- сказала Анна. - По делу.
   - По какому? - Глазырин смерил ее взглядом, задержался на броднях.
   - Здесь я не могу... Я с дороги, и мне нужно хотя бы присесть.
   Начальник милиции недоуменно покачал головой и  повел  ее  в  кабинет.  В
кабинете  Анна  достала  свои  документы  -  разрешение  Главного  архивного
управления на сбор книг  и  письмо  Сибирского  отделения  Академии  наук  с
просьбой к местным властям оказывать содействие.  Глазырин  прочитал,  потер
щеку.
   - Да, всякие экспедиции  видел,  а  такой  еще  у  нас  не  было.  Аж  из
академии?.. То-то гляжу, вроде городская, а вырядилась... - он усмехнулся. -
Маскировочка, значит?
   - Нет, просто ходить удобнее.
   - Выходит, книги у кержаков забирать будете? Интересно!
   - Только собираемся, первая  экспедиция...  Мне  нужно  разыскать  одного
человека, - Анна достала листок с  заранее  написанными  данными  о  Тимофее
Белоглазове. - Хотя бы его адрес.
   Глазырин глянул на листок, поднял брови.
   - Так я его знаю! Он в нефтеразведке работал. Ох и бедовый парень, как  с
цепи сорвался... Но зачем он вам?
   - Мать его ждет...
   - А, кажется, понимаю. Ну, хорошо, мы поищем. Но, если его в области нет,
придется объявлять всесоюзный розыск. А за него платить надо...
   - Заплатим... Его мать сказала, что он может сейчас сидеть в тюрьме.
   - Если в тюрьме, то найти легче, - заверил Глазырин. - Сделаем запросы...
Только вряд ли он вам чем поможет, Тимофей-то. Балбес он, в Бога  не  верил,
книг у него нету.
   - У его матери есть, - сказала Анна. - Мать по нему убивается.
   - Ага, понял, доверие матери, - улыбнулся начальник милиции. - Это  самый
правильный путь. Без доверия с кержаками туго. Вообще народец  они  тяжелый,
намаетесь с ними... Они ведь что делают, лешаки, - беглых уголовников прячут
у себя. Да!.. У  них  обычай  такой:  пришел  к  ним  человек  страждущий  -
пригреют, накормят, в дорогу дадут. Не все, конечно, но есть такие. Дескать,
если от властей бежит, значит, он чуть ли не праведник.
   - Это у них пережиток, от прошлого. - Анна  улыбнулась,  подумав,  что  и
здесь, в милиции, ей приходится защищать старообрядцев.
   - Так нам от этого не легче, - вздохнул Глазырин и Достал чистые  бланки.
- Вы тут заполняйте от имени матери Белоглазова, а я сейчас приду.
   Он  вернулся  через  несколько  минут  озабоченным,   позвонил   кому-то,
распахнул окно.
   - Жара... А кобылка пропадет.
   Анна заполнила бумаги, положила ему на стол..
   - Кстати, а книги-то я у них видел, - вдруг сказал Глазырин. -  Здоровые,
другую едва поднимешь. А есть махонькие совсем, с ладошку. Только написано -
ни слова не понять. Кержаки сами читают, да ловко так, будто поп  в  церкви.
Есть тут у нас один. Пим Власов, все голосовать  отказывается.  Я,  говорит,
Советскую власть не признаю... Лодырь - среди кержаков такого поискать.  Все
пенсию заработать не может. Года вышли, а стажу  нет.  -  Начальник  милиции
оживился. - Вот вам к кому надо идти! Вот у кого книг-то!
   Анна удивилась про себя. Фамилии Власова не было в  списках  Гудошникова.
"Неужели, - подумала она. - Никита Евсеич мог пройти мимо такого факта?"
   - Я нынче по весне был у него, - продолжал Глазырин. - Алиментщик у  него
один скрывался. Ну, зашел, - кладовка, кадки стоят, этак ведер на  двадцать.
