зик! Фас! Взять его!  Даже  не
понять  чей  голос,  мужской или  женский  -  так  закричали
истошно.  Понятно  было  только, что  надо  рвать  когти.  И
Тимофей  побежал  - зигзагами, наобум. Спотыкаясь,  бранясь,
давясь желчью. Наконец нелегкая вынесла его к реке.
      Пробороздив песок на крутом склоне, Тимофей угодил  на
мелководье и инстинктивно стал кричать:
     - На помощь! Люди!
      Однако  вскоре  замолк  -  прохладная  речная  водичка
успокоила.   Мгла   перед  глазами  рассеялась,   в   голове
прояснело,  и  главное - перестало тошнить. Тимофей  смыл  с
подбородка  блевотину,  тело  ныло,  словно  побитое.  Ворот
модной  приталенной рубахи полуоторван, вельветовые, недавно
купленные   мокасины   утрачены.   Еще   слава   Богу,   что
самозаводящийся "Полет", подаренный на шестнадцатилетие, был
на  руке. А в памяти всплывали подробности вечера -  Папуля,
Мариха,  бидоны, Надюха. Ее губы, маленькие груди, стройные,
бесстыдно   раскинутые  ноги.  Привычно   раскинутые,   даже
очень... Он, хоть убей, не мог припомнить, где произошло его
грехопадение.  Ну избушка на курьих ножках, ну  продавленная
кровать, ну Надюха... Остальное покрыто мраком.
      Тимофей двинулся вдоль берега, поднялся по тропинке  в
гору  и мимо сонных домов, по шершавому асфальту безрадостно
поплелся домой.

                            Хорст
                           (1938)

      С  монументальной трибуны открывался прекрасный вид на
изумрудное   поле   нового  стадиона.  На  поле   колыхались
прихотливые белоснежные узоры, сотканные из тел тысячи  юных
гимнасток.
       Светловолосый  малыш  лет  четырех,  устроившийся  на
коленях  матери, баронессы фон Л„вен-херц, в девичестве  фон
Кнульп, не сводил театрального бинокля с беговой дорожки, на
которую выходила из-под арки когорта тяжелой кавалерии.
      -  Мама,  мама,  смотри, там папа! Со  знаменем!  Тетя
Магда, папа!
      Во  главе  когорты  на белоснежном  першероне  с  алым
чепраком ехал его отец, Зигфрид фон Л„вен-херц, облаченный в
блистающие  кованые доспехи. Белокурую голову венчал  гордый
рогатый шлем. В левой руке он держал пудовый щит-ростовик со
строгой  готической каймой и стальной полированной свастикой
посередине.  Правая  рука  в  необъятной  железной  рукавице
сжимала  красный стяг со множеством кистей. В  самом  центре
стяга  на белом круге красовалась такая же свастика,  только
черная.  Першерон  ступал медленно, с достоинством,  на  его
морде  застыло точно такое же каменное выражение, как  и  на
медально-четком  нордическом лице всадника. Позади  парадным
строем   по   четверо  ехала  колонна  рыцарей,  вооруженных
массивными    копьями.   Новехонькая   гудроновая    дорожка
прогибалась под тяжестью копыт.
     Стадион взревел, перекрывая мощный духовой оркестр.
      Магда Геббельс обернулась и со снисходительной улыбкой
погладила малыша по головке.
      - Вижу, Хорстхен... Дорогая Марго, похоже, мой Йосси в
твоем Зигфриде не ошибся...

                           Андрон
                           (1974)

     На улице загрохотало, будто реактивный самолет пошел на
посадку. Рокочущий этот звук стал стремительно приближаться.
      -  Мать,  я  пошел. - Отбросив в сторону  "Работницу",
Лапин-младший поднялся, одел куртенку из болоньи и  принялся
распихивать по карманам все необходимое. - Дверь  только  не
закрывай, буду поздно.
      Поджарый,  крепкий,  со  спичкой  во  рту,  он  чем-то
смахивал на Алена Делона славянского разлива.
