этого  патриарх  взялся  бы  за
переговоры с греческими  властями  и  духовенством  о  направлении  инока  в
русскую обитель.
   Гудошников не рассчитывал что-либо вывезти из  Пантелеймонова  монастыря,
он хотел только обследовать его  библиотеку  и  составить  каталог.  Но  все
срывалось, и причину этому Никита Евсеич видел лишь в том, что он  выступает
как частное лицо. Он сотрудничал со  многими  институтами  и  университетами
страны, с научными и публичными библиотеками, вел переписку,  читал  лекции,
однако в штате нигде не состоял, желая  иметь  всегда  свободное  время  для
поисков. Жил он уже в Ленинграде, но в городе бывал мало и редко.
   Именно тогда, раз и навсегда отказавшись от попыток проникнуть  на  Афон,
Гудошников и заинтересовался Сибирью.
   Мечта  посмотреть  библиотеку  Пантелеймонова  монастыря  была  такой  же
несбыточной, как и бесплодные поиски  неведомой  языческой  рукописи  старца
Дивея, которую он считал уже утерянной для России навечно. Иеромонах  Федор,
уйдя из Северьяновой обитель, канул вместе с рукописью. Не было  его  ни  на
Печоре, ни в Казани, ни в других городах и селениях, где побывал Гудошников,
вернувшись с острова. Он считал, что рукопись пропала, но в глубине души все
же не мог смириться с ее исчезновением.
   То был самообман, с которым легче жить и смотреть в будущее.
   Олонецкие книги, оставленные в школе, в бывшей семинарской  кладовке,  он
вывез с помощью учительницы словесности Александры Алексеевны  в  Ленинград.
Если бы не тот случай в Олонце, Гудошников, скорее всего, так бы  и  остался
холостяком на всю жизнь, как многие слишком увлеченные люди.  С  Александрой
же Алексеевной судьба связала его книгами, книгами же  и  повенчала.  Только
возле жены своей Александры он позволял  себе  то,  что  презирал  в  других
людях. Он мог жаловаться ей и плакать при ней. Но делал это в глубокой тайне
от всех, даже от сына Степки, которого стал  стесняться,  лишь  минуло  тому
четыре года...
   От московского патриарха Никита вернулся  в  Ленинград  мрачным  и  злым.
Жена, с порога почувствовав настроение мужа, принялась успокаивать его.  Она
сообщила, что в его отсутствие приходил  очень  любезный  человек  и  обещал
зайти еще, сказав,  что  встреча  с  ним  для  Никиты  Евсеича  сулит  много
интересного и неожиданного.
   Гудошникову было не до встреч. Однако  скоро  неведомый  гость  явился  -
человек, совершенно незнакомый Гудошникову.  Безукоризненный  костюм-тройка,
хрустящая рубашка,  гладко  зачесанные  волосы.  Как  человек,  привыкший  к
странствиям, Никита Евсеич знакомился и обращался с новыми людьми  просто  и
по-свойски. Он кивнул на кресло: мол, садись, коли пришел, и стал ждать, что
гость скажет. Гость не заставил долго ждать.
   - Я принес вам большой привет и поклон от человека по фамилии Каретников,
- сказал он. - Интересуется вашим здоровьем и состоянием ваших дел.
   - Я не знаю такого человека, - бросил Гудошников. - Кто это?  Откуда  он?
Фамилия мне не знакома.
   - Давайте вспоминать, Никита Евсеич, - улыбнулся пришедший,  развалясь  в
кресле. - Итак, осень тысяча  девятьсот  двадцать  второго  года...  Только,
прошу вас, ведите себя спокойно и благоразумно. Мне сказали, что вы  человек
горячий, но мужественный и разумный.
   Вступление насторожило  Гудошникова.  Осенью  тысяча  девятьсот  двадцать
второго года он был в Олонце, потом на Печоре в Северьяновой обители. И тон,
которым говорил гость, настораживал.
   - Осень тысяча девятьсот двадцать второго  года,  -  продолжал  гость,  -
Пустой монастырь на острове... Что еще? Каменный сарай, книги, много книг...
Трое несчастных,  заблудших  людей,  которые  безуспешно  искали  серебряный
гроб... Они жгли там книги и делали прочие неприятности...
   Гудошникова подбросило, затрясло. Он никак не мог сладить с руками, чтобы
пристегнуть протез. В памяти  встало  лицо  бандита  из  недобитых  беляков,
упущенного им с острова. Лицо это запомнилось. Он видел его с  дыбы.  Офицер
все время поднимал голову вверх, разговаривая с ним. Но откуда же  ему  было
знать его фамилию?
