ужравшихся ночью в поезде по случаю завершения учебы.
      -  Тэк,  ребятко,  - ласково изрек капитан  Бабенко  и
широко,  по-отечески, улыбнулся, - что ж вы стоите, ребятко,
криво,  як бык поссав? Ну ничего, вы у меня, ребятко, будете
стоять по струночке, тонкими, звонкими и прозрачными.
     И, сразу перестав улыбаться, он рявкнул:
      -  Товарищи сержанты, вам понятно? Чтобы были тонкими,
звонкими и прозрачными. Е...ать, е...ать и е...ать!
      Говорят, хохол без лычек, как х... без яичек. А тут не
сержант - капитан...
      И  началось  - в хвост и в гриву. Борьба с неуставными
трусами  и носками, кроссы, турник, физо, "полоска", лежание
на  брюхе с незаряженным автоматом. Удерживание табуретки на
вытянутой руке - для имитации стрельбы из пистолета; подъем,
отбой  -  сорок  пять  секунд; набивка "уголка"  на  одеяле;
приемы боевого самбо, уставы, бля, уставы, бля, уставы.
      В  конце недели, вечером, после ужина, Андрона  вызвал
замкомвзвода, щекастый псковский паренек сержант Скобкин.
      -  Сынок, доверяю тебе свое хэбэ. Выстирать, высушить,
.b/ `(bl! Действуй, время пошло. Кругом!
       Рядовой  Лапин  Скобкину  не  нравился,  слишком   уж
самостоятельный. Держится независимо, без опаски, командиров
своих ни в хрен собачачий не ставит. Обидно! А главное,  под
такого  еще  и  не  очень-то  подкопаешься:  на  кроссах  не
сдыхает, ноги еще не стер, подъем переворотом делает, как  и
положено,   на   "отлично"  двенадцать  раз.   Только   ведь
псковские,  они не пальцем деланные и на хитрую жопу  всегда
отыщут  хрен  с  винтом. Сержант, он на то и  есть  сержант,
чтобы доеаться до фонарного столба...
       -   Есть,  -  Андрон,  не  дрогнув,  принял  сверток,
вытянулся,  как струна, взял под козырек, - разрешите  идти,
товарищ сержант?
      Сделал  поворот, отнял руку от виска  и  отвалил,  как
учили,  печатным шагом. Прямиком в сортир. Там  было  людно,
нагажено и сперто - время близилось к отбою.
      -  Суслов,  смирно!  - Андрон по-строевому  подошел  к
бойцу,  сидящему  задумчиво на корточках, аккуратно  положил
хэбэ   к   его  ногам  и  тщательно  расправил  складки.   -
Гимнастерка и штаны замкомвзвода Скобкина! Взять под охрану!
      Пока  боец  соображал, он вернулся в казарму,  отыскал
начальство и почтительно доложил:
     - Товарищ сержант, хэбэ готово!
     Скобкин проверил и, тут же придя в ярость, обрушил гнев
на ни в чем не повинного Суслова.
      -  Ты,  щегол,  дятел,  салапет малахольный!  Пригною,
ушатаю, на ноль помножу! Три наряда на говно!
     Однако это было только начало, вступление, командирская
преамбула.  По косым сержантским взглядам, по перешептыванию
и  красноречивым  позам Андрон сразу понял, что  продолжение
следует.  А  потому после отбоя спать не стал -  в  ожидании
беды  замер,  затаился,  весь  превратился  в  слух.  Словно
загнанный зверь в норе. И не напрасно.
      -  Лапин, подъем! - В проходе обозначился дежурный  по
роте  и  с  силой, по-футбольному, ударил кровать  так,  что
пружины взвизгнули. - Смирно! Вольно! За мной!
       Без  лишних  разговоров  Андрон  был  препровожден  в
бытовку,  а  там...  Зловещей тучей клубился  сизый  дым,  в
тревожной  полутьме угадывались чьи-то тени, стоялый  воздух
был сперт, отдавал бедой. Это средний комсостав учебной роты
яростно  курил,  негодующе молчал  и  рассматривал  рядового
Лапина. Хлопнула дверь за его спиной, щелкнул язычок  замка,
забухали, удаляясь, шаги дежурного.
