, он решил продолжать  борьбу.  Загребая
воду правой рукой, он стал махать левой, бить ею по воде и кричать что  есть
мочи. Из шлюпки можно было разглядеть его белую фигуру в уже потемневшей  на
востоке воде, и матросы сразу же заметили его. Повернув шлюпку,  они  дружно
налегли на весла, и она понеслась в его сторону; через пять-шесть минут двое
матросов втащили его на корму.
     Они принадлежали к экипажу брига и были посланы  на  берег  за  песком.
Заметно похолодало, Трой весь продрог, и матросы дали ему кое-что из одежды.
Они обещали отвезти его на берег поутру и, не теряя времени, -  час  был  уж
поздний, - взяли курс на рейд, где стояло их судно.
     Ночь медленно опускалась на  необозримые  водные  просторы.  Невдалеке,
там, где береговая линия делала извилину, уходя к горизонту  длинной  темной
полосой, начали загораться цепочкой желтые  огоньки,  возвещая  о  том,  что
здесь находится город Бедмут и на его главной  улице  зажигают  фонари.  Над
водой только и слышно было что скрип весел, шлюпка летела вперед, и по  мере
того как сгущались сумерки, свет городских фонарей становился все  ярче,  их
отсветы, падавшие на море, рассекали волны, как пылающие мечи. Наконец перед
ними выросли смутные очертания кораблей,  и  через  минуту  они  подплыли  к
своему судну.

ГЛАВА XLVIII
     ВОЗНИКАЮТ СОМНЕНИЯ. СОМНЕНИЯ РАССЕИВАЮТСЯ.

     Трой отсутствовал уже несколько дней, и это слегка удивляло Батшебу, но
при этом она испытывала чувство облегчения, однако ничто не могло вывести ее
из состояния холодного безразличия. Она знала, что навсегда связана с Троем,
не видела никакого выхода из создавшегося положения и не могла  рассчитывать
ни на какую  случайность.  Батшеба  больше  не  думала  о  своей  красоте  и
равнодушно, как бы со стороны, взирала на  ожидающую  ее  печальную  участь;
будущее рисовалось ей в одних мрачных тонах. Ее юная гордость была уязвлена,
но вместе с тем утихли и ее тревоги о будущем, ибо всякие опасения допускают
и хороший и дурной исход, а Батшеба уже не ждала ничего  хорошего  в  жизни.
Рано или поздно, - вероятно, не слишком поздно - ее муж  вернется  домой.  И
тогда дни их аренды Верхней фермы будут сочтены.  Вначале  агент  по  аренде
поместий проявлял известное недоверие к Батшебе, преемнице Джеймса Эвердина,
полагая, что женщине, да еще такой молодой и красивой, не по силам управлять
фермой; но завещание дядюшки было составлено столь необычно,  перед  смертью
он не раз восхвалял ее хозяйственные способности, а она сама так энергично и
разумно  распоряжалась  многочисленными  отарами   и   стадами,   неожиданно
попавшими ей в руки еще до заключения арендного  договора,  что  в  ее  силы
поверили, и больше не возникало возражений.  В  последнее  время  она  стала
сомневаться, не отразится ли как-нибудь факт ее замужества на ее юридическом
положении; однако перемена фамилии, по-видимому, прошла  незаметно,  и  ясно
было лишь одно: в случае, если по ее вине или по вине мужа в  январе  месяце
не будет внесена арендная плата, с ними не очень-то станут церемониться,  да
они и не заслуживают снисхождения. А если придется  покинуть  ферму,  им  не
миновать нищеты.
     Рухнули  все  ее  планы  на  будущее.  Ей  несвойственно  было   питать
необоснованные надежды; энергичная и предусмотрительная, она  отличалась  от
легкомысленных,  избалованных  особ,  которые  никогда   не   расстаются   с
надеждами, как иной человек с часами, - если их накормят и  приютят,  у  них
сразу поднимается настроение. Прекрасно сознавая, что она совершила  роковую
ошибку, Батшеба покорилась судьбе и хладнокровно ожидала развязки.
     В ближайшую субботу после ухода Троя она в первый раз после  замужества
отправилась одна в Кэстербридж. Батшеба медленно  пробиралась  сквозь  толпу
сельских дельцов; по обыкновению, они собрались перед зданием  биржи,  и  на
них, по обыкновению, глазели горожане, думавшие при  этом,  что  жить  такой
здоровой жизнью можно, лишь отказавшись  от  возможности  стать  олдерменом.
