Работали сами  на  себя
или  на  кого  другого.  Ясное дело, враги  народа.  Что  же
касается Барченко, он Целый год сидел в расстрельной камере,
сочинял,  чтобы реабилитировали, книгу всей жизни  -  и  вот
пожалуйста: все туманно, полунамеками, иди-ка, разберись.  И
не стали, поставили к стенке...

                           Андрон
                           (1978)

      - Палтус, Лапин, рыба благородная и суеты не терпит. -
Прапорщик  Тимохин  ухмыльнулся  и  смачно  раскусил   рыбий
хрящик, отчего уши его пришли в движение. - К нему и пиво-то
не  очень,  лучше  всего водочки, граммов эдак  пятьсот,  из
запотевшего графинчика. Уж я-то знаю, столько его схавал  за
десять лет службы. В могиле не сгнию, весь просолел.
      Они  расположились за столом у только что  вскипевшего
чайника  и на пару перекусывали, чем Бог послал. В  каптерке
густо  пахло мандаринами, "охотничьими" колбасками, копченой
рыбой.  На  то  были  свои причины. Третьего  дня  полк  был
задействован  на  разгрузке  цитрусовых,  вчера  нес  боевую
службу  в  районе  мясокомбината, а сегодня  пришли  посылки
молодому  пополнению  - ему соленое, копченое  и  сладкое  в
больших количествах вредно.
     - Ротному не забудь, отполовинь, один хрен, нам с тобой
все  не стрескать. - Тимохин с отвращением взглянул на  гору
палтусов,  икнул  и потянулся к чайнику. -  Запомни,  Лапин,
сытое начальство - доброе, а ласковый боец двух мамок сосет.
Жадность порождает бедность.
     Если бы не старшинская форма, палтусовый сок, стекающий
по  подбородку, и потертый знак "Отличник милиции",  Тимохин
мог бы смело сойти за философа античности.
      Поговорили  еще  о смысле жизни, прикончили  ватрушку,
намазанную маслом, и Андрон понес привет из Мурманска  отцам
командирам.
      -  А,  Лапин! - Сотников уже с порога заметил сверток,
принюхался, подобрел и криво, но благожелательно усмехнулся:
     - Ну что, писать тебя на службу? Хочешь ко мне в машину
кузовным?
      Вот  радость-то  -  ни по бабам, ни  вольным  воздухом
подышать, да и вообще... Лучше быть подальще от начальства и
поближе к кухне.
      -  Товарищ старший лейтенант... - начал было упираться
Андрон,  но  тут позвонили по внутреннему, и  дело  решилось
само  собой,  в  пользу  секретаря полковой  парторганизации
главного майора Семенова.
      Почему  это  главного? А вы походите в майорах  два  с
половиной  срока, тогда, может, и поймете. Был  он  чекистом
осанистым,  видным и далеко не дураком. К тому же  отличался
юмором,  живостью  ума  и любил всячески  подчеркивать  свою
принадлежность  к  славному племени наследников  Гиппократа.
Еще  бы, мединститут сумел закончить, экстерном за два года,
с  красным дипломом специалиста-проктолога. Даром, что ли, в
полку служил сын проректора по научной части!
      -  Здравствуй, сынок, - дружески сказал он  Андрону  и
крайне демократично протянул крепкую, лопатообразную ладонь.
-  Хорош  сидеть на попе, пора подвигать ягодицами. Надо  бы
одной  заднице,  - он тяжело вздохнул, нахмурился  и  ловко,
профессиональным  жестом ввинтил палец в  воздух,  словно  в
навазелиненный  анус  воображаемого  пациента,   -   достать
b`ca-o*  самый  блядский, у его дочки на днях  торжественный
пуск  в эксплуатацию, то бишь в замуж... Вот тебе без сдачи.
Главное,  урви трусняк. Давай, сынок! Пер аспера  ад,  сука,
астра! Через тернии, значит, к звездам! Вини, види, Вицин!