     - Ну ты че, сын, салапет, щегол гребаный, хвост поднял?
-  нарушил  затянувшуюся паузу Скобкин  и,  грозно  засопев,
деловито стал обматывать пальцы полотенцем. - Ты еще, чмо, в
гандоне  плавал,  а мы уже всю службу до  жопы  поняли.  Рот
закрой,   дятел!  Щас  мы  тебе  рога-то   отшибем!   -   Он
многообещающе  хмыкнул,  сделал  зверское   лицо   и   начал
бинтовать  вторую руку. - Сейчас будешь козлом  у  меня,  на
немецкий крест жопу порву!
     Сержанты с удовольствием смотрели на спектакль, курили,
плевали   прямо   на   пол,  а  отделенный   Прудников,   не
удовольствовавшись  ролью  наблюдателя,  резко  подскочил  к
@ндрону и попытался дать ему под дых.
     - Брюхо подбери!
      Забыл, что действие порождает противодействие.  Андрон
был куда быстрее, опытнее и закаленнее в боях. Получилось не
как  аукнется,  так  и откликнется, а по  принципу:  посеешь
ветер,  получишь  бурю. Прямой встречный в корпус  и  следом
наработанную до уровня рефлексов двойку - правый  боковой  в
челюсть плюс левый апперкот в солнечное...
      Сержанты уронили папироски, а Андрон вооружился утюгом
и попер на командиров в атаку.
     - Ну, суки, будет вам подъем-отбой сорок пять секунд!
     В голове у него звучали слова отцовского напутствия: не
ссы,  Андрюха,  пока присягу не примешь, никто  с  тобой  ни
хрена  не  сделает, бей морду смело. А уж как примешь  -  не
озоруй, помни, что теперь ты есть сознательный боец.  Бей  в
морду с оглядкой.
     - Ты че, парень, ты че...
      Сержанты,  сбившись в кучу, отступили в угол,  Скобкин
же, оценив ситуацию, сразу стал искать компромисс.
     - Ну все, Лапин, ша! Ты че, парень, дурной, сержантских
шуток  не  проссываешь?  Мы  же тут  юморные  все  насквозь,
псковские...
      -  Значит,  шуточки? - Андрон опустил утюг,  задумчиво
повернулся  к двери и вдруг оглушительно стукнул  чугуном  о
косяк, раз, другой, третий. - Значит, шуточки? Шуточки, бля,
прибауточки?
      Подождал, пока откроется замок, отшвырнул гладильник и
мимо  бледного  дежурного  по  роте  отправился  к  себе  на
койкоместо.  А  все  же  неплохо он подрихтовал  сержантскую
скулу, наверняка больше не сунутся. Будут, гады, изводить по
Уставу...
      Дальнейшее показало, что Андрон был прав дело обошлось
без  рукоприкладства,  зато пригновили  его  по-черному.  Из
нарядов вылезал редко.
      А между тем пришла зима. Васкеловские принарядились  в
белое,  в  бараке  густо заиндев стены.  Выпал  снег-снежок,
закрутила метель. И началось - лыжи, лыжи, лыжи. Форма -  хэ
плюс  шапка,  а  что подштанники без пуговиц  -  тo  это  не
волнует  никого, солдату яйца не положены. Кто  посметливей,
может  сунуть в штаны газету, дуракам и так ладно... Вперед,
шире  шаг,  шире,  два  круга.  Пятикилометровых.  Последние
пойдут на говно.
     Капитан Бабенко сдержал слово офицера - на третий месяц
учебки  ребятки действительно сделались звонкими, тонкими  и
прозрачными.    На   всю   оставшуюся   жизнь    набегались,
напрыгались,  нашмалялись из "пээма", натаскались  свинцовых
болванок,  зашитых за плохую стрельбу в карманы.  Нахавались
бронебойки и гороха, надышались морозным, обжигающим  глотку
воздухом,   наползались,  накувыркались  в  снегу.   Вспышка
справа, вспышкa слева, эх...
