гими варварами было, к сожалению, необходимой жертвой с его стороны. В политике, как хорошо знал аль-Мули, приходится делить ложе со странными партнерами. Его собственный отец, предыдущий калифар пяти баджанийских племен, еще в детстве говорил ему об этом. И сейчас еще, сорок восемь лет спустя, он продолжал убеждаться в истинности этих слов.
     Когда посланный привез ему приглашение Дурена, он отнесся к нему весьма подозрительно. Даже когда гонец сложил к его ногам склянки с благовонными маслами и прочие дары, ему захотелось сперва отослать все это тут же обратно, но благоразумие победило. Лучше быть союзником льва, чем воевать с ним. Недостаток природных богатств в его стране, усугубленный трехлетней засухой и закрытием элгарских торговых портов для кораблей Баджании, заставил его в конце концов решиться стать союзником могущественной державы.
     Даже сами подданные Дурена его боялись, как заметил аль-Мули. А он - нет, не боялся. Дурен испытывал не меньшую нужду в Баджании, чем она в нем, а именно такая взаимная потребность друг в друге и приводит иногда к прочным союзам. Можно было, конечно, желать союза с кем-нибудь понадежнее - доверия к Дурену аль-Мули не питал ни малейшего. Человек несомненно умный, Дурен был мрачен и непредсказуем, и баджаниец считал, что он слегка сумасшедший. Однако выбор у аль-Мули был крайне ограничен...
     На севере собаки-сибийцы были совершенно ненадежны, да и нингарцы на юге были немногим лучше. Они так долго уже враждовали между собой, что вряд ли могли забыть о своих сварах на какое-то время, достаточное, чтобы объединиться в единую боеспособную армию.
     Раид аль-Мули погладил пышные усы, свисавшие по обе стороны подбородка, и сосредоточил свое внимание на игре. Он был крупным мужчиной с черными проницательными глазами. Как и у большинства его соотечественников, кожа его была оливкового цвета. Туника аль-Мули, затянутая коричневым поясом, была из тончайшего кашемира, как и подобает вождю его народа. Шелковый головной убор переходил в платок, свисавший с плеча.
     Решение было простым: до этого мгновения он не замечал его, но в этом-то и заключалась прелесть кешерита. В шестидесяти четырех клетках таилось бесконечное число возможностей - стоило только вдуматься повнимательнее. Если отвести фигуру, защищающую короля, король становится легкоуязвим. "Почти как в настоящей жизни",- подумал аль-Мули. Поэтому он подвинул свою крепость, пожертвовав ферзя белому соколу. По лицу Дурена пробежала едва видимая улыбка удовольствия. Следующим ходом он двинул вперед пехотинца, чтобы напасть на черного сокола, а когда сокол съел фигуру, быстро потерял своего колдуна. Ход аль-Мули и потеря колдуна привели к двум следствиям: во-первых, освободилась диагональ, которую удерживал до того сокол Дурена, и, во-вторых, для аль-Мули открылся проход в задний ряд, где стоял король Дурена. По этому-то освободившемуся проходу он и двинул свою крепость с одного края доски на другой.
     Улыбка стерлась с лица Дурена, когда он заметил сработавшую ловушку. Он сидел неподвижно, отыскивая способ отбить нападение, лишь его глаза рыскали по доске. Понимая, что, в сущности, партия закончилась, Раид аль-Мули смотрел сквозь двойную дверь балкона на массивный фонтан внизу. До него доносился плеск воды, падавшей из мраморных губ изумительно изваянных лошадей, которые мчались над скалистым ландшафтом, скрывавшим резервуар. Рядом с лошадьми виднелись статуи мужчин, внешность которых была изображена с невероятной тщательностью. Люди пытались усмирить непокорных животных. Фонтан был совершенным произведением искусства, и с первого же дня по приезде аль-Мули смотрел на него с трепетом. Он пришел к заключению, что такое сильное впечатление достигалось за счет одновременного воздействия движения, звука и текстуры. Дурен сообщил ему, что фонтану более пяти тысяч лет. Но даже и без этой удивительной древности красота изваяний сама по себе потрясала зрителя до глубины души.
