любов тут же спрятал ящик в сундук и запер его  на  ключ.  Я  спросил,
откуда у него  появилась  эта  диковина,  Николай  Николаевич  ответил,  что
рукопись досталась ему от отца - сельского старосты из Вятской  губернии,  к
которому в свою очередь перешла от прадеда. У меня сложилось впечатление  от
рассказов Николая Николаевича, что рукопись эта хранилась  в  их  семье  как
реликвия, в которой владельцы усматривали  если  не  божество,  то  какой-то
талисман или что-то наподобие талисмана.
   Вам бы, Артур Карлович, самому следовало приехать  и  посмотреть  ее,  но
время теперь смутное, опасное, и что ждать завтра - неизвестно. Погодить  бы
немного, пока не будет в России хоть какой-нибудь порядок...
   Ваш покорный слуга Андрей Жиляков. Февраля 6 числа 1919 года.
   - Понимаете, о чем идет речь? - торопливо спросил Гуляев. - Вы понимаете,
о чем он пишет Артуру Карловичу?
   Гудошников не ответил. Он еще раз прочел  письмо,  рассмотрел  конверт  с
царскими штемпелями и подпер голову рукой.
   - Только поэтому я пригласил вас, -  продолжал  профессор.  -  Помню,  вы
очень  живо  интересовались  деятельностью  румянцевского  кружка  и  теперь
выступаете против пролеткульта...
   - Это единственное письмо из Олонца? - спросил Никита осевшим голосом.
   - Да-да, я прочитал все... - Гуляев взял картонку с письмами и замялся. -
Никогда бы не позволил себе... Но Крон сам... И в первую очередь указывал на
это письмо... Вы поверьте мне, Никита Евсеич, я никогда не ощущал  такого...
Трудная ситуация... По долгу чести, уважения к  Артуру  Карловичу  я  должен
послать ему письмо. Но Крон теперь там... у них... Не знаю, как быть. Потому
и позвал вас...
   - Выходит, диковинная рукопись господина Христолюбова - языческое  письмо
дохристианской Руси? - задумчиво предположил Гудошников.
   Гулеяв оживился, вскочил и забегал по комнате, не  зная,  куда  поставить
картонку. Никита помог, взял у него коробку, взвесил на руке.
   - Выходит - да,  милейший  Никита  Евсеич!  -  воскликнул  Гуляев.  -  Вы
представляете, что это значит? Вы... вы только подумайте, что  произойдет?..
Мы совершим переворот,  имея  в  руках  эту  рукопись!..  Я  хотел  сказать,
переворот в умах наших историков и словесников! Я всегда, я всегда  верил  в
существование письменности на Руси задолго до прихода Кирилла! И вот  оно  -
доказательство! - профессор потряс письмом, зажатым  в  руке,  и  неожиданно
резко наклонился к Гудошникову, заговорил отрывистым полушепотом:
   - Только за это  я  поддерживаю  революцию!  Только  во  время  революции
возможны такие открытия! Да-да!.. Я  призываю  вас  Никита  Евсеич,  товарищ
Гудошников!..
   - А если Крон уже ездил в Олонец? - резко спросил Никита.
   - С семнадцатого Крон никуда не выезжал  из  Питера,  -  уверенно  заявил
Гуляев. - Дорогой товарищ Гудошников,  умоляю  вас,  поезжайте  и  привезите
рукопись! Я бы сам; сию минуту отправился, но я уже стар, я не доеду...
   Гудошников молча подтянул к себе костыли, встал.
   - А этот покорный слуга Жиляков, похоже, сволочь, - возмутился он. -  Как
он о революции-то говорит...
   - Ради всего святого! - молил профессор.  -  Поезжайте!  Труда-то  всего:
наклониться и поднять... Я понимаю, вы инвалид, но кто же тогда поедет? Кого
посылать?
   Гудошников стоял, обвиснув на костылях,  и  думал,  и  судорогой  сводило
пальцы на левой, несуществующей ноге...