      И  Андрон двинул в "Гостиный" на "Галеру". Если партия
говорит  надо,  комсомол  отвечает есть!  На  "Галере"  было
многолюдно,  дело близилось к женскому дню. Толкали-покупали
импортную обувку, бельишко хэбэ, мохеровые свитера, паленые,
по  сто двадцать рублей за пару джинсы "левис" и "вранглер",
различающиеся  исключительно лейблами. Андрон прошелся  раз,
другой,     третий,    примелькавшись,    занял    временный
наблюдательный  пост  и положил глаз  на  барыгу  с  трусами
"неделька".   Только   тот  оказался   спекулянтом   наглым,
оборзевшим, с невыносимыми манерами.
      - Ну че приклеился, - спросил он Андрона вызывающе,  -
вашему Проскурякову уже пла... тили-тили, трали-вали.
       Коротко,  от  кармана  Андрон  впечатал  ему  в  дых,
сграбастал  целлофановый  пакет  с  товаром  и,  не  мешкая,
растворился в толпе.
     На скамейке в Катькином саду Андрон рассмотрел добычу -
две  упаковки.  Остатки.  Но  сладки  -  майор  Семенов  был
доволен.  И  прядильщицам понравилось, каждой  досталось  по
трусам. С любовью натянутым Андроном.
        Да,   полковник   Куравлев   выдавал   замуж   дочь.
Поговаривали,  что  молодая-то совсем не  молода,  давно  не
девушка  и  насквозь  беременна,  только  насрать,  главное,
папаши  пару дней было не видно и не слышно. Зато потом  все
навалилось разом, вернулся похмельный Куравлев, озлобленный,
помятый  и зеленый - щегол водила, не вписавшись в  поворот,
поставил  на "мигалку" свой УАЗ, и в довершение ко  всему  в
честь женского праздника по Ленобласти объявили усиление.  А
это  значит  ни продыху, ни увольнений, одна только  служба,
служба, служба. Бдение до победного конца...
      А  тоскливее  всего в воскресенье, когда  службы  нет.
Нужно  выдержать  четыре киносеанса, высидеть  весь  день  в
душном закуте солдатского клуба. А на простыне экрана все те
же. Наши пограничники с нашим капитаном, с Мухтаром, который
"ко  мне",  со "Щитом и мечом" и "Живыми и мертвыми".  Опять
Иван  Васильевич меняет профессию, Сатурну приходит конец  и
лихо  танцует твист студентка, комсомолка и просто красавица
Варлей.  А  зори-то какие здесь тихие! Можно  спать,  свесив
голову на грудь, пускать злого духа, скинув сапоги, исходить
потом, как в парной...
       Андрон   солдатский  клуб  не  жаловал,  в  каптерке,
выдрыхшись на милицейских шубах, он жарил яичницу на  утюге,
заваривал   "Чайковского"   покрепче   и   читал    занудную
сентиментальную муру, книженцию без обложки, начала и конца,
найденную на подоконнике в сортире.
      "...Стройное тело Натальи Юрьевны казалось в полумраке
алькова  сгустившимся в изысканные формы  сиянием  луны.  Ее
крупная,  словно две пиалы, грудь, несколько полноватые,  но
упругие бедра, широкий, говорящий о чувственности подбородок
сводили Оленецкого с ума, заставляли бешено биться сердце  и
в  который  уже раз за сегодняшний вечер разжигали неистовое
&%+  -(%.  Такое  нескромное  и  пленительное.  Тонкими,  но
сильными  пальцами он коснулся ее точеных  плеч,  приложился
обветрившимися  губами  к голубоватой  жилке,  бьющейся  под
нежным  ухом, но в это время проснулись каминные часы,  звон
их был хрустально чист, мелодичен и напоминал колоколец.
