-
касатки  уплыли  с поля боя. На поверхность, кверху  брюхом.
Зато появились аквалангисты, скопом, с ножами в руках.  И  в
специальном   защитном  снаряжении,  экранирующем   действия
излучателя. Весь их наглый вид говорил: а видали мы ваш пинч-
эффект в гробу в белых тапках!
       Только  ведь  воюют  не  числом,  а  умением.  Хорст,
пригнувшись, уклонился он ножа, взрезал нападающему  пах  и,
стараясь  двигаться расслабленно и плавно, с ходу встретился
со  следующим  противником. Резанул ему запястье,  приласкал
коленом   в  живот  и,  не  обращая  более  внимания,   стал
выискивать другого супостата - с распоротой лучевой артерией
больше  двух минут не живут. А побоище между тем разгоралось
не  на  шутку.  Сверкали  боевые ножи,  под  ударами  шлемов
крошились  стекла  масок,  вода  помутнела  от  человеческой
крови.  Откуда-то сбоку из красного этого  облака  к  Хорсту
метнулся  нападающий, но не в добрый час -  получив  укол  в
плечо, он сразу же выронил клинок. Хищной серебристой рыбкой
нож  спикировал на дно и, подняв напоследок муть, канул  без
следа в песке...
      "Сам,  падаль,  нарвался", - Хорст взял  супостата  на
стальной  зажим  и хотел было пройтись ножом  по  горлу,  но
вдруг  понял,  что имеет дело с женщиной. Ну  русские  дают,
своих  баб на дно морское тащат! Нет, резать женщину  он  не
стал   -  полоснул  ножом  по  шлангам  и  с  силой,  словно
норовистую кобылицу, хлопнул русалку ладонью по бедру.
     - Пшла!
      Послушалась  сразу  - пробкой из  бутылки  устремилась
наверх.   Бешено   работая  ластами,  в   шлейфе   воздушных
пузырьков. Ее счастье, что глубина небольшая.
      - Все, отходим. - Хорст дал условный сигнал и, сожалея
о  так  и  не  открытой  двери в пирамиде,  во  главе  своих
отправился на "Валькирию".
      Ночью он проснулся от ощущения беды - "Валькирия"  вся
"(!`(`."  +  ,  мелко содрогаясь от мощи  моторов.  Тоненько
позвякивал  хрусталь,  тени от луны стремительно  бежали  по
полу.  "Что  за черт?" - Хорст перелез через дежурную  жену,
схватил на ощупь трубку телефона.
     - Алло, мостик? Что за спешка?
     - Маневр, херр штандартенфюрер. Уклоняемся от торпед, -
отрапортовал Вильгельм фон Ротенау, и в хриплом  его  голосе
послышалась  ярость. - Акустик засек три болванки,  идут  от
русских веером. Бог даст, проскочим.
      "Ах,  значит, от русских и веером", - Хорст  отчетливо
представил звук идущих под водой торпед побледнел от  злости
и скомандовал в телефон:
      -  Алло,  мостик. Объявляю нулевой вариант.  Повторяю,
нулевой вариант!
       -  Есть  по  нулевому  варианту,  -  бодро  отозвался
Вильгельм фон Ротенау, кашлянул и гордо сообщил:
      - А торпеды, херр штандартенфюрер, стороной прошли.  И
русские свиньи сейчас об этом очень пожалеют.
     - Отлично, сейчас буду. - Хорст, бросив трубку, оделся,
растолкал  утомленную жену и, стремглав выскочив  из  каюты,
взбежал на капитанский мостик. - Ну, как дела?
      Дела  шли  -  "Валькирия" на  глазах  превращалась  из
праздношатающейся путаны в грозную деву-воительницу.  Ревели
оглушительно сирены, урчали электрические моторы, стучали по
ступеням и настилу палуб пружинистые немецкие ноги.  Шнелле!