     Фонтан был главным украшением парка, но и кроме него имелось предостаточно других: бесконечные ряды стен из плюща и посыпанные гравием дорожки подводили прогуливающегося посетителя к многочисленным статуям и каменным скамьям. Некоторые статуи изображали женщин, некоторые мужчин. Все изваяния были красивы особой, безмятежной красотой, полной величия, которая глубоко трогала аль-Мули. Он подумал, какое это могло бы быть наслаждение - заниматься поэзией в этом саду, разумеется забыв о его хозяине.
     Однако, наряду со всей этой красотой, в саду было и кое-что пугающее и страшное. В дальнем его конце находилась лестница шириной более тридцати футов, высеченная из серого и черного камня. Ступени были широкие и неровные, настолько стершиеся подошвами за много веков, что они казались прогнувшимися посредине. Взглянув на лестницу, аль-Мули понял, что она ведет на еще одну террасу, и начал подниматься по ней из чистого любопытства. Оказавшись на последней ступени, он невольно замер на месте, а его рука схватилась за рукоять изогнутого кинжала, висевшего на поясе. Прямо перед ним зияло страшное отверстие - раскрытая пасть громадного чудовища, морда которого была изваяна в цельном куске скалы. В огромную дыру человек мог войти не пригибаясь, а в ней торчали два ряда страшных зубов, как будто приготовившихся вонзиться в смельчака, который отважится приблизиться. Две черные дыры пустых глазниц смотрели на аль-Мули безжизненным взглядом. Он инстинктивно сделал рукой жест, отгоняющий силы зла, и спустился обратно, не желая больше смотреть на отвратительное изображение.
     Когда аль-Мули снова вспомнил об игре, он чуть не вздрогнул от неожиданности: Карас Дурен смотрел уже не на доску, а прямо на него! С трудом сохранив самообладание, аль-Мули так же прямо уставился в глаза Дурену.
     - Вы выиграли, - улыбнулся Дурен.
     Его улыбка показалась аль-Мули холодной и жестокой, похожей чем-то на улыбки надгробных бюстов: Дурен улыбался одними губами.
     - Мне повезло.
     - В самом деле?
     - Наверное,- пожал плечами Раид аль-Мули.
     В дверь постучали, и взгляды обоих игроков обратились в ту сторону.
     - Мой господин, простите меня, но вас желает видеть великий герцог Кайн, - объявил слуга.
     Губы Дурена больше не улыбались.
     - Это мой брат, - объяснил он аль-Мули. - Хорошо. Пусть войдет.
     Аль-Мули было уже известно имя Кайна Дурена, как и имена всех вельмож и придворных Алор-Сатара. Знал он и степень влиятельности, состояние и политические склонности каждого из них.
     Один из стражников распахнул дверь, расписанную хитроумными узорами, и великий герцог Кайн Дурен крупными шагами вошел в комнату. Он был высок - примерно того же роста, что и брат, - но гораздо шире в плечах. При ходьбе он заметно прихрамывал и опирался на трость. Глаза его были того же темного, почти черного, цвета, что и у Караса Дурена. Без всякого приветствия великий герцог расстегнул плащ, бросил его на спинку стула и не без труда уселся.
     - Позволь мне представить... - начал было Дурен, но его брат перебил его:
     - Ты потерял рассудок? Что ты, по-твоему, затеял, во имя всего святого?
     - Я собирался представить тебя нашему гостю, - без малейшего смущения продолжал Дурен. - Это - Раид аль-Мули, калифар Баджании. Мой брат Кайн... великий герцог.
     Герцог, только тут заметивший присутствие аль-Мули, резко кивнул ему. Раид аль-Мули встал, приложил открытую ладонь к середине груди и поклонился, как это было принято у его народа.
     - Я задал тебе вопрос, Карас, - напомнил герцог, снова обращаясь к брату.
     - На самом деле целых два, - мягко ответил Дурен. - Ответ на первый таков: рассудок я не утратил. А вот и ответ на второй: я завершаю то, что мы начали тридцать лет тому назад. То, что завещали нам отец и дед.
     - В таком случае ты, несомненно, утратил рассудок, - отчеканил герцог. - Почему ты думаешь, что на этот раз все закончится по-другому? Мы жили в мире тридцать лет.