      -  Нет,  нет, граф, право же, мы опоздаем. - С улыбкой
добродетели Наталья Юрьевна отстранилась и неожиданно  легко
поднялась  с необъятной, времен Марии Антуанетты  кровати  с
резными  ножками. - Magna res est amor <Великое дело  любовь
(лат.)>, но все же высшее благо - чувство меры.
      Она накинула батистовый пеньюар и царственной походкой
направилась  в  туалетную,  густые,  цвета  меда  волосы  ее
роскошным водопадом низвергались на алебастр плеч.
"Omnia  vanitas"  <Все суета (лат.)>,  -  зевнув,  Оленецкий
потянуло  к портсигару, взял толстую асмоловскую  "пушку"  и
некоторое  время  лежал не шевелясь, бесцельно  рассматривая
будуар  -  пуфики,  подушечки,  эльзасская,  с  бандеролями,
тканная   золотом  шпалера  и  неожиданно   -   строгое,   с
миниатюрными   бронзовыми  сфинксами  бюро  работы   мастера
Рентгена.  Княгиня удивительнейшим образом сочетала  в  себе
чувственную  изысканность Цирцеи, вулканическую  страстность
Венеры   и   холодную  расчетливость  Дианы.   Все   тайное,
загадочное, непознанное манило ее. Будучи натурой одаренной,
с  умом  практическим  и  живым,  она  безмерно  восхищалась
ученостью  Блаватской,  состояла  в  переписке  с   доктором
Папюсом  и была по слухам в близких отношением с Эрихом  фон
Грозеном,  известным оккультистом, алхимиком  и  хиромантом.
Если  сравнивать  княгиню  с  цветком,  то  напоминала   она
экзотическую орхидею, изысканно прекрасная, распространяющая
таинственный, сладко кружащий голову аромат.
"Что  за  женщина! Ceve, поручик", - Оленецкий усмехнулся  и
сунул  дымящийся окурок в малахитовую пепельницу. Он опустил
жилистые  ноги  на  ковер  и начал  одеваться,  неспешно,  с
чувством собственного достоинства, как и полагается поручику
лейб-гвардии  Конного полка: шелковое белье,  белые  лосины,
белый  же  колет,  алый супервест с орлом, высокие,  твердой
кожи   ботфорты  со  шпорами.  Придворная  форма,  не  успел
переодеться - все случилось так спонтанно...
      -  Чудесно,  вы  уже  готовы, - из  туалетной  комнаты
вернулась Наталья Юрьевна, свежая, благоухающая мылом и, без
тени  смущения  сбросив  пеньюар, занялась  своим  туалетом.
Надела  пояс,  паутиновые  чулки, облачилась  в  струящееся,
отделанное  талашкинскими  кружевами  платье,  водрузила  на
пышную   прическу   огромную,  словно   колесо,   шляпу   со
страусовыми   перьями.  Оторвала  .взгляд   от   зеркала   и
улыбнулась поручику.
      -  Вам  еще  не  в тягость мое общество,  граф?  Тогда
поехали.
      Черным ходом, чтобы не судачила прислуга, они неслышно
выбрались  на  улицу, взяли на Садовой лихача,  и  рессорная
лакированная   повозка,   шелестя  резинками   по   торцовой
мостовой,  понесла их под стук копыт на набережную Фонтанки.
Там  сегодня  в  своем доме небезызвестный Эрих  фон  Грозен
устраивал  спиритический  сеанс. В  качестве  медиумов  были
/`(#+  h%-k  Ян  Гузик, крупнейший специалист  по  вызыванию
духов  и...  княгиня  Воронцова, чьи оккультные  способности
стали  притчей  во  языцех в салонах  высшего  общества.  Не
испусканием   ли   таинственных   флюидов   объясняется   ее
воздействие   на  мужчин?  Столь  роковое,  неотвратимое   и
притягательное?
     Между тем приехали, отпустили лихача.