   - Один из тех трех был убит вами, другой сдался, - продолжал гость.  -  А
третий благополучно уплыл с острова на лодке...
   - Значит, его фамилия Каретников? - спросил Гудошников.
   - Да, бывший поручик Каретников... Лихая и дурная голова!
   - Где он? - выдохнул Никита Евсеич.
   - Далековато, -  улыбнулся  пришедший,  изучая  взглядом  Гудошникова.  -
Сейчас во Франции.  Велел  кланяться  и  поблагодарить  за  сговорчивость  и
документы. Они  ему  очень  помогли,  когда  он  переходил  границу.  Просил
простить  его  за  неприятности,  что  доставил  вам  в  каменном  сарае   у
Северьяновой обители.
   Гудошников наконец пристегнул протез, расправил штанину  и  сцепил  руки,
чтобы унять дрожь. Напоминание о бежавшем офицере возбуждало в  нем  желание
прыгнуть в седло и выхватить  шашку.  Он  мог  забыть  подробности  жизни  в
Северьяновом монастыре, но только не этого человека.
   - Теперь, конечно, Каретников стал не тот, что был тогда, на  острове,  -
спокойно продолжал  гость.  -  Раскаивается,  терзает  себя...  Согласитесь,
прошло много  времени,  появилась  возможность  переосмыслить  свою  прошлую
жизнь... Тем более вдалеке от родины, от отечества. Беда в том, что  человек
несовершенен, и раскаяние приходит с опозданием. Но  уж  лучше  поздно,  чем
никогда, верно, Никита Евсеич?
   - Что ему нужно? - процедил Гудошников. ...Покинув остров и добравшись  с
книгами до Петрограда, Гудошников явился в ЧК и  все  подробно  рассказал  о
событиях, происшедших в Северьяновом монастыре. То же самое он  рассказал  и
чекистам в Печоре, когда пришел, чтобы выправить себе документы.  Из  Печоры
тогда делали запрос в Москву и  в  Олонец  -  Муханову,  который  подтвердил
личность  Гудошникова.  Никите  выправили   документы,   и   он   уехал.   В
Ретроградской ЧК возник спор,  а  точнее,  разбор  ситуации,  происшедшей  в
каменном сарае на острове. Его не спрашивали, почему он отпустил бандита,  а
словно взвешивали  значимость  совершенного  поступка:  следовало  отпустить
бандита либо  же  надо  было  пожертвовать  книгами,  но  уничтожить  врага?
Поскольку в этом споре победитель не выяснился, Гудошникова  мягко  пожурили
(все-таки герой гражданской войны!) и предупредили, чтобы впредь бандитов не
щадил...
   - Каретников поручил мне щекотливое дело, - сказал гость. - Он  хотел  бы
купить ваше  собрание  древнерусских  книг,  все  целиком.  О  цене  поручил
договориться мне. Но я думаю, мы с вами сойдемся.
   Смысл доходил туго, как смысл любой наглости. И так же обезоруживал.
   - Было время, когда  Каретников  мог  получить  рукописи  задаром,  -  не
спуская взгляда с Гудошникова, продолжал гость. - Да разве знаешь  им  цену,
когда тебе всего двадцать пять, а тут где-то  спрятан  гроб  тридцати  пудов
чистого серебра... Отвлекся несколько... А в результате остался  ни  с  чем.
Каретников  же  большой  любитель  памятников  русской  культуры,   у   него
прекрасное собрание русских живописцев... Сами понимаете - чужбина, тоска по
родине. Хочется иметь в руках хоть  малую  частичку  родной  землицы,  чтобы
чувствовать себя русским человеком.
   Кому, как не Гудошникову,  было  знать,  что  означало  это  предложение?
Последнее время белоэмиграция любой ценой стремилась заполучить и вывезти из
России исторические и культурные ценности. И вывозила. В  зарубежной  печати
все чаще появлялись статьи  об  исследовании  рукописного  наследия  древней
Руси, в России же такие публикации  были  тог-,  да  редкостью.  За  рубежом
писали о гибели собраний и библиотек во время революции и после  нее,  когда
началось движение пролеткульта. В сознание людей усиленно вколачивалось, что
история Русского государства и культура его народа интересует  только  белую
кость, оказавшуюся на  чужбине,  а  варвары-большевики,  захватив  власть  в
России, уничтожают ее и вытравливают из сознания народа.