     Вот так, валяясь по сугробам, Антон и подвернул колено,
левое, травмированное еще в детстве, залеченное кое-как. Где
слабо,  там  и рвется, мениск - штука деликатная.  И  весьма
болезненная. Только капитан Бабенко полагал иначе.
      - Ребятко, температуру мерил? Нормальная - в строй!  -
весело  сказал  он  Андрону  и погнал  его  вместе  с  ротой
любоваться  на  бегу  красотами па двадцатипятикилометровому
маршруту Пери - Васкелово.
      Первый километр Андрон пропрыгал на одной ноге, словно
заигравшись в какую-то игру.
      - Лапин, шире шаг! - сзади с ухмылочкой трусил сержант
Скобкин  и подбадривал его дулом автомата. - Шевели грудями,
пошел, пошел!
     Скоро галопировать стало невмоготу, здоровую конечность
как клещами сдавило судорогой.
      -  Что,  сдох,  сука!  - возликовал  сержант  Скобкин,
замахиваясь  прикладом, но тут к его  вящему  неудовольствию
объявился еще один раненый, тоже занемогший на ногу  рядовой
Козлов и образовал с Aндроном композицию из разряда "шерочка
с машерочкой".
      Две  ноги  -  четыре руки. Солдатские  близнецы.  Так,
сцепившись локтями, спотыкаясь, поддерживая друг друга,  они
и  прокантовались  всю дорогу - оставшиеся  двадцать  четыре
версты.
      Когда добрались до казармы, колено у Андрона чудовищно
распухло,   набухло  обильной,  распирающей  кожу  суставной
жидкостью.
      - Полотенцем замотай потуже, - посоветовал бледный как
покойник Козлов и, тяжело дыша, опустился на койку.  -  Тебе
хорошо, колено. А у меня голеностоп, сапог будет не надеть.
      -  Вот тебе пузырек, вот тебе вата, - пояснил три  дня
спустя   начальник  медслужбы  части,  осанистый,  лысоватый
майор,  приехавший  на учебку с ревизией.  -  Будешь  делать
йодную  сетку.  И холодные компрессы, снега,  чай,  найдешь.
Все, свободен, кругом.
      Вот  такая жизнь - съехавший мениск, давящая  повязка,
йодная сетка и холодные компрессы.
     И все же Андрон дохромал до итоговой проверки, столкнул
ее  на  "отлично"  и  был благополучно переведен  в  полк  -
претворять  полученные знания в жизнь. Его душу переполняло,
согревало   надеждой  одно-единственное  скромное   желание:
отслужить,  выйти  на  "гражданку" и где-нибудь  в  укромном
месте подстеречь капитана Бабенко. А там уж...

                            Хорст
                           (1953)

      Пещера  была огромных, просто фантастических размеров.
Ее  стены  были сплошь усеяны крупными кристаллами  гипса  -
бесцветными,  коричневыми, желтыми, и  все  это  великолепие
таинственно  переливалось  в свете множества  потрескивающих
факелов.  В центре находилась площадка с оградой и  угловыми
постройками,   воссозданная  по  подобию  Идавель-поля,   на
котором некогда играли валунами легендарные германские  боги
Асы.  Только  нынче  было  не  до  игрищ.  Все  пространство
площадки  занимали молодые люди в черном - с  просветленными
торжественными   лицами,  образцовой  выправки   и   осанки.
Располагаясь  правильными  рядами,  держа  в  руках  горящие
d  *%+k,  они  дружно  повторяли нараспев,  словно  молитву:
"Клянусь  тебе,  Адольф Гитлер, фюрер и канцлер  германского
рейха,   быть   верным  и  мужественным.  Клянусь   тебе   и
назначенным  тобой  начальникам беспрекословно  повиноваться
вплоть до моей смерти. Да поможет мне Бог!"
