!  Для  тебя  буду  огненным  вихрем,  для  тебя  стану
долбанной  сукой!  -  с  пафосом декламировала  Маевская  и,
опустившись  на  колени,  все  пыталась  заняться  с   Тимом
оральным сексом.
     Костина, будучи менее искушенной в любовных усладах, по-
простому  лапала  его  за  все  места  и  шептала  томно   и
похотливо, со страстным выражением на лице:
     - Я тебя хочу! Я тебя хочу! Слышишь, ты? Я тебя хочу!
     Продолжалась, впрочем, вакханалия недолго. Откуда-то из
ресторанных  недр возник плечистый хмурый человек.  Действуя
умело  и  напористо, он ласково подхватил Костину и Маевскую
за  талии  и  без членовредительства препроводил  на  улицу.
Вскоре  пришлось ретироваться и Тиму, но уже несколько  иным
манером,   пробкой   из   бутылки,  с   солидным   начальным
ускорением, какое получается от мощного пинка под зад.
      Стояла теплая украинская ночь, на черном небе блестели
крупные  оскольчатые  звезды. Нелегкая занесла  компанию  на
площадь  к  знаменитому одесскому театру. Здесь, прильнув  к
Тиму,   институтки   повисли  у  него   на   руках,   словно
механические куклы, у которых кончился завод. У Маевской  на
лице застыла клоунская идиотская улыбка. Дозрели.
      Титаническим усилием Тим допер их до скамейки.  Теперь
бы только дождаться и запихать этих дур да первый же рейс  в
Лузановку...
     Блажен, кто верует.
     Скоро подошел грузный гражданин в штиблетах и блеснув в
свете фонаря фиксами, посмотрел на Анжелу, после на Веронику
и остановил мутный взор на Тиме.
     - Блондиночка почем?
     Вероника с Анжелой имели у одесситов бешеный успех. Всю
ночь к ним приставали какие-то сомнительные личности, совали
деньги,   повышая   ставки.  Тим  всем  желающим   терпеливо
объяснял,  что  девочки  сегодня  не  в  форме  -  у   одной
внеплановые месячные, а у другой злокачественное высыпание в
паху.  Под  утро  пожаловали двое - крепкие,  с  челками  до
бровей, с жестким взглядом бегающих глаз.
      -  Слушай  сюда, блядский выкидыш, - один  без  всяких
предисловий  вытащил  нож, другой  достал  "черного  джека",
колбасину из брезента, набитую то ли песком, то ли дробью, -
еще раз сунешься на нашу территорию, мы тебя пидором сделаем
и кишки выпустим, а дешевок твоих наголо обреем. Всосал, ты,
сучий потрох?
      Тим  довел  студенток  до пристани  и  посадил  их  на
/ `.e.$, а сам на трамвайчике запустил до дому, в Лузановку.
Больше всего на свете ему хотелось есть и спать.
      На  Перекопской  жизнь  кипела  ключом.  Приветственно
скалил   зубы   волкодав,  в  летней  кухоньке  потрескивала
печурка,  а у свинарника раздавались удары по железу.  Будто
били  пудовой  кувалдой  в двухсотлитровую  железную  бочку.
Впрочем  так  оно и было. Жилистый горбоносый  семит,  сунув
связанного хряка в бочку рылом, бил железом по железу, скупо
улыбался и приговаривал нараспев:
     - Спи, моя радость, усни, в хедере гаснут огни...
      Бедный свин пронзительно визжал, задние, схомутованные
проволокой ноги его судорожно подергивались. Зрелище не  для
слабонервных.
      -  А,  ленинградский,  ты, -  ласково  приветила  Тима
медсестра войны и, улыбаясь, поделилась радостью:
      - Сейчас Ваське яйцы резать будут! Специалист нашелся,
из синагоги. Вишь, уже наркоз дает...
      Тим  отвернулся и медленно пошел в дом, его и без того
неважнецкое настроение окончательно испортилось.
