вым и Куприянычем.
     И понесла нелегкая Хорста куда глаза глядят. А смотрели
они  в  сторону леска, где он нашел припрятанный две  недели
назад  мотоцикл  с одеждой и документами чекиста  Писсукина.
Разжаловав себя из генералов в капитаны, Хорст переоделся  в
форму  Писсукина,  рассовал по карманам  патроны  и,  взывая
мысленно ко всем духам Лапландии, без надежды на успех  стал
заводить  мотоцикл.  Странно, но тот ожил  сразу...  Повесил
Хорст  ружьишко  за  спину, взял в  шенкеля  "харлея"  да  и
крутанул  ручку  газа  так,  что  взревел  мотор,  всхрапнул
глушитель и побежали назад смолистые сосновые вехи. Путь его
лежал  на  северо-запад,  к  Мурманскому  шляху,  с  дальним
прицелом на норвежскую границу. Долго, пока хватило топлива,
погонял  Хорст  "харлея"  и  не  увидел,  конечно,  ни  дыма
столбом, ни всполохов в ночи, ни жарких искр, взметающихся в
небо. Это загорелась изба тетки Дарьи, причем принялось как-
то разом, видно, богат был запас самогона. Никто не вырвался
из  лап  пожара  - ни хозяйка дома, ни конвоец-старшина,  ни
двое  заезжих, перепившихся в корягу чекиста. Яростно ревело
пламя,  с грохотом рушились стропила, весело играли  отсветы
на  стволах  равнодушных  сосен. Вороны  на  лабазе  каркали
зловеще, довольно водили клювами - духи получили свое, взяли
обильную  жертву.  Уцелела одна Нюра -  сбежав  накануне  от
разгневанной мамаши, отсиделась до утра у саама Васильева.
      Нет,  огненного этого аутодафе Хорст не  видел.  Когда
закончился  бензин, он утопил мотоцикл в  болоте,  перекусил
оленьей печенкой и со спокойным сердцем улегся спать. Никому
не  было  до  него дела, ни людям, ни зверям, ни  духам,  ни
меричке.  А утром под птичий гомон он проснулся, с аппетитом
позавтракал и взял курс на Норвегию. Так вот и держал его до
победного конца, шел долго.
      Наконец  - вот она, граница. Дозоры, следовая  полоса,
пограничные секреты. Двое суток Хорст отсиживался в  кустах,
приглядываясь,  подмечая, затем нацепил на руки  и  на  ноги
копыта  загодя  убитого  кабана и благополучно  оказался  на
территории Норвегии. Здесь он попрощался с бородой, выкрасил
в   отваре  бадан-травы  одежду  и,  изображая  охотника,  с
трубочкой в зубах и ружьецом в руках, направился  к  морю  и
вскоре   уже  стучался  в  дверь  отдела  кадров  маленького
рыбообрабатывающего  заводика, что притулился  на  скалистом
берегу Варангер-фьорда.
       Это   была   надводная  часть  айсберга,  называемого
"Секретный центр" - неприглядная, воняющая треской,  салакой
и  знаменитой норвежской сельдью. Хорста здесь встретили без
радости  и  посмотрели  косо. Однако, глянув  на  содержимое
планшетки,  мгновенно  подобрели,  спросили  только  как  бы
невзначай:
     - Как умер Юрген Хатгль?
     - Как герой!
      Через  две недели в звании штурмбанфюрера Хорст взошел
на    борт    атомной   подводной   лодки.   Ловко   обманув
пограничников, субмарина пронырнула в Норвежское море, вышла
в Атлантику и набрала полный ход. Нойда оказался прав - курс
был  взят на Антарктиду, на Землю Королевы Мод. Южнее  и  не
придумаешь.