Мой уполномоченный заглянул, а там книг - штук сто будет, может, больше. Ты,
я говорю, что - солить  их  собрался?  А  он  -  читаю!  И  правда,  читает,
вообще-то мужик он умный, не балбес. Только ленивый, да и попивает...
   В материалах Гудошникова егановские старообрядцы были, но интересных книг
у них не значилось. Анна пожалела, что не взяла материалы  с  собой,  однако
она помнила их почти наизусть.
   - Может, Власов недавно в Еганово переехал? - осторожно спросила она.
   - Да всю жизнь здесь, и никуда не уезжал,  -  уверенно  заявил  начальник
милиции. - Только раньше он не такой набожный был, а теперь  молится...  Как
только взять у него? Мужик он зажимистый, может и не дать. А если мне к нему
сходить?
   - Нет-нет! - запротестовала Анна. - Я сама! Они милиции боятся.
   - Так работаем, - усмехнулся Глазырин.
   - А вы не знаете Никиту Евсеича Гудошникова? - спросила она.
   - Из кержаков?
   - Нет, он приезжал сюда, тоже  интересовался  книгами...  На  протезе  он
ходил... Ну, вскоре после войны?
   - Не знаю такого, - определенно сказал  начальник  милиции.  -  Я  тут  в
милиции еще в войну работал. После войны-то много было на протезах, а такого
не было.
   - Он в Макарихе жил месяца четыре, и здесь, в Еганове, - объясняла  Анна,
- у старообрядцев.
   - Не может такого быть, - Глазырин качнул головой. - Я в  то  время  всех
приезжих знал. Это сейчас трудно стало, вербованных  понаехало,  леспромхозы
новые открылись... Даже фамилии такой не слышал.
   Тем временем в кабинет начальника ворвался конюх. Глазырин вскочил.
   - Что? Сдохла?
   - Вот стерва! - выругался конюх. - Сдохла бы - перекрестился.  Мою  новую
сеть сожрала! Говорил же!.. На. вешалах сеть висела, а она ее сжевала.
   - Ты мне .про кобылу скажи! - прикрикнул начальник. - А не про сеть.
   - А что кобыла?  -  отмахнулся  конюх.  -  Ветеринар  пришел,  в  рот  ей
заглянул, а там веревочка торчит. Ну, потянули мы за нее и выволокли сеть...
Да что толку? Изжевала вдребезги, дыры - во!
   Начальник милиции сел, откинулся на спинку стула вздохнул облегченно.
   - Не будешь развешивать в конюшне. Так тебе и надо. Обиженный конюх ушел.
   - Ну что ж, ладно,  -  заключил  Глазырин  и  надел  фуражку.  -  Вы  где
остановились? Может, вас определить куда? Могу к  учителю  истории,  хороший
человек, ваш, так сказать, соратник. Хохмачев его фамилия. Но вы на  фамилию
не смотрите, он человек серьезный.
   - Спасибо, я сама устроюсь. - Анна встала. - Где живет этот Власов?
   - А за логом, - начальник милиции неопределенно махнул  рукой.  -  Любого
спросите - скажут. Если что - обращайтесь, помогу... Все-таки хотите пойти к
нему? Попробуйте, вы на кержачку похожи, может, примет за свою. Глаза у  вас
какие-то... У них у всех во взглядах что-то есть такое... Будто огонь горит.
....Проводив Анну, Марья Белоглазова подоила корову, выпустила ее и  взялась
готовить завтрак. Думы теперь были только об Анне: как она дойдет,  подвезут
ли, попадется ли катер в Еганово? А там, в Еганове, возьмутся ли  искать  ее
Тимофея?.. Самой бы пойти с ней, да ведь ни разу дальше Останина не была,  а
Анна - женщина сметливая, если по начальству пойдет - : найдет концы. Видно,
дошли молитвы, послал Бог нежданных  гостей  с  добром.  Иван-то  вон  какой
трудолюбивый, чуть не все дрова переколол, да и сейчас пришел вон и снова за
колун. Только вот молчит он все, немтырь, что ли, или  больной?  Анна-то  на
слово бойкая, молодая, а хорошо говорит...