       В  гостевой  гостиной  было  душно.  Пахло  чесноком,
одеколоном, потными, разметавшимися во сне телесами.  Говнюк
из  самолета  почивал  на  спине  и,  широко  раззявив  рот,
оглушительно храпел. Однако чуток был утренний сон его. Едва
Тим  вошел,  он  моментально заткнулся,  чмокнул  губами  и,
перевернувшись набок, открыл мутноватые гноящиеся глаза.
      - А, это вы, юноша? Как прошел кобеляж? Он зевнул, так
что клацнули зубы, и, со скрипом усевшись на кровати, свесил
подагрические ноги в теплых не по сезону подштанниках.
      В  это время у свинарника раздался рев, пронзительный,
яростный,  негодующий, затем опять стукнули в бочку,  и  все
стихло.
     - Батюшки, режут кого?
      Зануда  всплеснул  руками,  а  Тим  схватил  талоны  и
поспешил уйти.
      На  крыльце  он встретил медсестру войны,  с  ликующим
видом она несла закрытую эмалированную кастрюльку.
      -  Все,  ленинградский, отрезали. Такой мастер,  такой
мастер. Такие яйцы...

                         Метельские
                           (1958)

     Настенный, купленный еще в сорок седьмом году по случаю
хронометр   "Генрих   Мозер"  пробил  восемь   раз.   Вечер.
Февральский, воскресный, пустой. С печатным органом ЦК  КПСС
в  руках,  с  зеленым,  как тоска,  торшером  за  спиной,  в
обществе   приевшихся   до  тошноты   Шурова   и   Рыкунина,
кривляющихся под гармошку на экране "КВНа". Кот  -  дымчатым
клубком, к морозу, на коленях, холодильник "ЗИС" - белобокой
глыбой  в  зеркале  трюмо, отсветы от  линзы  на  стене,  на
полировке  шифоньера,  на нарядных, в  позолоте,  переплетах
книг..  И запах - въедливый, неистребимый - клопов,  гудящих
радиаторов,    отклеившихся    обоев,    пыли,    неуютного,
коммунального жилья. А за окном - снег, снег, снег, крупный,
/ch(abk), похожий на вату.
      "Ну  и  чушь",  -  отшвырнув газету,  Антон  Корнеевич
Метельский,   в  прошлом  профессор  и  членкор,   ныне   же
преподаватель  в  ремеслухе, бережно согнал  с  колен  кота,
встал  и,  нашарив  на  шкафу  пачку  "беломора",  жадно   и
нетерпеливо закурил. На душе стало еще хуже - во-первых,  не
удержался,  не  совладал  с искусом, во-вторых,  вспомнилась
резная,  как  У  Александра Сергеевича,  трубка  с  янтарным
чубуком,    голландский   цветочный   табачок,    покупаемый
втридорога.   Жасминовый...   Да   еще   газетенка   эта   с
издевательским   названием   "Правда"   -    все    туманно,
полунамеками, в духе лучших традиций времен Усатого:  Никита
Сергеевич  подчеркнул, Никита Сергеевич указал,  движение  в
зале,       бурные,       продолжительные      аплодисменты.
Отредактированные для беспартийных масс россказни Хрущева на
партийном сборище. Хотя понять не сложно - мордой, мордой  в
дерьмо  Великого Кормчего, чтобы вони побольше, чтобы брызги
летели...  Мстит  за  то, что заставлял  плясать  гопака  на
заседаниях  Политбюро.  Се  ля ви  -  шакал  рвет  на  части
издохшего льва. А впрочем, поделом ему, Усатому, знатная был
сволочь, даром что Отец Народов...
      Антон  Корнеевич глубоко, так, что затрещала папироса,
затянулся,  напрасно  поискав  глазами  пепельницу,  выкинул
окурок  в  фортку  и  с  внезапной  злостью  дрожащей  рукой
выключил шарманку телевизора. Память, стерва, перенесла  его
на  десять лет назад во времена успеха, любви и процветания.
