барышнями  в  Таллин.  С
песнями, под вой сирен. Служебные удостоверения светили  где
надо  и  где  не  надо. Вот и довыпендривались...  Теперь  -
поносные УАЗы, казарма, строй, никаких там барышень.
      Чтобы  не  путал бес, мудрые отцы командиры  принимали
решительные  меры  -  гонки в 03 К,  плац,  физо  и  служба,
служба,  служба. Только помогало мало, откормленные  красной
рыбой  эсэмчеэновцы трахали все, что шевелится. Так  рядовой
Семенов из автороты сожительствовал стоя с активисткой  ДНД,
в  каптерке у художников нашли использованный презерватив  и
женские  трусы,  а старослужащий сержант Завьялов  конкретно
намотал  на  болт, не доложил начальству и тайно самолечился
перманганатом калия. Снят с должности, определен в госпиталь
и разжалован в рядовые - чтобы другим неповадно было.
     Андрона половой вопрос мучил по ночам, являясь в образе
прекрасной  незнакомки,  увиденной  однажды  на  белогорских
танцах. Вот она сбрасывает свое белое платье, кладет ему  на
плечи  руки,  и  они проваливаются в блаженное,  невыразимое
словами  небытие. Не остается ничего, кроме губ, впиваюшихся
в  губы,  упругих бедер, трущихся о бедра, двух  трепещущих,
слившихся  в  одно,  судорожно  сплетенных  тел.  Бьется   в
сладостной  агонии незнакомка, разметала  по  подушке  рыжие
волосы,  стройные,  с шелковистой кожей  ноги  ее  опираются
икрами  о  плечи  Андрона. А он, изнемогая  от  счастья,  из
последних  сил  длит  до  бесконечности  конвульсии   любви.
Остановись,  мгновенье,  ты  прекрасно!  И  вдруг  откуда-то
издалека,   из   душной  темноты  казармы   доносится   крик
дневального: "Рота! Подъем! Тревога "Буря"!"
       А   следом  рев  сирены,  лязг  открывающегося  замка
ружпарка, дикая ругань, крики, мат, топот солдатских  сапог.
Надо   вскакивать,   мотать  портянки,  бежать   куда-то   в
неизвестность в противогазе с автоматом. Скрипя  зубами,  со
слезой по ноге. А рыжеволосая фея, как всегда, остается там,
в   радужном,   несбыточном  сне,  желанная,  прекрасная   и
загадочная.
      Впрочем,  грезы грезами и незнакомки незнакомками,  но
Андрон   не  чурался  и  девушек  реальных,  сугубо  земных,
многократно   проверенных,  -  это  если  службу   несли   в
Петроградском районе, не было внегласки и маршрут  позволял.
Главное,  чтобы  напарник был путевый, не вломил,  а  там  -
двинуть  по  проспекту Горького, свернуть  на  Кронверкскую,
оглядываясь, как подпольщик, нырнуть во дворы.  И  вот  оно,
родимое, общежитие прядильной фабрики "Пролетарская  победа"
-   обшарпанная   дверь,  ворчливая  вахтерша,   замызганная
полутемная  лестница.  Окурки, грязь,  отметины  на  стенах,
второй  этаж, разбитое окно, выше, выше, третий,  четвертый.
Теперь  налево  по  скрипучим половицам, вдоль  бесконечного
петляющего  коридора. Душевая, туалет, унылого  вида  кухня,
комнаты,  комнаты,  комнаты. У сорок  третьей  остановиться,
лихо  заломив фуражку, постучать: "Привет, девчонки!  Ку-ку,
не ждали?"
