е считать огромных стрел и тяжелых ядер, метаемых машинами мятежников, а также целого роя арбалетных стрел, не помешало императорским судам пристать к островному берегу.
     Войско под началом отважного Лохнера попрыгало на скользкие камни и откатившиеся в сторону обломки крепостных стен возле самой большой бреши, после чего двинулось вперед, уничтожая все живое, которого, впрочем оставалось немного, поскольку еретики благоразумно отступили.
     - Клинок и Империя! - снова призывал капитан Кунц и, воодушевленные его громовым голосом, гвардейцы двинулись на приступ, не жалея искусно заточенных клинков.
     Тем временем наемные роты капитана Конрада со всею возможною силой атаковали ворота решетка и створки рухнули под напором тарана, как раскалывается в щипцах орех.
     - Вперед, мои негодяи, пора отрабатывать жалованье! - призвал своих воинов кондотьер, и толпа уверенных в себе пехотинцев заполонила улицы, ближние к воротам.
     Стрелы сыпались так и сяк, и многие храбрые солдаты остались лежать на месте, иные же успешно пробивались вперед, круша все на своем пути.
     Бой кипел, мятежные еретики, ведомые отчаянием, перегородили переулки, выбросив из ближних домов бочки, скамьи, столы, сундуки и прочий разнообразный скарб, а также выставили против солдат императора острые наконечники пик, что еще больше увеличило кровопролитие и беспорядок.
     Иные наемные солдаты, отчаиваясь пробиться сквозь завалы, искали для наступления обходных путей, для чего врывались в частные дома, заодно отбирая у горожан украшения, дорогие ткани и серебряную посуду, а также увлекали в укромные места приглянувшихся девушек, делая их несчастными.
     Конрад же, находясь в сильном раздражении от своеволия солдат, тем не менее, отчаялся помешать беспорядкам, поскольку балка, отпавшая от охваченного огнем дома, сбила с него шлем, опалив щеку, голову и левое ухо.
     Так претерпели воины императора Гагена множество тягот и неприятностей штурма, поскольку город, ранее подожженный ими же при помощи серного огня, полыхал теперь вокруг, а огонь никогда не разбирает верных воинов Империи и неверных ей еретиков.
     Промыслом Господа, более же всего пострадали те, кто, презрев дисциплину, бесчестили горожанок Толоссы в их собственных домах, поскольку объятые огнем кровли нередко рушились на их буйные головы, подтверждая тем самым известную истину - глуп тот, кто, отринув благоразумие, управляется побуждением иным.
     Так минули четыре часа пополудни в день, который мудрые назвали Днем Волка, и чаша весов удачи, многократно колеблемая, склонилась в сторону Империи.
     Но до победы оставалось еще далеко, поскольку держалась городская ратуша и форт еще не сдался, и стены его стояли высоко-высоко, неприступные и недосягаемые пока ни для огня, ни для стрел..".
Dixi.

***

     Как раз в это самое время на стене форта, обозревая панораму боя, стоял Клаус Бретон, шлем, надетый поверх капюшона хауберта, отчасти скрывал гордый профиль двадцативосьмилетнего ересиарха Толоссы. Рядом устроился скептически настроенный и одновременно чрезвычайно расстроенный Адальберт Хронист.
     - Любуйтесь на дело рук своих, - заявил Клаус. - Конечно, еще не все потеряно, с Божьей помощью мы отобьем войска императора-беса, однако же, в огне этом горят невинные, их кровь сейчас льется на мостовой, а исправить положение вы могли одним росчерком пера. Но не хотите. Клянусь душой, если дело обернется худо, я перед смертью убью вас, Россенхель - тот, кто мог спасти, но не спас, достоин казни наравне с убийцей.
     - Не вам меня упрекать, - ехидно ответил Хронист. - Солдаты пришли сюда не резать невинных подданных Гагена, а разбираться с такими, как вы. Конечно, в простоте своей, эти воины плохо отличают одних от других, но почему бы вам не прекратить кровопролитие? Сдавайтесь добровольно правосудию императора, это лучший способ прекратить сражение. Кстати, если вас заботят чужие жизни, почему вы до сих пор не поступили именно так?
     - Я не собираюсь поступаться ни своим делом, ни божественным предназначением.
     - А я не собираюсь поступаться своими принципами и честью автора. Вот мы и квиты.