Жизнь тогда казалась ему волшебным сном - отдельная квартира
напротив  цирка,  кормушка распределителя,  красавица  жена,
блистательные  перспективы научного  роста.  Да  здравствуют
теория моногенеза языков и ее отец-основатель академик Марр!
Однако  все  вдруг  изменилось в  одночасье,  провалилось  в
тартарары,    полетело   прямиком   к    чертовой    матери.
Порфироносный,  и родного-то языка не помнящий  недоучка,  а
скорее  всего  кто-то за него, сочинил статейку  на  предмет
языкознания,  и  оказалось, что  академик  Марр  -  апологет
воинствующей    буржуазной   лженауки,   теория    же    его
реакционна... Доктору наук Метельскому еще повезло: всего-то
выгнали  из  партии,  переселили в коммуналку  и  определили
поближе   к   пролетариату,   в  сферу   фабрично-заводского
обучения.  Потому  как не безнадежен, не  до  конца  увяз  в
буржуазной трясине...
      "Не  до конца, такую мать!" - Антон Корнеевич ругнулся
про  себя,  шагнул  к  письменному  столу,  свидетелю  былой
роскоши, великолепному, инкрустированному севрским фарфором,
с  ножками  в  форме  львиных лап. Медленно  открыл  ящик  и
непроизвольно  тронул сафьяновую папку, такую же  блестящую,
как  и десять лет назад. В ней результат всей жизни, и, увы,
результат печальный. Мука бессонных ночей, мысли, закованные
в   слова,   труд   непомерный.  Книга.  И,  хвала   Аллаху,
неопубликованная.  Не  до  конца увяз,  такую  мать,  не  до
конца!..
      Кот,  любопытствуя, взобрался на стол, важно  заурчав,
сунулся  мордой в ящик. Тщательно обнюхал папку,  попробовал
когтем  и  брезгливо,  будто стряхивая  прах,  разочарованно
/.b`oa лапой - фи, несъедобно. Метельский гнать его не стал,
лишь  улыбнулся жалко - верной дорогой идешь, кот, правильно
понимаешь  политику  партии. Не только  не  съедобно,  но  и
категорически  противопоказано советскому  человеку.  Четыре
года уже как Усатый разлегся в Мавзолее, а что изменилось-то
по  большому  счету? Ну, Серов вместо Берии, ну,  водородная
бомба вместо атомной... А вот жизнь все та же - собачья...
     - Антон, чайник! - Дверь, как всегда рывком, открылась,
и  в  комнату,  держа скворчащую сковороду,  вошла  супруга,
Зинаида Дмитриевна. - Шевелись, кипит.
      В  комнате  запахло подгорелым, болгарскими сигаретами
"Трезор",  отечественными духами "Красная  Москва".  Значит,
наступило время ужина.
     - Иду.
      Антон  Корнеевич  поднялся, зачем-то  запахнул  халат,
чтобы  не  были видны подтяжки и, привыч-йо ориентируясь  во
мраке,  поплелся коридором на ню. Главное,  не  вляпаться  в
кошачью   кучу   и  не  задеть  чей-нибудь  ночной   горшок,
выставленный у двери.
      Когда он вернулся с чайником, стол был накрыт. Жареная
картошка с жареной же колбасой, нарезанной не толстыми,  как
полагается,  ломтями,  а  тоненькой соломкой.  При  соленом,
наструганном кружками огурце. Хлеб, масло, шпроты,  сыр.  На
полторы тысячи учительских рэ особо не разгуляешься.
     Антон Корнеевич кивнул, от души положил горчицы, взялся
поудобней  за  вилку  и  нож  и невозмутимо,  с  философским
спокойствием  принялся  неторопливо  есть.  Первая  заповедь
мудрого  -  жуй, жуй, жуй, тридцать три раза. Не  индейка  с
фруктами, конечно, и не шашлык с соусом ткемали, но  ничего,
надо полагать, пойдет на пользу. Чтобы жить, надо есть. Если
бы еще и смысл был какой-то в этой жизни...