     Раид аль-Мули понял вопрос - и прекрасно знал, что будет по-другому. На второй день после его прибытия в Рокой Дурен устроил ужин в его честь, на который были приглашены представители местной знати. С аль-Мули они обращались достаточно любезно, но он отметил, что они не сводили глаз с Дурена, непрерывно наблюдая, что он делает и с кем говорит.
     После ужина Дурен пригласил его прогуляться по парку. Разумеется, аль-Мули понимал, что банкет был всего лишь приготовлением к неизбежному обсуждению союзного договора,- он ведь все еще не дал Дурену окончательного согласия. Так как он был гостем, то простая вежливость требовала принять предложение хозяина. Во время прогулки Дурен показывал ему разные статуи и подробнейшим образом рассказывал их историю. Аль-Мули вежливо слушал. Было ясно, что его собеседник помешан на искусстве.
     В конце концов они вышли за пределы парка и оказались на открытом пространстве, поросшем травой, вернее, на очень широкой аллее, проложенной в густом лесу. На расстоянии примерно пятидесяти ярдов от того места, где они находились, стояли две большие каменные статуи, украшавшие вход в парк.
     Дурен обернулся, посмотрел на аль-Мули и сказал:
     - Вы все еще не уверены, будет ли союз с нами полезен вашему народу.
     - Вы проницательны, мой господин,- ответил аль-Мули, стараясь говорить как можно почтительнее. - Такие решения нельзя принимать легкомысленно.
     - И вы сомневаетесь, достаточно ли у меня сил, чтобы победить Запад, раз мне это не удалось в прошлый раз. Разве я не прав?
     - Я был бы плохим правителем и плохим союзником, если бы не задумывался о таких вещах.
     - Отлично. Когда со мной говорят откровенно, беседовать легко, - сказал Дурен.
     Раид аль-Мули взглянул на него, стоя в позе терпеливого ожидания.
     - За последний год я приобрел некоторые... так сказать, способности, которые обеспечат нам легкую победу.
     - В самом деле, мой господин?
     Легкая улыбка исчезла с лица Дурена; он закрыл глаза и вытянул вперед руку. Раид аль-Мули почувствовал, как словно какой-то жар проносится мимо его лица, и тут же услышал внезапный рев. Мгновенно обернувшись, он увидел, что между статуями взметнулась стена огня высотой не меньше двенадцати футов.
     Ему потребовалось сделать над собой отчаянное усилие, чтобы не утратить внешнюю невозмутимость. В изумлении он снова посмотрел на Дурена, на лице которого застыло выражение холодной злобы. Не успел аль-Мули и слова сказать, как Дурен скинул с плеча плащ и показал пальцем на одну из статуй. Через мгновение она взорвалась, и взрыв был так силен, что едва не сшиб аль-Мули с ног. Дурен даже не шевельнулся.
     Аль-Мули взглянул на каменные обломки, валявшиеся кругом, а потом опять на Дурена, который спокойно следил за ним.
     - Только на глупца это не произвело бы сильного впечатления, мой господин, но я слишком стар, чтобы поверить в магию.
     Дурен негромко захихикал - по крайней мере так показалось Раиду аль-Мули.
     - Я тоже в магию не верю, - сказал в конце концов Дурен. - Но в каком-то смысле это можно считать волшебством - волшебством, которого этот мир не видел последние три тысячи лет.
     Раид аль-Мули ничего не сказал на это. Во рту у него внезапно пересохло.
     - Уверяю вас, калифар: то, что вы видели, не иллюзия. Вы только что были свидетелем действия той древней науки, которой обладали наши предки. Кстати, эта статуя, - заметил Дурен, указывая на обломки, - изображала моего дядю. Я его никогда особенно не любил. Хотите еще доказательств?
     - Они совершенно излишни, мой господин, - ответил аль-Мули. - Правильно ли я понял: вы овладели наукой Древних и распоряжаетесь ею по вашему желанию?
     - Именно так, - улыбнулся Дурен. - А если в нашем распоряжении будет такая сила, как долго, по вашему мнению, продержатся армии Запада?