   Он проснулся на мгновение раньше, чем сорвали дверь  и  осветили  фонарем
сарай.  Протез  был  отстегнут,  культя  без  привычки  уставала  и  болела.
Гудошников нашарил в темноте деревяшку, но застегнуть ремни не успел.
   - По одному на выход! -  скомандовал  кто-то  невидимый  из-за  слепящего
света. - Ну, живее!
   Рука инстинктивно нырнула в карман с маузером, однако Гудошников  вовремя
сообразил, что это не война, не враги, а лишь милиционеры.
   - А, мелочь пузатая! - воскликнул кто-то и добавил облегченно:
   - Беспризорники здесь, не суетись, ребята... А то сигать будут.
   Гудошников пристегнул протез и  только  сделал  попытку  встать,  как  от
дверей крикнули - ни с места! - ив свете возникла рука с  наганом.  С  улицы
заскочили еще  двое,  окружили  Гудошникова,  обшарили  карманы  и  нащупали
маузер. Гудошников пробовал отбиваться, объяснять, в чем  дело,  но  его  не
слушали - заломили руки, выхватили оружие и толкнули на улицу. Беспризорники
толпились у входа под охраной милиционеров.
   - Ведите его! - распорядился  кто-то.  Один  из  милиционеров  подошел  к
Гудошникову и, клацнув затвором винтовки, коротко бросил:
   - Айда.
   Гудошников выматерился и пошел, тяжело припадая на  неловко  пристегнутый
протез.
   - Офицерик! А говорил - книгу  ищет,  -  донеслось  вслед,  и  Гудошников
понял, что это про него.
   Его привели в помещение уездного чека и посадили  под  замок.  Объяснений
никто слушать не хотел, котомку и документы забрали. Гудошников свирепел  от
бессилия и, посидев в камере минуту, начал барабанить в дверь.
   - Горяч, парень, горяч! - донеслось до него  из  углакамеры.  -  До  утра
будем сидеть. Не долбись. Ложись, хоть поспим в тепле.
   Все было в жизни Гудошникова. Университет, война, революция, опять война,
госпиталь, инвалидность и тиф, который свалил его сразу же после  того,  как
поджила отнятая нога. После тифа на лице один нос остался, два мутных  глаза
и выпирающие вперед оголенные зубы  с  высохшими,  превратившимися  в  нитку
губами. Но  всегда  Гудошников  оставался  свободным.  А  тут  схватили,  не
разобравшись, бросили в камеру. И кто? - свои!
   Он отстегнул протез и, привалившись к  косяку,  стал  долбить  им  дверь.
Протез был крепкий, с кованной железом  "ступней",  тренированные  костылями
руки не знали  устали.  Охрана  камеры  не  выдержала  и  пяти  минут.  Едва
скрежетнул замок, Гудошников ударил двери  плечом  и,  отбросив  милиционера
протезом, оказался в коридоре. Милиционер выхватил наган и попятился.
   - Где начальник?! - задыхаясь  от  возмущения,  крикнул  Никита.  -  Живо
начальника сюда!
   Трясущимися руками он с, горем пополам запихал культю  в  мягкую  полость
протеза и затянул ремни. Милиционер растерянно крутил головой, но нагана  не
убирал.
   - Товарищ Муханов?! - неуверенно позвал он. - Товарища Муханова надо! Тут
один...
   Гудошников взглянул вдоль коридора и,  сплюнув,  выругался.  По  коридору
торопливо шел командир эскадрона его, Гудошникова,  полка,  Серега  Муханов.
Скрипела наглухо застегнутая кожаная куртка, по-морскому, у бедра,  болтался
револьвер в кобуре.
   - Муханов! Ну-ка объясни, в чем дело? - спросил  Гудошников,  словно  они
только вчера расстались. - Пусть твои орлы вернут мне маузер и документы!
   Муханов остановился, дернул головой.
   - Товарищ комиссар?.. Гудошников? Ты как здесь?!