   Таможенники изымали из багажей иностранцев и граждан России все  предметы
искусства,  однако  все-таки  существовали  каналы,  по  которым   памятники
литературы и живописи официально и  неофициально  перевозились  за  границу.
Белоэмигранты во что бы то  ни  стало  пытались  лишить  русский  народ  его
исторического прошлого,  обрубить  корни,  связывающие  Советскую  власть  с
историей Руси и России. Тем самым превратить ее народ в  стаю,  не  помнящую
своего  происхождения  и  своей  истории.  Не  мытьем,  так   катаньем,   не
интервенцией, так духовным разложением изнутри, не разом, так медленно -  за
многие, многие годы.
   "Любитель" памятников русской культуры жег  костер  из  рукописных  книг,
чтобы накалить шомпол для пытки. Чудовищно!
   "Значит, этот гость, - думал Никита Евсеич, - связан с белоэмиграцией,  с
недобитым его мучителем Каретниковым. А каков наглец! Заявился в открытую  с
таким предложением, словно тоже, как в соляном монастырском  складе,  готов,
если что, и на дыбу вздернуть. И сидит, будто не в Ленинграде, а в Париже!"
   - Я думаю, цену большую вы просить не  станете,  -  говорил  гость  тоном
делового человека. - Все-таки книги эти по закону принадлежат государству, и
вы их, мягко говоря, пользуясь  случаем,  присвоили.  Я  вам  предлагаю  три
тысячи советскими рублями, это немало.
   - Мало, - пробормотал Гудошников.
   Маузер лежал в ящике стола, он был  не  заряжен.  Гудошников  припоминал,
куда засунул патроны, и теперь осторожно  двигал  ящиками  стола.  Ага,  вот
они!.. Он совсем  успокоился.  Визит  столь  неожиданного  гостя  становился
понятным и цели его ясны. Видно, на роду написано драться всю жизнь. А может
быть, это естественно, когда речь идет о спасении зримых  частичек  народной
истории?
   Пряча руки под стол, Гудошников стал заряжать маузер. Вспомнилось, как он
пытался достать  его  из  кармана  шинели  там,  в  сарае.  Обстановка  была
схожей... Едва щелкнул приемник магазина, как гость выпрямился  в  кресле  и
холодно произнес:
   - Мне ваши штучки известны. Вы прекрасно стреляете. Но уберите оружие.  В
вашей ситуации оно не поможет.
   Это вам не каменный сарай на острове и не двадцать второй год.
   - Спокойно, не дергайся, - тихо сказал  Гудошников  и,  загнав  патрон  в
ствол, уже не скрываясь, набил магазин. - Хватит  того,  что  я  ту  сволочь
живым отпустил.
   По своему отношению к оружию интеллигенция того времени четко делилась на
две  категории:  одни  им  пользовались,  другие  отрицали  его  и  боялись.
Гудошников был интеллигентом, но интеллигентом, умеющим постоять за себя,  а
если необходимо, то и силой оружия...
   Он боялся одного: в кабинет могли войти  жена  или  сын  и  перепугаться.
Поэтому говорил вполголоса:
   - Если вы  сейчас  сделаете  то,  что  задумали,  -  холодно  и  спокойно
проговорил гость, - и если я не вернусь сегодня к назначенному  часу  домой,
управление НКВД получит письмо о  вашем  предательстве  и  сотрудничестве  с
врагами республики.  То  же  самое  случится,  если  вы  откажетесь  принять
предложение Каретникова о продаже вашего собрания. Призовите на помощь  ваше
благоразумие,  Никита  Евсеич.  Вы  помогли  бежать  за   границу   матерому
преступнику, бывшему офицеру  карательных  войск  Каретникову,  снабдив  его
своими  документами.  А  теперь  живете  и   прикрываетесь   званием   героя
гражданской войны.
   - Руки на стол, - сказал Гудошников. - Сидеть спокойно.
   Гость положил руки на стол. Несмотря на внешнее  спокойствие,  его  .руки
подрагивали.
   - Не сомневайтесь, письму поверят, - продолжал гость. -  Иначе  бы  я  не
пришел к  вам.  Что  вы  думаете,  я  сумасшедший  -  идти  к  вам  с  таким
предложением без надежной гарантии?.. Даже если вы  сдадите  меня  чекистам,
меня тут же отпустят... У вас нет улик, а разговора  между  нами  просто  не
было. Но потом пострадаете не только вы, а и ваша семья, сын...
   - Встать! - заорал Гудошников. - Встать, собака!
   Гость медленно встал, поправил манжеты, отряхнув рукав пиджака.