      В  первой  шеренге стоял Хорст Л„венхерц и  вместе  со
всеми  клялся  в своей преданности фюреру. Ему,  высокому  и
стройному,  очень шла эсэсовская форма, в свои  восемнадцать
он  выглядел  опытным, много повидавшим  мужчиной.  Да  так,
наверное, и было - секретный тренировочный центр в  Норвегии
выковал   из   него  настоящего  арийца-борца,  несгибаемого
наследника традиций Вотана, нибелун-гов и Зигфрида.
      За  два  года, проведенные здесь, его крепко натаскали
шпионскому делу, научили в совершенстве говорить по-русски и
приняли  в  члены СС. И вот долгожданный день  -  Хорст  фон
Л„венхерц  с  гордостью вступил в Черный орден, затаившийся,
забравшийся  в подполье, но все еще полный сил  и  священной
готовности сокрушать врагов великого рейха.
     - Клянемся! Клянемся! Клянемся!
       Дрожало,   бросая  отсветы,  пламя   факелов,   слезы
подступали  к  глазам, крепкие молодые  голоса,  торжествуя,
отражались   от  стен,  подымались  к  невидимому   потолку,
дробились  на  части  эхом... Раньше здесь  находилась  база
субмарин,  именно  отсюда  и  уходили  подлодки  из  "Конвоя
фюрера"  к далеким берегам Антарктиды - там, в Новой Швабии,
на  другом  конце света, возводилась неприступная  твердыня,
таинственная  крепость  Шангрилла.  Поговаривают,  что   она
хранит путь в гигантскую подземную полость с мягким климатом
и  идеальными условиями для существования. Там, в  окружении
достойнейших из немцев, живой невредимый фюрер работает  над
созданием  оружия  возмездия,  дабы  возродить  былую  славу
великого рейха. Заветная мечта каждого арийца попасть в этот
рай  для избранных, только чем заслужить эту честь? Увы, те,
кто   знает,   молчат.  На  опустевшей  же  базе  оборудован
секретный центр - тайные туннели соединяют пещеру с фьордом,
на  поверхности - для отвода глаз - маленький рыбоконсервный
заводик.  Шумят  себе  на ветру чахлые сосенки,  плещутся  в
стылых  водах касатки. Никто и не подозревает,  что  глубоко
под землей готовятся кадры для новой Германии.
      Торжественная  часть между тем закончилась.  Вспыхнули
гнойным  светом  ртутные  фонари, стройные  ряды  смешались,
превратились   в  ликующую  толпу,  и  она,  распадаясь   на
отдельные  компании, Устремилась к необъятным,  вытянувшимся
вдоль  стены  столам.  А симпатичные  фройляйн  в  кружевных
передничках   уже   несли   подносы   с   пивом,    Шнапсом,
франкфуртскими колбасками, свиными ребрышками,  тушенными  с
капустой. Вот жизнь - Wein, Weib und Gesang <Вино,  женщины,
песни (нем.)>.
      Однако  погулять как следует Хорсту не при шлось  -  в
самый разгар веселья, когда уже стучал кружки о столы и кто-
то   затянул  балладу  о  герс  Хорсте  -  командире  отряда
штурмовиков  штурм фюрере Хорсте Весселе,  злодейски  убитом
коммyнистом Альбрехтом Хелером, - его вызвали в кг  бинет  к
начальству.  Там,  насвистывая "Лорелею  прохаживался  тощий
".ab`.-.ak)   человечек.  Американский  модный  габардиновый
костюм  -  подкладные плечи, брюки широченные, с напуском  н
штиблеты - висел на нем как на пугале, темно синим мешком.