      Супруга,  устроившись напротив, без аппетита  ковыряла
вилкой; породистое лицо ее было напудрено сверх меры, у губ,
когда-то  сочных и волнующих, прорезались глубокие морщинки,
напоминающие  о скоротечности всего земного. Превращение  из
благополучной,  привыкшей к шелковому белью дамы  в  подругу
жизни  преподавателя  ремеслухи  далось  ей  нелегко.  Такие
метаморфозы  не  красят.  Да  еще  давнишний,  сделанный  по
дурости  аборт  -  первый  и  последний.  Нет  ничего  -  ни
положения,  ни  детей, ни счастья в жизни. А впереди  только
поступь пятилеток, новые морщины и незамысловатая комбинация
из трех пальцев...
     - Спасибо, дорогая, - Метельский, напившись чая, встал,
отнес на кухню грязную посуду, вернулся в комнату и постыдно
закурил.
      Вот  и все, еще один день прожит, тупо, бездарно.  Без
малейшего  смысла.  А  завтра -  надо  снова  сеять  доброе,
прекрасное,   вечное.  Это  в  душах-то  литовской   шпаны?!
Вздохнув,  Антон  Корнеевич затушил окурок,  вытащил  наобум
книгу из шкафа, открыв не глядя, прочитал: "К тебе я пришел,
о  женщина, милая сердцу, с тем, чтобы пылко обнять, твои, о
царица,  колени".  Ага,  старик Гомер,  вроде  бы  "Илиада".
Читать дальше сразу расхотелось, какая там царица, какие там
колени...  Острые,  знакомые до  чертиков.  Разводи  их,  не
`  '".$(... А хорошо бы, бегал сейчас кругами, резвый такой,
непременно пацаненок, с теплыми родными ручонками.  В  синем
матросском костюмчике с красными пуговицами, у него у самого
был  такой  в детстве. Нет, что ни говори, мальчишки  лучше,
девчонки  плаксы, дуры, а время подойдет  -  хвост  набок  и
сломя голову замуж.
      -  А  ты  как думаешь, усатый-полосатый? - Со странным
умилением,  оттаивая душой, Метельский взял  на  руки  кота,
чему-то улыбаясь, принялся чесать за мохнатым, израненным  в
ристалищах  ухом. - Тебе кто больше нравится,  мальчики  или
девочки?
      Кот,  не отвечая, урчал, жмурил хитрые глаза  и  бодал
лобастой головой. На щекастой морде его застыло снисхождение
- что за дурацкие вопросы? Вот придет март...

                           Андрои
                           (1977)

      Осень  наступила как-то незаметно - девушки на  улицах
вдруг  одели  колготки, на службу стали посылать  в  плащах,
травка  на  газоне, что напротив кухни, сделалась  жухлой  и
неинтересной, цвета мочи. Дедушки считали время до  приказа,
дембеля  готовили  парадку  и альбомы,  командиры,  озверев,
постно закручивали гайки.
      Нарядную неделю Андрона загнали "на флажок". Флажок  -
это   знамя  части,  главнейшая  полковая  святыня,  стеречь
которую  надо  до последнего патрона, вздоха и капли  крови.
Кто не верит, пусть почитает в уставе. А покоится святыня за
стеклом,  в шкафчике аккурат у входа в штаб, совсем недалеко
от  логова  властелина  части полковника  Куравлева.  Вокруг
красота - плакаты на стенах, красочные панно, буквы золотые,
выдержки  из  уставов. Пол мраморный,  выдраенный  так,  что
бросишь  кусочек  сахару  -  не видно.  И  охранять  святыню
полагается  в  лучшем  виде  - в  парадной  форме,  в  белых
перчатках,  вытянувшись с автоматом на низенькой  деревянной
тумбочке.  А  тумбочка,  даром что дубовая,  с  секретом.  В
крышке ее устроена хитрая пружина и потайной контакт,  стоит
оставить  пост,  и  в  дежурке  заревет  звонок.  Это   тот,
последний, с которым ты уйдешь на дембель...
