ткрытку.  Его  вызывали  в
милицию.
   Он пришел в милицию на  следующее  утро.  Перед  ним  выложили  несколько
фотографий и спросили, не узнает ли он здесь своего отца. На первом  снимке,
скрючившись, лежал одноногий человек  в  каком-то  тряпье.  Лица  не  видно,
только затылок и клок бороды, торчащий из-за шеи. На другом - крупным планом
лицо - черное, распухшее, в трупных пятнах. Затем,  отдельно,  руки,  детали
одежды, старый деревянный протез.
   - Не узнаю, - проговорил Степан. - Нет! Кажется, он... Он!  Протез  точно
его.
   Из милиции он вернулся домой, где его уже поджидал
   Аронов. Степан поздоровался и молча стал собираться в дорогу.
   - Ты куда? - удивился хранитель. Труп инвалида был найден в  Иркутске,  в
каком-то подвале пристанционных домов.
   - Кажется, нашелся отец... - проронил Степан.
   - Живой?
   - Мне показали снимки... Я не уверен... На снимках - мертвый...
   - Ну, с богом, - пожелал Аронов.
   К концу вторых суток Гудошников - младший вышел на станции в  Иркутске  и
отправился искать городской морг. Уже на его пороге  он  вдруг  остановился,
ощутив приступ неведомого раньше страха. Сколько  раз  он  бывал  в  моргах,
анатомических музеях и секционных залах, но ничего подобного не  чувствовал.
Все казалось само  собой:  занятия  в  "анатомке",  трупы,  мышечные  ткани,
кишечник, органы кровообращения...
   "Не бойтесь запаха и  не  обращайте  на  него  внимания,  -  вспомнил  он
наставление профессора. - Это  всего  лишь  химическое  вещество.  Запах-это
химическое вещество..."
   Где-то здесь, за дверью, возможно, лежит его отец и тоже для  кого-то  не
более чем материал для изучения, химическое вещество...
   Его окликнули, дернули за рукав, спросили, что нужно.
   - Отца ищу, - промолвил он, не видя, с кем разговаривает. - Инвалид,  без
ноги...
   Женщина в черном халате, надетом поверх фуфайки, провела  его  в  ледник,
молча указала на трупы,  лежащие  под  серой,  смерзшейся  тряпкой.  Степан,
сдерживая дрожь в руках, снял ее и нагнулся над телами. Свет в  леднике  был
слабый, лиц не рассмотреть...
   - Можно ведь лампочку посильнее ввернуть! - внезапно раздражаясь, крикнул
он. - Ничего не видать!
   - Запрещено, - виновато сказала женщина.  -  Большая  лампа  тепло  дает,
куржак от нее делается. Вы не знаете, так не кричите.
   Инвалид лежал в середине. Замерзший ком бороды торчал вверх,  глаза  чуть
прикрыты, на щеках - примерзшие опилки...
   - Кто там смотрит? - спросил за спиной хриплый женский голос, шаркнула  о
бетон лопата.
   - Отца ищет, - проронила женщина в черном халате. - Инвалида...
   Степан осмотрел труп, стер опилки со щеки, тронул руку. Нет, вроде не он.
Этот при жизни был щуплым, худосочным, отец же - крепок и  широк  в  плечах.
Степан лихорадочно вспоминал приметы отца, особенности его рук  -  ничего  в
голову не приходило...
   - Не узнаю... - тихо проговорил он.
   - Немудрено, - вздохнула за спиной женщина в халате. - Мертвые-то они все
на одно лицо...
   - Ты что же, парень, одноногого глядел? - хрипло спросила другая женщина.
- Так говорили, будто безродный он. На вокзалах жил.
   Степан осмотрел культю ноги покойного. Ампутацию сделали  лет  пятнадцать
назад, похоже, в войну. У отца же на месте  шва  давно  образовалась  вечная
мозоль. Степан  помнил  точно,  специально  рассматривал  однажды,  когда  в
студенческие годы изучал хирургию. Отец все никак не хотел  показывать...  У
этого же шов целый,  наверное,  долго  ходил  на  костылях,  а  протез  стал
надевать недавно.