   Послал Бог добро, услышал...
   Она позвала Ивана, сели завтракать.
   - Ешь хорошенько, - угощала Марья. - Пристал, поди...  А  по  отчеству-то
тебя как?
   - Иван Николаевич.
   - Что ж ты, Иван Николаевич, все молчишь? - спросила Марья. - Не  больной
ли?
   - Да нет, - сказал тот. - Попусту говорить не умею. Я читать люблю.
   - Ах ты, беда, - всплеснула руками Марья. - Читать-то у  меня  и  нечего,
газет не получаю... А по-старинному писано - читаешь?
   - Читаю, - сказал Иван. - Я по-всякому умею.
   - Так я тебе дам! - обрадовалась Марья. - И сама послушаю!
   Она засуетилась, сняв передник, побежала в избу и скоро появилась  оттуда
с книгой, обернутой в полотенце.
   - Мужик-то мой читал, -  приговаривала  она,  расстилая  полотенце  перед
Иваном. - А я чуток т око, по слогам, да и то не все  понимаю...  Ну-ка  на,
потрудись-ка.
   Она положила книгу перед  Иваном  и,  усевшись  напротив,  забыв  о  еде,
приготовилась слушать. Иван поднял верхнюю крышку книги: Четьи-Минеи  летних
месяцев, жития святых - и начал читать. Читал он не быстро,  но  легко  и  с
припевом - как полагается читать жития. Марья Белоглазова слушала и молилась
про  себя:  не  зря   старые   люди   сказывали   -   странники   от   Бога.
Кирилла-покойничек  любил  привечать  людей,  хоть  и  сердились   на   него
старики... Эх, если бы был живой Кирилла! Да разве так  бы  она  жизнь  свою
доживала? И Тимофей бы из дому не подался, женился бы, внуки были. А то ведь
совсем одна, только с Богом и говорить...
   Иван  вдруг  замолчал,  и  Марья  Белоглазова  встрепенулась,  огляделась
беспокойно.
   У дверей летней кухни стоял Леонтий.
   - Здравствуй, Марья, - он поклонился в пояс,  огладил  черную  бороду.  -
Давненько я к тебе не заходил.
   - Господи, Леонтий! - обрадовалась Марья и тоже поклонилась. -  А  я  тут
заслушалась, так и не заметила, как ты пришел...
   Леонтий покрестился на медную иконку, стоящую на  полочке  под  потолком,
прошептал какую-то молитву.
   - Садись завтракать, Леонтий!  -  пригласила  Марья.  -  Устал,  поди,  с
дороги-то. Садись! Я тебе супца налью, супец-то  постный,  -  она  загремела
плошками. - Я солонину-то не варю, а свежего мяса нету. Нынче такая жара,  в
погребе все растаяло.
   - Благодарствуйте, сыт я, Марья, - степенно отказался Леонтий и покосился
на Ивана. - Это кто у тебя тут сидит?
   - Да странников Бог послал, - объяснила она. - С добром люди пришли, а  у
меня и угостить нечем. Ой, а читает-то он как, читает! Благостно на душе...
   - Это хорошо, - певуче  сказал  Леонтий.  -  Я  до  чтения  тоже  большой
охотник... Проводи-ка меня, Марья, к образам.
   - Ты ешь, ешь, не стесняйся, - наказала она Ивану. - Мы-то  дома,  поедим
еще, а вы - в людях...
   Марья проводила гостя в горницу, торопливо зажгла лампадку под  образами.