      -  Господи, Андрюша, а на ужин? - Варвара Ардальоновна
нахмурилась,  отложила  рукоделие  и,  сняв  очки,  покачала
головой.  -  Будет бефстроганов, говяжий, с пюре,  половинка
яблока и кофейный напиток "Кубань". Со сладкой булочкой.
     Сегодня была не ее смена - отсюда и макраме, и расшитый
змеями халат, и приятные минуты ничегонеделанья. Собственно,
не  такие уж и приятные, уж лучше бы на кухню к котлу. Глаза
стали  неважно  видеть, а лампочка под потолком  плохонькая,
под  стать  комнатенке  -  в центральном  корпусе  места  не
хватило,  вот и снимают по соседству у частника. Да впрочем,
ладно, жилье и жилье, по теплому-то времени сойдет. Есть где
кости разложить, опять-таки шифоньер, занавесочка на оконце,
полочки, в углу ведерце с водой и корытце с овсом.  Это  для
Арнульфа.  И  хоть  Андрюшенька смеется,  говорит,  что  ты,
маманя,  не  в  себе,  только что они понимают,  молодые-то.
Просыпался бы раньше, увидел бы сам - по утрам порожние они,
и  ведерце,  и  корытце. А как иначе, если Арнульф  приходит
каждую ночь...
      Ужасный  рев на улице между тем достиг своего  пика  и
унялся,  превратившись в мерное, угрожающее порыкивание  под
самым окном.
      - Знаем мы этот ваш бефстроганов говяжий. Бедные дети.
- Андрей язвительно усмехнулся. - Все, мать, покеда.
      Подмигнул,  резко  хлопнул  дверью,  побежал  вниз  по
скрипучей лестнице.
     "Эх, сынок, сынок, ишь как ты режешь правду-то матку, -
Варвара  Ардальоновна  потупилась,  вздохнув  перекрестилась
троекратно,  -  не  в бровь, а в глаз. Кормильцы,  пресвятые
угодники, простите мя, не дайте пропасть..."
      Ну  да,  бефстроганов  говяжий из  одних  сухожилий  и
связок.  Откуда  быть  мясу, если завхоз  с  заведующей  его
жарят,  потом долго тушат, а затем, положив в банки и  залив
жиром,  отправляют родне - одна в Новгородскую, а  другая  в
Псковскую. Верно, воруют. Все. От детей. И она сама, правда,
с оглядкой, по мелочи, то крупки, то сухофруктов, то морквы.
       За   окном  тем  временем  снова  загрохотало,  жутко
заревело, затрещало, застреляло.
       "Господи,   ну  скоро  уж  они  уедут?"   -   Варвара
Ардальоновна поднялась, шаркая шлепанцами, подошла  к  окну,
но,   застав  только  сизую  стену  дыма  да  чью-то  быстро
удаляющуюся спину, снова перекрестилась троекратно...
      Команда  Матачинского  неслась  на  мотоциклах  -  сам
атаман,  его  правая рука Плохиш, Витька Кругов по  прозвищу
Деревянный,  рыжий  Мультик,  Боно-Бонс  и  Андрон,  хоть  и
городской,  но  пацан  крученый, свой в доску,  проверенный.
Ехали  в  Белогорку на танцы - урезанным  составом  на  трех
,   h(-  e.  Головную  "Яву-350"  вел  кряжистый,  как  дуб,
Деревянный,  ручку  газа  "панонии"  знай  себе   накручивал
патлатый  Мультик,  древний,  полученный  еще  по  ленд-лизу
"харлей-дэвидсон"    Мататы   летел   замыкающим.    Никаких
скоростных  лимитов,  никаких глушителей  -  "мундштуков  на
флейтах". И никаких прав и техталонов. Хрен догонишь.  Да  и
кто догонять-то будет? Мудак Кологребов на своем УАЗе?..
