явольской дыре найтись хоть одна девственница?
     Он, сурово выпятив челюсть, зашагал вдоль чисто подметенной улицы.
     Смеркалось. Возле лавки гончара, в кучке пыли, играла черепками худая некрасивая девочка лет восьми. Ее руки до самых локтей покрывали царапины.
     - По-моему, подходит.
     - Башка дырявая, это же младенец.
     - Вот и хорошо. Вот и правильно.
     Ладер подхватил девочку на руки.
     - С нами пойдешь.
     Девчонка, разинув треугольный ротик, неожиданно басисто заорала.
     Ладер извлек из кошеля комочек жевательной смолы и засунул ей в рот.
     - Молчи - героем будешь.
     Дверь лачуги отворилась настежь.
     - Соседи, на помощь! Жгут! Убивают!
     Рослая бабища, видом вылитая фурия, вылетела наружу и ловко вцепилась в рыжую бороду Хайни Ладера. Тот вырвался, от неожиданности и боли уронив ребенка. Девчонка ловко приземлилась на ноги и что было сил ухватилась за материнский подол, продолжая реветь. Фурия в рваном чепце, выпятив могучую грудь и плотно сжимая сильные кулаки прачки, шла в бой. Наемники отступали. Шум стоял невообразимый, в нем слились бранные выкрики, обращения к святым угодникам, рев дочки гончара и уханье избиваемых смутьянов.
     Друзья бежали. Прачка под неистовый хохот стражи преследовала их до самых городских ворот...
     Лес за воротами мрачно шумел, почти совершенно стемнело, в зарослях горели огоньки звериных глаз.
     - Хайни, Хайни, здесь кто-то есть.
     - Не вижу.
     - И я не вижу, я его слышу. Он дышит.
     - Трузепой... - брякнул Ладер.
     Туша медведя в кустах с заворочалась, с треском ломая ветви.
     - Господи! Помилуй нас в прегрешениях наших!
     Медведь чихнул, у Лакомки не выдержали нервы, он бросился в темноту, но, кажется, убежал не далеко, Ладер услышал звук падения тяжелого тела.
     - Эй, друг, ты жив?
     - ... - Не богохульствуй. Медведь тебя не задрал?
     - Это не медведь.
     Ладер подпалил сухую ветку. В траве ворочалось существо.
     - Это женщина, бродяжка.
     Наемник, ругаясь, сгреб сухие ветви в кучу и разжег костер. Круг света и треск огня внушали уверенность.
     - Дождемся утра. Садись с нами, женщина. Я благодарю святого Иоанна, что ты не Трузепой.
     Толстая, белесая девица растянула в улыбке толстые губы, обнажив нехватку переднего резца.
     Они так и просидели до утра. Трузепой так и не появился. Девица-перестарок оказалась дочерью покойного лесника из соседнего графства. Вопрос о ее девственности даже не поднимался. Озлобившийся на весь свет Лакомка мастерил незаконченный арбалет.
     - В конце концов. - заявил он Ладеру. - попытка не пытка. Пускай деваха рискнет, я не против.
     Девушка, говорившая лишь на своем местном диалекте, едва ли наполовину понимала, о чем речь. Она кивала и глупо улыбалась. Ладер подавил угрызения совести.
     - Красавица страшна как смертный грех, сирота и наверняка не девственна. Ее никто не хватится. Быть может, мы вообще совершаем благо. Лучше геройски помереть, чем под ореховым кустом тешить по дешевке негодяев.
     Лакомка вздохнул.
     - Отведем ее к отцу Медардусу, скажем, мол, вызвалась на подвиг чистая дева. А там - как получится, Главное, попасть в кладовку с реликвиями.
     Они печально помолчали. Девушка что-то лопотала.
     - Как хоть тебя зовут-то?
     - Ханна.
     - Это имя, созданное для славы. - заявил расхрабрившийся Хайни Ладер.
     К утру погасли в кустах огоньки звериных глаз...

***

     Итак, еще одна история близилась к закономерному финалу.