   - Это у тебя спросить надо - как, - отрезал Гудошников. - Почему  это  ты
героев гражданской войны бросаешь за решетку!
   Милиционер опустил наган и опешил.
   - Ну, что встал? - напирал  Гудошников.  -  Если  ты  здесь  начальник  -
прикажи, чтобы отдали маузер и документы.
   - Вещи и документы быстро ко мне! -  опомнившись,  распорядился  Муханов,
затем  крепко  пожал  руку  Гудошникова.  -  Ты  извини,  Никита...  Товарищ
комиссар, по ошибке тебя задержали...
   - Ничего себе! - возмутился Никита. - Ты бы меня еще по ошибке  в  расход
пустил!
   - Да ну, - виновато улыбнулся Муханов. - Разобрались бы... Пошли ко мне!
   В комнате с деревенскими лавками вдоль стен Муханов усадил гостя за стол,
а сам присел напротив.
   - Фу, черт, как оплошали. Ну ты прости меня, товарищ комиссар.
   - Да хватит тебе! - оборвал его  Никита.  -  Как  барыня,  извиняешься...
Ты-то, Муханов,  как  здесь  очутился?  Что  это  я  тебя  раньше  здесь  не
встречал?
   - А ты был у нас?
   - Бы-ыл, - отмахнулся Гудошников. - За помощью приходил, а  ваш  дежурный
отправил меня, частное лицо, говорит... Муханов, ты же в Питере был?
   Бывший комэск вдруг погрустнел, насупился, и Никита  увидел  перед  собой
усталого, обозленного человека, мало чем  похожего  на  удалого  кавалериста
Серегу Муханова. Носил когда-то Муханов закрученные в шильце усы,  сапоги  в
гармошку и саблю  с  золотым  темляком.  Теперь  и  усы  обвисли,  и  сапоги
сношенные, а вместо сабли - наган в кирзовой кобуре...
   - Я уж год, как здесь, - проговорил Муханов. - Начальник уездной чека...
   - Вот мать твою... - по-кавалерийски выругался Никита. - Что же я  раньше
тебя не встретил? Ты мне вот так, по  горло,  нужен,  Муханов!  Помощь  твоя
нужна, гада одного взять!.. Эх, ну что же раньше ты мне не попался!..
   - А я, товарищ комиссар, на месте не сижу, - недовольно отозвался Сергей.
- Я из седла не вылажу... Два дня назад убили начальника сплава  и  подожгли
лесозавод... Банды кругом, белофинны лезут... А у меня в чека - полэскадрона
не наберется, ну, еще милиция...
   Он замолчал, и стало слышно, как стучат большие напольные часы, совершено
лишние в убогой обстановке комнаты. За дверью, в коридоре,  гремели  сапоги,
доносились брань и непонятный говор.  Милиционер  принес  котомку  и  маузер
Гудошникова, молча положил на стол  и  вышел.  Никита  заглянул  в  котомку,
нащупал  орден,  привинченный  к  френчу,  проверил  документы,   маузер   и
успокоился.
   - Мне доложили, что офицера взяли у  беспризорников.  -  Муханов  тряхнул
головой, словно отгоняя невеселые мысли. - Ты как в сарай попал?
   - Ночевать было негде. Дожил я тут в Олонце до ручки: ни денег, ни  крыши
над головой.
   - Погоди-ка... Ты что, на жительство сюда приехал?
   - На какое жительство? - отмахнулся Никита. - Приехал искать  одну  очень
древнюю книгу... Как тебе объяснить... Рукопись, понимаешь?  Написанную  еще
до  крещения  Руси,  неким  старцем  Дивеем...  Рукописью   владел   Николай
Николаевич Христолюбов, ваш олонецкий житель. Но он в девятнадцатом умер  от
чахотки, а рукопись исчезла. Жиляков знает, где она, но молчит, сволочь!
   - Погоди, кто такой - Жиляков?