     Мелькали в свете фар деревья на обочине, со свистом бил
в  лицо ставший ощутимо плотным воздух, злобно в сатанинском
исступлении  ревели разъяренные моторы. Через четверть  часа
зарулили  к местному клубу, провели, не выключая двигателей,
рекогносцировку   -  ага,  вот  они,  вражеские   мотоциклы,
полдюжины.  Не  побоялись,  значит,  куровицкие,   приехали.
Минимум   шесть  человек.  Максимум  двенадцать.  Интересно,
сколько назад уедет, очень интересно. Воюют ведь не числом -
умением.  А ничего у них драндулеты, особенно вот этот  "ИЖ-
Планета", новье, муха не садилась. Красносмородиновый.
      -  Андрон  со мной, остальные на взводе. - Матачинский
заглушил мотор, вылез из седла "харлея". - Курощупов  мочить
беспощадно.
      Твоя  правда,  атаман, без пощады. А как  иначе-то?  В
субботу  двое  наших,  Триппер и  Витька  Жлоб,  съездили  в
Куровицы на танцы и, несмотря на миролюбие и такт, конкретно
получили  по мозгам. В бубен, в нюх, в пятак, в  ливер,  еле
ноги  унесли. И это невзирая на бессрочный, заключенный  еще
зимой  пакт о ненападении! Немыслимое вероломство, куда  там
Геббельсу  с Гитлером. А впрочем, что с них взять,  курощупы
они  и  есть курощупы, деревня, ложкомойники. За что и будут
наказаны. По всей строгости сиверского закона.
     - Припас-то не забыл? - Матачинский с ухмылкой взглянул
на Андрона, сплюнув, подмигнул и стал подниматься на высокое
крылечко клуба. - Если что, гаси сразу.
      Крепким,  с  лицом широким и брылястым, он удивительно
напоминал бульдога - такой же верткий, приземистый, вцепится
-  зубов  не  разожмет. Порода, гены. Дед его был знаменитым
медвежатником-шниффером, работал  с  Ленькой  Пантелеевым  и
щелкал  сейфы  словно орехи. Отец, законный вор  с  кликухой
Шкворень, ушел в Отечественную на фронт, геройски  воевал  и
после был зарезан своими же подельщиками. Старший брат, гоп-
стопник   Винт,  всласть  покуролесил  по  Союзу,   заслужил
авторитет  от  Якутска  до Сургута и  нынче  в  ранге  особо
опасного  рецидивиста отдыхал на строгаче в Усть-Куте.  Одно
слово - семья. Куда от нее...
      А с Андроном Матата познакомился на танцах позапрошлым
летом. Решил развлечься, поучить жизни приезжего фраерка.  А
получилось  настоящее мужское ристалище с выбиванием  зубов,
пинками  по  яйцам,  ударами под дых. На равных.  Подрались,
подрались,  потом  выхаркнули сопли, вытерли  носы  и  вдруг
рассмеялись  - с полнейшим взаимным уважением. Дружба,  она,
как  известно,  начинается с улыбки.  Боевая  тем  более.  А
повоевать с той поры пришлось немало.
      В  клубе  между тем ударил барабан, бас  пошел  сажать
нехитрую  квинтовую тему, и лихо взвелась песнь  про  Москву
златоглавую    -   громко,   забойно,   с   полетностью    и
`%"%`!%` f(%). Звук пробирал до глубины души, благо акустика
способствовала - клуб размещался в здании бывшей церкви.
      Эх, конфетки-бараночки, словно лебеди саночки, Эх  вы,
кони залетные...
      Когда  Андрон и Матачинский вошли внутрь, их  окружила
плотная, разгоряченная от танцев толпа - девушки в кримплене
и  джинсе,  парни  в  рубахах  нараспашку,  какие-то  пьяные
личности в тельняшках, с татуированными пальцами. Все  свои,
белогорские, кезевские, куровицкие, сиверские. А чужие здесь
не  пляшут. Потому как побьют-с. Всенепременнейше. Традиция-
с.