   - Вы напрасно поднимаете шум, -  предупредил  он.  -  Это  вам  обернется
бедой, пожалейте жену и сына. Александра прибежала  на  крик  и  замерла  на
пороге.
   - Простите, я хотел поговорить с вашим мужем, - вежливо заговорил  гость.
- Но он, видимо, болен... Видите, он с  оружием!  Если  бы  вы  предупредили
меня, что муж болен, я бы не настаивал на встрече... Простите великодушно.
   Александра Алексеевна растерялась,  побледнела,  увидев  в  руках  Никиты
маузер.
   - Никита! Что с тобой? Что ты!..
   - Спокойно, Саша, -  сдерживаясь,  проговорил  Гудошников.  -  Это  враг.
Позвони в милицию.
   Повторять дважды ей было не нужно. Она верила ему и понимала с полуслова,
как тогда, в Олонце, принимая на себя Ответственность  за  судьбу  спасенных
книг.
   Он сдал "гостя" приехавшим работникам милиции и  тут  же,  сев  за  стол,
коротко описал события,  происшедшие  на  Печоре,  и  внезапное  предложение
задержанного им человека, явившегося  от  Каретникова.  Милиция  увезла  его
объяснение вместе с "гостем", а Никита, подозвав жену, усадил ее в кресло и,
не зная, как начать, чтобы не напугать, сказал в открытую:
   - Жить теперь будем с оглядкой, Саша... Чужим двери не открывай, на улице
присматривайся к прохожим. За тобой могут  следить.  Береги  себя  и  береги
Степку. Они так просто теперь от меня не отступят...
   Спустя неделю Гудошникова вызвали в НКВД. В повестке, врученной курьером,
было сказано  явиться  для  беседы  к  следователю  Китайникову.  Александра
проводила его встревоженной,  но  Никита  успокоил,  дескать,  хотят  узнать
подробности, только и всего.
   Маленький чернявый следователь приветливо встретил его у  порога,  усадил
за приставной столик и попросил написать все, что произошло  в  Северьяновом
монастыре на Печоре в тысяча девятьсот двадцать втором году.
   - Но я неделю назад все это описал в объяснении! - удивился Гудошников  и
рассказал о неожиданном госте и его предложении продать собрание.
   Следователь куда-то позвонил, потом звонили ему,  приходили,  спрашивали,
требовали - одним словом,  поднялась  какая-то  тихая  суматоха.  Гудошников
сидел в коридоре и ждал. Следователь Китайников .шустро пробегал  мимо  него
несколько раз, вспотел, покраснел, и, когда вновь пригласил Никиту Евсеевича
в кабинет, он увидел на столе свою объяснительную записку, написанную  дома,
когда был задержан "гость".
   - К сожалению, вашего гостя отпустили, - кусая губу, сказал Китайников. -
Но ваши записи есть... В милиции дежурил молодой работник...  Не  разобрался
как следует, не проверил, не согласовал с нами и отпустил...
   - Да вы что?! - закричал Гудошников.
   - Ничего страшного, - заверил следователь. - Его данные дежурный записал.
Он житель Ленинграда, его сейчас же найдут и  доставят...  Я  прочитал  вашу
записку, и у меня возникло несколько вопросов... Как вышло...
   - Ищите ветра в поле! - перебил его Гудошников. -  Так  он  вам  и  будет
сидеть дома! Его уже наверняка ив Ленинграде-то нет! А то и в России!
   - Не волнуйтесь, Никита  Евсеич,  -  спокойно  продолжал  следователь.  -
Отвечайте на вопрос... Как вышло,  что  вы,  бывший  комиссар,  орденоносец,
пошли на сделку с врагом?
   Гудошников обмяк, качнулся, и поплыл пол  под  ним,  однако  в  следующую
секунду Никита Евсеич справился с собой, перевел дух.
   - А вы не круто берете, товарищ следователь? - спросил он.
   - Я беру так, как этого требует  современная  обстановка,  -  невозмутимо
ответил следователь. - Я вас слушаю.
   - Мне все ясно, - подумав, сказал Гудошников. -  Вы  получили  письмо,  в
котором на меня...
   - Отвечайте  на  вопрос!  -  сухо  предложил  Китайников.  Никита  Евсеич
помолчал.
   - Да, вы правы, получается сделка, - пробормотал  он,  и  в  памяти  ярко
всплыла картина того далекого дня. Он увидел ее со стороны: каменный сарай с
припертыми дверями, дыра в крыше, откуда курится  синеватый,  ни  с  чем  не
сравнимый по  запаху  дымок  горящих  рукописей,  увидел  себя,  полуголого,
лежащего на мерзлой земле с маузером  в  ноющей  от  боли  руке.  В  маузере
оставалось три патрона...