      -  Прошу  вас,  -  с полупоклоном, придерживая  палаш,
поручик  подал княгине руку, и они направились  к  дому  фон
Грозена,  двухэтажному, с массивным  эркером  и  большим,  в
форме длиннохвостого пса, флюгером на крыше. Мрачный, в семь
линий фасад его был..."
      "Был  исписан по такой-то матери", - Андрон  с  трудом
добрался  до  заключительной  страницы,  испачканной  чем-то
бурым, зевнул, тупо отшвырнул чтиво куда подальше. Проблемы,
блин!  Оккультизм-онанизм, мистика-фуистика!  На  сеанс  они
едут  к знакомому алхимику! Уж не в мамашин ли детсад?  А  в
повозку  запряжен Арнульф. Вот с таким рогом,  вот  с  таким
хером!..
      Мысли,  сонные  и  ленивые, крутились  тяжело,  словно
жернова,  настроение было паршивым, хотелось снова уткнуться
мордой в шубы и спать, спать, спать...
      Знать бы, что будет, наперед - жить было бы скучно.  А
так... В понедельник утром Андрона вызвал майор Семенов.
      -  Лапин,  сегодняшнюю учебку можешь послать  в  анус.
Звонили  из  управы, просили три букета. Бабам  генераловым.
Снимай хэбэ, бери машину, дуй.
      Вот  так,  одевайся, дурак, обувайся, дурак,  поедешь,
дурак,  к царю. Скорее, к Змею Горынычу, в логово начальника
внутренних войск по Северо-Западной зоне. Бабам цветы, детям
мороженое. Господи упаси перепутать, не потрафить или  плохо
прогнуться.  Ошибаться нельзя, будет  хуже,  чем  саперу.  И
Андрон в грязь лицом не ударил, честь полка не посрамил - на
Андреевском  рынке  урвал у черных целое  ведро  гвоздик,  в
спешке  даже не выбросил кирпич, положенный для устойчивости
на  дно.  Разделил соцветия революции на три части, завернул
каждую в целлофан, весело скомандовал водиле:
     - Трогай, брат, на Халтурина.
      Именно там, на бывшей Миллионной, совсем неподалеку от
Эрмитажа,  и  размещалась  штаб-квартира  ВВ,  в  массивном,
основательной  постройки  доме. Волнуясь,  но  не  показывая
вида, Андрон прошел через КПП, взлетел по мраморным ступеням
на  второй  этаж  и,  миновав просторную приемную,  предстал
перед главным комиссаром всей Северо-Западной зоны.
      -  Здравия желаю, товарищ генерал-майор, ротный писарь
рядовой Лапин! Представляюсь по случаю доставки цветов!
      Он  чувствовал  себя словно Иоганн  Вайс  в  имперском
бункере  на  приеме  у фюрера. Не хватало только  эсэсовской
формы, шнапса и костлявых ключиц фройляйн Ангелики.
       -   Вольно,   боец.  -  Комиссар  насупился,   глянул
настороженно  на букет, медленно поднимаясь из-за  стола,  в
нудном,  скрипучем голосе его звучала тревога. - Да,  хороши
настурции, знатно отпочковались, махрово. И почем же  такое?
Дорого небось?
     Судя по интонации, настроение его заметно ухудшилось.
      -  Ну  что вы, товарищ генерал-майор, какие тут  могут
быть   деньги?  -  Андрон,  не  прекращая  жрать  начальство
глазами,   изобразил  восторг,  замешательство  и  приторную
улыбку.  -  Это  ведь  все  равно,  что  платить  за  цветы,
возложенные  к  могиле  неизвестного  солдата.  За  все  уже
уплочено сполна.
      Генерал  ему не нравился, мелкий, жилистый.  На  клопа
похож,   злого,   кусачего.  Если   раздавить,   чрезвычайно
вонючего.
      - К могиле какого это неизвестного солдата? А-а-а... -
Скуластое  лицо расплылось в улыбке облегчения.  -  Молодец!
Как говоришь, фамилия-то? Кто ротный командир?