   - Я, кажись, и сама его видала, - продолжала женщина, шаркая  лопатой.  -
Вроде он милостыню просил, а потом пьяный валялся... Хотя их,  одноногих-то,
вон сколь стало после войны...
   Степан поднял тряпку и осторожно укрыл инвалида. Сомнений не было  -  это
не  отец.  Но  оставалась  какая-то  неясная  горечь  и  боль,  словно  этот
безвестный умерший вдруг стал ему не чужим, замороженным трупом,  а  близким
когда-то человеком.
   Степан вышел из ледника и остановился перед женщинами.
   - Ну? - спросила та, что с лопатой. - Не узнал?
   - Нет...
   - Я же говорю, безродный, -  бросила  женщина  и  закурила  папироску.  -
Отдадут теперя его, бедолагу, студентам на изучение...
   - Что? - спросил Степан.
   - Студентам, грю, пойдет, для практики...  -  махнула  женщина,  выпуская
дым. - А у тебя что же, родимый, отец пропал?
   Гудошников не ответил и вышел из морга. На улице он  отдышался,  с  шумом
втягивая морозный воздух. Тошнило и кружилась  голова.  Несколько  минут  он
размышлял,  кусая  губы,  затем  вытер  лицо  горстью  снега  и   решительно
направился в ворота.
   В горисполкоме он добился приема у  заместителя  председателя  и  коротко
рассказал ему об отце и об умершем безродном инвалиде.
   - И что же вы хотите? - спросил тот, недоумевая.
   - Похоронить хочу, - твердо сказал Степан.
   Зампредседателя, пожилой, с болезненным лицом человек, долго  смотрел  на
посетителя, изредка кивая головой, словно подтверждая какие-то  свои  мысли.
Потом взялся за телефонную трубку.
   Когда дело с  безродным  покойным  было  улажено,  заместитель  предложил
помочь с катафалком и найти рабочих, чтобы выкопали могилу.
   - Я все сделаю сам, - бросил Степан и ушел, не прощаясь.
   К полудню Степан привез в морг одежду и гроб, отыскал сторожиху, ту самую
женщину с хриплым голосом, и отдал  ей  разрешение  на  получение  тела.  Та
удивленно смерила Степана взглядом и отступила на шаг.
   - Так он же не твой! - сказала она. - Чего ты приехал-то?
   - Я вам документ дал? - грубо спросил Степан. - Вот и делайте свое дело.
   - Документ дал, - согласилась сторожиха. - Есть разрешение - я,  конечно,
выдам...
   - И еще я вас попрошу, -  смягчившись,  добавил  Степан.  -  Если  можно,
обмойте тело и оденьте. - Он подал сверток, где был костюм и сапоги. - Я  бы
сам  мог...  Но,  говорят,  мужчинам  не  полагается.  Надо,  чтобы  женщины
обряжали...
   - Сапог-то один назад возьми, - сказала сторожиха. - Зачем ему два?..
   Через полтора часа тело инвалида положили в гроб, погрузили и повезли  на
кладбище. Женщины из  морга,  не  говоря  ни  слова,  сели  в  машину  подле
покойного...
   Катафалк влился в поток машин на улицах и  помчался  на  окраину  города.
Степан сидел в изголовье  -  на  сиденье,  предназначенном  самому  близкому
родственнику. Он не мог отвести взгляда  от  лица  инвалида,  которое  вдруг
обрело спокойствие, даже умиротворенность.
   Сторожиха, всю дорогу ехавшая молча, перед  кладбищем  вдруг  протяжно  и
гортанно  всхлипнула,  но  спохватилась,  прикрыла  рот   ладонью,   пугливо
осмотрелась.
   Могила была еще не  готова.  Четверо  нанятых  Степаном  мужиков  долбили
ломами тугую землю. Степан бросил пальто и взял лопату.