Шнелле!   Вспыхнули,  выискивая  врага,  мощные  прожекторы,
слаженно  запели  сонары,  чуткие людские  пальцы  закрутили
верньеры дальномеров. Из недр "Валькирии" на юте и  на  баке
появились  башни главного калибра. Есть цель, к бою  готовы!
Бухнули  шестидюймовые орудия, разразились гибельным  огнем,
смертоносные стальные дьяволы с ревом понеслись над океаном.
Недолет! Перелет!
      -  Ага, мы их взяли в вилку! - в восторге закричал фон
Ротенау,  глянул с нетерпением на экран радара, выругался  и
шепотом спросил:
      -  А  где  они?  - По-бизоньи заревел, топнул  ногами,
бешено  схватил  трубку телефона. -  Эй,  акустик,  как  там
слышимость?   Что,   никаких  шумов?  Химмель-доннер-веттер!
Сакрамент!
      Он снова зарычал, выбросил за борт бинокль и негромко,
словно обиженный ребенок, пожаловался Хорсту:
      -  Ушел,  ушел,  лег на дно, х...ев  жид!  Ох  непрост
оказался "Академик Иоффе", взлететь не мог, испариться тоже,
значит,  залег  на дно. Похоже, инженерная  мысль  в  стране
Советов не дремала.
      -  Ну ничего, я его еще вые...у, высушу, из Марианской
впадины  достану,  суку! - Вильгельм фон  Ротенау  вынул  из
нактоуза запасной бинокль и велел ложиться на боевой курс  -
приступать к немедленному глубоководному бомбометанию.
      Сделав циркуляцию, легли, примерились, прибавили ходу,
приступили.   Заухал  за  кормой,  вздыхая   тяжко,   океан,
взметались  к небесам обрывки у пены, бледнела полная  луна,
мерцая, содрогались звезды, а разъяренный Ротенау все  никак
не  унимался  - еще заход, еще, еще. Пирамида  не  пирамида,
Mептун  не Нептун, академик Иоффе не академик Иоффе.  Огонь!
Огонь! Огонь!
      Хорст  не  вмешивался - пусть побесится, отведет  душу
напоследок,  все  равно нужно убираться,  так  и  не  открыв
загадочную дверь в подводной пирамиде...

                             Тим
                           (1979)

      Проснулся Тим от громовых раскатов - ба-ахнуло  где-то
совсем рядом, между щетинистых верхушек сосен. "Люблю  грозу
в  начале  мая",  -  он зевнул, лениво потянулся  и,  нехотя
открыв  глаза, разочарованно фыркнул - все вокруг  было  сер
словно  штаны  пожарного. Серый полумрак  комнаты,  серый  в
полумраке  кот,  серая рубашка Лены спавшей  "лягушкой",  на
животе.   А   снаружи   было  еще  хуже,   иссиня-фиолетово,
невыразимо  мрачно,  дождь  выстукивал  на  хай-хэте   крыши
грустную  свингово-блюзовую тему: "Скоро  осень,  за  окнами
август...   Хрен   вам,  а  не  ностальгически-романтический
медовый месяц на берегу реки детства. И чтобы жизнь медом не
казалась, идите-ка растапливайте печь".
      Снова  громыхнуло, но деликатнее, глуше. Ветер зашумел
верхушками сосен, хлопнул резко полузакрытой рамой и  погнал
лиловые сполохи дальше.
     Гроза уходила прочь.
      -  Правильно, завтра докуем. - Лена улыбнулась во сне,
перевернулась на спину, открыв глаза, и крепко  прижалась  к
Тиму. - Расслабься, тебе все это снится.