     Клаус Бретон пожал плечами:
     - Вы, Россенхель, сейчас смотрите на резню издалека, для вас пожар - декорации, мои люди - муравьи, а их смерть - только часть эпического сочинения. А я подожду. Подожду, когда на лезвии меча окажется человек, судьба которого вам не безразлична. Клянусь всеми святыми, мы еще увидим, как исчезнет ваша заносчивость, и смиренно переменится ваше мнение. Тогда я и вы вместе перепишем финал.
     Хронист поежился, глядя вниз со стены, у его ног зияла пустота.
     - Хватит отсиживаться. - добавил ересиарх Толоссы. - Пора поучаствовать в сражении, вы пойдете со мной, Россенхель. У вас появится возможность увидеть все события поближе.
     Адальберт вслед за Бретоном нехотя спустился со стены, на выходе из форта к ним присоединился молчаливый, настороженный Арно.
     - Что слышно нового, брат? - спросил Бретон.
     - Ворота сломаны, есть две большие бреши в восточной стене. Наши люди отступили, загородив улицы. Будем биться за ратушу, там есть запас стрел, и камень не горит.
     - Если дело обернется худо, придется отойти в форт.
     - Трудно собрать людей - они рассеялись по городу, все смешалось, брат, но ты прав, нельзя допустить, чтобы священное братство отрезали от верхней крепости.
     И двое еретиков, окружив с обеих сторон и подталкивая Хрониста Адальберта, вышли на улицы Толоссы, освещенные серным огнем.

***

     Набившаяся в храм святой Катерины толпа колыхалась словно тростниковое поле, малейший толчок, переданный и усиленный скопищем людских тел, грозил сбить с ног.
     Людвиг фон Фирхоф с трудом нашел относительно спокойный уголок за толстой колонной. В стрельчатое окно пробивались сполохи огня - крыша соседнего дома догорала, пламя объяло стены, плавился свинец рам, и мелкие стекла окон уже падали на булыжник мостовой.
     Советник прислушался - к треску огня и ропоту толпы примешивался еще один звук. На небольшом отдалении от храма сталкивалась со звоном оружейная сталь и окрики приказов смешивались с возгласами раненых.
     - Сюда идут солдаты! - крикнул кто-то, и страх обуял скученную толпу.
     Людвиг едва устоял на ногах, а потом безуспешно попытался пробиться к выходу - люди стояли плечом к плечу словно стена. Раскрытые двери храма позволяли увидеть кусок мостовой, в этом проеме, на фоне приглушенного света знойного вечера, появилась фигура солдата-бретониста - член братства где-то потерял пику, оставшись лишь при коротком мече.
     - Уходите, - обронил он в скопище людей. - Скоро здесь будут собаки императора.
     Толпа качнулась, раздались плач и выкрики обиды:
     - Нет!
     - За что? Мы верили вам!
     - Почему вы бросаете нас?
     Святой брат замялся на пороге, в смущении растеряв слова.
     - Да нас самих всего-то горсть осталась. Простите, если что не так. И прощайте.
     Черный силуэт в густо смазанной кольчуге скрылся из глаз. Несколько десятков людей поспешно выбрались из храма, надеясь затеряться в паутине улиц, толпа поредела, но не достаточно, чтобы пропустить к выходу фон Фирхофа.
     - Спасения! - звонко выкрикнул женский голос.
     В этот отчаянный миг жажда чуда захлестнула измученных страхом людей, кто-то робко затянул священный гимн, к певцу присоединялись все новые голоса, и через короткое время торжественный хорал уже сотрясал высокие своды храма. Людвиг ужаснулся - эту песню обычно исполняли как часть похоронной службы. Мрачно-величественные слова, воспевающие последнюю, страшную битву времен, нестерпимо контрастировали с просветленными верой лицами - в какой-то момент советник почувствовал, что теряет рассудок.
     - Замолчите! Скройтесь, рассейтесь, вам следует бежать...
     Никто не слышал этих выкриков. Люди служили погребальную службу по самим себе, дверной проем опять на минуту поблек, загороженный силуэтом имперского солдата.
     - Рихард, посмотри, что здесь творится...
     Толпа ахнула, качнулась, строй песни сломался, кто-то еще пытался петь, кто-то плакал, но никто и не думал просить пощады, сталь ударила в крайний ряд людей и гимн захлебнулся криком.