   Гладя на Муханова, Гудошников сообразил,  что  тот  ничего  не  понял,  и
принялся рассказывать, как встречался  с  профессором  Гуляевым,  как  потом
отправился в Олонец, чтобы "нагнуться и поднять", но вот уже два месяца ищет
людей, близких Христолюбову, чтобы узнать, куда делась рукопись.
   Однако чем  больше  распалялся  Гудошников,  чем  больше  напирал  он  на
редкость неизвестного письма, тем сильнее скучнел  и  терял  интерес  Сергей
Муханов. Он встал, расстегнул кожанку и задумчиво облокотился  на  сейф.  За
дверями кто-то истерично кричал, требуя прокурора и защитника, мерно стучали
и посверкивали маятником часы.
   - Понимаешь, Муханов, если я сейчас не найду эту книгу - она пропадет,  -
тише, без прежнего энтузиазма, сказал Гудошников. - Пойми ты,  эта  вещь  не
имеет цены... Не в смысле денег, а как национальное достояние,  как  история
русского народа!.. Я смогу доказать, что письменность на Руси возникла не  с
христианством, а намного раньше, на несколько веков. Представляешь, как  это
меняет дело?.. Эх, не представляешь... Хорошо, растолкую:  не  попы  научили
письменности русский народ, а сам народ, понимаешь? Чувствовал потребность в
письме-вот и научился писать. А то ведь что получается у нас, Серега: пришли
на Русь попы и вроде как революцию совершили, из невежества народ  вытащили!
Ты понял, какую заслугу приписывает себе христианство? Вот и поборись  потом
с религией, когда у них в руках такой исторический козырь... Но козырь-то  -
ненастоящий!
   - Это я понимаю, - после некоторого раздумья сказал  Муханов.  -  Мы  тут
тоже боремся с религиозным дурманом, монастырь вот закрыли, а всех дармоедов
оттуда по погостам расселили.
   - И правильно, -  подхватил  Гудошников.  -  Только  я  не  о  том  пока,
Серега... Закрыть монастырь -  одно  дело,  надо  же  народу  показать,  что
религия - ложь, глаза ему открыть, вселить  чувство  национальной  чести.  А
доказательство - рукопись, но сейчас такое  время,  Серега,  что  она  может
пропасть, и все...
   - Ты извиняй  меня,  комиссар,  я  почти  неграмотный,  -  развел  руками
Муханов. -  :  Я  бывший  фельдфебель,  две  войны  прошел  -  некогда  было
учиться... Слушаю тебя и  не  узнаю.  Раньше  все  было  попроще...  Как  ты
говорил: светлое будущее  надо  начинать  строить  сегодня,  уже  здесь,  на
фронте, в конном строю.  Сегодня  ему  угрожает  враг,  мы  должны  защитить
революцию... А завтра нас ждут новые дела, и ничуть не легче войны, так  что
не  успокаивайтесь,  товарищи.  Мы  и  революцию  делали  для  того,   чтобы
строить... Еще какие-то стихи читал... Я каждое твое слово  понимал,  в  рот
тебе заглядывал и сейчас еще часто вспоминаю. Верно ты  говорил:  дела,  .не
легче войны.
   - Я от своих слов  не  отказываюсь,  -  Гудошников  приподнялся.  -  Могу
повторить еще...
   - Да я верю тебе, товарищ комиссар, - перебил Сергей. - У меня сомнения в
другом...  Я  думаю  сейчас,  что  важнее  для  революции  и  для   светлого
будущего... Про что хоть там говорится, в книге этой?
   - Если бы я знал! - бросил Никита и, подумав, добавил:
   - Может быть, летопись,  может  быть,  сказание  о  княжеских  походах...
Взялось ведь откуда-то "Слово о полку Игореве"!