      В  кои-то веки они выбрались на дачу к Лене - подышать
воздухом  детства, побродить, взявшись за руки,  по  берегам
сонной  Оредежи и вот - низкая облачность, осадки по колено,
промозглая не по сезону свежесть вечером. Гроза в начале мая
это,  может, и хорошо, а вот весь август напролет - сыровато
для  ног  и  утомительно  для души.  Приходилось  днями,  на
радость Тихону, ловить на удочку пескарей, искать моховики и
красненькие  в лесу или самозабвенно сплетаться  в  объятиях
под  стук барабанящего по крыше дождя. Однако одной  любовью
сыт не будешь - после баловства Лена шла на кухню возиться с
керосинкой, Тим садился поближе к свету и с видом  академика
на отдыхе лис тал какую-нибудь заумную книжонку.
      В июне он прибился на практику к смежникам археологам,
провел  полтора  месяца  в  поле  на  раскопках  гнездовских
курганов  под  Смоленском  и  в  душе  начал  считать   себя
заправским   археологом.  Теперь   его   идеалом,   объектом
преклонения    и   подражания   стал   Игнатий    Стелецкий,
прославившийся  исследованиями  подземной  Москвы.  Вот  кто
истинный ученый, положивший всю свою жизнь на алтарь  науки.
Не   какая-нибудь  там  кабинетная  крыса,  вроде   папочки-
академика!
     Управившись, Лена звала его за стол, накрываемый обычно
на веранде, затем они сражались то в шахматы, то в шашки, то
в  подкидного  дурака, разговаривали ни о чем  и  снова  шли
сплетаться в неистовых объятиях...
      А  запевала-дождь все барабанил и барабанил по  крыше.
Qловом, как-то монотонно, невесело было в просторном доме  с
запущенным  яблоневым садом, построенном, если верить  Лене,
еще во времена молодости ее бабушки-колдуньи.
      Вечерами она топила круглую железную печурку,  подолгу
сидела  у  раскрытой дверцы, глядела в огонь, и его неверные
отблески плясали в ее бездонных глазах.
      А  Тим,  отложив книгу, глядел на нее. И  все  не  мог
наглядеться, растягивая мгновения, чище и прекраснее которых
- он знал это наверняка - в жизни его уже не будет.
      -  Никогда...  -  чуть  слышно прошептал  он.  Но  она
услышала,  вопросительно  повернула  голову.  Тень   пламени
переметнулась на щеку, волшебство истаяло.
      - Ленка... - сказал он тихо. - Ленка... Я хочу быть  с
тобой... Я люблю тебя, я не могу без тебя... Выходи за меня.
Я понимаю, я пока еще никто, мальчишка...
      -  Мальчишка...  -  задумчиво  повторила  она.  -  вот
именно... Сколько тебе лет?
     Тим вскинулся.
     - Двадцать один! И что?!
     - А мне - двадцать семь скоро. Через десяток лет я буду
весить  центнер. Как мамочка. А ты - красивый тридцатилетний
доцент - будешь стыдиться меня и изменять направо-налево  со
смазливыми студенточками. Мерси!
      Она  засмеялась, мелодично, как китайский колокольчик,
смехом своим разряжая взрывоопасную ситуацию.
     Он засмеялся вместе с ней, легко встал, играючи взял на
руки будущий центнер, завалил на продавленный диван и младым
вампиром впился в ее пухлые алые губы...
     Но в этот вечер что-то лопнуло между ними.
     Невозвратно, как лопается гитарная струна.
      Оба почувствовали это - и оба не подали виду... И  вот
медовая   ностальгия  закончилась.  Тим   довез   до   места
жительства кота в лукошке, трогательно попрощался с Леной  и
почему-то с легким сердцем отправился домой. Знать  бы  ему,
какая там собиралась буря...
      Зинаида  Дмитриевна в выходном халате налила ему  чай,
придвинула  тарелку с бутербродами, села рядом. В  полнейшем
гробовом  молчании.  Тиму, хоть и был  он  изрядно  голоден,
кусок в горло не полез.
     - Мам, случилось что? - встревоженно спросил он.
        Выдержав    паузу,   сделавшую   бы    честь    Вере
Комиссаржевской,   Зинаида   Дмитриевна    с    трагическими
модуляциями произнесла:
      -  И  он еще спрашивает! Примерный сын, добрый  сын!..