      -  А вам идет форма, штурмфюрер Л„венхерц. - Человечек
усмехнулся  и  стал  похож на хорька, готового  вцепиться  в
глотку. - Впрочем, щеголять в ней вам придется недолго. Есть
предварительное   решение  отправить  вас   в   Россию   для
выполнения  задания  особой важности.  -  Мутные  глаза  его
сузились,  превратились  в  непроницаемые  щели  и  тут   же
округлились, показав зеленые, с искорками, зрачки. - Ну  что
скажете, штурмфюрер?
      -  Яволь! - Хорст, щелкнув каблуками, вытянулся,  а  в
душе почему-то пожалел о недоеденном, недопитом и нетронутом
на сегодняшнем пиру. - Это большая честь для меня, херр...
      -  Хаттль! Юрген Хаттль! - Человечек ласково кивнул  и
протянул узкую ладонь, оказавшуюся неожиданно крепкой.  -  Я
отвечаю  за проведение операции в целом и за вашу подготовку
в   частности,   она   будет   протекать,   по-видимому,   в
разведцентре  на  Шпицбергене.  Кстати,  может   вам   будет
интересно  знать,  - он подобрал узкие, пергаментного  цвета
губы,  испытующе взглянул на Хорста, - что ваша мать погибла
от русской бомбы. Мучительно. Осколок угодил ей точно в пах,
разворотил  промежность,  вульву и  матку,  раздробил  кости
малого  таза  и засел остывать в крестце. Очень  символичная
смерть, не правда ли, штурмфюрер?
      И  он  вдруг  громко рассмеялся, словно сказал  что-то
чрезвычайно забавное. Он и в самом деле был похож на  хорька
-  свирепого  и злобного. Хорька, готовящегося  вломиться  в
курятник.

                           Тимофей
                           (1976)

      -  Ребятки,  милые,  хорошие,  не  губите!  -  Старший
преподаватель  кафедры политэкономии, кандидат экономических
наук    Твердохлеб,    курирующий    по    линии    парткома
университетскую самодеятельность, умоляюще  сложил  руки.  -
Смените  пластинку. Ну ты смотри, как народ разошелся,  елку
чуть не повалили. Добром прошу, по-человечески. Ну поплавнее
чего,  потише. И по-русски, для души. А Глотов-то  ваш  где?
Что-то не вижу.
     Где-где, с очередной студенткой куда-нибудь в аудиторию
забился,  успел уже небось навешать лапши, теперь вот  имеет
во все дыры.
      -  Потише,  ребята, того, потише. Володя,  пожалуйста,
русского, народного... - Кэн Твердохлеб с надеждой посмотрел
на   проректорского  сына  Будина,  перевел  взгляд  на  уже
хлебнувшего  Левушку, вздрогнул, пошатнулся  и  не  очень-то
твердо  принялся спускаться со сцены - тоже,  видно,  принял
для поднятия настроения.
       Дело  происходило  под  Новый  год  в  актовом   зале
географического  факультета. Уже  были  сказаны  все  добрые
речи,   ректорские  пожелания  и  деканские  напутствия,   и
студенческая братия отдыхала от трудов праведных, предаваясь
-%c$%`&(,.,c  веселью. Танцуют все! После  "Гуд  голли  мисс
Молли",  "Бэк ин зе Юэсэса" и "‚ мазер шуд ноу"  благодарная
аудитория разошлась не на шутку, а когда Левушка энд компани
"эх  ухнули"  "Инту зэ фаер", неистовые студиозы  встали  на
роги  и  принялись  водить хороводы  вокруг  ели,  чудом  не
повалив  ее  и  не устроив пожар. Пол ходил ходуном,  стекла
дрожали  в рамах, классики коммунизма со стен неодобрительно
косились на гульбище.
      -  Ладно,  парни, сбацаем чего-нибудь  нейтральное.  -
Левушка  самодовольно глянул на волнующуюся  в  предвкушении
толпу,  сделал незаметный знак, чтобы Будину вырубили гитару
и, шмыгнув носом, подмигнул Тимофею:
     - Давай этот твой, "Портрет Пикассо". Партия просит.