      А  тем  временем  цепкие руки  его  все  мяли  букеты,
прикидывали  их  на  вес, трепетно  и  с  интересом  шуршали
целлофаном   -  комиссар  выбирал  "настурции"   помахровее,
посвежей.
     - Лапин! Рядовой Лапин, товарищ генерал-майор! - Андрон
отдал  честь, притопнул, вытянулся струной. - Командир  роты
товарищ старший лейтенант Сотников, товарищ генерал-майор!
      -  Лапин,  Лапин,  рядовой Лапин. Сотников,  Сотников,
старший  лейтенант  Сотников.  -  Напрягая  память,  генерал
прищурился и жестом триумфатора протянул Андрону руку. - Так
и запомним - рядовой Сотников, старший лейтенант Лапников!
      Странно,  но  память комиссара не  подвела  -  светлой
годовщине  дня  рабочей  солидарности  Андрон  урвал  второй
крест, первой степени, а старший лейтенант Сотников поднялся
в капитаны...
      Под  вечер  в каптерке второй роты Сотников,  Зимин  и
старшина   крупно   разговаривали  по  душам   с   сержантом
Скобкиным, а Андрон и художник Загуменный, сидя  у  окна  за
стеллажом, тихо предавались прекрасному - обсуждали  колорит
и композицию новой картины мэтра.
      Это был рисунок - монументальный, два на три метра, на
обратной  стороне  плаката  по ГО.  Молодая  высокогрудая  и
крутобедрая смуглянка в ожерелье, чулках в крупную  сетку  и
туфлях-лодочках  грациозно и пленительно поставила  стройную
ногу   на   спинку  стула.  Цветущее  тело   ее   вакхически
изогнулось,   давая  полную  возможность   рассмотреть   все
потаенные,  вызывающие  сердцебиение  подробности,   полные,
сердечком,  губы  красавицы  улыбались  загадочно,   маняще,
напоминая о безудержных наслаждениях цветущей плоти.  Манера
Загуменного  напоминала  чем-то стиль  Рубенса,  Брюллова  и
молодого ван Дейка, чувствовалось, что глаз его верен,  душа
возвышенна и рука тверда. И не только рука...
      -  Я  тебя, суку, на ноль помножу, ушатаю,  вые...у  и
высушу! - пообещал напоследок Сотников и зверски ощерился. -
Завтра  же  поедешь на губу. Эй, Лапин, готовь зеленое  хэбэ
этому засранцу.
       Андрон   с   готовностью  оторвался   от   созерцания
прекрасного  и  вытащил хэбэ "зеленого" сержанта  -  тесная,
обтрюханная гимнастерка, штаны необъятные, мешком,  ни  один
уважающий себя боец такие не наденет. Спецфасон для  любимых
командиров.  Правда, теперь-то Скобкин навряд  ли  останется
a%`&  -b.,.  Это же надо быть таким дебилом  -  свинтить  по
бабам  с земляком из автороты, разобрав для этих целей стену
в  боксе, не поделить блядей с метровскими ментами и сгореть
глупо и бездарно уже под самый дембель!
      На  следующий день Скобкина посадили на УАЗ и  повезли
искупать. Вспомнил Андрон о сержантском существовании недели
три спустя, когда его вызвал к себе Сотников.
     - Лапин, Тимохин занят. Бери машину, заберешь с Садовой
Скобкина.
      Чего  проще... Андрон залез в УАЗ, поехал на  губу.  В
отличном,  между  прочим, настроении. Приятно  посмотреть  в
глаза   врагу,  униженному,  вывалянному  в  грязи,  сказать
небрежно:  "Что-то невеселый вы, товарищ сержант, и  вообще,
звонкий,  тонкий, прозрачный. Ничего, капитан  Сотников  вас
развеселит".
      До  губы  долетели  быстро,  как  на  крыльях.  Андрон
выправил  в комендатуре пропуск, потер сапог о сапог,  чтобы
лучше  блестели  и  по  своей  воле  направился  в  узилище.