     Занималось теплое утро. Широкое поле, простиравшееся по обе стороны ручья, от опушки леса до самых стен монастыря, заполнила редкая, но пестрая толпа - горожане собрались получить удовольствие от редкостного зрелища. Ждали долго, трава успела высохнуть от росы, когда, наконец, в пыли дороги показалась двуконная повозка. Девушка в белой рубашке девственницы неловкой грудой сидела на тележке, держа на коленях узелок. При виде ее высокий худой рыцарь, в искусной работы кольчуге, но без шлема, мрачно покачал седой головой:
     - Медвежья охота - не женское дело, если, конечно, Трузепой - зверь. Если же он дьявол, то изгнание бесов - честное дело монаха.
     Крестьянка неловко спрыгнула с телеги, прихватив с собою узелок. Настоятель печально посмотрел на нее, а потом жестом поманил подойти поближе:
     - Дочь моя, пожалей свою молодость, ложная гордость - великий грех, еще не поздно удалиться, ты уверена что... обладаешь качеством, в первую очередь необходимым для этого подвига?
     - Обладаю, швятой отец, - прошепелявила претендентка.
     Монах отступил, в досаде закусив губу.
     - Призываю в свидетели святого Регинвальда, нет здесь вины моей, ибо сделал я все, что мог...
     И замерли в печали сердца людей, словно холодный ветер прогудел-пролетел над полем, губя радость и сметая надежду. И заплакали дети и старухи вытерли слезу. Монахи опустили капюшоны на глаза, насупились мужчины и поджали губы расстроенные женщины.
     Девушка, одернув рубаху, широкими почти мужскими шагами двинулась в сторону леса. Люди замерли, выжидая. Низкий зловещий рык, то ли дьявольский, то ли звериный, заставил затрепетать листву на деревьях и сердца людей.
     Ханна Поэтерская остановилась, неспешно развязала узел и вытащила грубо сделанный самострел. Кусты по ту сторону ручья раздвинулись и показался косматый Трузепой. Туша его в полтора раза превосходила обычные медвежьи размеры, маленькие красноватые глазки сверкали злобой и умом. Горожане ахнули, самые благочестивые молились, самые трусливые проталкивались сквозь ряды назад, чтобы от греха подальше бежать.
     Крестьянка, вращая ворот, натянула тетиву, наложила охотничий болт и вскинула арбалет.
     Медведь взревел и пошел вперед, протянув к девушке длинные когтистые лапы, словно хотел сгрести ее в объятья.
     - Убей медведя, Ханна! Рази насмерть за мою Катерину! - звонко, со слезами в голосе, закричала безвестная женщина в толпе.
     - Стреляли уже... - угрюмо ответил ей кто-то. -У него шкура словно железная.
     Болт, сорвавшись с тетивы, полетел в цель. Быть может, слава лесника не была пустым звуком, или вмешался случай - покровитель сирот, или и впрямь над толпой людей, полем, лугом и ручьем пролетело в этот миг дуновение божественного чуда, но стрела легко поразила медведя.
     Она вонзилась прямо в налитый кровью глаз.
     Все свершилось быстро и с простотой обыденности. Зверь взревел и завалился - сначала набок, а потом ничком, уткнул треугольную морду в траву и затих...
     И молчала толпа. А потом ахнула, взорвалась криками - и безумие ликования охватило людей.
     - Слава чистой деве Поэтера!
     Девушка вперевалку подошла к настоятелю, вытирая пыльную щеку. Хайни Ладер искоса посмотрел на ее силуэт - она больше не казалась грузной, гордо неся статное тело крестьянки.
     - Чудо свершилось! - торжественно и сурово провозгласил монах. - Склонимся же перед волей Господа нашего!
     - Суд Божий! Это был Суд Божий! - завопили в толпе.
     Спешившийся седой рыцарь почтительно поклонился девушке.
     - Моя имя - Бриан д?Артен. Я прибыл издалека, госпожа, скакал без отдыха, под звездами, солнцем и луной, торопясь в Эберталь. Крепость Феррара, что на южной границе Церена, уже год как удерживает осаду варваров, врагов Господа нашего. Люди мои, голодая, держатся едино лишь молитвой и отвагой сердец. Святой отшельник Франциск Проницательный Богом Единым и тремя Его святыми уверил меня, что спасти город может только дева, высокая душой и равно славная в чистоте своей и отваге. Я поклялся не покрывать головы, ни вкушать ничего, кроме родниковой воды и простого хлеба, покуда не найду ее и не доставлю в Феррару. Прекрасная дама, звезда Поэтера, могу ли я надеяться...