                           Андрон
                           (1979)

      Присыпали  Лапина-старшего скромно, без излишеств,  на
Южном кладбище. Не до жиру. Парторганизация, где он двадцать
восемь  лет  стоял  на учете, выделила от  щедрот  своих  на
ритуальные   услуги  тридцать  шесть  рублей.  Хорошо   еще,
объявился однополчанин, отставной майор Иван Ильич  -  помог
деньгами,  а  главное,  участием,  взвалив  все  хлопоты  по
организации похорон на себя.
      Был мглистый, скучный декабрьский день. С ночи ударило
оттепелью,    снег,   просев,   раскис,   пошел    грязными,
ноздреватыми   подпалинами.   Костяки   деревьев   отпотели,
сделались угольно-черными, под цвет бесчисленных ворон, роем
клубящихся  над  самыми  вершинами. Казалось,  сама  природа
прослезилась, одевшись в траур.
      Гроб  с телом Лапина-старшего брякнули в яму, чавкнула
жадно  жижа на дне, влажно упали на крышку липкие  пригоршни
грязи.  Прах к праху. И все. Был Лапин-старший и нет  его...
Ни  к  селу, ни к городу Андрон вдруг вспомнил, как  давным-
давно  отец  купил  ему  подарок -  пластмассовую,  летающую
непонарошку   восхитительно-оранжевую   ракету.   Была   она
замысловатого  устройства и стартовала только  после  хитрых
манипуляций  - ее надлежало заправлять водой, прикреплять  к
особому  насосу и качать, качать, качать... Это  с  одной-то
рукой?  Но  Лапин-старший  все  же  как-то  качал,  костерил
конструкторов,  Циолковского, Гагарина, Титова  и  Белку  со
Стрелкой.  Ракета летела у него черт знает  куда,  с  шипом,
срывалась   не   вовремя,  обдавала  все  и   вся   потоками
вспененной,  бурлящей воды. Вот весело-то  было.  Только  та
вода  высохла  давно...  А  вот  глаза  у  Андрона  внезапно
повлажнели,  подернулись слезой, так что  серый,  промозглый
мир сделался туманным и расплывчатым.
     Проводив отца, Андрон будто окунулся в вакуум - уличные
друзья   все   куда-то   порастерялись,   знакомые   девушки
повыходили  замуж, Варвара Ардальоновна, резко  сдав,  после
смерти  мужа  замкнулась в себе, говорила  мало  и  общалась
большей   частью  с  Богоматерью-Приснодевой   и   регулярно
являвшимся  по  ночам единорогом Арнульфом.  Однако  все  же
a/`.a(+ , без особого пристрастия:
     - Чем заниматься-то думаешь, Андрюшенька? По какой тебе
хочется части?
      Все  правильно, вкалывать надо, с неба само не упадет.
Кто не работает, тот не ест. А у Андрона и мысли не было, по
какой  части ему хочется. Главный майор Семенов звал  его  к
себе,  в  систему, говорил, жестикулируя, с  убедительностью
Цицерона:
      -  Хорош тебе, Лапин, говорю, жевать говно и сидеть на
жопе ровно. Пора, пора уже оторвать сфинктер от ануса. Давай
я   тебя   прапором  пристрою  на  свиноферму,  по   десятой
категории. Красота. Потчет, уважение, парное мясо.  Поросята
молочные, брюшки породистые. Хак фак, бля, ут феликс вивас -
так  поступайте, чтобы жить счастливо... ну ладно, не хочешь
к  нам,  двигай  тогда к гражданским ментам,  хотя  они  все
пидорасы.   Можно  в  Калининский  звякнуть,  у   меня   там
замначальника  РУВД в корешах ходит. Встанешь на  должность,
осмотришься, поступишь в Стрельнинскую школу, а как получишь
звезду,  пристроим  тебя  в  главк,  в  БХСС,  мне   и   там
замначальника  никогда не откажет... Ладно давай  так,  ждем
весны, а там я тебя засуну в институт - можно в театральный,
можно  в  "корабелку" можно в первомед. Я, естественно,  как
врач рекомендовал бы последний вариант. Впрочем, сумкуку.  В
смысле - каждому свое.