   - У меня не было другого выхода, - твердо сказал Никита Евсеич. - Бандиты
могли уничтожить библиотеку.
   - Поэтому вы отдали бывшему командиру карательного отряда свои  документы
и отпустили его с миром? - в тон Гудошникову продолжил Китайников.
   - Документы я не отдавал. Их вытащили у меня, когда я спал в сарае. Потом
меня вздернули на дыбу...
   - А вы подумали о том, кому вы подарили свободу, жизнь и свои документы в
придачу? - перебил его следователь. - Вы же коммунист, бывший  комиссар!  Вы
хорошо понимали, что он - враг!
   - Да, я подумал, - жестко сказал Гудошников. - В тот момент я и  думал  о
том, что важнее для республики. - И решили, что какие-то книги  важнее,  чем
уничтожение врага?
   - Да, я так решил! Я не мог рисковать монастырским собранием,  -  отрезал
Никита Евсеич. - Это бесценные книги. В них - история и культура России...
   - Допустим, - снова перебил его Китайников. - Допустим, документы  у  вас
взяли у спящего и иного выхода, как отпустить врага, у вас не было... Но кто
может подтвердить это? Кто?
   - Разве моим  словам  нужны  подтверждения?  -  изумился  и  вознегодовал
Гудошников.
   - Да, нужны, - строго ответил следователь. - Так требует закон.
   И Тут Гудошников вспомнил Илью Потехина, спасского мужика, поехавшего  на
остров "драть железо", а угодившего  в  банду.  Он  был  единственным  живым
свидетелем и даже участником тех событий. Правда, с тех пор, как  Гудошников
вывез книги из монастыря, он ничего не слыхал об Илье. Тогда  Никита  Евсеич
пощадил его, не выдал органам власти, рассудив,  что  вреда  от  запуганного
мужика не будет. Илья вернулся к семье, в Спасское, и стал жить  под  крышей
из соснового дранья. Об Илье знал только Сергей Муханов. Гудошников, приехав
в Олонец за книгами, рассказал ему все свои злоключения, и о Потехине  тоже.
Если бы Илью следовало наказать за пребывание в банде, то Муханов  наверняка
бы сказал об этом. Бывший же комэск лишь пожал плечами, дескать, таких,  как
твой  Потехин,  одураченных  и  запуганных,  нынче  сколько   угодно.   Всех
наказывать - тюрем не хватит. Пусть так исправляется, глядя на новую жизнь.
   - Свидетель есть, - сказал Гудошников. - Если жив - подтвердит. Это  Илья
Иванович Потехин, житель села Спасское на Печоре.
   Китайников неторопливо порылся в бумагах у себя на столе и положил  перед
Гудошниковым несколько тетрадных листов.
   "Начальнику НКВД, - прочитал Гудошников крупные,  старательно  выведенные
каракули. - От гражданина  Потехина  Ильи  Ивановича,  бывшего  жителя  села
Спасское, а ныне вынужденного жить в Сибири, в городе  Тобольске.  Уважаемый
гражданин начальник! Долго  терпел  я,  да  больше  мочи  нету  скрывать  от
Советской власти про жизнь одного человека, которого зовут Гудошников Никита
Евсеич. Он меня все время ищет, чтобы убить, потому что я свидетель, как  он
снюхался с белым карательным офицером Каретниковым, когда был в Северьяновом
монастыре. Он меня еще там бил и хотел убить, потому что  я  видел,  как  он
отдал свои документы этому недобитому врагу  трудового  народа,  и  с  этими
документами Каретников убежал от расплаты трудового народа. Но  я  тогда  от
Гудошникова убежал и спрятался, оттого и жив пока. И  теперь  пишу  и  боюсь
его, до сих пор все прячусь, езжу с места на  место,  не  могу  вернуться  к
семье и детям. Он меня  скараулит  и  убьет.  Ходит  он  всегда  с  наганом.
Спутался он с врагами народа, а выдает везде себя  за  героя.  Какой  же  он
герой, если бандитам помогал и с ними спутался?"
   Гудошников, не дочитывая,  отбросил  письмо  и  обхватил  голову  руками.
Звенело в ушах и, словно на дыбе, перехватывало дыхание.
   - Сволочь, - прохрипел он, - пожалел гада... не расстрелял собаку...
   И все-таки не укл