Отец!
     На кухню со зловещим видом выплыл академик Метельский.
     - Папа, привет! Я и не знал, что ты дома...
      Не  говоря  ни слова, Антон Корнеевич хлопнул  о  стол
книжкой в красной обложке.
     - Что это? Я спрашиваю, что это такое?!
      -  Это? - Тим поднял на отца удивленный взгляд. -  Это
"Мастер и Маргарита".
       -  Это  книга  антисоветского  издательства  "Посев",
найденная матерью в твоем столе, когда она прибирала у  тебя
" комнате, - отчеканил Антон Корнеевич.
      -  Никто  не просил ее лазать в мой стол! -  выкрикнул
Тим. - Это мое дело, что я там держу!
     - Ах, дело! - Отец побагровел. - По такому делу недолго
и на Колыму загреметь!.. А если бы эту антисоветчину нашли в
моем доме, в доме академика Метельского?! Ты не подумал, что
это  могла  быть спланированная провокация против  меня?  От
кого ты получил это издание?
     - Вообще-то я не обязан говорить, но если на то пошло -
Левка подарил, Напал. Перед отъездом.
      - Так я и знал! Какому-то диссидентствующему жиду дали
задание  меня  скомпрометировать,  а  за  это  выпустили  из
страны!
     - Господи, отец, да что с тобой? Кому это надо?
       -  Кому?  -  Метельский  горько  усмехнулся.  -  Моим
недругам, завистникам, интриганам... Которые хотят  отобрать
у   меня  кафедру,  вычеркнуть  из  списка  на  квартиру   в
академическом доме!
      -  А  эту пакость, что ты притащил в дом, я немедленно
сожгу!  - гордо пообещала Зинаида Дмитриевна. - Я не позволю
тебе порочить доброе имя отца!
      -  Ты  позоришь  род Метельских! - с пафосом  произнес
Антон  Корнеевич  и манерно, театральным  жестом  указал  на
дверь. - Иди откуда пришел!
      Тим  хотел  было что-то заорать в ответ, но сдержался,
молча  развернулся  и так хлопнул дверью,  что  из  квартиры
напротив  высунулся  сосед, респектабельный,  в  очках  и  с
трубкой в зубах.
      Тим вихрем слетел вниз по лестнице, пробкой вывинтился
из  подъезда и некоторое время шел без мыслей, на  автомате,
куда  глаза  глядят. Было обидно, до слез жалко  книги  и  -
голодно.
     У метро, после двух пирожков с мясом и трех с морковью,
двух   стаканов  газировки  и  выкуренной  "Примы"  ситуация
показалась  Тиму не такой уж и безнадежной. Он набрал  номер
Лены  -  ау  май лав выручай. Странно, но той,  несмотря  на
воскресенье, дома не оказалось. Тэкс. У Юрки Ефименкова было
постоянно  занято, видимо, плохо лежала трубка. А  книжка  с
телефонами  прочих друзей-приятелей осталась  дома.  И  Тим,
особо не раздумывая, подался к Андрону.
      Слава  Богу,  тот  оказался дома, с тщанием  красил  в
желтое массивные входные двери.
      -  А,  здорово,  - обрадовался он, опустил  макитру  и
участливо посмотрел на Тима. - Что-то, брат, не выглядишь ты
посвежевшим  и  вообще  сбледанул  с  лица.  Горячая   телка
попалась?  Ладно, дадим сейчас последний штрих и будем  тебя
откармливать. Кстати, как тебе колер, впечатляет?
      Он  окончательно выжелтил двери, полюбовался на работу
и, подхватив ведро, повел Тима прямиком к столу.
      -  Будь как дома, брат. Сейчас картошки поставим, "уху
камчатскую"   откроем,  за  пивком  рванем.  Захочешь,   еще
пельмени  есть,  пожарим  в шесть секунд.  Надо,  надо  тебя
поправлять.