       Вариант   беспроигрышный  -   комната   шестиместная,
"аэродром", всегда есть кто-нибудь на посадке. Не важно кто,
Nля, Вера, Катя, Надя, Наташа-первая или Наташа-вторая.  Все
девочки знакомые, досконально проверенные, и главное  -  без
особых  претензий. Знают, что ничем не наградят,  не  какой-
нибудь там малахольный слесарь-расточник. Время пошло:  пять
минут  на  разговоры, десять на чаепитие,  затем,  особо  не
церемонясь, выбрать прядильщицу по настроению и на стол  ее,
на  кровати нельзя, скрип будет на всю общагу. Есть контакт,
пошла  мазута!  Подружки  тем  временем  на  кухне  томятся,
завидуют,  надеются на чудо. А ну как...  В  следующий  раз,
милые, в следующий раз, некогда.

                           Епифан
                           (1957)

       -   Две   тысячи  семьсот  в  месяц.  Это  с  учетом!
персональной  надбавки. Плюс талоны на трехразовое  питание.
Столовая у нас прикреплена к областному комитету партии, так
что...   Номер  у  вас  будет  отдельный,  двухкомнатный   -
гостиная, спа-альня...
     Товарища Лепешкину подвел голос - стек, подлец, сиропом
со  звонких командных высот, а про спальню вышло и  вовсе  с
какими-то альковными придыханиями... Строгая партийная  дама
прищурилась, из-под тяжелых, виевых век украдкой  стрельнула
глазками по остальным членам приемной комиссии и с удвоенным
металлом осведомилась:
     - Вопросы? Пожелания?
      -  Ну  есть, вообще-то, одно пожелание...  -  степенно
проговорил товарищ Дзюба. - Я так понимаю, товарищи, что  до
начала  учебы еще есть времечко? Мы, хлеборобы, даром  время
терять  не  приучены. Хотелось бы с пользой. Подтянуть,  как
говорится,  идейно-культурный уровень... Вы бы мне  списочек
литературы  дали, я бы в библиотеку пошел. В самую  большую.
Еще название у нее такое... Говорили, да я запамятовал...
     Он вновь улыбнулся своей неотразимой улыбкой.
     - Публичная? - удивленно осведомилась Лепешкина.
     Дзюба кивнул.
     - Сделаем! - отрубил проректор Игнатов и оглядел прочих
членов   комиссии.  -  Видали,  товарищи?  Всем   бы   нашим
слушателям такое усердие!.. Геннадий Петрович, озаботься...
     Очередь в камеру хранения растянулась чуть не до самого
перрона.   Епифан  Дзюба  тихо  встроился  в  хвост   позади
распаренной пожилой узбечки в синем стеганом чапане.  Достал
массивный   портсигар,  вынул  папироску,  продул,   солидно
обстучал   о   стекло  наградных  часов  "Победа",   чиркнул
спичкой...  Высокий,  подтянутый и  статный,  в  распахнутом
китайском макинтоше "Дружба", он приковывал взгляды женщин и
вызывал  едкое  раздражение мужчин. Орденоносец  хренов!  Не
"Беломорканал" смолит - "Казбек"! Падла!
      Но эти волны разнородных чувств разбивались на дальних
подступах  к  его  сознанию. Прикрыв  глаза,  Епифан  вдыхал
кисловатый  папиросный  дымок, и тот смешивался  с  запахами
дегтя, локомотивной смазки, чего-то манящего и несбыточного,
напоминающего,  словно  в детстве, о Дальних  странствиях  и
невероятных приключениях...
      А  от  узбечки пахло прокисшим молоком, и  очередь  не
сдвинулась ни на шаг. "Ну и ладно, - решил вдруг  Епифан.  -
Успеется..."    Раздавил    окурок    каучуковой    подошвой
чехословацкого  штиблета "Батя" и двинул  прочь  на  площадь
Восстания, бывшую Знаменскую, оттуда на Невский.
      Главная  городская магистраль блистала чисто  вымытыми
витринами,   выставляла   напоказ   наряд   фасадов,    ярко
выкрашенные   бока   троллейбусов,   броскую   разноголосицу
вывесок, транспарантов и афиш. Что-то в ней было от женщины,
крепко  надушенной, ухоженной и опрятной, томящейся в искусе
в ожидании любовника.