     Крестьянка степенно кивнула.
     Хайни Ладер повернулся и пошел прочь, не дожидаясь развязки. Угрюмый Лакомка потащился следом.
     - Ну вот, и так всегда. Мы трудимся в поте лица своего, а куш получают другие.
     - Мы же сами виноваты, Рихард, ведь мы корысти и трусости ради отправили ее на смерть.
     - А как же теперь питейный рог святого Николая?
     - Почему-то мне кажется, что никак. Теперь, когда чудо налицо, про него никто и не вспомнит. Да и кто нас заставляет возвращаться в Поэтер? В конце концов, такой кус серебра наверняка стоит двадцати марок...
     Они свернули на дорогу, убегающую прочь от города.
     К концу дня, едва бархатные сумерки коснулись раскаленной летним солнцем земли, и стрелы предзакатных лучей упали на дорогу, беглецов обогнал отряд, который несся во весь опор. Броня рыцарей сияла, как огонь, вились яркие флажки на копьях, земля содрогалась под копытами рослых коней.
     Наемники поспешно убрались на обочину. Во главе кавалькады скакал прямой, как стрела, седой рыцарь, а рядом с ним - крепкая рослая девушка в стальных латах. Ее голова тоже оставалась непокрытой, копна светлых волос, небрежно скрепленных серебряной диадемой, рассыпалась по спине.
     - Ханна Поэтерская... - задумчиво и печально вздохнул Рихард.
     Отряд уже удалялся, дорожные камешки градом сыпались из-под кованых копыт. Женщина так и не обернулась. Лучи заходящего солнца упали на конские гривы, зажгли яростным сиянием оружие и латы воинов, шевелюру всадницы и пряжки на сбруе лошадей.
     Хайни моргнул. В какой-то миг ему показалось, что светлые волосы женщины охватило пламя...
     Хайни Ладер вздохнул и почесал висок.
     - Куда теперь? - спросил он приятеля.
     - А я в кабаке вербовщика видел... - задумчиво протянул Рихард Лакомка. - Может, в армию вернемся? Поспешим на помощь осажденной крепости...
     - Такого коня, как у д?Артена, честного меча и доспеха хорошего тебе все равно не дадут. Будешь с пикой на плече грязь пехтурой месить, да она и смотреть-то на тебя не захочет.
     - Ну, нам не обязательно в Феррару... Мало ли на свете осажденных крепостей.
     - Ты это всерьез?
     - А то! Говорят, в Толоссе бунт, государь собирает наемников. В конце концов, почему бы и нам не попробовать сделать карьеру?
     Они поправили котомки на плечах и зашагали обратно к Поэтеру.

Глава VI
Развод дьявола

     Адальберт Хронист. Проселочная дорога, северные провинции Империи.
     Дорога уходила на север. Я выехал на пригорок и придержал Бенедикта, мною управляла неясная тревога - она настойчиво заставляла покинуть дорогу, в таких случаях лопатками чувствуешь приближение опасности. Местность вокруг изменилась, густой, темный еловый бор начинался сразу за холмами. Острые верхушки деревьев нацелились в сереющее небо словно зубья гигантского гребня.
     Чуть повыше зубчатой кромки леса торчали шпили незнакомого замка. Я с обочины и без дороги проехал по лугу в сторону опушки. Лес начался внезапно, трава под копытами мула сменилась толстой подушкой сухих еловых игл. Мой беспричинный страх не исчез, он словно бы притаился, лишь слегка напоминая о себе тревогой, усталостью и неясным предчувствием беды. Место и впрямь было недоброе; высокие угрюмые стволы, темная, почти черная хвоя. Причудливые коряги покрывал налет ярко-зеленого мха. Лес угрюмо застыл в безмолвии - я отметил, что птицы почему-то не кричали. Воздух оказался насыщенным влагой и острым ароматом древесной смолы.
     Я нашел тропинку. Тропинка петляла между корягами, зарослями мелких елочек, давным-давно поваленными бурей деревьями. Пару раз она спускалась в глубокие овраги, на дне одного из них тихо, без шума, струился ручеек с темной, почти черной водой.
     Многие стволы оказались болезненно искривленными или раздвоенными. Лишайник на стволах больных елей смахивал на какие-то мертвецкие бороды. Меня невольно передернуло.