      В  общем,  пока  суд  да  дело,  Андрон  устроился  на
отцовское  место,  то ли сторожем, то  ли  дворником  то  ли
электриком.  Преемственность поколений, такую мать,  рабочая
династия.  Тоска.  Ржавые, гудящие басом  трубы  в  подвале,
скучный, бальзаковских кондиций детсадовский персонал.  Хоть
бы  одна хорошенькая. Да впрочем, какая разница, все одно  -
табу. Не е...и по месту жительства и не уе...ен будешь.
      Чтобы  хоть  как-то развеяться, Андрон  решил  однажды
поехать  в  Сиверскую, пройтись по старым адресам, проведать
корешей. Плюнув на билет, сел на электричку зайцем.
     Сиверская встретила его резким, бросающим порошу в лицо
ветром, нечищенными, с сугробами улицами, жалким, наполовину
занесенным   снегом  городком  аттракционов.  Тихую   Оредеж
сковали  льды,  ели,  поседев,  впали  в  спячку,  домики  в
палисадах  стояли  сиротливо,  печальные  и  одинокие  среди
скелетов  деревьев.  Только два  цвета  -  белый  и  черный,
никаких полутонов. Не лето красное.
      По  старым адресам было тоже невесело. Плохиша не было
дома,  у Боно-Бонса никто не ответил, а у Матачинского дверь
открыла  какая-то  старуха, то ли бабка, то  ли  тетка,  фиг
поймешь,  не  приглашая  войти, зыркнула  недобро,  буркнула
глухо, будто из-под земли:
     - Нету его. В прошлом годе сел.
      Перекрестилась, плюнула и отпрянула за  порог,  только
бухнула дверь да лязгнул засов.
      "Ну  дела, одних уж нет, а те далече", - опечалившись,
Андрон потопал было на станцию, однако передумал и решил все
же  дать  крюка - заглянуть для очистки совести к  Мультику.
Тот  оказался  дома,  все  такой же,  рыжий,  патлатый,  уже
изрядно  на кочерге. Очень похожий на конопатого Антошку  из
,c+lbd(+l,   про  то, как дили-дили, трали-вали  это  мы  не
проходили, это нам не задавали.
      -  А,  это ты. - Он признал Андрона без труда, но  все
никак не мог припомнить, как его зовут и, морща лоб, натужно
напрягал извилины. - Привет, земеля. Давай в дом, брат.  Ну,
корешок, как делы?
      В  доме  было  жарко,  пахло  печью,  табачным  дымом,
чистыми,   недавно  вымытыми  полами.  В  углу,  на   экране
"Радуги",  бодро шел "Полосатый рейс", на столе, застеленном
белой  скатертью, плошки с салом, огурцами и капустой вкусно
соседствовали  с  ополовиненной  бутылкой  "Старки".  Вторая
емкость, уже порожняя, притулилась у ножки на полу. Во  всем
чувствовался порядок, уют и полное отсутствие течения жизни.
Время здесь как бы остановилось.
      - Давай, брат, седай, дерябни водчонки, с морозу-то. -
Так и не вспомнив, как его зовут, Мультик усадил Андрона  за
стол,  устроился  сам и крикнул повелительно,  с  интонацией
гаремного владыки:
     - Зина! Зинуля! Стакан давай, гости у нас.
      - Ой, здрасьте, - вплыла Зинуля, дородная, один в один
кустодиевская  красавица,  застенчиво  улыбаясь,   принялась
греметь  посудой,  потчевать Андрона  и  тем,  и  другим,  и
третьим.  -  Вы  уж кушайте, те, у нас огородина  своя,  без
всяких там химий.
       Похлопотала,  похлопотала,  взглянула  влюбленно   на
Мультика  и, колыхая необъятным бюстом, вальяжно поплыла  из
комнаты.
     - Пойду яишню жарить.
      Вот  такая  и в горящую избу войдет, и коня  на  скаку
остановит.