     Раид аль-Мули уже подумал об этом. И хотя войн он не любил, Малах не оставил ему иного выбора. Если бы он знал, кто на самом деле провел рейды по пограничным поселениям Элгарии, то вполне мог бы принять иное решение. Элгарцы обвиняли баджанийцев - те утверждали, что они ни при чем. Когда он впервые прослышал об этих нападениях, он отправил посланников к северным племенам, чтобы узнать, кто из его подданных осмелился на такое, нарушив его приказания. Но ничего узнать не удалось, и аль-Мули пришел к заключению, что эти рейды были делом каких-то отщепенцев, действовавших на свой страх и риск. Он сразу же отправил послание Малаху, разъясняя ему положение дел. Элгарцев это, естественно, не удовлетворило, и в отместку они закрыли порты - те самые порты, от которых напрямую зависело благосостояние его страны.
     Как человек склонный к занятиям математикой, он пришел к выводу, что шансы победить в этой войне достаточно велики, если только можно поверить, что Дурен затем не пойдет войной на него. Здесь шансы казались куда как менее благоприятными. Однако выбирать было почти не из чего. Если бы аль-Мули знал, что эти злосчастные рейды по указанию отца провел Эрик Дурен, замаскировав своих солдат под баджанийцев, он никогда не поехал бы в Алор-Сатар. К несчастью, этого он так никогда и не узнал.
     "Прошлый год был тяжелым, - подумал аль-Мули. - А следующий, наверное, будет еще хуже".

***

     - Не я заключил этот мир, - ответил Дурен брату, и эти слова прервали течение мыслей аль-Мули.
     - Карас, я не позволю снова втянуть себя в войну, - сказал герцог.
     - Может быть, мне лучше удалиться в мои покои и дать возможность вам с братом поговорить наедине,- предложил аль-Мули.
     - Вам незачем уходить, - сказал Дурен. - Теперь вы - союзник, которому я доверяю полностью. О чем бы мы с братом ни говорили, мы можем беседовать в вашем присутствии.
     - Значит, ты заключил союз с Баджанией, не обсудив этого с советом? - спросил герцог.
     - С Баджанией, Синкаром, Нингарией и Сибией, - ответил Дурен, глядя вдаль через дверь балкона.
     - Баджанийцы никогда не имели дел ни с Востоком, ни с Западом, - сказал герцог, обращаясь к аль-Мули. - А сейчас почему изменили политику?
     - К сожалению, начались новые времена. Желал бы я, чтобы все было по-другому, но необходимость не позволяет моему народу в бездействии смотреть, как...
     - Потому что этот глупец Малах душит вас, закрыв для вас элгарские порты, да? - сказал герцог, завершая его мысль. - Вдобавок союз с Алор-Сатаром защищает вас от притязаний Синкара на севере.
     Раид аль-Мули слегка поклонился герцогу:
     - Много лет подряд до меня доходили слухи, что великий герцог - человек весьма прозорливый. Вы совершенно правильно оцениваете наше непростое положение.
     - При всем к вам уважении, - продолжал герцог, - проблемы Баджании не наши проблемы. Союзники вы или нет - ничего здесь не меняет. Я понимаю мотивы калифара. Если он не может импортировать продукты питания с Запада, его народ голодает. Я согласен, что решение Малаха - глупое решение. Вам приходится теперь вместо импорта закупать продовольствие у элгарцев по тем ценам, которые они назначат. Все упирается в деньги... как всегда, впрочем. - Он повернулся к брату. - Но почему мы идем на это безумие? Наша-то страна не блокирована.
     - Безумие? - негромко повторил Дурен, оторвав взгляд от вида за балконной дверью.
     - Именно, Карас... безумие. Ты слышал, что я сказал.
     - В течение месяца мы можем высадить сто тысяч человек в Стермарке, Эндероне и Толанде и раздавить Малаха с обоих флангов. Этого даже дед сделать не мог, - сказал Дурен, глядя на портрет, висевший над камином.
     - Даже если предположить, что совет на это согласится, это все равно не ответ на мой вопрос: зачем?
     - Затем, что при едином правлении мы сможем навести порядок...
     Герцог с отвращением затряс головой, наклонился вперед и начал говорить страстно, но очень тихо, так что Раид аль-Мули, и без того чувствовавший себя неловко, деликатно удалился на балкон, чтобы не мешать беседе братьев.

***

     - Послушай, что я скажу, Карас, - сказал герцог. - Наш отец умер уже почти сорок лет тому назад. Тебе не нужно ничего никому доказывать. Не к чему. Я никогда не обижался из-за того, что он назначил тебя наследником трона, - да и Джонас тоже. Ты правишь вполне самостоятельно. Алор-Сатар - самое могущественное государство Востока. Оставь эти затеи. Ни к чему все это.