Внезапно шедший за  ней  по  пятам  мужчина  бросил  несколько  слов  своему
спутнику. У Батшебы слух был острый, как у дикого зверька,  и  она  услышала
все, хотя говорили у нее за спиной.
     - Я разыскиваю миссис Трой. Это она?
     - Да, эта молодая леди как будто и есть миссис Трой, - отвечал другой.
     - Я принес ей невеселое известие.  Муж  ее  утонул.  Словно  наделенная
пророческим даром, Батшеба пробормотала:
     - Нет, это не правда! Не может быть!
     После этого она уже ничего не говорила и не  слышала.  Ледяной  панцирь
самообладания, в который она недавно облеклась, был внезапно разбит, чувства
вырвались наружу и захлестнули ее. В глазах у нее потемнело, и она упала.
     Но не на землю. Мрачный мужчина,  который  стоял  под  портиком  старой
биржи и следил за ней глазами, услышав возглас Батшебы, мигом бросился к ней
и успел подхватить ее, когда она пошатнулась.
     - Что случилось?  -  спросил  рокового  вестника  Болдвуд,  поддерживая
Батшебу.
     - Ее муж утонул на этой неделе, купаясь в Лалвиндской бухте.  Береговой
стражник нашел его одежду и вчера доставил ее в Бедмут.
     Странный огонь вспыхнул в глазах Болдвуда, и лицо  его  залила  краска,
выдавая волнение, вызванное тайной надеждой.  В  этот  миг  все  глаза  были
устремлены на него и на  бесчувственную  Батшебу.  Он  поднял  ее  на  руки,
бережно расправил складки ее платья, как ребенок,  подобрав  подбитую  бурей
птичку, разглаживает примятые перышки, и  понес  ее  по  улице  к  гостинице
"Королевский щит". Пройдя под аркой в  вестибюль,  он  потребовал  отдельную
комнату, и в тот момент,  когда  он  опускал  -  о,  как  неохотно!  -  свою
драгоценную  ношу  на  диван,  Батшеба  открыла  глаза.  Вспомнив  все,  что
случилось, она прошептала:
     - Хочу домой!..
     Болдвуд вышел из комнаты. С минуту он простоял в коридоре, собираясь  с
мыслями. Он был  так  ошеломлен,  что  действовал  почти  бессознательно,  а
теперь, когда ему блеснул смысл происшедшего, все уже было позади. Несколько
райских, блаженных мгновений он держал ее в своих объятиях. Что из того, что
она не сознавала этого? Он прижимал ее к своему сердцу, и их  сердца  бились
рядом.
     Он  разыскал  служанку  и,  послав  ее  к  Батшебе,  вышел  на   улицу,
намереваясь выяснить  все  обстоятельства  этого  происшествия.  Но  ему  не
удалось добиться почти ничего сверх того, что он уже слышал. Тогда он  велел
запрячь ее лошадь в двуколку и, когда все было готово, вернулся сообщить  ей
об этом. Батшеба, еще бледная  и  слабая,  уже  успела  послать  за  жителем
Бедмута, принесшим эту весть, и он сообщил ей все, что было ему известно.
     Теперь Батшеба вряд  ли  была  бы  в  состоянии  править  лошадью,  как
правила, направляясь в город, и Болдвуд весьма деликатно  предложил  достать
ей кучера или же отвезти ее в своем фаэтоне, где ей будет удобнее, чем в  ее
экипаже. Батшеба  мягко  отклонила  его  предложение,  и  фермер  тотчас  же
удалился.
     Через полчаса она усилием воли овладела собой, села в двуколку и  взяла
в руки вожжи, - глядя  со  стороны,  можно  было  подумать,  что  ничего  не
случилось. Она выбралась из города по извилистой боковой улочке  и  медленно
поехала по дороге, ничего не замечая вокруг. Уже  сгущались  сумерки,  когда
Батшеба добралась до дому; она  молча  вышла  из  экипажа  и,  бросив  вожжи
мальчику, поднялась наверх. Лидди встретила ее на площадке лестницы. Новости
опередили Батшебу на  полчаса,  и  Лидди  вопросительно  заглянула  в  глаза
хозяйке. Батшеба не проронила ни слова.
     Она вошла к себе в  спальню,  села  у  окна  и  долго-долго  напряженно
размышляла; под конец ее  окутала  темнота,  и  едва  можно  было  различить
очертания ее фигуры. Кто-то постучался в дверь и вошел в комнату.
     - В чем дело, Лидди? - спросила она.
     - Мне  подумалось,  что  вам  надо  бы  кое-что  для  себя  достать,  -
нерешительно проговорила девушка.