       -   Ща   будут  вам  конфетки-бараночки...   Пакостно
усмехнувшись, Матачинский потянул Андрона к сцене, и  в  это
время   раздался  женский  визг,  музыка  замолкла  и  народ
шарахнулся  к  стенам.  В центре зала  образовался  круг,  в
фокусе  круга - побоище. Судя по звукам ударов,  нешуточное,
на три персоны.
      -  Ну  что,  махаться будем или культурно отдыхать?  -
рявкнул  в  микрофон  самый  главный,  привычный  ко   всему
музыкант. - А то мы сами махнем на перерыв.
      -  Петечка,  отдыхать!  Отдыхать!  -  хором  закричали
девушки. - Культурно!
      Драчунов  разняли, всем обществом выволокли  во  двор,
музыканты тем временем ухнули "танго взаимного приглашения".
       -   Вот   они,   приблуды,  -  сдержанно  обрадовался
Матачинский  и  показал в угол у сцены,  где  кучковалось  с
десяток  куровицких.  -  Ну что, Андрон,  пошли  на  залупу.
Покажем этим гадам.
      Такие вот дела, раньше ходили "на вы", а теперь  -  на
залупу.
      Только  Андрон  не отреагировал. Не отрываясь,  словно
завороженный  он  следил за девушкой  в  белом  платье  -  с
ловкостью  перебирая  стройными  ногами,  она  кружилась   в
чувственном танце. Прекрасная, как принцесса из сказки...
      - Ладно, ладно тебе. Первым дело мы испортим самолеты.
Ну  а  девушек  потом. - Хлопнув его по  плечу,  Матачинский
заржал и вразвалочку, с достоинством подошел к куровчанам. -
Здорово, козлы рогатые!
     - Кто? Мы? Козлы? Рогатые?
      -  Да нет, - вступил в разговор Андрон, - курощупы вы.
Пернатые!  То  ли  два  пера, то ли три.  Падлы  трипперные.
Пидоры гнойные, ложкомой-ники помойные!
      -  Да  мы  вас  щас!  Это... того...  Раком!  На  ноль
помножим! Ушатаем! Эта... Пасть порвем!
     Да, такие оскорбления смываются только кровью.
     - А ну-ка, суки, выйдем...
      Двое куровицких не выдержали и, подтолкнув обидчика  к
дверям,   расправили  саженные  плечи.  Чувствовалось,   что
намерения у них самые серьезные.
      -  Слепой  сказал: посмотрим, - согласились  Андрон  и
Матата, с готовностью шагнули следом, но до дверей не дошли.
      В  руке  у  одного мелькнула "ромашка"  -  вентиль  от
пожарного  крана,  кастет  -  лучше  не  придумаешь,  другой
взмахнул   канатом-"успокоителем".  Грузно   рухнуло   тело,
"'"('#-c+  чувствительная танцорша, кто-то восхищенно замер,
поднял  вверх  большой  палец с  вытатуированным  крестом  -
символом "отрицаловки":
     - Во дают жизни пацаны!
      -  Наших бьют! - рассвирепели куровчане и всей толпой,
сметая  на  пути  танцующих,  рванулись  за  Матачинским   и
Андроном.
      Войдя  в раж, скатились с высокого крыльца и с боевыми
криками,  не  разбирая дороги, бросились за обидчиками,  все
как-то  суматошно, необдуманно, бестолково. Нет  бы  остыть,
прикинуть хрен к носу, пошевелить мозгами.
      Из-за  кустов выскочили Мультик, Боно-Бонс,  Плохиш  и
Деревянный.  Попали куровчанские словно кур в ощип  -  пошла
работа.  С ушибами, переломами, сотрясениями, травматической
экстракцией  зубов - до победного конца.  Сняли  с  куровчан
часы - пусть еще радуются, что не скальпы, - взяли деньги  и
ключи от мотоциклов, жаль вот только документов не нашли.
      Домой  возвращались  словно триумфаторы,  на  шестерке
колесниц,  не  хватало  только  оваций  и  лавровых  венков.