     - Постойте! Именем императора Справедливого! Остановитесь!
     Людвига никто не слушал и не слышал, отшатнувшиеся от ударов люди сбили советника с ног он с трудом поднялся, осознавая свое полное бессилие. "Я ничего не могу поделать?, - тоскливо подумал фон Фирхоф. "Я не могу сражаться, потому что не в состоянии выбрать сторону. Я не могу никого спасти, потому что в горячке боя мой статус министра Империи не имеет никакого значения. Я не могу даже защитить самого себя, потому что навсегда утратил способности мага. И я не смог бы спокойно удалиться, потому что мне нестерпимо стыдно видеть все это. И все же я не хочу умирать, поскольку не самоубийца, значит, просто попытаюсь спасти свою жизнь".
     Советник пробился поближе к алтарю и на ощупь толкнул маленькую дверцу. Против ожидания, она легко подалась, и фон Фирхоф очутился во внутренних покоях храма. Здесь было так же неуютно и голо, как в главном зале, стены носили следы грубого разорения. Людвиг поспешно миновал длинный полутемный коридор, нашел окно, распахнул створки и выглянул наружу - улица курилась дымом и пустовала, пожар прогнал и солдат, и мятежников.
     Фирхоф прыгнул с высоты в восемь локтей, приземлился на груду щебня и, прикрывая лицо от огня и искр, поспешил прочь, лавируя в лабиринте улиц и стараясь держаться северного направления.
     - Так я вернее окажусь за спинами атакующих.
     Довольно скоро он, неожиданно для самого себя, потерял дорогу. Небо затянула предвечерняя дымка, улицы петляли и ветвились, пожар мешал идти кратчайшим путем, и советник понял, что заблудился. Он попытался сориентироваться по солнцу или по шпилю форта, но их совершенно заслонял густой черный дым. Город казался чужим и незнакомым. Поблизости лежало несколько мертвых, утыканных стрелами тел.
     - Святые и бесы! Что же мне теперь делать?
     В самом конце крутой улицы, там, где она делала поворот, показались три смутно знакомые фигуры. Они торопливо приближались, Людвиг взглядом поискал укрытия, и тут же понял, что бежать совершенно некуда - позади вовсю полыхал пожар, справа и слева высились глухие, без окон в нижних этажах, все в трещинах и копоти стены домов.
     Знакомые незнакомцы уже подобрались почти вплотную к заметавшемуся советнику:
     - Вот это сюрприз! Кажется, справедливость все-таки существует...
     Фирхоф узнал голос и замер, чувствуя, как сердце птицей колотится о клетку ребер - прямо перед ним, держа под мышкой пухлую пергаментную книгу, стоял ересиарх Толоссы, самый дорогостоящий изменник Церена, собственной персоной Клаус Бретон.
     Правильное, ясное лицо мятежника слегка пятнала сажа. Он где-то успел потерять шлем, концы темных волос, обрезанные ниже ушей, скрутились - их, кажется, опалил огонь. И все-таки, посреди разгрома, в черный миг поражения, лицо ересиарха хранило довольно странное, не подходящее к моменту выражение. Фон Фирхоф понял - во глазах Клауса отражалась спокойная рассудочная ненависть, совершенно лишенная, однако, страха.
     Рядом стоял молчаливый Арно, и смущенно переминался с ноги на ногу весь перемазанный копотью Вольф-Адальберт:
     - Я не с ними, не подумайте, я сам по себе, просто меня держат под арестом. Я бы сказал вам - добрый день, Фирхоф. Но день сегодня такой злой, что я даже не знаю, как и составить приветствие.
     Клаус кивнул, соглашаясь:
     - Полдень едва миновал, а уже столько всяких событий. Для тебя, Людвиг, они определенно кончатся плохо и прямо сейчас.
     Ересиарх положил книгу на землю, извлек из ножен свой меч-полуторник, некогда отобранную им у Морица Беро:
     - Я не стану разить безоружного. Возьми у павшего солдата клинок и дерись. Давай, шевелись, ты уже сейчас двигаешься, словно привидение.