Леонтий, опустившись у порога на колени, подполз к божнице и широко  замахал
рукой. Марья тоже встала на колени и  зашептала  молитву.  Странник  молился
усердно, бил поклон  за  поклоном,  сухое,  со  впалыми  щеками,  лицо  его,
узловатая рука огненно краснели в лучах восходящего  солнца,  и  разгорались
большие черные глаза. Глядя на него, старалась и Марья,  но  вид  молящегося
странника  завораживал.  Забываясь,  она  опускала  руку,   любуясь   им   и
одновременно страшась его. "Господи, так нынче у нас никто и не  молится,  -
думала она. - Праведник, истинно праведник..." Леонтий приходил  к  ней  уже
третий раз, и каждый раз своей страстью вселял испуг и недоумение. В детстве
она помнила одного такого старика, который ночами молился,  ровно  по  обету
или епитимью тяжкую носил. И домашних своих заставлял. Потом старик-то  этот
умом тронулся, залезет на крышу и воет по-собачьи. А девчонки ночью  слушать
его бегали. Спрячутся где-нибудь недалеко и обмирают от страха...
   - На Бога зри, Марья, - бросил Леонтий, прервав ее воспоминания.
   Марья  прочитала  еще  одну  молитву,  отбила  поклон,  Леонтий  же,  как
заведенный, - "только рука мелькает перед лицом, и бородою пол метет. Где же
тут угонишься... Марье неожиданно  вспомнилось,  как  Петрович  после  войны
свадьбу справлял. Женился он на сосланной молдаванке, а с  фронта  пришел  в
орденах, безбожник - немоляка, поэтому свадьба была с гармонью  и  плясками.
Некоторых баб мужики не пустили гулять, Марье же  что,  Кириллы-мученика  не
было, Тимка подрос... И вот схватились они плясать  с  товарищем  Петровича,
приезжим мужиком. Тот медалями брякает, то  вприсядку  пойдет,  то  гоголем,
смахнет пот со лба, откинет волосы и давай дальше! Народ кругом шумит -  дай
ему, Марья, покажи, где раки зимуют! Марью задор  обуял,  последний  раз  до
войны еще плясала,  потом  не  до  гулянок  было...  Так  друг  друга  и  не
переплясали, только гармониста замучили. Товарищ Петровича на следующее утро
свататься пришел. Может, зря тогда Марья отказала. Что из того, что он был в
церкви крещен? Взяла бы Тимку с собой, да уехали б в город. Глядишь, и жизнь
бы иначе пошла...
   - Пред святыми иконами о Боге думай, Марья, - строго сказал  Леонтий,  не
прерывая молитвы. - О спасении души своей думай. А у тебя молитва  токмо  на
устах...
   Лишь через час Леонтий поднялся с коленей и присел  на  лавочку  у  окна.
Марья поправила лампадку и остановилась, не зная, что делать.
   - Сядь, Марья, - пригласил странник.  -  Слышал  я,  ты  по  сыну  своему
убиваешься, по Тимофею? Не идет он к тебе?
   - Нейдет, - проронила Марья.
   - Так я помолюсь, чтоб Господь дорогу ему послал,  чтоб  надоумил  отрока
беспутного о матери своей, - проговорил Леонтий. - Придет.
   - Я нынче женщину эту Анну-то, в Еганово проводила, - призналась Марья. -
На розыск подавать. Она женщина добрая, ласковая и  по-нынешнему  грамотная.
Она и с начальством поговорить сумеет, и какие надо бумага напишет.
   - А вот это ты напрасно сделала, Марья, - построжал Леонтий. -  Свяжешься
с антихристовой властью да бумагами - сама к антихристу пойдешь и душу  свою
отдашь.
   - Почто же власть-то антихристова? - робко спросила Марья. - Я  и  пенсию
от нее получаю, и Кирилла мой убитый был  за  нее.  Старые  люди  сказывают,
любая власть от Бога.
   - Э-э, Марья, нет в твоей душе Бога, и  вера  твоя  ослабла,  -  вздохнул
странник. - Для потехи токмо молишься да иконы в  избе  держишь.  На  потеху
дьяволу чтение слушаешь из поганых уст, святые  книги  мирскому  человеку  в
руки даешь.
   - Я не в скиту живу, среди людей, -  нашлась  Марья.  -  Теперь  все  так
живут.