      Так  и поступили. Собственно, хлопотал Андрон -  варил
* `b.h*c в мундире, бегал с бидоном к ларьку, жарил каменно-
твердые, будто вылепленные из гипса, "останкинские". Тим  же
сидел,  не шевелясь, в странном оцепенении и слышал,  как  у
радио  рассказывали о белом медвежонке, из  которого  ничего
уже  путного не вырастет. Экипаж атомного ледокола "Арктика"
напоил  его  допьяна спиртом со сгущенкой, лыка не  вяжущего
взял  на  борт, а по прибытии в Ленинград подарил  зоопарку.
Новосел получил имя Миша, быстро освоился в новых условиях и
чувствует  себя  как  дома. Плещется в  теплой  луже  вместо
Северного  Ледовитого и жрет казенную  пайку  взамен  парной
нерпы...
      -  Ты, брат, давай наворачивай. - Андрон, ни о чем  не
спрашивая, подкладывал ему в тарелку, от души подливал пивка
и себя не забывал, за ушами трещало.
      Настроение  у  него было ровным и безмятежным,  все  в
жизни    казалось    ясным,    преисполненным    смысла    и
определенности. Завтра они с Анжелой идут на "Старшего сына"
с  Ларисой Луппиан, через неделю прибывает мать с единорогом
и  детьми,  а  годиков этак через шесть, если  все  сложится
благополучно,  понесет его с песнями по  морям,  по  волнам.
Самый  главный майор Семенов свое слово милицейское сдержал,
правда,  частично и пристроил Андрона, ни больше ни  меньше,
как  в Институт водного транспорта, на вечерний. "Ты, Лапин,
держи  сфинктер-то по ветру, - сказал он  Андрону  веско,  с
авторитетным  видом,  -  и  думай  головой,  а  не   анусом.
Закончишь  судомех,  получишь визу,  подмахнешь  за  кордон.
Будешь  моряк  - в жопе ракушки. По морям по  волнам,  нынче
здесь, завтра там. В общем, грудь моряка лучше жопы старика.
Иди  учись.  Как  классик завещал". Эх! И  если  бы  еще  не
экзамены эти дурацкие. Правда, майор Семенов сказал scko, на
полном  серьезе - ты, главное, приди, а то они тебя  сами  в
жопу поцелуют. Сынок главнокомандующего из приемной комиссии
нынче стрелам патрульным у Сотникова бегает...
       Съели   картошку  с  "камчатской  ухой",   прикончили
поджаристые,  с хрустящей корочкой пельмени, не побрезговали
и  холодцом  "любительским" называемым в  народе  волосатым.
Однако только собрались пить чай, как на улице забибикали  в
клаксон, напористо, занудно, как болельщики на хоккее:  тра-
та-та-та-та-тра-та.
      -  Ты  смотри, явился не запылился. - Андрон удивленно
хмыкнул, снял с плитки кипящий чайник и вытер ладонью  губы.
-  Это  барыга  за  триппером.  Ты  здесь  посиди  пока,  не
высовывайся.  А  то  начнутся  вопросы:  кто?  что?  откуда?
Объясняйся,  почему и по облику, и по рожам  завсегда  мы  с
тобой были схожи. В общем, не скучай.
      Он подмигнул, пригладил коротко остриженные волосы  и,
приосанившись,  пошел встречать Сяву Лебедева  -  наконец-то
тот сподобился почтить вниманием, не прошло и полгода.
      -  Здорово,  здорово! Ну показывай, что  тут  у  тебя,
только в темпе, меня люди ждут!