   - О княжеских походах, - вздохнул Сергей.  -  Эх,  товарищ  комиссар.  Я,
конечно, малограмотный, но все-таки понимаю,  что  за  штука  -  история!  И
литературу тоже понимаю, - он стал расхаживать от стола  к  двери:  привычка
военных - ходить и думать. - Ты прав, время сейчас такое...  Вон  начальника
лесосплава ломом закололи! Лесопилку подожгли, убытков  на  сто  тысяч!..  А
беспризорников сегодня видел?... Не знаю, товарищ  комиссар,  как  ты,  а  я
спать не могу.  Они  мне  во  сне  снятся.  Приходят  будто,  тянут  руки  и
говорят-дядя, арестуй нас, мы хоть в камере выспимся.
   - Ладно, не рассказывай, - отрезал Гудошников. - Видел...  Только  ты  не
понял меня, Муханов... Ничего, разруху мы осилим.  Это  временно,  если  еще
интервенции не будет. И дети учиться станут и жить  в  нормальных  условиях.
Ничего!.. И бандитов искореним. Ты вот, Серега, и покончишь с бандитизмом. А
как с вещами, которые мы потом уже не  восстановим?  С  книгами  как?..  Это
же... как тебе сказать... История нашей страны! От нее нельзя  отказываться!
Есть сейчас лихие головы,  кричат  -  долой  всю  дореволюционную  культуру,
создадим свою, пролетарскую!.. А на чем создадим?.. Нам нельзя отрываться от
нашей истории, без нее мы будем как бродячие собаки вон на  свалке...  Через
эти книги мы связаны с нашими древними предками!.. А их вон мужик  в  телеге
на базар привозит и продает! Копченую рыбу и - историю! Между прочим,  книги
эти еще беспризорнее и беспомощнее, чем дети...
   - Не ожидал от тебя, товарищ комиссар, - после паузы сказал Муханов и сел
к столу. - Обидно даже...  Значит,  по-твоему,  какая-то  древняя  поповская
писанина сейчас важнее, чем дети? Чем эти голодные ребятишки?
   - Ты так вопрос не ставь! - Гудошников стукнул по столу. - Важнее...  Все
важно!
   - Э, нет! - озлился Муханов. - Ты прямо говоришь - для  тебя  книги...  А
сегодня надо не книги, а детей спасать! Это живые люди, комиссар!  Они  есть
хотят, спать хотят. Мы ради них с тобой воевали, если на то пошло. Чтобы  им
жилось хорошо. Они и есть наше светлое будущее!.. А книги твои подождут. Вот
устроим детей, уничтожим бандитов, тогда ищи, собирай сколько тебе влезет. И
денег тебе на это дадут.
   - Хорошо, Муханов, но эти же дети и спросят потом с  нас,  почему  мы  не
спасали книги. Они захотят знать историю! А  ее  памятников  уже  не  будет.
Близко локоть, а не укусишь!.. Да, сейчас кажется, пока не надо, успеем еще,
но запомни мои  слова,  Муханов:  хватимся,  придет  время,  каяться  будем.
Было-то всего: нагнуться и подобрать, - Гудошников перевел дух и добавил:
   - А мы пока топчем. Товарищ Ленин  говорит:  без  старого  мы  нового  не
построим.
   - С тобой невозможно,  -  поморщился  Муханов.  -  Ты  сразу  -  говорил,
говорил... Товарищ Ленин говорил вообще, а не  по  этому  случаю.  И  Ленин,
кстати, о детях в первую очередь заботу проявляет. Я сердцем  чую  -  о  них
надо хлопотать в первую очередь.
   - Обо всем надо хлопотать, - упрямо повторил Гудошников. - Я лично  ничем
не могу помочь этим ребятишкам...
   - Нет, можешь! - отрубил Муханов. - Ты если  сюда  попал,  так  возьми  и
организуй детский дом! Помещение есть. Отдадим  бывший  монастырь.  А  ты  -
человек образованный, герой войны. Да  за  тобой  ребятишки  толпами  ходить
будут!
