то звучит обнадеживающе. Позаботьтесь, друг мой, чтобы злобная ведьма не прикончила ненароком этого Хрониста. Конечно, мне противно присутствие столь великого грешника в стенах резиденции короны, но государственная необходимость - прежде всего. Он нужен мне живым. Я бы хотел добавить - и невредимым, однако, понимаю, что и у твоей ловкости есть пределы.
     - Я сделаю все, что в моих силах, государь. Однако не лучше ли попросту прикончить этого Адальберта? Женщине присуща сообразительность простеца - возможно, она права...
     Гаген Справедливый встал и подошел к окну, скрывая приступ беспричинного гнева. Эти приступы в последние годы все чаще стали посещать безраздельного властителя Церена.
     - Нет, - резко произнес он, помолчав. - Нет. Ты обязан доставить его живым. Ты умен, Людвиг, ты умен и талантлив, я обязан тебе многим, но ты не император. Твой хребет не знает, что такое тяжесть Империи. Иногда я просыпаюсь по ночам, волны молотом бьют в основание скалы Лангерташ, и мне страшно - ты понимаешь? Мне страшно, я боюсь, но не за себя. Я боюсь не выполнить предначертания моего отца Гизельгера. Хронист, преступен он или нет, безумен или в здравом уме - неважно, он все равно способен изменить облик Империи. Или, напротив, оградить от изменений. Так вот. Я хочу, чтобы изменения или их отсутствие свершались или не свершались по моей и только моей воле. Ты понимаешь меня, Людвиг?
     - Да.
     - Тогда действуй без промедленья. И пусть святые даруют тебе победу. Я, твой император, буду молиться за успех нашего дела. А сейчас нам следует расстаться - я устал.
     Император не стал придерживаться этикета, он махнул рукой и вышел, не дожидаясь почтительного поклона советника.
     Людвиг остался один. Он помедлил, собираясь с мыслями, а потом грустно покачал головой.
     - Все течет, все изменяется, по воле императора или нет - какая нам, в сущности, разница? Меняется сам Гаген, и дай Господь, если в лучшую сторону.
     Фон Фирхоф повернулся и вышел. Дождливый рассвет занимался за стрельчатым окном пустого кабинета императора.

Глава V
Сага о медведе

     Хайни и Лакомка. Окрестности города Поэтера, Церенская Империя.
     Нежно-голубое, цвета лучшей эмали небо накрыло окрестности, словно перевернутая миска, маслянистый диск солнца, казалось, таял в зените. Сыпучий песок дороги, обрамленный нежно-зеленой травкой, еще хранил почти сгладившиеся ямки следов - конских, ослиных и человеческих. Тишь знойного безветрия не нарушало ни единое дуновение, только в придорожных кустах надсадно кричала птица. Вдоль по дороге медленно брели двое путников, припорошенных пылью до самый бровей, один из них - белобрысый крепыш Хайни Ладер, жевал на ходу соломинку, второй - Рихард Лакомка, чернобородый верзила с изрядным брюшком, цепко озирал окрестности.
     - Прощай, Нусбаум. Прощайте, неблагодарные нусбаумские толстосумы. Есть хочется, ежа бы съел. Вместе с колючками - буркнул он, с интересом прищурившись на светило.
     Хайни нехотя отозвался:
     - Дойдем до города - там и поедим.
     Иволга на всякий случай перепорхнула подальше, в кустах испуганно затаился маленький ежик. Дорога пошла под уклон, лес кончился, уступая место широкому лугу. Серебряная река ласково обнимала поле, рассекая надвое город.
     Город, судя по надписи над воротами, назывался Поэтер и разительно отличался от Нусбаума, аккуратная стена, не очень высокая, но в хорошем состоянии, окружала скопище опрятных домов. Город платил налог монастырю св. Регинвальда - белая громада монастырских построек высилась рядом.
     Привратник городской стражи, по виду и акценту - из альвисов, остановил Ладера резким окриком, требуя пошлину за вход:
     - Пошли вон, оборванцы. Безденежных пускать не велено.
     Друзья попятились. Тонкий ручек более состоятельных пришельцев обогнул их, упрямо устремляясь в ворота.
     - Пойдем отсюда, прогуляемся.
     Они свернули в сторону и устало побрели вдоль стены. Через каждые сто шагов ее украшали аляповатые изображения Святого Треугольника. Кирпич местами осыпался.