      -  Наша,  бригадир с лакокрасочного. -  Мультик  гордо
посмотрел  ей  вслед  и, захватив щепоть  капусты,  принялся
слюняво жевать. - Я ведь, брат, нынче в Гатчине, на мебелюхе
вкалываю. А что, жить можно - двести двадцать плюс прогресс,
премии всякие квартальные. Ну еще лака затаришь в воровайку,
клея  ПВА,  на бутылку всегда хватит. Опять-таки, если  что,
Зинуля  завсегда деньжат подкинет. Удобная баба. И накормит,
и напоит, и подмахнет. Старший брат ее майором в военкомате,
третий  год  меня  от армии отмазывает. Э,  да  ты,  земеля,
совсем не пьешь! Подшитый, что ли?
      Конопатая рожа его выражала искреннее удивление, чтобы
на халяву да и не пить!
      -  Триппер  лечу. - Андрон, не поднимая  глаз,  вилкой
загарпунил  корнишон,  хотел было  откусить,  но  передумал,
положил огурчик на тарелку. - Матачинский-то где сидит?
      Если  в  Ленобласти, можно и на свиданку  подтянуться,
подогреть харчами и вниманием. Второе куда важнее первого.
      -  Я  что,  адресный  стол? -  Поперхнувшись,  Мультик
помрачнел, закашлялся, глянул исподлобья. - Не в  курсах  я,
земеля, не в курсах. И вообще не при делах. Матата все  взял
на  себя, чтоб групповухи не было, велел держаться  от  себя
подальше. Вот я и держусь. В Гатчине на мебелюхе вкалываю, с
Зинулей, двести двадцать рэ плюс прогресс. Лучше, брат, жить
как все, не высовываться и не гнать волну. Может, вмажем все-
b  *(  по  двести грамм, а? - Ясно, понятно. Давай  вкалывай
дальше.
      Андрон поднялся, надел куртенку, не подав руки, кивнул
и,  не  чувствуя мороза, в похоронном настроении  побрел  на
электричку. Стылое солнце садилось в облака, снег под ногами
скрипел,  мысли,  словно заведенные, вертелись  по  кругу  -
тяжелые,  безрадостные, какого-то фиолетового оттенка.  Нет,
скорее пронзительно красного, кумачового: "Мы не рабы,  рабы
не  мы.  Ударный  труд  сокращает срок...  Украл,  выпил,  в
тюрьму...  Антошка, Антошка, сыграй нам  на  гармошке...  На
нарах, бля, на нарах, бля, на нарах..."
      Взметая снежный шлейф, к перрону подкатила электричка,
Андрон залез в тепло вагона... Тянулись за окнами пролески и
поля, входили на остановках заснеженные люди, только ему все
было  по  фигу, полузакрыв глаза, откинувшись на спинку,  он
думал  о своем. Спроси, о чем конкретно, не ответил  бы.  То
ему хотелось вернуться и набить Мультику морду - вдрызг,  то
становилось западло поганить а такую гниду руки, то делалось
до слез жалко Матату - эх, товарищ, товарищ. Как там тебе на
нарах? Глупый вопрос...
      Электричка долетела до Варшавского. Раздались вагонные
двери,  ударили  в  лицо перронные ветра,  уныло  покосилась
вокзальная лахудра, продрогшая, несчастная, с сопливым носом
-  на  мороженое мясо любителей не находилось.  "Шла  бы  ты
домой,   Пенелопа",  -  Андрон  соболезнующе  ей  подмигнул,
выбрался  на  набережную  и,  отворачивая  лицо  от   вьюги,
Двинулся по Лермонтовскому мосту через Обводный.
     К вечеру мороз усилился, вокруг горящих фонарей мерцали
радужные  нимбы, прохожие трусили орой рысью,  терли  уши  и
носы,  зябко кутались в шарфы и поднятые воротники.  "Сейчас
пожрать что-нибудь и чая погорячей", - Андрон в предвкушении
ужина  прибавил  шагу, с ритмичным скрипом  полетел  как  на
крыльях,   но   неожиданно  замедлил  ход   и   остановился,
вглядываясь.  Посмотреть было на что, даже  послушать  -  на
Лермонтовском  у  памятника другу Мартынова  расхаживал  по-
строевому  хороший  человек майор в отставке  Иван  Ильич  и
выводил несвязно, хрипатым голосом:
      -  И  от Москвы до Британских морей Красная Армия всех
сильней!