   - Родственникам не положено, - остановила его сторожиха.
   Степан бросил лопату и сел на свежевыброшенную землю.  От  мужиков  валил
пар: тяжелые, льдистые комья земли срывались, катились обратно в яму...
   Перед тем как заколотить гроб, Степан подошел  к  изголовью,  прикоснулся
рукой ко лбу покойного, затем накрыл лицо покрывалом.
   Заколачивали гроб мужики. От звонкого стука в  морозной  тишине  с  шумом
сорвалась стая ворон, и легкий, игольчатый иней с ветвей деревьев долго  еще
сыпался на землю...
   Два дня после возвращения из Иркутска  Степан  не  выходил  из  дома.  На
работе знали о его несчастье и  не  беспокоили.  Ощущение  тяжести  и  вины,
мучившее его всю дорогу в поезде, не  проходило  и  дома.  Хотелось  думать,
перебирать в памяти незначительные эпизоды из своей жизни,  почему-то  вдруг
ставшие важными, словно за последние дни в мире, как и в доме, что-то  резко
изменилось.
   А был все тот же огромный, старый и пустой дом с  пыльными,  неухоженными
комнатами и мебельной рухлядью.
   Иногда казалось, сейчас застучит протез в глубине квартиры, выйдет  отец,
пробурчит что-нибудь, спросит почту или позовет завтракать...
   Или попросит в хранилище,  где  ему  надо  передвинуть  шкаф,  достать  с
верхних полок книгу. Когда Степан был дома, Гудошников сам не поднимался  по
стремянке - кружилась голова-Степан бродил по  комнатам,  подходил  к  двери
хранилища, трогал ее, толкал плечом, иногда  задумчиво  сидел  за  отцовским
столом, и память уже в который раз возвращала его к  дню  двадцать  девятого
августа. Кому он оставил свое  наследство?  Кому?..  На  второй  день  после
приезда, к вечеру, Степан принес из сарая  лом  и,  повозившись  с  полчаса,
взломал двери в хранилище. В  нос  ударил  стойкий  запах  жженой  бумаги  и
книжной пыли...
   И тут не было ни ответов на вопросы, оставленные  отцом,  ни  успокоения.
Степан вернулся в свою комнату и  лег  на  кровать.  В  это  время  в  дверь
осторожно, однако решительно постучали.
   - Кто там? - спросил  Степан,  не  вставая  с  постели.  Из  прихожей  не
отвечали.  Слышалось  сопение,  стук  и  шорох  валенок.   Степан   вскочил,
выглянул...
   У дверей стоял крепкий еще, совершенно лысый старик в шубе, с котомкой за
плечами.
   - Здравствуй-ка, -  поклонился  он.  -  Гудошников  Никита  Евсеич  здесь
проживает?
   - Здесь, - сказал Степан, разглядывая гостя. Задубевшая на морозе  овчина
стояла колом, ввалившиеся щеки старика и нос посинели от холода.
   - Наше-ол! - радостно протянул старик и помял шапку в руках. -  Я,  стало
быть, к нему пришел, к Никите Евсеичу.
   - Проходите, раздевайтесь, - предложил Степан.  Старик  сбросил  котомку,
стянул шубу.
   - Давненько ищу! - распевно приговаривал он. - Считай, нынче пятый  годок
пошел... Где я не бывал! Куда не писал!.. Везде один ответ  -  нету...  Как,
думаю, нету? Должен быть!..  И  вот  гляди-ко,  нашел!  Ты,  поди,  сын  ему
будешь?
   - Сын, - сказал Гудошников-младший и пригласил гостя в комнату.
   - А сам-то где? - озираясь, спросил старик.
   - Ушел, - после паузы сказал Степан и отвернулся.
   - Скоро ли будет?
   Степан пожал плечами, промолчал.
   - Чего молчишь-то? - насторожился старик. - Куда ушел?