     - Что ты хочешь сказать?
     - Траурное платье.
     - Нет, нет, нет! - живо возразила Батшеба.
     - Но ведь нужно что-нибудь сделать для бедного...
     - Только не сейчас. Я считаю, что в этом нет надобности.
     - Почему же, мэм?
     - Потому что он жив.
     - Откуда вы это знаете? - с удивлением спросила Лидди.
     - Не могу сказать. Но если бы он умер, все было бы по-другому, Лидди...
Я наверняка услыхала бы еще какие-нибудь подробности или нашли бы его  тело,
словом, было бы совсем не так, как сейчас... Я совершенно  уверена,  что  он
жив!

     Батшеба  твердо  стояла  на  своем  до  понедельника,  пока  два  новых
обстоятельства не поколебали ее уверенность. Во-первых, она  прочла  краткую
заметку  в  местной  газете,  где  какой-то  писака,  со  всей  очевидностью
устанавливал  факт  смерти  Троя,  утонувшего  в  море;  кроме   того,   там
приводились важные показания молодого Баркера, доктора медицины из  Бедмута,
который в письме к редактору утверждал, что он  был  свидетелем  несчастного
случая. Он перебрался через скалу и огибал бухту,  как  раз  когда  садилось
солнце. Вдруг он увидел купальщика,  выплывшего  из  бухты  и  подхваченного
течением, и сразу же понял, что у бедняги  мало  шансов  на  спасение,  если
только он не обладает исключительной физической силой. Потом пловец  скрылся
за мысом, и мистер Баркер побежал по берегу в том же направлении.  Но  когда
доктор взобрался на возвышенность, откуда открывался широкий  вид  на  море,
уже стемнело, и он больше ничего не мог разглядеть.
     Во-вторых, прибыла одежда Троя, которую она  должна  была  осмотреть  и
опознать, хотя это  уже  давно  сделали  люди,  ознакомившиеся  с  письмами,
найденными у него в карманах. При всем ее волнении ей было  ясно,  что  Трой
раздевался в полной уверенности, что очень скоро снова  оденется,  и  только
смерть могла помешать ему это сделать.
     Батшеба спросила себя: "Если другие так уверены в его гибели, то почему
же я это отрицаю?" Вдруг лицо ее вспыхнуло, - ей пришла  в  голову  странная
мысль, подсказанная еще не остывшей ревностью: Трой бросил ее  и  последовал
за Фанни в другой мир. Что, если он покончил с  собой,  разыграв  несчастный
случай? Возможно, что дело обстоит совсем  не  так,  как  думают  люди.  Она
вспомнила  о  раскаянии,  проявленном  Троем  в  ту  ночь,  и  мысль  о  его
самоубийстве  так  овладела  Батшебой,  что  ей  не  пришла  на  ум   другая
возможность, не столь трагическая, но для нее еще более страшная.
     В  этот  вечер  Батшеба  долго  сидела  одна  у   догорающего   камина.
Почувствовав успокоение, она  взяла  в  руки  часы  Троя,  которые  были  ей
возвращены вместе с другими его вещами. Она открыла крышку, как  это  сделал
он при ней неделю назад. Там по-прежнему лежала прядка светлых  волос,  этот
маленький фитилек, вызвавший с голь сильный взрыв.
     - Он принадлежал ей, и она принадлежала ему, и вот они ушли  вместе,  -
проговорила Батшеба. - Я была для обоих чужой, - так зачем же мне хранить ее
волосы? - Она взяла прядь и поднесла ее к огню. -  Нет,  я  не  сожгу  их...
Сохраню на память о ней, бедняжке! - вдруг прибавила она и  отвела  руку  от
камина.

ГЛАВА XLIX
     ПОВЫШЕНИЕ ОУКА, ВЕЛИКАЯ НАДЕЖДА

     Поздняя осень уже переходила в  зиму,  и  сухие  листья  толстым  слоем
покрывали торф на болотах и мох в лесах. Еще недавно  Батшеба  находилась  в
оцепенении чувств, которое, по существу, не было оцепенением,  а  теперь  ею
овладело странное спокойствие, которое нельзя  было  назвать  безмятежностью
Пока она была убеждена, что Трой жив, она могла хладнокровно  думать  о  его
смерти, но теперь, когда могло оказаться, что она потеряла его, она сожалела
об утрате. Она по-прежнему управляла фермой, получала  значительные  доходы,
не слишком ими интересуясь, и вкладывала деньги в различные начинания только
потому, что поступала так в минувшие дни. Прошло лишь несколько  недель,  но
от прошлого ее отделяла необозримая пропасть, словно она уже умерла, но  еще
сохранила способность суждения и, подобно скорбящим героям известной  поэмы,
могла размышлять о том, каким драгоценным даром была прежде для нее жизнь.