      Плохо  на тумбочке днем, беспокойно. Шастают туда-сюда
майоры да капитаны, зыркают глазами, честь отдают. Не тебе -
святыне. А то и сам Юрий свет Иванович выкатится из  логова,
взглянет  оценивающе,  выпятит губу,  и  если  что  не  так,
Сотникову п...здюлей.
     Куда как лучше на тумбочке ночью. Тишина, покой, слабый
свет  дежурного фонаря, почему-то красного, как  в  борделе.
Блядское место, только вот баб жалко нет. Можно засадить под
крышку  тумбочки  штык-нож  автомата,  так,  чтобы  потайной
контакт  и  секретная пружина не сработали, снять  дурацкие,
потные   изнутри  перчатки  и  спокойно  предаться  плавному
течению  мысли.  Андрон так и сделал, вбил в  щель  поглубже
свое  табельное  оружие  и принялся неторопливо  расхаживать
вдоль  стен, почитывать штабную ахинею и потихоньку ощущать,
как  начинает ехать крыша. "Линия охраны периметра  проходит
*`  a-.)  линией  сквозь сердце каждого настоящего  воина...
Медалист  Карай  и ефрейтор Громов бодро и  весело  идут  по
следу  вооруженного преступника... Наши командиры:  замполит
части  подполковник  Гусев  -  в  засаде,  на  привале,   на
партсобрании,  на турнике. Всегда в строю...  Воин,  запомни
офицера совет - бди днем и ночью, ложных сигналов нет! Воин,
запомни офицера наказ - бди днем и ночью, не закрывай чутких
глаз!" Параноики рисуют нолики, а неврастеники вяжут веники.
      В  это время снаружи поднялся шум, и дежурный по полку
старлей Сотников закричал пронзительно на всю округу:
     - Смир-рно!
      Не  такая уж она и херня насчет ночной бдительности  -
Андрон  стремглав  вскочил  на тумбочку,  выдернул  автомат,
надел  перчатки  и очень даже правильно сделал.  С  грохотом
открылись  двери, послышались тяжелые шаги,  и  в  вестибюль
пожаловал  угрюмый Куравлев, да не один, на пару с "зеленым"
полканом,  мордастым,  грузным  и  самоуверенным.  За   ними
шествовали  два  подполковника и  три  майора,  все  важные,
осанистые,      преисполненные      чувства      собственной
значительности.  Так  ходить  могут  только  проверяющие.  И
точно,   ночную   тишину  прорезал  вой  сирены,   отрывисто
защелкали замки руж-парков, сумбурно застучали сапоги бойцов
-   быстрей,   быстрей,   быстрей,  тревога   "буря"!   Всем
снаряжаться,  вооружаться и вниз, вниз,  вниз  строиться  на
плац!  Л„том,  шмелем,  шевеля  грудями!  Плевать,  что   не
навернуты портянки, нема заряженныx аккумуляторов к  рацухам
и  батареек  к  фонарям, а секретные, только что  полученные
автоматы  калибра 5,45 ни хрена не пристреляны. Не до  того.
Главное  - показать себя, перекрыть-нормативное время  сбора
по тревоге. А боевую задачу уж как-нибудь выполним!
       Словно   зритель  в  кинотеатре,  следил  Андрон   за
разворачиванием  событий  -  вот  стали  прибывать   штабные
офицеры,  невыспавшиеся, бледные, многие с  бодуна.  Прошел,
отчаянно  зевая, нехуденький партийный бог, тихо  просочился
взволнованный  начфин, вихрем проскочили как наскипидаренные
начальник строевой, главный физкультурник и зам-начштаба  по
службе.  Шум, гам, великая суета. Конечно, кому это  хочется
из  Питера  куда-нибудь в Тюмень или на  Кушку?  От  вареной
колбасы  по два двадцать, сливочного масла по три шестьдесят
и питательных, с обрезками мяса суповых наборов по девяносто
копеек.  А  ментовская форма, бесплатный проезд и офицерская
общага с благоустроенным сортиром?..