   - Неизвестно, - выдохнул Степан. - Скорее всего, навсегда ушел...
   - Неужто помер? - ахнул старик.  Степан  порывисто  вскочил  и  пошел  на
кухню. Старик за ним.
   - Когда? Давно ли? - со страхом спрашивал он, - Эх, как же я  не  застал,
как не застал его?.. Я Илья Потехин... Может, слыхал от родителя  про  меня?
Слыхал?
   Имя было знакомо, но Степан никак не мог  вспомнить,  когда  слышал  его.
Кажется, давно, в детстве, что-то из той поры, когда  он  разбил  зеркало...
Да! Точно!  Несколько  дней  отец  с  матерью  только  и  говорили  -  Илья,
Потехин... Как молитву  повторяли,  как  проклятие  шептали...  Кажется,  он
что-то должен был  подтвердить,  и  от  его  подтверждения  решалась  судьба
отца...
   Старик неожиданно замолк, неловко сел на пол в  кухне  и  замер,  изредка
вздыхая и подрагивая телом. Гудошников-младший  включил  чайник.  Память  не
успокаивалась. Было что-то еще, связанное с именем Илья, Илюха...
   - Я-то думал, износу ему не будет,  -  размышляя,  проговорил  старик.  -
Инвалиды-то, они живучие, терпеть-страдать привышные...
   В передней громыхнула дверь, застучали тяжелые, торопливые шаги.
   - Степан? - в проеме кухонной двери показался Аронов, багровый от мороза.
- Ты что же, приехал и глаз не кажешь. Я тут волнуюсь... Ну, что?
   -  Похоронил,  -  бросил  Степан.  Аронов  снял  шапку,  опустил   плечи,
расслабленно вздохнул.
   - Да только не  его.  -  Степан  вскинул  голову.  -  Какой-то  безродный
инвалид, милостыню собирал по вокзалам...  Хранитель  мотнул  головой,  снял
пальто.
   - Впустую, значит, съездил? - спросил он, разглядывая старика.
   - Да нет, не впустую, - неопределенно проронил Степан.
   - А это кто у тебя?
   - Гость, к отцу пришел...
   - М-м-м... - Аронов покачал головой. - Видишь, человека  нет,  а  к  нему
гости ходят.
   Старик насторожился, прислушиваясь к разговору, вытянул шею.
   - Да, пришел вот, - сказал он. - У меня к Никите Евсеичу дело большое.  Я
его по всей России искал, а он в Сибири очутился... Поговорить с ним  хотел,
да, вишь, как...
   Аронов со Степаном переглянулись.
   - Я, Степа, думал-думал без тебя, и какая мне мысль пришла  в  голову?  -
вдруг заговорил Аронов. - Не там мы его ищем. Он  либо  в  скит  подался,  к
кержакам, либо...
   - Что? - напрягся Степан.
   - Ты заметил, Степа, как он  на  Толстого  походил?  Да  и  эти  народные
библиотеки...
   - Я уже думал, - бросил Степан. - Что толку...
   - О чем это вы говорите? - перебил его старик. - Что-то я никак не пойму.
   - О Никите Евсеиче, мил человек, - пояснил Аронов. -  О  нем  все...  Так
вот, понимаешь, Степа, все это можно объяснить  его  болезнью.  Он  подражал
Толстому - здесь вся суть. Уход из дома...
   - Что, и Толстой был болен? - спросил Степан, срывая  крышку  с  кипящего
чайника.
   - Я так не сказал! - хранитель развел руками. - Другое дело - подражание,
навязчивые идеи...
   - Выходит, что Никита живой?! - вскочил старик. - Скажите  толком  -  где
Никита?!
   - Никита Евсеич ушел из дома и не вернулся, - терпеливо объяснил Аронов.
   - Что же вы его хороните? - возмутился старик. - Чего вы тут собрались  и
лясы точите, как бабы? Искать надо!
   - Искали уже, - вздохнул Степан. - Милиция до сих пор ищет. Был бы жив  -
нашли...