     Однако овладевшая Батшебой апатия имела благие последствия,  а  именно,
Оук был назначен управителем - шаг, на который она  долго  не  решалась.  Но
поскольку он, по существу, уже давно выполнял эти обязанности,  перемена,  -
если не говорить о прибавке  жалованья,  -  не  слишком  бросалась  в  глаза
окружающим.
     Болдвуд жил в уединении и в полной бездеятельности. Значительная  часть
его пшеницы и весь урожай ячменя за этот  год  пострадали  от  дождя.  Зерно
проросло,  побеги  густо  переплелись,  и  в  конце  концов   ячмень   стали
выбрасывать  целыми  охапками  свиньям.  По  всей  округе  шли  толки:  люди
удивлялись небрежности  фермера,  причинившей  ему  такие  убытки;  работник
Болдвуда сообщил,  что  о  забывчивости  не  может  быть  и  речи,  так  как
подчиненные не раз осторожно напоминали Болдвуду, какая опасность грозит его
зерну. Глядя, как свиньи с омерзением  отворачиваются  от  гнилых  колосьев,
Болдвуд наконец опомнился и как-то вечером послал за Оуком. Навело ли его на
мысль недавнее повышение Оука у  Батшебы  или  что-либо  другое,  но  фермер
предложил Габриэлю взять на себя управление Нижней фермой  наряду  с  фермой
Батшебы, уверяя, что ему необходим помощник, именно такой надежный  человек.
Несчастная звезда Габриэля, как видно, начала быстро закатываться.
     Узнав  об  этом  предложении,  Батшеба,  с  которой  Оук   должен   был
посоветоваться, сперва довольно вяло ему возражала. Она считала, что  одному
человеку будет трудно управлять двумя фермами. Болдвуд, которым, как  видно,
руководили не столько хозяйственные, сколько личные  соображения,  предложил
Оуку в его личное пользование  коня,  что  позволяло  быстро  переезжать  из
одного места в другое, так как фермы находились бок о  бок.  Во  время  этих
переговоров Болдвуд непосредственно не общался с Батшебой, имея дело лишь  с
Оуком, который служил посредником между ними.  Под  конец  все  уладилось  к
общему благополучию, и вот Оук, сидя на крепком  низкорослом  жеребце,  стал
ежедневно объезжать вдоль и поперек участок земли почти в две тысячи  акров,
с довольным видом оглядывая эти владения, как будто весь урожай  принадлежал
ему, меж тем как хозяйка одной половины имения и хозяин другой сидели у себя
дома в угрюмом уединении.
     В связи с этим весной в приходе пошли толки о  том,  что  Габриэль  Оук
проворно выстилает перьями свое гнездышко.
     - Что ни говори, - судачила Сьюзен Толл, - а Гэб Оук вовсю расфорсился.
Три раза в неделю ходит в начищенных сапогах, по воскресеньям на нем высокая
шляпа, а уж о рабочей блузе он и думать забыл. Пыжится Оук,  как  бентамский
петух, и, глядя на него, я диву даюсь да помалкиваю.
     У Батшебы Габриэль был на жалованье, и размер  его  не  зависел  от  ее
доходов. Но вскоре стало известно, что с Болдвудом он  заключил  соглашение,
по которому ему  причиталась  известная  доля  прибыли,  разумеется,  весьма
скромная; все же участвовать в доходах было почетнее, чем работать по найму,
эта сумма могла увеличиваться, не то что жалованье. Иные стали называть Оука
скупердяем, видя, что теперь, когда положение его значительно улучшилось, он
живет среди той же обстановки, все в том же коттедже, сам  чистит  картошку,
штопает себе носки, а порой даже своими руками стирает себе  белье.  Но  Оук
проявлял какое-то вызывающее безразличие к общественному мнению, вдобавок он
строго придерживался старых привычек и обычаев лишь потому, что они  старые,
и можно было по-разному истолковывать его поведение.