     - Я не пытаюсь ничего доказать, что бы ты ни думал, - примирительно сказал Дурен. - Мир находится в состоянии хаоса, Кайн. Синкар непрерывно воюет с Фелизой. Сибийцы и мирдианцы ни на день не прекращали боевых действий со дня нашего рождения. Путешествовать из одной страны в другую в лучшем случае рискованно, потому что дороги очень опасны, а правительства - совершенные ничтожества. Они не в состоянии даже сесть за стол переговоров и спокойно выработать соглашение о торговле, не затеяв драку. Мы могли бы навести порядок...
     - Порядок? Снова за старое, да? Ты ничуть не изменился. Почему ты не можешь успокоиться? Я-то надеялся, что хоть ошибки прошлого тебя чему-то научили.
     - Ты ошибаешься, брат. Я изменился - гораздо сильнее, чем ты можешь себе представить. Что бы ты ни думал, можешь мне поверить - я не тот человек, каким был тридцать лет тому назад или даже в прошлом году, коли на то пошло.
     Герцог покачал головой, тяжело поднялся со стула и пошел к двери.
     - Я в этом участвовать не собираюсь, - сказал он.
     - Кайн, уверяю тебя, на этот раз мы не проиграем, - сказал Дурен, поднявшись. - Это невозможно.
     - Сделай одолжение, объясни, почему на этот раз все будет не так, как в прошлый? - усталым голосом спросил герцог.
     - На этот раз, - объяснил Дурен, подходя к нему поближе, - я обладаю таким могуществом, против которого ни одна армия не устоит.
     - Что ты имеешь в виду, Карас?
     Дурену не терпелось убедить старшего брата в существовании новых возможностей, открывшихся перед ними, - неограниченных возможностей.
     - Послушай, - возбужденно заговорил Карас, положив ладонь на руку Кайна, - я открыл тайны, которыми Древние пользовались в начале истории мира. Ты знаешь, что у них были машины, которые могли летать? Что они могли вынуть сердце из одного человека и вставить в другого? Заставлять предметы появляться из воздуха, из ничего? Говорю тебе, Кайн, они были как боги, и мы можем стать такими же!
     Кайн Дурен взглянул на брата. Раид аль-Мули, как раз вернувшийся с балкона, подумал, что это был печальный взгляд.
     - Карас, - негромко сказал герцог, - своими войнами Древние разрушили мир. Я ничего не знаю о вынимании сердец или летании по воздуху, но я совершенно уверен, что они творили зло. В детстве ты же был в Опустошенных Краях. Ты помнишь, что там увидел? Ничего там не было! Один песок и обломки их могущественных империй. Если они не смогли справиться с тем, что сами создали, несмотря на все свое могущество, то почему же ты надеешься, что тебе это удастся?
     - Ты не понимаешь...
     - Я понимаю. И я знаю, что заставляет тебя действовать. Ты - Карас Дурен, а не Габрел, - сказал герцог, бросив взгляд на портрет отца. - Что бы ты ни открыл, закопай это обратно в землю или уничтожь, пока оно не уничтожило тебя. Я с этим ничего общего иметь не хочу.
     - Кайн, я стараюсь...
     - Ничего больше не хочу слушать. - Герцог поднял руку. - Завтра утром я устрою заседание совета. Войны не будет.
     Наступило продолжительное молчание. Потом раздался голос Дурена:
     - Это не в твоих интересах.
     - Что?
     - Я сказал: это не в твоих интересах.
     - Ты мне угрожаешь? - спросил герцог.
     - Нет.

***

     Первый приступ боли заставил герцога схватиться за грудь. Его трость упала на пол. Дурен закрыл глаза и представил себе человеческое сердце. Он почти что взаправду видел, как оно бьется в груди брата. Наверху были два небольших клапана: один впускал кровь, другой выпускал. "Как просто - нужно лишь закрыть один из этих маленьких клапанов", - подумал он.
     Второй удар боли заставил герцога пошатнуться на ногах. Дурен стоял неподалеку и спокойно смотрел, как его брат, задыхаясь, хватает воздух. Раид аль-Мули встал и дв