       От   него  умопомрачительно  несло  псом,  козлом   и
нестиранными  носками. Впрочем, не он  один,  весь  ансамбль
"Эх,   ухнем"  смердел,  куда  там  бурлакам.   Папа   Будин
постарался,  уважил просьбу сынка - достал  меховые  шмотки,
один в один, как у битлов в "Мэджикл мистери тур": телогреи,
набрюшники,  чуни,  колпаки.  Единый  стиль,  едрена   мать,
сценический имидж. На вате, с натуральной опушкой, а в зале-
то  жарища,  Ташкент.  Зато и на  сцене  теперь  вонища,  не
продохнуть, сразу чувствуется, что все прекрасное  рождается
в муках.
      - А нам, татарам, все равно. - Тимофей рукавом ватника
вытер пот со лба, квакнул пару раз, проверяя педаль.
     Настроен он был, несмотря на праздник, мрачно - вспотел
как  мышь  и  личная  жизнь конкретно  дала  трещину.  Цвета
вареной сгущенки. И виной тому была Ритуля Толмачева, бойкая
Тимофеева  докурсница. Еще на сельхозработах,  куда  с  ходу
загнали  новоиспеченных  студиозов, она  положила  бесстыжий
карий  глаз  на  ладного Тимофея и, не откладывая  в  долгий
ящик,  с  завидной сноровкой лишила его невинности  прямо  в
борозде под завистливое фырканье Ласточки, кроткой и пожилой
колхозной кобылы. Роман продолжился в городе и отличался как
физической      приятностью,     так     и     эмоциональной
необременительностью. Ритуля оказалась партнершей грамотной,
не  загружала  избранника лишними проблемами - в  частности,
несмотря  на  свойственную им обоим нелюбовь  к  изобретению
мсье  Кондома,  ухитрилась  ни  разу  не  "залететь".  Целую
вечность  -  год  и  три месяца! - жил  Тимофей  обласканным
любовником  и  давно  уже считал это состояние  чем-то  само
собой  разумеющимся. Но... Ритуля, подлая  изменщица,  вдруг
взяла  и выскочила замуж. Уже с неделю как отчалила с каким-
то  лейтенантом.  Захотелось ей, видите ли, семейной  жизни.
Даже  не объяснилась по-человечески, только-то и сказала  на
прощание:  "Прости, так надо!" Кому надо? Лейтенанту?  Ну  и
дура!
     Настроив швеллер, Тимофей кивнул Левушке, тот палочками
задал  ритм,  и  песня грянула - забойно,  мощно,  корежа  и
будоража волнующуюся толпу.
      Доиграли  путем, перевели дыхание и  с  ходу  заделали
"Мясоедовскую", знай наших. И пошло-поехало - "Дядя  Ваня  с
тетей  Груней",  "Девочка НаДя", "А как  на  Дерибасовской",
"Семь-сорок",  "Хайм,  добрый Хайм". Как  и  было  заказано,
d.+l*+.`, родные напевы. Оц-тоц-перевертоц, бабушка здорова!
      Наконец красный, как в бане у дяди Вани, Левушка выбил
на барабанах "Вперед, ура, в атаку" и с чувством объяснил  в
микрофон:
      -  Ша!  Рука бойцов колоть устала! Тайм-аут  минут  на
двадцать. Перерыв.
      Девочка Надя, а чего тебе надо... Народ рванулся кто в
буфет,  кто  покурить, кто просто тяпнуть из горла,  девушки
образовали  длинную очередь в туалет, музыканты же  подались
на отдых, в маленькую комнатку за кулисами.
      -  На,  папе передай! - С остервенением Левушка стянул
зловонные  пимы, швырнул их Володе Будину и  с  наслаждением
пошевелил пальцами ног. - Пусть носит, музыкантские.
     Ухмыльнулся, сбросил ватник и, оставляя на полу влажные
следы, вытащил из заначки бутылку портвешка.
      - Гуадеамус, бля, игитур, ювенус дум, сука, сумус. Ну,
вздрогнули, что ли!