     - Может попробуем"..
     Хайни поставил сапог в одну выбоину, нащупал другую и подтянулся на руках.
     - Перелаз это не вход, за него пошлину не берут.
     Он как следует устроился на гребне стены, ожидая, пока вскарабкается грузный Лакомка.
     Города Империи не отличаются чистотой, но Поэтер в этом отношении оказался приятным исключением. Улицу, по которой шли бывшие наемники, только что подмели. Горбатый седой метельщик как раз заканчивал свою работу. Он остановился и с невежливым любопытством уставился на незнакомцев. Потом махнул рукой и вернулся к прерванной работе:
     - Медвежатники...
     - О чем это он? - поинтересовался Ладер.
     - Сейчас узнаем... Эй, почтенный горожанин, на что ты намекаешь?
     Смущенный метельщик измерил взглядом ширину лакомкиных плеч и ответил чуть более вежливо:
     - Всем об этом рассказывать - дня не хватит. Сходите до монастыря св. Регинвальда, добрые люди, спросите брата Медардуса, а уж он вам объяснит. Может быть, и работу даст. - добавил горбун с двусмысленной улыбкой.
     Улица дальним концом упиралась прямо в ворота монастыря. Над скопищем построек из белого кирпича возвышался остроконечный купол храма, крытый красной черепицей. Лысоватый, с горящими глазами, глубоко упрятанными под выпуклые надбровные дуги, брат Медардус встретил посетителей без особой приязни.
     - Готовы ли вы послужить богоугодному делу, чада мои? - спросил он без предисловий.
     Лакомка замялся, намереваясь выспросить о сути служения, но более сообразительный Хайни ловко ткнул его кулаком в бок. "Молчи".
     - Готовы, святой отец!
     - Да хранят вас все святые, ибо ужасный медведь Трузепой вот уже два месяца опустошает окрестности Поэтера. От поступи его содрогается земля, шерсть его густа, а шкура его столь прочна, что ее не берут мечи и копья, чудовище это похищает людей, коров, свиней, овец, младенцев, разоряет ульи и овчарни, оскверняет огороды и дороги, подкапывает устои мостов...
     Лакомка вцепился в собственную бороду и незаметно пнул ногой невозмутимого Ладера. Тот даже рыжей бровью не повел.
     - Мы пришли издалека, проделали трудный путь, узнав о беде Поэтера, святой отец, не приютите ли вы на ночь двух странников, идущих на смертельно опасный подвиг?
     Монах, почувствовав подвох, сурово нахмурился.
     - Вам дадут место в странноприимном доме. Не желаете ли исповедаться, чада мои? Ваш путь темен, ваши плечи осыпаны прахом суеты, а души, должно быть, изнемогают под грузом прегрешений.
     - Охотно, святой отец. Перед самой битвой, дабы не успели мы накопить нового греха. А поначалу узнать позвольте, нету ли в обители редкостных реликвий, благостное влияние которых поможет управиться с медведем?
     Брат Медардус подозрительно уставился на бывших солдат армий Гагена и Гизельгера, но честная, широкая физиономия Хайни Ладера не выражала ничего, кроме благочестия.
     - Ступайте за мной. Но не вздумайте осквернять святые реликвии прикосновением, а попросту - держите язык на привязи, а руки подальше от сундуков.
     Хранилище располагалось в просторной палате, многочисленные поставцы и лари рядами выстроились подле стен. Монах чувствовал себя здесь как рыба в воде.
     - Amat victoria curam.  Реликвии, чада мои. - проникновенно произнес брат Медардус, - делятся на две разновидности, рекомые "истинная? и "апокрифическая". К истинным относятся те, святость которых не подлежит сомнению, к примеру, малая фаланга мизинца св. Регинвальда или стоптанный башмак св. Иоанна. Святой же Никлаус в пору странствий своих владел вон той кольчужной перчаткой...
     Рихард Лакомка с недоумением воззрился на бесформенное мятое скопище мелких стальных колец, выставленное в особом ковчежце, и спросил:
     - Правая перчатка или левая?
     - Правая, - не задумываясь ответил Медардус и продолжил как ни в чем не бывало:
     - К разряду реликвий апокрифических относят те, которые при ценности несомненной святость имеют сомнительную, как-то серебряный питейный рог, владение которым ошибочно приписывают св. Никлаусу, чернильница, коей св. Иоанн поразил беса, явившегося ему в образе куртизанки прельстительной и пышной, зуб злого еретика Адальберта, который могучей дланью своей вышиб св. Регинвальд...