     Через полчаса езды лес слегка поредел, лишайник исчез, возможно, здешние деревья имели больше простора, поэтому приняли некогда более правильную, не такую зловещую форму. Во всяком случае, беспричинна паника совершенно оставила меня в тот самый момент, как странный лес остался позади.
     Замок за лесом оказался прелюбопытным строением. Сельские резиденции в Церене строят в двух основных манерах - либо основательными, с простыми и четкими линиями, напоминающими зодчество древних, либо затейливыми, со множеством стрельчатых башен. То, что я увидел, не походило ни на то, ни на другое, а, скорее, представляло собой причудливое смешение обоих стилей. Высокая стена едва ли не в семьдесят локтей, с толстыми башнями, окружала и прятала от чужих глаз внутренний двор и сердце этой странной цитадели. За внешней стеной, практически безо всякой защиты, высилось несколько построек - легкие стрельчатые башенки венчали кровли особняков, фигуры зверей, демонов и людей кощунственно сплелись в барельефах фризов.
     Вокруг царило безлюдье. Солнце стояло близ полудня. Ни один человек не показывался возле домов; цитадель, замкнув ворота, затаилась в молчании.
     Возле крайней из построек густо разрослись кусты темно-багровых роз. Шмели гудели в тугих чашечках цветов - это был единственный звук, который нарушал молчание места. Я нырнул в "собачий лаз? - узкий проход в стене листвы, роз и колючек, проделанный, должно быть, каким-то животным.
     Под самыми окнами кустов не было. Мне и в голову не приходило стучаться в двери роскошного дома - мой напускной облик бродячего ваганта не давал права на хороший прием. Имя же Адальберта Хрониста, пожалуй, вызвало бы у хозяев желание спустить сторожевых псов. Если, конечно, эти здесь псы здесь существовали вообще.
     Вокруг по-прежнему не было никого. Я устал, поэтому, а также из чистого озорства, подогреваемого приятными мыслями о собственной неуязвимости, расположился перекусить прямо на траве, под окнами особняка. После возлияний фляга с крепким вином изрядно полегчала - в конце концов, к чему носить с собой лишнюю тяжесть?
     Я завалился на траву и принялся следить за небом, там почему-то не оказалось ни единой птицы. Через некоторое время в десяти локтях надо мною распахнулось забранное мелкими цветными стеклами окно. Опьянение помешало мне сразу убраться подальше, и я увидел молоденькую, лет восемнадцати, женщину в наряде, характерном для замужних аристократок Церена. Попросту говоря, она была весьма приятна и на мой вкус удачно одета. Конечно, заглядывать в декольте лучше сверху, а не лежа под окнами, но форма плеч ее тогда показалась мне совершенной. Светло-пепельные волосы спускались до талии крупными волнами, румяная круглая мордочка светилась выражением легкой наивности, которая так украшает дам.
     Владелица дома постояла в высоком проеме окна, потом исчезла, затворив створки.
     Я встал, хмель все еще шумел в висках, но ноги слушались относительно сносно. Фасад дома, как уже было сказано, обильно украшали барельефы. Я уцепился за рог какого-то разухабистого каменного беса, потом за косматую ногу задумчивого кентавра и принялся карабкаться вверх по стене, используя для этой цели обильную лепнину и каждую щель. На высоте приблизительно десяти локтей находился карниз, на который и выходило забранное цветным стеклом окно.
     Я встал на этот узкий карниз лицом к стене и, едва не задевая носом камень, осторожно пошел вдоль фасада, намереваясь забраться в комнату хозяйки. Стоило мне сорваться, и я рухнул бы вниз, прямо в гостеприимные шипастые заросли. Однако путь вдоль карниза закончился благополучно, окно оказалось не запертым и легко подалось под рукой. Стены внутренних покоев обтягивал черный бархат, весь в мелких блестящих гвоздиках. Посреди комнаты высилась резная кровать под балдахином.
     Сейчас, спустя дни, я сам поражаюсь собственной беспечности. За все время, пока длился мой путь через зачарованный лес, позднее, среди розовых кустов и даже внутри дома я ни разу не воспользовался магическим зрением, чтобы осмотреться и взвесить риск. Кажется, самое существование магии напрочь вылетело из моей головы, заместившись беспечностью. Наверное, я все равно не смог бы сплести единственное доступное мне заклинание; этим местом правила слишком чуждая мне сила. Она-то меня и одурачила.