       А   на   голодный  желудок  -  какая  любовь?  Епифан
остановился  у  светло-серого  дома,  прочитал  вертикальную
вывеску, обкатывая на языке симпатичное слово: "Националь...
Националь... Националь-социалистическая кухня..." Мимолетным
движением  брови отогнал неведомо откуда взявшуюся нелепость
и  бодрым  шагом  одолел  несколько ступенек  до  стеклянной
двери,  которую почтительно распахнул, среагировав,  видимо,
на костюм, пожилой холеный швейцар, похожий на адмирала.
      В полупустом по случаю раннего часа зале было светло и
гулко.   Особо   не  раздумывая,  комбайнер   заказал   харч
степенный, мужской, основательный: сто пятьдесят армянского,
икорку,  севрюжинку  с  хреном,  густую  ароматную  солянку,
толстенный   эскалоп  с  молодой  картошечкой,   осложненный
каперсами и цветной, жаренной в сухарях капустой...
      А  из  радиолы,  поставленной в  углу  для  услаждения
немногочисленной публики, выводил про маму и вышитый  рушник
задушевный  малороссийский баритон: "И в  дорогу  далеку  ты
мени на зари провожала..." Епифан подпер рукой щеку...

     Будь стоек, мой маленький солдат!
      Кстати,  может быть, вам будет интересно  знать,  ваша
мать...

     - Гады!.. - пробормотал Епифан.. - Гады...
      -  Чем-то  недовольны,  товарищ?  Дзюба  встрепенулся,
поднял глаза на гладкого, вышколенного официанта, застывшего
перед его столиком.
     - Нет, все отлично... А это я так, своим мыслям...
     - Понимаю.
     Официант наклонился и доверительно прошептал:
      - А от мыслей я бы посоветовал соточку бенедиктина.  С
кофеечком... Примете - и никаких мыслей, одно блаженство...
     - Ну тащи... аптекарь... А потом не худо бы счетец... и
такси.
     Вернувшись в гостиницу, Епифан тут же скинул с себя все
уличное и нырнул в широкую мягкую кровать...
      Он  летал,  летал  как в детстве  -  без  мотора,  без
парашюта,  даже  без  крыльев. Внизу  маячили  темные  горы,
костры, и белели навстречу ему знакомые, но никак не  родные
лица, тянулись разноголосые шепотки:
     Ты знаешь край, тот, где цветет лимон...
     А в цирке-то оно попроще было, без всяких там... Зато и
бедней несказанно... ,
      Мысли  в  голове  солдата  подобны  булыжникам  в  его
ранце...
      Что может быть вкуснее запеченного обезьяньего юзга...
Нефритовый ларец в форме гроба...
      "  предписание доставить вас, товарищ Дзюба... Товарищ
Дзюба, товарищ Дзюба!.. М-м-м...
      Епифан  резко  открыл  глаза. Девичья  ручка  с  алыми
ноготками теребила его за плечо.
      -  На ужин опоздаете, товарищ Дзюба... Да вредно спать
на закате, врачи не советуют...
      - А что врачи советуют делать на закате? Он улыбнулся,
перевел взгляд с младенческой перетяжечки на пухлом запястье
на   кудрявую   прядку,  выбившуюся  из-под  накрахмаленного
кокошника. Дева хихикнула.
     - Кто ж ты будешь, красавица?
     - Горничная. Галей кличут...
     - И откуда ты такая?
      -  Я-то? Вологодские мы... Он посмотрел ей в  глаза  -
взрослые, прозрач ные, бесстыжие.
     - Ну иди ко мне Галя Вологодская... На ужин он при всем
при  том  успел. Благоухая "Шипром", спустился в гостиничный
буфет.  С приятным удивлением отметил и крахмальные скатерти
на  столах, и замысловатое меню, и улыбчивых подавальщиц,  а
главное, смехотворные цены.