     - Святой отец, - почтительно вмешался Ладер. - могу я поближе осмотреть зуб столь великого грешника? Не сомневаюсь, поучительное это будет зрелище.
     Монах нехотя повернулся к друзьям широкой сутулой спиной и потянулся к поставцу. Когда он обернулся спустя полминуты, круглая загорелая физиономия Хайни довольно сияла. Медардус недовольно насупился и ткнул коробочку с желтым клыком неизвестного происхождения едва ли не в самые носы наемников.
     - Адальберт сей, рекомый Хронистом, мерзостный зубоскал был и злоязычный богохульник. Semper percutiatur leo vorans.
     Лакомка и Ладер не вполне поняли монаха, но на всякий случай осенили себя знаком треугольника и набожно, в один голос произнесли:
     - Да будет так...
     - Ну а раз так, то хватит бездельничать, таращиться и праздно шататься, испытывая терпение Господа.
     Посуровевший Медардус упрятал подальше футляр с зубом и без лишних церемоний вытолкал друзей за дверь.
     Ночь в странноприимном доме прошла спокойно, но голодно - скудный ужин паломника состоял из вареного ячменя.
     Утром недовольные наемники, пересчитав оставшиеся после Струса медяки, заглянули в трактир. Несмотря на летнюю жару, огонь в большом камине полыхал вовсю, мальчик-слуга вращал вертел, в углу разбойного вида продавец мулов торговался с отцом-келарем монастыря. Через час пьяный Хайни угрюмо размазывал пивную лужицу на крышке стола - пятно податливо приняло форму вставшего на дыбы медведя.
     - Сколько они обещают? Двадцать серебряных марок? У нас даже мечей нет. Разве что самострел смастерить...
     Торговец, уже распрощавшийся с монастырским управителем, завязывая кошелек, непочтительно заржал.
     - Медвежатники... Хотите завалить Трузепоя?
     - Ты что-то хочешь предложить, ослятник?
     Заводчик мулов довольно осклабился:
     - Сразу понял, что вы не здешние, дороги Церена вымощены дураками.
     - О чем это ты, почтенный? - разом насторожился Ладер.
     - Вы не первые, кто попытался срубить легкие денежки в Поэтере. Первым за это дело брался наш лейтенант стражи, как первому, ему, должно быть, повезло больше всех - старину Андреаса медведь гнал до самых городских стен, так что мокрая задница героя мелькала навроде штандарта битого полка. Второй был из благородных, тут неподалеку имение фон Финстеров. Барон сам - вылитый медведь, но старине Трузепою это не помешало, пока он драл господина барона, слуги фон Финстеров всадили в косматого с десяток арбалетных болтов, только все болты ломались как соломинки. Говорят, кто-то из этой компании промазал и вместо Трузепоя самого господина барона и подстрелил, только медведь так обработал благородные останки, что правды теперь все равно yt узнаешь. Монахи пытались пугать зверюгу молитвами и псалмами, но медведь от них только жиреет и наглеет. Потом была мода на девственниц...
     Лакомка оживился.
     - Это как?
     - Отцы из обители св. Регинвальда объявили, что медведь - кара господняя за грехи наши и победить его, стало быть, может только дева пречистая...
     - Ну и"..
     Мулоторговец неопределенно хрюкнул и почесал кончик толстого носа:
     - А никак. Девственниц не нашлось.
     - Не может быть!
     - Еще как может. Я бы свою дочку на такое ни в жизнь не отпустил. Как монахи о деле с суровостью объявили, так девки, кто покраше - замуж выскочили, кто побойчее - те в шлюхи, а прочие попрятались.
     Лакомка с силой ударил кулаком по дубовой крышке стола:
     - И ни одной?!
     - Ни одной, - печально подтвердил торговец.
     Друзья помолчали.
     - Пошли отсюда, друг Хайни.
     Они вывалились под жаркое солнце полудня. Чистая улица покачивалась под ногами как палуба корабля.
     - Что скажешь, друг?
     - Безнадежное дело.
     Хайни привалился спиной к стене кабака, потер шрам на месте отрубленного некогда уха и вздохнул. Потом хлопнул себя кулаком по лбу.