     Людвиг разжал окоченевшие пальцы солдата и поднял меч. Тот оказался не слишком затупленным и неплохо сбалансированным. Бретон, не дожидаясь, пока советник встанет в позицию, нанес первый удар, Фирхоф едва успел отразить его. Без затей рассекаемый воздух свистел, похоже, Клаус и не пытался начинать изощренное фехтование, не считая советника хоть сколько-нибудь опасным противником.
     - Ты слабак и не стоишь ничего, если не прячешься за спинами своих людей...
     Уже прижатый к стене Людвиг не отвечал, сохраняя дыхание, отражать прямые, сильные рубящие удары становилось все труднее. "Обидно, но он, кажется, меня убьет, прямо здесь, на улице, лишь для того, чтобы отомстить Гагену Святоше..". Клаус словно подслушал мысли противника, он внезапно переменил тактику и ловким захватом выдернул оружие из руки советника; чужой, непривычный для Людвига клинок со звоном покатился по мостовой, Бретон занес свой меч для смертельного удара. Измученный Фирхоф прислонился спиною к стене, и в ожидании конца опустил веки - правильное как у статуи, но искаженное ненавистью лицо ересиарха в этот момент представляло не самое приятное зрелище.
     Удар получился сокрушительным - плашмя, прямо по рукам и пальцам Фирхофа.
     - Это тебе за ремесло лазутчика.
     Перед глазами советника взвился и рассыпался густой, удивительной красоты сноп разноцветных искр. Людвиг почувствовал, как по скулам и щекам непроизвольно бегут слезы.
     - А это тебе за побег.
     Клаус ударил беззащитного противника по ногам, принуждая его упасть на колени.
     - Это за воровство.
     Лезвие плашмя опустилось на плечо жертвы.
     - А это за интриги.
     Увесистые шлепки сыпались градом, Бретон не трогал ни головы, ни лица Людвига, зато щедро награждал ударами его руки, спину и плечи. "Он лупит меня, словно строгий учитель нерадивого школяра, только чертовски больно и гораздо сильнее? - подумал ошеломленный фон Фирхоф. Он старался не кричать, чтобы не распалять мучителя. Ересиарх не унимался и ударов не считал, раздавая их от души:
     - За Штокмана, за серный огонь, за храм Катерины, за подлости твоего императора-беса...
     Адальберт сбросил оцепенение и повис на рукаве Бретона:
     - Клаус, ради всего святого, хватит побоев, вы же так его убьете...
     Слегка успокоившийся ересиарх приостановил экзекуцию и носком сапога толкнул избитого Людвига в грудь, опрокинув его навзничь.
     - А теперь сочтемся окончательно.
     Он наступил на левую руку советника чуть пониже локтя и приготовил меч.
     - Сейчас я отсеку тебе кисть...
     - Клаус! Ради бога! - Адальберт, переменившись в лице, отважно вцепился в вооруженную руку мятежника. - Помилуйте его, не надо этого делать, он и так получил достаточно...
     - А разве император Гаген пощадил граждан Толоссы?
     - Нет, но Фирхоф-то в этом не виноват! В конце концов, ну соблюдайте же в мести меру...
     Бретон задумался, не опуская меча. Людвиг лежал на спине и отрешенно рассматривал небо.
     - Ладно, - объявил мятежник. - Во имя моего Бога, я согласен проявить к мерзавцу милосердие, если вы, Россенхель, немедленно возьметесь за пергамент и перепишете финал.
     - Но...
     - Если "но?, значит, рука фон Фирхофу не нужна.
     "А ведь Клаус тоже мошенничает? - подумал Людвиг. "Это разновидность честного шантажа. Он верит, что поступает со мною справедливо, но согласен отчасти смягчить свою своеобразную справедливость ради соображений иных".
     - Поднимите книгу, Россенхель, - жестко приказал Бретон, не отпуская побежденного и не убирая клинка от руки Людвига. - Берите книгу и пишите так, чтобы я мог видеть написанное, и не вздумайте плутовать, если не хотите, чтобы я преподал-таки вашему приятелю полный урок.
     Адальберт осторожно поднял с земли пухлый томик:
     - "Globus Maalphasum, развлекательное сочинение ученой и добродетельной монахини Маргариты Лангерталь, с прологом, эпилогом, интерлюдией, песнями и сражениями, списком монастырского имущества и дивным описанием сооружений". Тут в конце еще осталось несколько чистых страниц...
     - Воспользуйтесь ими.