Загнали мотоциклы Боно-Бонсу в сарай, почистились, помылись,
стали расходиться - знать ничего не знаем, ведать не ведаем,
не при делах мы, гражданин начальник, не при делах...
     - Завтра по утряни барыга заявится, бабки за "Ковровца"
загонишь в общак. - Матата по-командирски посмотрел на Боно-
Бонса,  закурил "Родопи" и уважительно подмигнул Андрону.  -
Тебе куда, на базу?
       -   Не,   -  глянув  на  трофейную  "Ракету",  Андрон
нахмурился,  хлопнул себя по лбу, - что-то  с  памятью  моей
стало. К станции подкинь, в темпе вальса.
      Вот  бля,  и забыл совсем, что надо встречать  Надюху,
электричка через десять минут. Сказать по правде, не  очень-
то  и хочется, утомила. Это хорошо, если бы раз - и в койку,
а  то ведь нет - сперва все эти пьяные базары, Мариха стерва
с   мудаком  Папулей,  бидоны  с  бормотухой,  табачный  дым
столбом. Мало ему дома отца бухарика.
     - Какие проблемы, корешок...
     Матачинский улыбнулся и всю дорогу до станции летел как
умалишенный.  "Ох-р-р-р-ренели?"  Однако,  как  ни  спешили,
опоздали - Надюха уже прибыла. В бежевом приталенном  плаще,
в  фиолетовых колготках со стрелками и красных,  похожих  на
копыта туфлях.
       Познакомился   с   ней   Андрон   летом   на   речке.
Разговорились, выкупались, постучали в волейбол, затем пошло-
поехало  - танцы-панцы-зажиманцы, прогулки при луне, любовь-
морковь до гроба... Надюха была барышня спелая, девятнадцати
годов,  а  работала в продмаге на Владимирском, на  пару  со
своей подружкой Марихой, к матери которой они и приезжали на
выходные  в  Сиверскую.  Приезжали с  бидонами  ворованного,
вытянутого  шприцем  из бутылок винища,  с  закуской,  мелко
нарезанной в силу обстоятельств. Те еще были девушки, знали,
что,  почем  и  сколько. И мужского пола не  чурались,  жили
весело. На широкую ногу. Точнее, на широко раздвинутые.
      -  Привет.  -  Андрон с улыбочкой  подошел  к  Надюхе,
чмокнул  в  румяную,  пахнущую парфюмом  щеку.  -  Выглядишь
*+ aa-., полный отпад. А кто это там с Марихой? Папуля где?
      Мариха  стояла  чуть  поодаль в обнимку  с  незнакомым
плотным бугаем.
      -  Папуля  не  может сегодня, заместителя  прислал,  -
фыркнув, Надюха усмехнулась, сделала похабный жест и, как бы
вспомнив  что-то,  обиженно  надула  губы.  -  А  с   тобой,
Андрюшенька, я вообще не разговариваю. Прошлый  раз  свинтил
куда-то,  непокрытой меня оставил. В гробу  я  видела  такую
любовь до гроба.
      -  В  прошлый раз? - Андрон безмерно удивился,  но  не
показал   виду,   лишь  улыбнулся  еще  шире.   -   Виноват,
исправлюсь, тетенька.
     Все ясно, глюки пошли. Прошлого раза вообще не было, не
сложилось. Пить надо меньше, больше закусывать!
      -  Ладно.  Сегодня уж я с тебя не  слезу  до  утра.  -
Повеселев,  Надюха сменила гнев на милость и  взяла  Андрона
под руку. - Ну-ка пойдем.
      И Андрон пошел. А перед глазами у него все кружилась в
танго  та  девушка  в  белом платье. Прекрасная  и  далекая,
словно из сказки...

                            Хорст
                           (1945)

      - Мартин, я так тебе благодарна, что в эти трудные дни
ты сумел выкроить минутку для бедной вдовы.
     - Пустое, Марго. Помогать семьям павших товарищей - наш
человеческий долг. Так зачем ты хотела меня видеть?