     - Дрот святого Регинвальда!
     - Не богохульствуй подле стен монастыря, тупая башка.
     - То, что уже случилось, куда как хуже богохульства. Глянь-ка. - Он приоткрыл подвешенную к поясу котомку.
     Лакомка отшатнулся.
     - Ты украл питейный рог святого Николая!
     - Тихо, не ори, я и сам не знаю, как это приключилось. Когда этот брат Медардус отвернулся, чтобы достать зуб великого еретика, у меня рука поднялась и - хвать! И за пазуху. Ночью, когда все спали, в котомку переложил. Потом забыл о нем и сейчас только вспомнил.
     Рихард в который раз вцепился в собственную бороду, выдирая ее клочьями.
     - Ты, помесь свиньи с отродьем ростовщика, помет бешеного хряка, жаба, поселившаяся в нусбаумском болоте! Ты - кровь скупердяя, пущенная в полнолуние, ты вошь в бороде святого Иоанна! Да поразит тебя проклятие вечного похмелья и чирей на носу...
     - Заткнись, пивное брюхо. Никто не поверит, что я провернул такое в одиночку. Соображаешь, чем дело оборачивается?
     - Тех, кто тащит святые реликвии, пусть даже и апокрифической природы, не вешают.
     - Правильно, за такое либо четвертуют, либо в масле варят живьем. А теперь - лезь в котел с малом заранее, приятель, или слушайся меня.
     - Бежать надо.
     - У нас лошадей нет - поймают.
     - Я нельзя ли этот рог на место положить? Может, пропажи никто и не заметил.
     - Медардус нас второй раз в хранилище не пустит.
     - Тайком пролезем.
     - Поймают. Разве что...
     В этот момент, должно быть, сообразительный Хайни Ладер превзошел самого себя, идея, осенившая его, оказалась блестящей словно новенькая монета:
     - Убьем медведя. Или хоть попытаемся. Тогда доступ в монастырь снова откроется, положим рог потихоньку назад да и дело с концом.
     Лакомка угрюмо скривился и почесал бороду.
     - Жить хочу. Я солдат, а не охотник на дьявола.
     - Найдем девственницу.
     - Их же не осталось в Поэтере.
     - Ерунда. Здесь нет, зато в других местах остались. Кто сказал, что девка должна быть местная? Выйдем на дорогу, будем встречать и расспрашивать проезжих...
     Лакомка призадумался.
     - Чует мое сердце, что затея этакая выйдет боком...

***

     Первая девушка была хороша яркой, горячей красотой, редкостной для западного Церена - крепкие, как яблоки, щеки покрывал свойственный брюнеткам кирпично-смуглый румянец, чистый лоб золотился ровным загаром, блестящие, цвета воронова крыла, волосы ровными волнами ниспадали из-под крахмального чепчика. Талия у красавицы была тонкой и гибкой, тесная шнуровка выгодно подчеркивала аккуратный бюстик.
     - День добрый, славная девица!
     Славная девица пристойно улыбнулась, обнажив острые зубки и представилась Гирмундой.
     - Не будешь ли любезна, красавица, поучаствовать с нами в богоугодном деле? - расцвел улыбкой Ладер.
     Рихард Лакомка серьезно закивал.
     - Не подумай чего дурного. Святое дело, как раз под стать такой красавице!
     - Не расскажите ли, добрые люди, в чем же именно заключается богоугодность этого деяния? - поинтересовалась дева.
     Хайни набожно закатил глаза.
     - Наша тетушка, святой жизни женщина, не чая избавления от многолетнего недуга, именуемого прострел, обратилась к сестрам обители святой Гирмунды и было ей дано знамение... Да, знамение.
     - Объясните попроще для простой девушки.
     - В общем, монашки сказали моей тетке, пусть земля ей будет пух... то есть, я хотел сказать, долгие ей лета, моей тетушке. В общем, сказали, что поправится она, если найдется непорочная девица именем Гирмунда, которая с молитвой трижды обойдет вкруг крепостных стен Поэтера.
     - Ну и? - кокетливо спросила красавица.
     Лакомка густо покраснел.
     - Ну...
     - Две марки. - нашелся Ладер.
     - Право, я не знаю...
     - Вход в город, ужин и ночлег за наш счет.