     И вот вошканье стихло. Раздались дубовые двери, и снова
в  штаб  пожаловал полковник Куравлев, но уже  повеселевший.
Весьма  язвительно улыбающийся "зеленому" коллеге - ну  что,
суки,  взяли?  Видать, все же показали наши себя,  перекрыли
норматив. Прошли, вздыхая с облегчением, штабные офицеры,  с
солидностью    протопал   полковой    комиссар,    откуда-то
вывернулась девица старшина, прытко, виляя бедрами, порысила
к  себе  в  финансовую  часть. Ноги  короткие,  кривые,  под
обтягивающей юбкой. Б-р-р... "А ведь кто-то же  берет  такую
на  конус.  - Андрон сочувственно взглянул ей вслед,  широко
зевнул  и глянул на часы. - Ну где они там, харю давят,  что
ли?"  Ничего  подобного, вот они, голубчики,  разводящий  со
a,%-.). Дальше все по уставу, совсем неинтересно. Разводящий
ко мне, остальные на месте! Пост сдал! Пост принял!
     "Давай, давай, счастливо обосраться!"
       Превратившись  из  часового  в  караульного,   Андрон
разоружился,  зашел  на  кухню к  своим,  перекусить,  и  со
спокойной  совестью отправился в роту - всякие там проверки,
"зеленые"  полковники тревоги "бури" ему были  по  боку,  по
крайней   мере   до   конца   наряда.   Он   часовой,   лицо
неприкосновенное...
      Как  бы  не  так! Утром его высвистал к  себе  старший
лейтенант Сотников.
       -   Лапин,   снимаю  тебя  с  наряда.  Поступаешь   в
распоряжение подполковника Гусева, смотри не облажайся.
       А   сам   озабоченно  шмыгнул  носом  -  вот  чертово
начальство,  думай  теперь, кого  ставить  на  флажок.  Одна
извилина, да и та от фуражки!
     - Воин! - вкрадчиво изрек подполковник Гусев, тот кто и
в  засаде,  и  на приваде, и на турнике всегда  в  строю.  -
Рядовой  Лапин!  Вы  характеризуетесь своим  командиром  как
образец верности присяге, соблюдения уставного распорядка...
Воин! Рядовой Лапин! Доверие командиров нужно оправдать!  Ни
на минуту нельзя забывать, что постоянная боевая готовность,
надежная  охрана объектов и борьба с малейшими  проявлениями
преступности   всегда  были  и  остаются   главной   задачей
внутренних  войск  МВД  СССР.  Чтобы  с  наибольшим  успехом
выполнить   ее,  необходима  высокая  степень   политической
сознательности...
      Андрон доверительно вслушивался, смотрел внимательно и
честно    в    начальственные   очи,   мутные,    заплывшие,
неопределенного  цвета. Замполит напоминал  ему  девушку  из
дурацкого анекдота, только та хотела и молчала, а этот хочет
и все говорит, говорит, говорит...
     - А потому Коммунистическая партия, Центральный Комитет
и  лично  министр МВД СССР генерал-полковник товарищ Щелоков
настоятельно  требуют  -  учиться  военному  делу  настоящим
образом.   -   Гусев  замолчал,  испытующе,  из-под   бровей
посмотрел  на  Андрона и взял-таки быка  за  рога.  -  Воин!
Лапин!  Ты уже, наверное, заметил, что к нам в полк  прибыли
проверяющие. Из Москвы. Крайне важно охватить их  культурной
программой. Отправить в цирк. Достать билеты. Любой ценой. -
Он