   - И осквернит он тебе Святое Писание! - опять построжал Леонтий. - А надо
бы тебе в скит подаваться, в пустыню, аки отцы наши праведные.
   - Вот дождусь Тимофея - подамся...
   - Не поздно ли будет, Марья? - подобрел странник. - Погрязнешь во грехах,
аки свинья в грязи. Людей вот пустила, из своей посуды кормишь,  привечаешь.
Они же - никонианцы из духовной академии.
   - Откуда ты взял, Леонтий? -  изумилась  Марья.  -  Они  ж  и  лба-то  не
крестят. Люди как люди - странники. Раз ходят по земле, значит, нужда у  них
такая...
   - А чего они ходят - знаешь ли?.. Скверну и порчу наводить  пришли,  избу
твою поганить, - Леонтий  отвернулся.  -  А  ты  их  пригрела,  книги  даешь
читать...
   - Мне мой  Кирилла  сказывал:  коли  пришли  к  тебе  люди  -  прими,  не
отказывай,  -  заметила  Марья.  -  Что  же  им,  в  лесу  ночевать?  Травой
кормиться?.. Мы поморского толка, нам вера позволяет всяких людей привечать.
Коли с добром люди идут - гнать, что ли, их?
   - Неведомо тебе, Марья, какие они, - мягко сказал Леонтии.  -  Душа  твоя
слепа, потому и глаза незрячи. А я вижу: антихристом посланы твои странники!
Истинно доверю! - Он перекрестился на иконы.
   - Что  же  мне  делать-то,  Леонтий?  -  растерялась  Марья.  -  Отказать
неудобно. Я ж Анну проводила Тимофея искать...
   - К иконам не допускай, книги читать не давай, - наставлял Леонтий.  -  И
разговоров всяких не веди с ними. Они к тебе с разговором, а  ты  молитву  в
уме твори, отгоняй беса.
   Марья поджала губы, вздохнула тяжко.
   - Не отбивайся от Божьего стада, Марья, -  странник  встал.  -  Мне  пора
идти... С Петровичем-то, слыхала, что они сделали? Убить хотели. Топором  по
голове саданули, старик теперь мается, лежит.
   - Так не нарочно же, - вступилась было Марья и замолчала.
   Леонтий вышел во двор, посмотрел,  как  Иван  колет  дрова,  заглянул  на
летнюю кухню.
   - Книгу  придется  освятить,  -  сказал  он,  заворачивая  Четьи-Минеи  в
полотенце. - Негоже оскверненную книгу в доме держать...  И  дрова  потом  -
тоже. Приду к тебе, Марья, тогда и освящу. Не то всю зиму сатанинским теплом
греться будешь... Не забывай, о чем мы беседовали, Марья.
   Он поклонился ей и, сутулясь, пошел со двора.  Марья  стояла  у  калитки,
сцепив руки на животе, и думала, что надо было бы полотенце-то взять, что же
он, странник-то,  и  полотенце  уносит?  А  оно  старинное,  еще  с  Поморья
вывезенное.
   - Кто это такой приходил? - спросил Иван, облокотившись на калитку.
   - Странник он, - проронила Марья, глядя на сверток под мышкой у  Леонтия.
- Люди сказывают, откуда-то послан проверить,  как  мы  тут  живем,  молимся
ли... Божественный он человек. Чуть на порог - и уж на колени, к  образам...
Токо вот, - она замялась, - чудно мне. На  чужие  иконы-то  у  нас  молиться
нельзя. А он молится...
   Леонтий пропал  за  поворотом  улицы,  и  Марья  встряхнулась,  заморгала
виновато, не зная, куда деть руки. Иван содрал с  себя  пропотевшую  рубаху,
швырнул ее на плетень  и,  схватив  колун,  начал  крушить  вязкие  комлевые
чурбаки...