      После  ужина, тяжелый и добрый, Дзюба несколько грузно
поднялся  к  себе,  задумчиво закурил и  принялся  бесцельно
слоняться по номеру.
      Это был так называемый "полулюкс" - гостиная, спальня,
просторная  прихожая, - обставленный с вычурной помпезностью
послевоенного  мебельного  ренессанса..  Рисунок  обоев  был
аляповат  и  ярок,  картины  в  тяжелых  позолоченных  рамах
воскрешали прошлое, революционное, не такое далекое.
       Центральное   место   занимало   полотно   "Октябрь",
монументальное,  размерами  два  на  три  метра.  Сюжет  был
общеизвестен  -  заложив  большие  пальцы  рук  за  жилетные
проймы,  вождь с башни броневика устремлял народные массы  в
светлое   коммунистическое  будущее.  Революционная   толпа,
ликуя,  с  жадностью внимала Ленину и, подкидывая  в  воздух
папахи  и  треухи,  готовилась  идти  в  свой  последний   и
решительный  бой.  На  переднем  плане  из  люка   броневика
высовывалась голова механика-водителя, в котором  без  труда
угадывался Никита Сергеевич Хрущев.

                             Тим
                           (1977)

      На  стадионе  было  всего вдоволь - легкого  весеннего
морозца,     солнечного    денька,     пушистого,     весело
похрустывающего   под  ногами  снега.  Не   хватало   только
наставника, главного физкультурника Гареева. Как  явствовало
из  бумажонки на двери раздевалки, мастер спорта  был  плох,
слег то ли с гриппером, то ли с простудифилисом.
      -  Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет,  -
констатировал  глубокомысленно Тим, глянул вопросительно  на
Eфименкова,  волочащего бремя старосты на  тощем  сколиозном
горбу. - Юра, что делать бум?
     Тот как настоящий лидер сразу перевел стрелки.
     - Народ, что делать бум?
      Свободное волеизъявление масс, как всегда,  привело  к
разброду, фракционности и шатаниям.
      - Пиво пить! - выдвинуло программу-минимум большинство
и рвануло к ближайшему ларьку.
     - С раками, - довело платформу до максимума меньшинство
и  отправилось  в тошниловку, многократно проверенный  оплот
общепита.
       А   оппозиция  в  лице  Тима,  Ефименкова  и   группы
сочувствующих раздобыла мяч и устроила товарищеский матч  по
футболу.  В  снегу  на свежем воздухе до седьмого  пота.  Эх
хорошо. Настолько, опоздали на следующую пару.
      По прибытию в универ Тим первым делом cвернул в буфет.
Взял двойную порцию сарделек с вермишелью и кашей, винегрет,
селедочку,  бутербродов  с  колбасой,  много  хлеба,  чай  с
коржиком,  сел  в  уголке,  густо смазал  горчицей  сосиску,
истово,  глотая  слюни, трепетно нацелил вилкой  и...  вдруг
услышал:
      -  Привет,  молодое дарование! Не помешаю?  Перед  ним
стояла  рыжая  комитетчица Тихомирова, буфера ее,  казалось,
лежали   на   подносе  и  возбуждали  аппетиты   отнюдь   не
гастрономическогo свойства. И какого хрена ей тут надо  -  в
буфетe все столы свободны? Ладно, будем посмотреть...
      - Нисколько. Прошу. - Тим учтиво приподнялся, галантно
сел и, сдерживаясь, по всем правилам хорошего тона, принялся
неспешно жевать сардельку. - Очень рад.
      А сам из-под опущенных ресниц с интересом рассматривал
сотрапезницу.  В  движениях она была нетороплива,  держалась
чинно,  несуетно, с достоинством. Сняла с подноса сметану  и
томатный сок, бережно вылила в тарелку, размешала, посолила,
поперчила,  покрошила хлеба и, ничуть не церемонясь,  начала
хлебать  розовое месиво. С такой невозмутимостью,  наверное,
вели   себя  римские  матроны  в  бане  со  своими   рабами-
бальнеаторами.