     Впрочем, в этот момент подобные мысли совсем не приходили мне в голову, я как юный осел-вагант задрал полог балдахина и нырнул в недра огромной кровати...
     К счастью, стоял полдень, свет проникал пол полог и там не было совершенно темно.
     Несмотря на хмель, свою оплошность я понял моментально. Среди шелковых подушек и звериных шкур, целомудренно закутавшись в какой-то необъятный балахон, покоилась худая и суровая старуха лет семидесяти. Карга окинула меня взором живых черных глаз и возмущенно закаркала. Слов я не разобрал. Попытки вежливого отступления только раззадорили старуху, она выхватила откуда-то золоченую трость и вытянула меня вдоль спины, причинив весьма чувствительную боль. Я, ни слова ни говоря, рванул прочь, но не в окно, а в двери, что явно было стратегической ошибкой. Видимый отрезок коридора завершался витой лестницей, по ней как раз в этот момент сбегали трое здоровенных молодцов-слуг. Пришлось вернуться в комнату со старухой, но я не успел довершить этот маневр. Троица накинулась на меня, к счастью, с кулаками, а не с клинками. На этот раз Хронист был сбит с ног и побежден безоговорочно. Меня при свете факела отвели куда-то вниз по лестнице, в темноту, и, не слушая объяснений, затолкали в низкий сводчатый подвал, мрачный и пыльный, увешанный по углам паутиной и щедро расписанный плесенью.
     Захлопнулась дубовая дверь. Уходя, мои враги забрали с собою факел. Я остался один в звенящей темноте.
     Впрочем, скорее уж звенела от полученных ударов моя собственная голова. Я сел, прислонился к грязной стене и попытался успокоиться.
     С тем же успехом я мог бороться с ураганом. Депрессия захлестнула меня, словно морской прилив. В сущности, я получил по заслугам.
     Иметь дар волшебного зрения - и не воспользоваться им. Владеть гримуаром, запись в который меняет саму ткань бытия Церена - и не уметь защитить самого себя от побоев ничтожных простофиль.
     Я едва не взвыл от отчаяния. Моя книга in-folio и письменные принадлежности остались на лужайке возле розария. В сущности, сгодилась бы любой пергамент и любое перо, пиво или даже ягодный сок вместо чернил - мои записи сделали бы гримуаром даже амбарную книгу пивного торговца.
     Беда заключалась в том, что в подвале не было ни единого клочка пергамента, ни пива, ни ягод. Надписи пальцем по пыли на стене не помогли бы делу - в этом мне довелось убедиться давным-давно.
     Я вернулся на свое место, в угол и попытался заснуть прямо на голой земле. Красавица, из-за которой я попал в переплет, кстати, напрочь вылетела у меня из головы...
     Наверное, прошел остаток дня, ночь и большая часть следующего. Дверь темницы со скрипом отворилась, кто-то внес факел, незнакомые люди вошли под низкие своды. Я приготовился к худшей из развязок. Не думаю, что смерть в мире Церена, который выдуман мною же едва ли не на четверть, может оказаться фатальной для творца. Фатальной - нет.
     Зато она может оказаться крайне болезненной.
     Вид пришельцев мне совершенно не понравился. Они явно отличались от вчерашних слуг и очень походили на людей из общества, собравшихся развлечься. Черные одежды их украшало золотое шитье, на руках сверкали перстни. Лица были довольно молоды и весьма беззаботны.
     Тот, что был чуть постарше, выступил вперед и оглядел меня, но не враждебно, но, скорее, с любопытством.
     - Доброе утро, мессир странник. Как ваше здоровье? Голова не болит после вчерашнего?
     Каким-то чудом я понял, что он имеет в виду попойку, а не побои. Голова болела неистово, но признаваться в этом не хотелось. Незнакомец между тем скрестил руки на груди и продолжал говорить со светской непринужденностью:
     - Мне жаль, что наше знакомство началось так худо, однако, мессир, вы должны признать и собственную не правоту. Вы вторглись в мои родовые владения, чудом прошли через начиненный всевозможными ловушками лес, пробрались в комнату моей добродетельной престарелой матушки и напугали ее до полусмерти. Не ухмыляйтесь, любезный, у старухи с утра разыгралась желчь мел