   Начальник милиции посоветовал Анне  подождать  дня  три-четыре,  пока  он
сделает  телеграфный  запрос   в   областной   паспортный   стол   и   отдел
исправительно-трудовых учреждений. Если Тимофей живет на территории  области
либо находится в колонии, то  ответ  придет  быстро,  и  тогда  Анна  сможет
вернуться в Макариху уже с адресом Тимофея Белоглазова. Поэтому она отложила
визит к Власову на следующий день, а вечером отправилась  на  почту  звонить
Аронову. Связь была плохая, в трубке шипело, стучало, сигналила морзянка, но
и сквозь этот шум Анна слышала только длинные гудки:  к  аппарату  в  отделе
никто не подходил. Тогда она  попросила  набрать  номер  домашнего  телефона
Аронова, но и там не отвечали.
   "Куда же он пропал? - думала Анна. - Уехать со своей одышкой он никуда не
мог. Да и странно, отдел будто вымер.  Екатерина  Ивановна  обычно  допоздна
сидит..."
   Домашний телефон не ответил  и  утром,  но  зато  в  отделе  откликнулась
Екатерина Ивановна.
   - Ну как вы там? Живы, здоровы? - спрашивала она бесстрастным от помех  и
механического искажения голосом.  -  Все  ли  у  вас  ладно?  А  то  мы  тут
волнуемся, переживаем...
   - Где Михаил Михайлович? - кричала в трубку Анна. - У нас все в  порядке!
Дайте Михаила Михайловича!
   - Они тут теперь редко бывают!  -  сообщила  Екатерина  Ивановна.  -  Они
сейчас целыми  днями  по  городу  ездят,  по  начальству  ходят.  Все  книги
выручают! У этого, у Гудошникова!
   - Ладно, я ему письмо напишу! Вы поняли? Письмо!
   - Поняла, поняла! Ты, Аня, и домой напиши! А то мать  недавно  приезжала!
Говорит, пропала куда-то!
   Анна положила трубку и тут же, попросив  на  почте  бумаги,  села  писать
матери.  Расписывать  свои  походы  и  несчастья  не  стала,  чего  доброго,
напугаешь еще кержаками.
   У нее представления-то о них литературные: фанатики, полудикие, полоумные
лесные люди, которые не то что посторонних, а и себя на кострах  и  в  избах
живьем жгут. Рассказала, что поехала на лето в деревню за  фольклором  (мать
знала, что это такое, по летней практике дочери), вернется в августе и сразу
приедет домой в отпуск.
   С почты она пошла к Власову. Это было интересно  и  неожиданно:  появился
старообрядец, который неизвестен даже самому  Гудошникову,  причем  с  таким
фантастическим обилием книг. Однако внутри  она  чувствовала  сомнение.  Туг
что-то было не так. Либо начальник милиции  ошибся  и  принял  за  старинные
книги какую-нибудь макулатуру, либо он склонен к преувеличению. Ведь вон как
ругался и переживал за свою кобылу, а все обошлось, как в  комедии:  кто  бы
мог подумать, что кобыла ест сети?
   Возле ворот дома, указанного встречной  женщиной,  Анна  остановилась  и,
прежде чем постучать, глубоко вздохнула, прикрыла глаза...
   На стук из избы вышел мужчина лет шестидесяти, лицо  покрыто  клочковатой
черной бородой, на ногах опорки от валенок.
   - Заходи, заходи! - весело позвал он. - Чего стучишь-то? Пришла - заходи!
   Анна поздоровалась и спросила Власова.
   - Я и есть Пимен Аверьяныч,  -  ответил  хозяин,  разглядывая  гостью.  -
Заходи в избу. На дворе-то нынче ишь как печет!
   "Неужели вчера начальник милиции предупредил? - шевельнулась мысль. - Как
родню встречает..."
   Власов пододвинул ей тяжелый табурет, пригласил сесть, а сам устроился на
лавке у окна. В избе Пимена Аверьяновича было прохладно  и  пусто.  Огромная
русская печь с полатями, стол под  вытертой  и  изрезанной  клеенкой,  лавки
вдоль стен и полка, занавешенная пестрой