      Он  был  необыкновенно крут, шикарен  и  действовал  с
размахом.  Взял,  особо не торгуясь, весь товар,  оглядел  с
видом знатока чердак, где была расчищена лишь малая толика -
пятачок  перед  боксерской грушей, хмыкнул,  с  неодобрением
/.* g " головой, закурил и выразил свое неудовольствие:
      -  Ты что-то, Андрюха, старый стал, ленивый! Надо рыть
дальше! Это же Клондайк, золотое дно! И вообще домик-пряник,
мечта  поэта.  С  ним  надо работать  и  работать.  Латунные
щеколды  и бронзовые дверные ручки, мраморные подоконники  и
дубовые рамы. А в чердачной пыли мухи не е..лись самое малое
лет сто. А может, двести. Чудеса...
      Он  вдруг  замолчал,  и  голос его  из  начальственно-
покровительственного сделался вкрадчивым и таинственным.
      -  А  знаешь, домик-то наверняка заговоренный,  может,
даже  и  с  привидениями. Я сам один такой знаю,  на  бывшей
Большой  Дворянской. Еще не дай Бог, -  он  как-то  опасливо
огляделся  кашлянув, перешел на шепот, - здесь  есть  "синий
фон"
     - Что есть? - не понял Андрон.
      - Синий фон. Вроде как языки синего пламени из газовой
горелки.  Кто  такой повстречает - сразу  в  панику,  с  ума
сходит,   внутренности   через  рот   выдавливаются,   череп
лопается... Ладно, Андрюха, я пошел, береги себя.
      Андрон  проводил его, задраил дверь и,  торжествуя,  с
видом   разгулявшегося  купчины  веером  швырнул   на   стол
дензнаки.
      -  Теперь,  брат, живем, барыга не подвел, схавал  все
разом.  И  туману напустил - у вас-де домик заговоренный,  с
привидениями, с каким-то там синим фоном. Хорошо, что  не  с
голубым. В общем, херня, опиум для народа.
     - Может, и не херня. - Тим зевнул, усевшись на кровати,
откинулся  к  стене. - В старых местах особая энергетика.  А
если  еще  и  спрятано что-то, вообще  атас.  У  нас  мужики
приехали из-под Херсона с практики, такого порассказали...
       И  он  принялся  живописать  Андрону  о  заговоренных
сокровищах  скифских  курганов.  Много  золота  покоится   в
херсонской  земле,  но  попробуй-ка его  возьми.  Нарушители
заклятия  погибают  от ударов молний,  от  укусов  змей,  от
несчастных  случаев и загадочных болезней.  Страшнее  всего,
когда  охотников за скифскими сокровищами настигают куренные
оборотни. Днем эти чудища парят в небе ршунами или  рыщут  в
степи  волками, а ночью устраивают расправу с осквернителями
курганов.  Нет  ничего  страшнее их  жуткой  мести.  Меркнут
звезды и луна, гаснут фонари у злосчастных похитителей,  из-
под  земли  поднимается черный, непроглядный туман,  мерзкий
запах  которого  сводит людей с ума. Они  слышат  звуки,  от
которых  стынет  в жилах кровь, и цепенеют  от  ужаса  самые
отчаянные храбрецы. Словом - жуть.
      -  Вот такие, брат, пироги с котятами. - Тим по  новой
зевнул, сполз головой на подушку и трудно приоткрыл красные,
слипающиеся глаза. - Слушай, я покемарю чуток?
       -   Дави  харю,  дави,  небось  не  треснет.   Андрон
усмехнулся,  убрал  несъеденный  харч  в  холодильник  и   с
грохотом понес посуду в мойку.
     Таким вот макаром Тим и остался - по принципу: так есть
хочется, что и переночевать негде. На следующий день,  ни  о
чем  не  спрашивая, Андрей побеспокоился о второй плацкарте,
застелил ее казенным, выбеленным хлоркой бельем, и  на  этом
/`.f%$c`   водворения  закончилась  -  живи.  А  всякие  там
россказни  о  чудесах,  привидениях  и  заговоренных   домах
забылись сразу. Правда, ненадолго.

                            Хорст
                           (1970)

      В  Париже  стояла жара. Солнце отражалось в радиаторах
машин, в зеркальном нагромождении вывесок, воздух был горяч,
сл