     Хронист отковырнул медную крышечку походной чернильницы, вздохнул и извлек из-за пазухи надломленное перо.
     - Не поддавайтесь на шантаж, Адальберт! - взмолился друг императора.
     - Простите, Ренгер-Фирхоф, но у меня на этот счет имеется собственное мнение.
     Вольф-Адальберт Россенхель написал первое слово, потом еще одно, неровные строчки быстро-быстро покрывали пергамент.
     - Вот и все. Как просто, оказывается, менять судьбу Империи... Смотрите сюда, Клаус Бретон - все правильно?
     - Да.
     - Финал вступит в силу через несколько минут. А теперь побудьте ради разнообразия порядочным человеком - перестаньте мучить фон Фирхофа.
     Клаус сдвинул сапог, освобождая запястье советника:
     - Ты можешь встать.
     Людвиг поднялся со второй попытки и, пошатнувшись, едва не упал. Умиротворенный ересиарх Толоссы ловко поймал императорского советника и помог ему устоять, почти дружески придерживая за плечо:
     - Ладно, я больше не настаиваю на твоей смерти.
     Фирхоф в отчаянии озирался по сторонам, пытаясь в каждой незначительной мелочи разглядеть первый признак близкой катастрофы. Адальберт выглядел грустно-спокойным, Бретон открыто ликовал, у самого Фирхофа мучительно ныли расшибленные пальцы и побитые плечи. Арно, на протяжении всей сцены не подавший даже голоса, как-то отрешенно стоял в стороне, его впалые щеки на этот раз украшал неестественно яркий румянец.
     В самом конце улицы, там, где она, уходя в сторону моря, совершала крутой поворот, внезапно возникло неясное движение.
     - Что это?
     - Я же говорил - это финал, - хмуро ответил Хронист.
     Полтора десятка вооруженных людей неотвратимо приближались к месту событий.
     - Кунц Лохнер собственной персоной. Жаль, что у меня нет арбалета. Правда, есть меч...
     - Зачем вам все это, Бретон? Считайте, что здесь играется финал пьесы, на сцене не принято убивать актеров. Утешайтесь тем, что желаемое вы получили...
     - Вот он! - внезапно выкрикнул капитан императорских гвардейцев. - Готовьте сеть, ребята, брать живьем, мне нужна награда.
     Солдаты поспешили выполнить приказание. Ошеломленный Клаус взялся за меч, еще не веря собственным глазам.
     - Что за шутки, Адальберт? И это обещанный финал?!
     Ересиарх выхватил свой меч-полуторник из ножен. Людвиг благоразумия ради упал ничком и откатился в сторону. Солдаты капитана Лохнера неслись к месту событий со всех ног.
     - Подлец Россенхель! Ты меня обманул! У тебя нет никакого волшебного дара...
     - Не совсем так, Клаус. Я написал все, что вы от меня захотели, но при этом не поставил в конце точку. Без точки эпические произведения не действительны...
     Бретон, разразившись площадной бранью, бесполезно полоснул воздух мечом - Хронист увернулся со сверхъестественной прытью.
     Солдаты императора были уже совсем рядом. Арно, казалось, очнулся от оцепенения и, обнажив клинок, встал рядом с другом:
     - Беги, Клаус, беги, им нужен только ты, сейчас плохое время для мести. Скройся, спасай себя, я попробую задержать солдат.
     - А с тобою что станется?
     - Не беспокойся, брат, мне совсем не трудно будет уйти.
     Бретон помедлил, потом повернулся и бросился прочь, Арно встретил удары солдат клинком, и ответил на них собственными ударами.
     - Бросьте коротышку, он почти ничего не стоит! - заорал взбешенный Лохнер. - Ловите того, высокого, темноволосого.
     Гвардейцы замялись, нерешительно выбирая между вооруженным, опасным противником и недвусмысленными приказами командира. Арно отступил всего на шаг. Фон Фирхоф уже поднялся с грязной мостовой:
     - Добрый день, Кунц. Хотя более злого дня я, кажется, не переживал уже года три.
     - Счастлив видеть вас невредимым, Фирхоф, - недовольно проворчал капитан гвардии Гагена. - А это с вами кто такой - еще один Богом пришибленный повстанец?
     - О, нет. Рад представить вам моего друга, Хрониста Адальберта.
     Ошеломленный воин молча поклонился Россенхелю.