   И тут вспомнил Степан, с чем связано имя Илья, Илю-ха! "Ты - предатель! -
ударил в уши голос отца. - Ты ведь страшнее Илюхи! Его хоть мучили, а ты..."
   Это тот самый Илья, что помогал подвиливать отца на дыбу!
   Степан вздрогнул, отпрянул от старика.
   - Плохо искали! - кричал старик, - Да вы Никиту  Евсеича  не  знаете!  Он
просто так, тихонько, не помрет! Он помирать  станет  -  всем  чертям  тошно
будет!.. Экие вы, сидят, живого человека отпевают!
   Степан справился с волнением, стиснул зубы.  Отец  несколько  раз,  когда
бывал в тяжелом настроении, рассказывал ему о Северьяновой  обители.  И  имя
это называл - Илья, и жалел почему-то его, клялся разыскать его или хотя  бы
узнать о его судьбе.
   - Никиту Евсеича мы знаем, - сказал Аронов. - Вы нас не удивили.  Это  вы
его не знаете, потому и горячитесь...
   - Я? Я не знаю? - отчего-то взъярился старик, и Степану  показалось,  что
он сейчас бросится в драку. - Да я его с двадцать второго  знаю!  Я  его  на
дыбу вешал! И тогда еще узнал, что за человек Никита Евсеич! Эх вы...
   - Ага, так это ты - Илюха?  -  протянул  Аронов.  -  Ну  как  же,  знаем,
знаем... Вот оно что!
   - Я и есть, - подтвердил старик.
   - Теперь что, в грехах каяться пришел? - напирал хранитель.
   - Не твое дело! - отрубил старик. - Это мы с Никитой сами...
   - Ну а ты, мучитель, знаешь, что Гудошников  книги  свои  поджигал?  Сам?
Своими руками? - в упор спросил Аронов.
   Старик заслонился рукой, дернулся.
   - Неужто?..
   - А какого дьявола кричишь здесь?  -  раздраженно  бросил  Аронов.  -  Не
знаешь, так молчи.
   Потехин нашарил руками стенку, сполз по ней на пол  выбелив  себе  спину,
сжался.
   - Искать надо по станциям, - сказал Аронов. - Наверняка сидит  где-нибудь
и прячется. Я согласен, он  так  просто  не  умрет,  ему  надо  с  шумом,  с
громом...
   Степан сжал голову руками, молчал, закусив губу.
   - В хрйста-мать... - выругался старик. - Это как же пытали  Никиту,  если
он сам книги запалил?..
   Утром следующего дня к дому Гудошниковых  подъехал  автобус,  похожий  на
катафалк, только без стола в кузове, Человек шесть студентов внесли со двора
ящики и под руководством Аронова стали упаковывать книги. В  доме  поднялась
суета, стучали молотки, кружила книжная пыль.
   Гудошников-сын, сцепив руки  на  груди,  задумчиво  бродил  по  комнатам,
трогал вещи, книги - молчал.
   - Ты не беспокойся, - увещевал его Аронов. - Мы  сами  справимся,  ребята
все сделают...
   Старик Потехин сидел в углу кабинета Никиты Евсеича  и  отчего-то  сильно
потел, часто вытирая лысую голову простреленной ладонью.
   К обеду все было кончено. Упакованные книги и бумаги лежали  в  автобусе,
готовые к переезду на новое место  жительства.  Степан  безучастно  сидел  в
своей комнате и вспоминал.
   Как-то однажды, когда отцу совсем было худо - шалили нервы, Степан укорил
его, что тот сильно и понапрасну  волнуется,  а  в  его  бы  годы  следовало
спокойнее относиться к жизни, мудрее, что ли. И что это за отрава  -  книги.
Почему, где бы они ни появились, вокруг них начинается брожение, разгораются
страсти. Казалось бы, наоборот, где  древние  книги  -  там  покой,  тишина,
умиротворение. Они, книги, должны  нести  мудрость,  одухотворять  человека.