     Гирмунда милостиво согласилась, щечки ее раскраснелись, глаза блестели. Хайни нехотя отсчитал въездную пошлину. В зале гостиницы девушка проворно утроилась за столом.
     - Я люблю пирог с поросенком.
     Ладер расщедрился и вместо пива заказал местного фруктового вина. Красавица уплетала поросенка не чинясь, облизывала свои длинные гибкие пальчики розовым языком. Перепивший Рихард хриплым голосом тянул заунывную песню наемника:
     На спинах наших лошадей сидим мы плотно задом,
     Таких отчаянных парней не запугаешь адом.
     Гирмунда, кажется, пыталась подпевать, потом, захмелев, замурлыкала и уронила черноволосую головку на стол. Блестящая прядь отделилась от ее прически и упала в лужицу вина.
     - Отведи отважную деву в комнату к служанке проспаться, - буркнул Хайни, - и не вздумай по дороге...
     Лакомка честно округлил глаза. Девушка, внезапно сделавшись сварливой, принялась вырываться и даже легонько прикусила наемнику палец. Рихард, насупившись, подхватил на руки легонькую, как кукла, Гирмунду. Вскоре он вернулся за стол.
     Остатки вина друзья допивали в одиночестве.
     - Знаешь, - сказал Лакомка другу, - мне будет жаль, если медведь ее съест.
     - Он не ест девственниц, - авторитетно возразил Хайни.
     Рихард недоверчиво покачал головой и вздохнул:
     - Может, отпустим ее от греха подальше? Такая красивая... У нее глаза, как лиловые маки.
     - А рог?
     - Обойдется как-нибудь...
     - Сволочь ты, Рихард, баба тебе дороже друга.
     Наемники заказали себе пива и еще помолчали. Шли часы, день склонился к вечеру и смутно было на душе.
     - Пора.
     - Может, утра дождемся?
     - Ни к чему тянуть. Зови ее сюда и пойдем. Медведь, он вечер любит.
     Лакомка встал и пошел, опустив голову и шаркая ногами. В женской спальне не было никого. Общий зал тоже почти опустел, только в углу ужинал вчерашний заезжий мулоторговец.
     - Где Гирмунда?!
     - Порскнула через заднюю дверь.
     Хайни проворно выкатился во двор, оставив за спиной медлительного Лакомку. Длинная, щепастая, грубо сколоченная лестница оказалась приставленной к круглому отверстию чердака, в пыли двора смущенно почесывались куры. Ладер легко одолел полтора десятка скрипучих ступеней.
     - Эй, что там?
     Лакомка, наконец, выбрался наружу и едва не прыгал на месте от нетерпения.
     - Э...
     - Ну, что ты там увидел, разрази тебя святой Регинвальд?
     - Заслони мои глаза золотуха, если я вижу там не...
     Хайни почесал обрубок уха и густо покраснел - его белесые брови прямо-таки зазолотились на фоне багровой обветренной физиономии. Он еще раз оглядел открывшуюся картину.
     Все пространство чердака занимала огромная копна сена. Колкие стебли люцерны перемежались высохшими, темно-синими венчиками васильков, смятыми одуванчиками, плоскими, сухими листьями подорожника. Копна подсыхающих трав шевелилась как живая. И не зря.
     - Мессир Персиваль - ласково щебетала Гирмунда. - вы такой доблестный рыцарь! С вас еще три марки.
     Хайни скатился с лестницы и угрюмо побрел в гостиницу, Лакомка сменил его на наблюдательном посту у чердачного отверстия. Он некоторое время осуждающе покачивал головой в такт, потом присоединился к приятелю.
     - Раззява. Ты ее просмотрел.
     Хайни грустно вздохнул - мрачное растрепанное солнце висело над излучиной реки, казалось, оно комком разгневанного пламени собирается покарать город. Чистые и тревожные краски небесного огня опалили усталую землю. В умирающем дне наемнику почудилось нечто трагическое. Он неповоротливым разумом поискал подходящие слова, но не нашел и на всякий случай добавил:
     - Я сам не лучше, тупая башка. Вот так благородные господа по праву благородства урезают наши доходы. Он предложил ей больше, чем мы. Три марки - цена девичьей добродетели! Ты знаешь, друг, что опечалило меня больше всего?
     - Нет...
     - Он даже не снял доспех.
     - Ну, я просто так не сдамся! - внезапно рявкнул Хайни. - Должна же в этой дь