      -  Вкус  необычайный, напоминает  сок  от  помидорного
салата,  - перехватив взгляд Тима, комитетчица улыбнулась  и
превратилась из рабовладелицы в красивую смешливую девчонку.
- Для желудочного сока хорошо. Хочешь?
       А  ларчик-то,  оказывается,  просто  открывался.  Тут
заигрывают без пряников, при посредстве сметаны и  томатного
сока. Сочетаньице! От такой любви недалеко до поноса.
      -  Спасибо. - Тим перестал манерничать и с энтузиазмом
оголодавшего  занялся  вермишелью. -  в  знак  дружбы  готов
поделиться   винегретом,   он   тоже   весьма   хорош    для
перистальтики.
       Слово   за   слово  разговорились.  Вспомнили   лето,
Белогорку, местный клуб в здании бывшей церкви, волнительные
танцы   до   упаду.  За  приятной  беседой  время  пролетело
незаметно - съели все. Потешили и душу, и тело.
       -   Однако   время.  -  Глянув  на  часы,  Тихомирова
превратилась  в  чопорную  комитетчицу,  подобрала  губы   и
f%`%,.--.  промокнула их салфеткой. - Ну, молодое дарование,
спасибо  за  компанию.  Вот,  по  всем  личным  вопросам,  -
вытащила  ручку,  черканула телефон,  поднялась.  -  Звонить
лучше вечером,
     Словно маску надела.
      "Ладно,  мы  тебе  поставим личный  вопрос.  -  Тим  с
задумчивостью посмотрел ей вслед, на ноги, крепкие,  хорошей
формы... - Девушка в красном, дай нам, несчастным, много  не
просим, палок по восемь".
      Потом  глянул на телефон, начерканный на салфетке  как
раз  под  оттиском перламутрово напомаженных губ. Жила  Лена
где-то в Кировском районе, совсем неподалеку от него.
      "II  faut oser avec une femme", - считают французы:  с
женщиной  надо быть смелым. В Италии говорят:  "La  donna  e
mobile",  женщина  непостоянна. У нас же -  куй  железо,  не
отходя от кассы. Тим позвонил Тихомировой на следующий  день
и  без  всяких  там  обиняков и изящных выкрутасов  нахально
напросился   в  гости.  Купил  восемьсот  граммoв   сметаны,
трехлитровую бадью томатного сока, поехал.
        Жила    комитетчица   действительно   недалеко,    в
девятиэтажном  доме  напротив платформы "Дачное".  Босая,  в
простеньком    халате,    без   макияжа,    она    выглядела
привлекательней,   чем  в  институте  -   этакой   вальяжной
рыжеволосой ведьмой, отдыхающей от трудов праведных в уютном
логове.
      -  О,  мерси, - обрадовалась она сметане  и  томатному
соку,  похоже,  больше, чем самому Тиму. - Очень  кстати!  У
Тихона  наконец-то  прошел понос,  а  я  готовлю  пасту  по-
пармезански, с копченостями, томатная труя не повредит.
     С этими словами она препроводила гостя на кухню, жестом
указала  на  табурет и, присев на корточки,  стала  наливать
сметану в маленькую плошку на полу.
      -  Тиша, Тиша, Тиша, кыс, кыс, кыс! Ступни у нее  были
маленькие, колени розовые, круглые, что без ошибки выдает  в
женщине характер ровный и добрый.
      -  Дрыхнет, наверное. - Лена встала, подошла к  плите,
где  варилась  паста, приподняла крышку.  -  Еще  не  скоро.
Пойдем, посмотрим пенаты.