     В сердце Болдвуда стала зарождаться великая  надежда.  Его  беззаветную
преданность Батшебе можно было бы назвать любовным безумием,  которое  ничто
на  свете  не  могло  ослабить  или  излечить  -  ни  время,   ни   перемена
обстоятельств, ни дурная или добрая молва. Лихорадочная надежда  возрастала,
подобно горчичному зерну, во время затишья,  которое  наступило,  когда  все
пришли к убеждению, что Трой утонул. Он трепетно лелеял надежду  и  даже  не
обдумывал своих планов, опасаясь, как бы действительность  не  показала  ему
все безрассудство его мечтаний. Наконец Батшебу уговорили  надеть  траур,  и
когда он увидел ее в церкви в таком наряде, надежда его окрепла, и  он  стал
верить, что придет время (быть может, очень  нескоро,  но  все  же  придет),
когда его терпеливое ожидание будет вознаграждено. Пока еще  он  не  задавал
себе вопроса, долго ли ему придется ждать. Но он убеждал себя,  что,  пройдя
суровую школу, Батшеба научится  щадить  чувства  других  людей,  и  если  в
будущем согласится за кого-нибудь выйти замуж, то этим избранником  окажется
он. В глубине души она таит к нему хорошие чувства:  она  раскаивается,  что
опрометчиво причинила ему страдания, и теперь скорей пойдет  ему  навстречу,
чем до своего безумного увлечения, которое принесло ей столько  горя.  Можно
будет сблизиться с нею, - ведь у нее доброе сердце, - и  завязать  дружеские
деловые отношения, не упуская из виду своей цели и  скрывая  свои  страстные
желания. Таковы были надежды Болдвуда.
     В глазах  человека  зрелых  лет  Батшеба  теперь  стала,  пожалуй,  еще
очаровательнее. Бивший из нее ключом молодой  задор  утих,  призрак  счастья
быстро померк, потеряв власть над нею, и она вступила в  новую  фазу  жизни,
по-прежнему овеянная поэтической прелестью.
     Когда Батшеба, прогостив два месяца в Норкомбе у  престарелой  тетушки,
вернулась домой, пылко влюбленный и тоскующий фермер поспешил осведомиться о
ней (шел, по-видимому, уже девятый месяц ее траура) и разузнать, как  она  к
нему относится. Был разгар сенокоса, и Болдвуду  удалось  подойти  к  Лидди,
помогавшей убирать урожай.
      - Рад видеть вас здесь, Лидия, - галантно сказал он.
Она расплылась в улыбке, в душе удивляясь, что он так
приветливо обращается к ней.
     - Надеюсь, миссис  Трой  вернулась  в  добром  здоровье  после  долгого
отсутствия, - продолжал он равнодушным тоном, каким мог бы справиться о  ней
любой сосед.
     - Она здорова, сэр.
     - И, должно быть, весела?
     - Да, весела.
     - Вы сказали: на себя зла?
     - Да нет. Я только сказала, что она, мол, весела.
     - Она посвящает вас во все свои дела?
     - Нет, сэр.
     - Только в некоторые?
     - Да, сэр.
     - Миссис Трой очень вам доверяет, Лидия, и, очевидно, у нее есть на это
серьезные основания.
     - Доверяет, сэр. Я была с ней, когда на нее свалились все эти напасти -
смерть мистера Троя и все такое прочее. И  ежели  она  снова  выйдет  замуж,
думается, я останусь жить при ней.
     - Так она  вам  обещала,  что  ж,  это  вполне  естественно,  -  сказал
влюбленный  стратег,  у  которого  слова  Лидди  вызвали  сладостную  дрожь:
обожаемая им особа подумывает о вторичном замужестве!
     - Да нет, не то чтобы обещала. Просто мне так думается.
     - Да, да, понимаю. Когда она упоминает, что  не  прочь  была  бы  выйти
замуж, то вы...
     - Она ни разу не заговаривала об этом, сэр, -  возразила  Лидди,  думая
про себя, что мистер Болдвуд порядком поглупел.
     - Ну конечно, нет, - быстро поправился он, чувствуя,  что  его  надежда
быстро улетучивается. - Зачем вы так  много  захватываете  граблями,  Лидия?
Лучше делать короткие и быстрые взмахи. Ну, что  ж,  теперь  она  сама  себе
госпожа и хорошо сделает, если больше ни с кем себя не свяжет.
     - Правда, хозяйка как-то раз сказала словно бы в шутку, что  лет  через
шесть, пожалуй, могла бы выйти замуж.
     - Через шесть лет... Говорит, что могла бы... Да она может выйти  замуж
хоть сейчас - это ясно всякому  здравомыслящему  человеку,  что  бы  там  ни
говорили юристы.
     - А вы справлялись у них? - наивно спросила Лидди.
     - И не думал, - отвечал Болдвуд, краснея. - Лидди, вы  можете  в  любую
минуту уйти отсюда -