"Это по-твоему, - отмахнулся тогда отец. - Не от книг  страсти  разгораются.
От слова, что в них написано. Слово рождает мысль. А мысль - борение...  Это
не нами придумано, это диалектика... Тихо и покойно бывает только в  келейке
у творца, в писцовой избе. А как вышло от  него  слово  да  пошло  гулять  в
народ, тут и разгораются страсти..."
   - Ну что, поехали? - предложил Аронов, заглядывая в  комнату  Степана.  -
Нужно оформить документы о передаче собрания... Работы еще много...
   "Ведь без собрания своего, без этих  материалов,  я  для  них  ничего  не
значу, - вспомнил Степан слова  отца.  -  Они  же  меня  в  порошок  сотрут,
растопчут. А так - пусть попробуют. И они примут,  примут  мои  предложения!
Так что эти книги - заложники мои..."
   - Я понимаю: тебе, Степа,  тяжело,  -  говорил  Аронов.  -  Но  это  твой
гражданский  долг.  Ты  поступил  правильно...  А  что  еще  делать  в  этом
положении? Завещание... - он вздохнул. - Не передавать же их детскому  дому,
правда?
   - Что? - вскочил Степан. - Что вы сказали про завещание?  Детскому  дому?
Какому дому? Вы что, знаете... - Нет-нет, успокойся, - улыбнулся  Аронов.  -
Ничего я не знаю! Я так сказал...
   - Бросьте! - не поверил Степан. - Заикнулись - говорите! Вы  знаете,  что
написано в завещании? Передать детскому дому?
   - Да боже упаси! - замахал руками Аронов. - Откуда мне  знать?  Завещание
запечатано, лежит у нотариуса... Надо ехать, Степа, собирайся.
   - Я никуда не поеду, - отрезал Степан. - Делайте без меня...
   -  Хорошо,  -  поспешно  согласился  Аронов,  -  Я  потом  акт   привезу,
подписать...
   "Все правильно, - думал Степан, когда хранитель уехал. - В  любом  случае
книги  принадлежат  государству.  Завещание  -  не  завещание...  Все  равно
передавать мне..."
   - Распорядился, значит? - неожиданно спросил старик  Потехин.  -  Что  ж,
ладно. Я пойду искать Никиту Евсеича. Найду, поди. Куда он денется?..
   Пока выносили ящики с книгами - дом выстыл, пар изо рта, зябко,  холодно.
Степан кутался в край одеяла и думал. Кажется, он задремал либо забылся так,
что не слышал, как ушел старик Потехин, и в доме совсем стало  пусто.  Нужно
было встать, стряхнуть с себя сон, затопить печь или пойти  на  работу.  Там
люди, там скорее можно забыть все...
   Но вставать не хотелось, дрема в холодном доме всегда  бывает  сильнее  и
слаще. Он помнил это еще по детскому дому...
   Сквозь сон он слышал какой-то голос, твердящий  одно  и  то  же  слово  -
книги, книги, книги... На мгновение ему  показалось,  что  это  говорит  его
мать. Когда она отправляла его в эвакуацию, то это слово  не  сходило  с  ее
уст: куда я дену книги? А с книгами как? А что с книгами будет?
   У матери была возможность эвакуироваться из Ленинграда. Школу, где учился
Степан и работала мать, эвакуировали вместе с учителями...
   Потом он разлепил глаза и резко вскочил. Возле его  кровати,  накинув  на
плечи пальто, сидела девушка.
   - Вы кто?
   - Я была у вас... Не узнаете? - спросила она. - Я еще записки писала...
   - Да-да, помню...
   - Я книги принесла, - она протянула ему три толстые книги. - Вот,  все  в
сохранности...  Вот  рукописная,  вот  старопечатная...  И  вот   букварь...
Возьмите.
   Он машинально взял их, подержал в руках, осторожно положил на кровать.
   - Мне пора, уже поздно