      Квартирка впечатляла. Не наша мебель, ковры,  японская
аппаратура,  африканские  маски на  стенах,  особом  образом
засушенная  человеческая голова на подставочке  -  экзотика,
черт  знает что и с боку бантик. А вот кот был обыкновенный,
черный,   огромный,  как  подушка.  Спал  себе  на  японском
телевизоре, нагло свесив поперек экрана длинный хвост.
      -  Жутко  умный,  магический  зверь,  -  Лена  ласково
потрепала   хищника,  вздохнула,  и  голос  ее  предательски
вздрогнул, - от бабушки остался.
      - А это от дедушки? - Тим сделал соболезнующее лицо  и
кивнул   на   внушительную  модель   парусника,   снабженную
бронзовой    табличкой:   "Любимомy    капитану    в    день
пятидесятилетия от команды, Семь футов под килем".
      - Да нет, это отцу подарили в том году. - Лена дернула
плечом и, не продолжая, свернула тему. - Ну-ка, как там наша
паста? Надеюсь, готова?
      Пребывание в амплуа капитанской дочки было ей явно  не
по нутру.
      Пришли  на  кухню, открыли кастрюлю.  Паста,  звучащая
заманчиво,  оказалась на деле макаронами, правда, сваренными
качественно и промытыми, как и положено, крутым кипятком.
        -    Кушай,   дорогой.   -   Лена,   не   спрашивая,
облагодетельствовала  Тима  чудовищной  порцией,   от   души
бухнула  сыра, ветчины, масла, сверху полила густым, жуткого
вида  соусом.  -  Извини, что без полипов.  В  универсам  не
завезли. И насчет добавки не стесняйся.
      Чувствовалось, что общение с Тимом за столом в  буфете
произвело на нее неизгладимое впечатление. Как в той  сказке
- не так велик, как прожорлив.
     - Мне все не съесть, - вежливо, но твердо сказал Тим, -
впрок не пойдет, будет как с Тихоном.
      Макароны с сыром он не выносил с детства, а уж в таких
количествах и подавно.
      - А я тебе помогу, - вроде бы даже обрадовавшись, Лена
с  готовностью  присела  рядом,  первая  запустила  вилку  в
дымящуюся бурую массу. - Тебя, может, покормить за маму,  за
папу?
      Никакой чопорности, номенклатурной спеси и зазнайства,
сама простота. Святая. От нее благоухало свежестью, здоровым
телом,   чем-то   невыразимо  женским,  манящим,   сладостно
кружащим голову - куда там французскому парфюму.
     - М-ы-ы-ы-р, мяу...
      В  кухню осторожно, словно по мокрому, мeдленно  вошел
кот, принюхался, глянул на пирующ и принялся лизать сметану.
Неспешно,   будто  делал  одолжение.  Умнейшее,  с   подушку
величиной магическое животное.
      С  трудом,  но  все же одолели макароны,  попили  чая,
закурили ментоловый, предложенный хозяйкой "Салем".
      - Если верить Грину, хорошая девушка должна много есть
и  много  спать.  - Тим, сделавшийся тяжелым  и  задумчивым,
оценивающе посмотрел на Лену. - Ну что, дрыхнуть пойдешь?
     - Спасибо, милый, за добрые слова. - Лена усмехнулась и
осторожно,  чтобы  не  попасть  себе  на  волосы,  выпустила
ароматный  дым.  -  Только  я  была  замужем.  Нет,  у   нас
культурная программа. На выбор. Можно поставить видео, можно
раскинуть  карты. А можно на тебя, голубчика, посмотреть,  в
упор.
      -  Так  мне  что,  раздеваться? - Мастерски  изображая
дурака,  Тим  взялся  было  за ремень,  однако  тут  же,  не
переигрывая, без тени моветона, двинул на попятную.  -  Хотя
стриптиз после макарон...
      -  Да  нет,  штаны  снимать пока  не  надо.  Если  это
стриптиз,  то,  скор