        Его    коричневого   колера   болгарская    дубленка
распахнулась,  невиданная шапка из  австралийского  опоссума
сбилась набок, и сам он был лицом невероятно красен, вывален
в  снегу  и в общем-целом пьян до изумления. Это ж надо  так
набраться - ать-два, ать-два, ать-два, затем четкий разворот
по  уставу,  как  полагается, через  левое  плечо,  и  снова
чеканный  шаг, торжественный, строевой, с оттянутым  носком,
на всю ступню. И песня:
       "Так   пусть   же  Красная...  непобедимая...   своей
мозолистой рукой..."
      К  чему  ведет  такая строевая подготовка  предугадать
несложно  -  или мордой в снег до полного посинения,  или  в
лапы  рабоче-крестьянской милиции,  очень  даже  загребущие,
между  прочим.  Не  будет ни болгарской, коричневого  колера
дубленки,  ни  дивной шапки из австралийского  опоссума,  ни
'  "  +o"h%#.ao в карманах презренного металла, подделывание
которого  преследуется  по закону. Опять-таки  все  кончится
радикальной  синевой - по всей роже. Словом,  перспективы  у
марширующего  ветерана были безрадостны. Это у лапинского-то
однополчанина, с честью проводившего того в последний  путь?
Ни в жисть!
      - Иван Ильич, вольно! Оправиться! - скомандовал Андрон
и вытащил из снега ушанку из опоссума. - Давай, бери шинель,
пошли домой. Ты где живешь-то?
     - Товарищ генерал, представляюсь по случаю вступления в
должность!
      Вытянувшись,  отставной майор принялся рапортовать  по
всей  форме,  однако, так и не закончив, все же  дал  надеть
многострадальную  шапку  и застегнуть  облеванный  тулуп,  с
третьей попытки припомнил номер телефона.
      -  Санитар!  Санитар!  Звони на базу!  Пусть  высылают
транспорт. А я пока вспомню пехоту и родную роту, и тебя, за
то, что ты дал мне закурить...
      Андрон  дотащил гвардейца до автомата,  стрельнул  две
копейки, позвонил.
      -  Хэллоу, - ответил ему певучий женский голос, полный
самоуверенности,  неги  и  спеси,  -  говорите  же,  пронто,
пронто.
       Тим   объяснился  кое-как,  замерзшие  губы   неважно
слушались  его.  Не в болгарской дубленке -  в  курточке  на
рыбьем меху.
      -  Так,  папахен в своем репертуаре. - Спеси в  голосе
поубавилось, он сразу сделался решительным и командным. - Вы
там  где?  На  углу Обводного и Лермонтовского? Стойте,  где
стоите, буду через сорок минут.
       И   первая  повесила  трубку,  стерва.  Однако  слово
сдержала.  Не  прошло  и  часа, как со  стороны  Московского
подлетела бежевая "шестерка" и резко, так, что колеса  пошли
юзом,  дала  по  тормозам. Прислоненный к  телефону-автомату
Иван  Ильич машину узнал и, перестав бубнить себе под нос  о
том,  что "часовой не должен отдавать винтовку никому  кроме
своего прямого начальника", вытянулся, отдал честь и скорбно
констатировал:
     - Трындец!
     Из "Жигулей" между тем вылезла не то чтобы краса, но, в
общем-то,  девица, подбоченясь и не обратив на Ивана  Ильича
ни малейшего внимания протянула Андрону руку.
      -  Здравствуйте, Костина... Мне кажется, мы с вами уже
где-то  встречались.  Хотя можно и ошибиться,  столько  лиц,
столько встреч...