   Гудошников насторожился.  Вспомнился  сарай,  слезящиеся  от  дыма  глаза
мальчишек, куски крепко соленой рыбы  в  грязных  ручонках,  грязный  таз  с
водой,  умело  скрученные  цигарки...  У  лысого   мальчишки,   предводителя
компании, видно,  был  стригущий  лишай:  струпья  еще  не  сошли.  А  самый
маленький, лет восьми, плакал во сне... Вернее, нет, скулил,  как  щенок,  -
звук исходил откуда-то из груди -  может  быть,  оттого,  что  не  умел  или
слишком много плакал. Наевшись  рыбы,  мальчишки  ночью  жутко  страдали  от
жажды, а воды уже не было, и Гудошников  слышал,  как  шелестели  пересохшие
губы и языки.
   Звук этот показался Гудошникову страшным.
   Ночью он сходил к колодцу, принес воды и,  расталкивая  детей,  поил  их,
полусонных, зябнущих - ком подпирал к горлу...
   - Мне поручено организовать детский дом, - спокойнее продолжал Муханов. -
Борьба  с  беспризорностью  теперь  в  ведении  чека...  Я  бы  взялся,   не
откладывая, но ты видишь, какая обстановка в уезде? Белофинны еще лезут... А
кому поручить?
   - Не заставляй меня делать выбор, - глухо проговорил Гудошников.
   - Я не заставляю, я прошу, - глядя в пол, ответил Муханов. - Не  будь  ты
моим комиссаром, я бы нашел на тебя управу, я бы тебя заставил.
   В это время дверь распахнулась, и в комнату вошел милиционер  с  повязкой
на лбу, в окровавленной шинели.
   - В хуторе, - тяжело выговорил он, - перестрелка была... Наши все целы...
А вашего Шлюнько убило, наповал...
   Муханов вскочил, взмахнул руками, но,  ничего  не  сказав,  опустился  на
лавку.
   - Мы его сюда привезли, - добавил милиционер. - Куда положить?
   - Погоди, - остановил его Муханов. - Я посмотрю  на  Шлюнько...  Тогда  в
морг... Живым хоть одного взяли?
   - Раненый есть, - доложил милиционер. - Двоих убили в перестрелке, а один
сам себя, из нагана... Все не олонецкие, чужие. Похоже, офицерье...
   - Раненого показать фельдшеру и допросить,  если  можно,  -  распорядился
Муханов. - Я сейчас приду.
   Когда они снова  остались  вдвоем,  Гудошников  тяжело  вздохнул,  подпер
голову руками.
   - Ладно, - сказал он. - Найду книгу - останусь здесь, помогу.
   Муханов горько усмехнулся и встал, застегивая кожанку.
   - Через неделю ударят морозы... Куда им, ребятишкам?
   - Иначе - не имею права.
   Сергей глянул на него исподлобья, поджал губу.
   - Хорошо, - не сразу согласился он. -  Тогда  я  тебе  сам  помогу  найти
эту... твою дорогую книгу. Что-нибудь придумаем. Жилякова твоего тряхнем как
следует...
   Никакой особой помощи от олонецкого чека Гудошников не ждал  и  обещаниям
Муханова не очень-то поверил: у него своих дел невпроворот. Небольшой  отряд
из чекистов и  приданных  им  красноармейцев  вместе  с  начальником  уезжал
куда-то с раннего утра, возвращался поздно, а то и  вовсе  пропадал  дня  на
два-три. По ночам Сергей вел допросы, подолгу беседовал с какими-то  людьми,
запершись в своем кабинете, или сидел в засадах. Гудошникова  он  поселил  в
подвальной комнате здания  чека,  где  спал  иногда  сам,  наказал  дежурным
выдавать ему солдатский паек (паек убитого в перестрелке Шлюнько)  и  словно
забыл о своем бывшем комиссаре. Несколько дней Никита терпеливо ждал,  когда
освободится Муханов и они "тряхнут" Жилякова, но, так и не дождавшись, снова
отправился в самостоятельные розыски.
   О смерти владельца диковинной рукописи Христол