхеля, на минуту прервали игру в кости, чтобы пожать плечами не без доли своеобразной философии.
     - Кто это там орет как резаный? - спросил первый гвардеец.
     - Узник - бывший министр Империи, - ответил второй.
     - Приятно послушать. Поделом ему, нечего было негодяю заноситься, - наставительно заметил первый. - А голосом он что-то на себя не похож.
     - Должно быть, простудился - в этом году дьявольские холода, а сквозняки прямо ледяные.
     - От сквозняков хорошо помогает выпивка.
     - Но ему вина не дают, - злорадно добавил второй.
     - И это справедливо.
     Солдат кивнул, соглашаясь, и они с энергично продолжили игру, с удовольствием встряхивая стакан под вой ветра в бойницах и монотонные, безответные призывы...

Глава XXVII
Снежная стая

     Людвиг фон Фирхоф. Северная провинция Империи.
     Тонкий, словно полотно, налет снега пеленой укрыл широкое пустое поле, чтобы покорно растаять в случае оттепели или превратиться в глубокий, мягкий покров - как повезет. Белая поземка стлалась зверьком, но ни один человеческий след не пятнал заснеженное пространство.
     На самом краю поля высилось несколько старых дубов. Голодные вороны, сорвавшись с корявых ветвей, время от времени делали круг, чтобы вернуться и вновь рассесться по местам наподобие странных плодов - огромных и черных. В результате снег у подножия деревьев оказался усыпан мелкими сучьями, остатками сухой листвы, сгнившими желудями и разнообразным мусором.
     Ближе к полудню - к тусклому, зимнему полудню, когда солнце едва-едва светит сквозь дымчатую пелену облаков, - на краю поля показался всадник. Он скакал верхом на муле, видом напоминал монаха, и, к тому же, несмотря на стужу, оказался совершенно бос. Холод, кажется, совсем не смущал проповедника - на его лысом черепе безвредно таяли редкие прозрачные снежинки. Пронзительный взгляд старца сверлил пространство.
     Мул отпечатал по полю длинную цепочку следов и скрылся за отдаленной рощей. Спустя некоторое время к старым дубам приблизились еще двое путников, укутанные в зимние плащи, всадники напоминали бесформенных кукол. Верховые придержали лошадей, всматриваясь в затуманенный горизонт.
     - Как ты полагаешь, Людвиг, куда торопится тот праведный человек на муле?
     - Понятия не имею, государь. Быть может, он, как и мы, в бегах. Но, скорее всего, просто ищет подходящий объект для сбора пожертвований. Ага, вот он скачет обратно! Неужели его поиски столь быстро увенчались полным неуспехом?
     Босоногий странник несся теперь во всю прыть, отчаянно погоняя мула. Животное скакало так быстро, как только умело, перепуганные вороны поднялись в лет, но вскоре, покружившись на полем, опять расселись по веткам.
     - Кем оказался этот торопливый всадник?
     - Это Лоренц Иеронимус Нерон Роккенбергер, бывший сборщик налогов, а ныне - известный странствующий проповедник. Он был напуган так, что не пожелал останавливаться.
     - Но почему?
     - Сейчас мы сможем удовлетворить свое любопытство. Кажется, с той стороны поля движется нечто удивительное...
     В следующую минуту на чистое полотно снега, горланя, высыпали одетые в разномастное тряпье и кое-как вооруженные люди.
     Кто махал дрекольем, кто выписывал в воздухе восьмерки ножом.
     - Небо милосердное! - простонал бывший министр Империи. - Перед нами опять "беглый разбойник Шенкенбах".
     - Кто это, Людвиг? Мне это имя не говорит ни о чем.
     - Молчите, мой император. Настоятельно советую вам притвориться незнатным, не состоятельным, несведущим, глупым и бездомным, иначе наши скверные дела испортятся и вовсе необратимо.
     Ватага тем временем окружила странную пару, проворные руки ухватили лошадей за поводья.
     - Что будем делать с ними, вождь Шенкенбах? - спросил высокий чернобородый верзила, обращаясь к крепкому, широкому в плечах и шее волосатому толстяку.
     Тот почесал заросшую щетиной щеку.
     - Сейчас придумаю, Лакомка. Кто вы такие и стоите ли вы за равенство и справедливость, о, путники? - поинтересовался он.
     - Всенепременно! - отозвался друг императора. - Мы стоим за справедливость, потому что мы несчастные странники, жертвы дурного правления Цереном.
     - Тогда слазьте с коней - ваши странствия кончились.
     - Как?
     - Животины пойдут в пищу. Если будете стараться и преуспеете в справедливости, на вашу долю тоже достанется кусок.
     Спешившийся советник надвинул поглубже капюшон.
     - Не стоит с ними спорить, - прошептал он.
     Шайка тем временем, захватив лошадей и невольных гостей, двинулась прочь. Кто-то на ходу ловко обшарил кошель бывшего императора.
     - Пусто. Невезуха.
     - Повезет в другой раз.
     Сразу за пустым пространством снежного поля начинались перелески, овраги, еще чуть поодаль, неподалеку от излучины реки, чернел голыми стенами разоренный, но некогда богатый дом. Поместье казалось до крайности разграбленным и на две трети сгоревшим. Защитная стена местами рухнула.
     - Прибыли.
     Хозяева вместе с гостями прошли в изрядно загаженный зал, хранивший следы недавнего застолья - некоторые столы оказались опрокинутыми, лавки местами поломанн