      Она  убрала  руку и с презрением посмотрела  на  Ивана
Ильича.
     - В машину, пропойца. Очухаешься, поговорим.
      Да,  та еще была девица. Тоже в дубленке, но песочной,
афганского  пошива, в шапке из вольной норки, в  невиданных,
кремового  цвета сапогах. Нос в меру курнос, губы  бантиком,
фиалковые глаза светятся праведным гневом.
     - Слушаюсь...
      Иван  Ильич  отклеился  от  автомата,  шагнул  было  к
"Жигулям",  но  тут же его бросило на снег,  и  он  принялся
барахтаться  в  сугробе, вставая на  карачки,  опускаясь  на
брюхо и невнятно комментируя происходящее:

     - Врагу не сдается наш смелый "Варяг",
     Пощады никто не желает...

      -  Черт  знает  что такое. - Девушка закусила  губу  и
просительно посмотрела на Андрона:
     - Ну что прикажете с ним делать?
     Нормально сказала, по-человечески, без гонора и спеси.
      Андрон достал гвардейца из сугроба, засунул в "Жигули"
и  сам  с наслаждением залез в отдезодо-рированное, пахнущее
елкой тепло салона.
     - Поехали.
     Эх, хорошо, не "Жигули" - Ташкент!
      -  Меня зовут Анжела. - Девица живо юркнула за руль и,
пустив   мотор,  включила  "поворотник".  -  А  вас?  Андрон
представился,  двигатель взревел, машина,  буксуя  колесами,
тронулась.  Покатили,  вихляясь  на  наледи,  вдоль  главной
городской  клоаки, на Новомосковском мосту ушли  направо  и,
пересекая  всякие  там  Киевские,  Рощинские,  Заставские  и
Благодатные, направились аж за Среднюю Рогатку на Пулковское
шоссе.  Миновав гостиницу, зарулили в карман,  проехали  два
блочных корабля и пришвартовались у третьего, аккурат у мидл-
шпангоута.
      -  Аллее!  Папахен,  на выход,  -  резко  скомандовала
Анжела,  но  отставной майор размяк в  тепле,  почивал  сном
младенца и был абсолютно неподъемен.
      Пришлось  Андрону  выволакивать  его  из  "Жигулей"  и
транспортировать  на четвертый этаж, потому  как  по  закону
подлости  лифт,  естественно, не  работал.  Ну  вот  наконец
обшитая  дерматином  дверь, прихожая  с  рогами,  зеркальный
коридор,   душная,  обставленная  с  чудовищной  безвкусицей
комната  -  все  дорогое, аляповатое, не  на  своих  местах.
Финский, разложенный наполовину диван принял ветерана в свои
объятия, и он, почмокав слюнявыми губами, затих, вытянулся -
отвоевался на сегодня.
      -  Ой,  Ваня, Ваня, какой же ты, Иван, дурак... Верная
подруга  жизни,  плотная, крашенная  хной,  грустно  махнула
пухлой,  густо  окольцованной рукой и принялась  разоблачать
его.
      -  Спасибо  вам, Андрей. - Прикрыв дверь  опочивальни,
Анжела  вышла в коридор, сняла перчатки, шапку и, бросив  их
на вешалку, достала четвертак. - Вот, хватит?
      Каштановые волосы она стягивала "хвостом",  но  не  на
затылке,  а сбоку, что делало ее похожей чем-то на  одноухую
таксу. К слову сказать, вопреки породе весьма длинноногую.
      - Я его не за деньги пер. - Андрон насупился, пошмыгал
носом и хмуро взглянул на благодетельницу.
     - По доброте душевной.
       Благополучная  разряженная  сучка.  Хорошо   ей   при
"Жигулях"  да  в  дубленке, думать, что деньги  -  это  все.
Андрон  вдруг  всей  кожей  ощутил  жуткое  убожество  своей
*`.+(gl%) обдергайки, легонькой не по сезону куртки,  грубых
"скороходовских" го