     Маргарет фон Л„венхерц потупилась и тихой скороговоркой
вымолвила одно слово:
     - Зонненкиндер.
      На  круглом  лице Мартина Бормана не дрогнул  ни  один
мускул, но это далось ему с большим трудом.
     - Не понимаю, о чем ты.
      -  Нет,  Мартин,  понимаешь.  Разве  не  ты  подал  на
утверждение фюреру список на тайную эвакуацию ста пятидесяти
детей, последний резерв нации, будущих строителей Четвертого
рейха?
      Сука!  Чертова  шлюха! Откуда она  пронюхала  про  эту
сверхсекретную программу? Да, такой список существовал,  да,
фюрер, в удачно выбранную минутку, не глядя его завизировал,
думая,  что речь идет об эвакуации в Баварские Альпы,  -  но
при  чем  здесь  вдовушка бездарного актеришки,  изловившего
Железный  Крест и погон штандартенфюрера СС в  мутных  водах
оккультизма?.. Впрочем, если бы не передок бойкой Марго,  ее
Зигфрид  едва  ли дослужился бы и до капитана. Партайгеноссе
Борману  и самому пару раз случалось вкусить от щедрот  фрау
Л„венхерц  еще  при  жизни ее муженька,  не  вылезавшего  из
сверхсекретных  командировок  в  чертову  глушь  да  там   и
сгинувшего. Однако это еще не повод...
      - Что ты хочешь? - нарочито безразличным тоном спросил
он.
     - Одно место в следующем эшелоне. Для моего Хорста.
      Она сошла с ума. Список давно утвержден. И хотя из ста
/ob($%aob( детишек шестеро выбыло по естественным причинам -
бомбежки,   эпидемия,  -  еще  столько  же  было  отправлено
заботливыми  родителями погостить к швейцарским  тетушкам  и
ирландским    дядюшкам,   да   и   в   самом    списке    он
предусмотрительно оставил несколько вакантных мест, из этого
отнюдь  не  следует, что на борту теплохода готово  местечко
для  ее  отпрыска. Конечно, его ребятки могут  за  несколько
секунд  превратить  вдовицу  Л„венхерц  в  очередную  жертву
варварского  налета вражеской авиации, но где гарантия,  что
эта  стерва не оставила после себя компрометирующей бумажки,
которая  завтра  же ляжет на стол, скажем, тому  же  вонючке
Гиммлеру?
     - Скажи мне, Марго, - ласково проговорил он. - Откуда у
тебя такие сведения? Может быть, мы договоримся так - ты мне
все расскажешь, а я постараюсь что-нибудь сделать для твоего
малютки...
      -  Вот.  -  Фрау Л„венхерц выложила на дубовую  крышку
стола  коричневый конверт. - Здесь все разговоры...  ну,  не
все,  конечно... что велись в малой гостиной и... ив будуаре
родового  замка нашей фамилии. Особо советую  тебе  обратить
внимание  на  откровения некоего банкира, первого  помощника
самого Функа... Пьян был без меры, но конкретных фамилий  не
называл. Впрочем, ты и без фамилий все поймешь...
       Борман  углубился  в  чтение,  прерывая  это  занятие
сдавленной  руганью. Прихлопнув желтый лист бумаги  кулаком,
он сорвал трубку массивного телефона.
     - Айзенаха ко мне!

                           Андрон
                           (1976)

      Получать  с Андрона священный долг, то бишь  священную
обязанность,  взялись в Кировском районе -  по  официальному
месту  жительства  матери, прописанной в  трущобе  на  улице
Тракторной.  Повестка  из военкомата  была  какая-то  серая,
жеваная, со зловещим фиолетовым штампом: "Явка обязательна".
      -  Не  ссы,  Андрюха,  болото  сухо.  Весной  забреют,
красота!  - одобрил пьяненький, с утра полирнувшийся  пивком
Лапин-старший. - Тепло, светло и мухи не