Нехорошо  было  там, мрачно и строго: ржавые, помнящие  еще,
верно, декабристов решетки, всякая идущая навстречу сволочь,
коей нужно отдавать по уставу честь, витающая в воздухе вонь
субординации  и  дисциплины.  На  плацу  фигачили   строевым
старший  лейтенант с капитаном, а неказистый  мичман  весело
подбадривал их писклявым голосом:
      -  Више  ногу,  товарищи офицеры, више ногу!  Уставной
канкан не для слабонервных.
     - Разрешите?
      Андрон,  постучав, просунулся в канцелярию, топнул  по
всей  форме,  так  что люстра закачалась, мол,  мы  такие-то
такие-то   и   прибыли  за  опальным  сержантом   Скобкиным.
Приказано доставить живым или мертвым!
      - А забирайте, со всем нашим удовольствием, на хрен ли
он нам теперь такой!
      Сержант  Скобкин  и  в самом деле был  нынче  нехорош,
заморенный,  похожий на покойника. Хэбэ его было  невероятно
грязно,    эмблемы    на   петлицах   заменены    одна    на
автотранспортную, другая на бронетанковую,  видимо,  в  знак
протеста.  Что-то  сразу расхотелось  Андрону  в  глаза  ему
смотреть, а уж улыбаться язвительно и, тем паче. На обратном
пути,  не доезжая Фонтанки, он велел водителю затормозить  у
шашлычной, купил без очереди бозартмы, набрал немерено хлеба
и притащил в машину Скобкину - жри.

                            Хорст
                           (1958)

      Близилась весна, теплело, полог полярной ночи бледнел.
Хорст  потихоньку осматривался. Нелегкая занесла его в самое
сердце  Кольского,  в  ссыльнопоселение,  притулившееся   на
берегу древнего величественного озера. Километрах в трех  за
лесистой  горой-тундрой раскорячилась мертвая после амнистии
пятьдесят  третьего зона, еще чуть дальше к  югу  находилось
второе  поселение, по соседству с ним саамский погост  -  то
бишь, поселение, и все. На сотни верст только снег, сопки да
b  )!.+   -  заболоченная  тайга.  Северный  полярный  круг,
древняя  земля  саамов - Самиедна. Летом  здесь  не  заходит
солнце,   вдоль   сапфирно-синих   ручьев   цветут   хрупкие
колокольчики  и  крохотный,  ростом  в  ладонь,  шиповник  -
трогательная  полярная  роза. Зимой  властвует  ночь,  стоят
трескучие морозы, бушуют ураганы и воют метели. Издалека над
Сеид-озером  на  обрыве горы Куйвчорр видна огромная  фигура
черного   человека.  Это  след  ушедшего  в  скалу  мрачного
повелителя ветров и бурь Куйвы. Время от времени старец  гор
сходит с Куйвдрра и обрушивает лавины и ураганы, неся вечный
покой тем, кого непогода застанет в пути.
     Только кто по своей воле забредет в этакую глушь? Разве
что рыбаки и оленеводы, рожденные в Самиедне, да оперативный
уполномоченный,  засидевшийся в капитанах. Появляясь  раз  в
три недели, он привозит "Правду" двухмесячной давности, пьет
всю   ночь   напролет  с  местным  активистом  -   отставным
охранником  с  заброшенной зоны -  и  все  порывается  пойти
узнать,  что  это за человек такой поселился у Куприяныча  с
Трофимовым. Только ведь брусничный самогон совсем не  шутка,
после  него  мутнеет в голове и заплетаются  ноги,  так  что
кондыбать  пару километров в темноте участковому  совсем  не
улыбается. И он продолжает пить, закусывая лососиной с  тем,
чтобы,  проспавшись,  отбыть в свой  райцентр  со  спокойным
сердцем  -  на  вверенной ему Советской  властью  территории
порядок.  Полнейший. На сотни верст сне