ей   секретности.   После  этого
самовосхваления автор - очевидно Хейсман - перешел к изложению фактов.
     "После  длительных  размышлений  и   тщательного  анализа  целого  ряда
альтернативных решений мы пришли  к выводу, что местом  съемок будет  остров
Медвежий. Нам известно, что все вы, включая экипаж,  начиная с капитана Имри
и кончая кочегаром,  были уверены: мы направляемся к  Лофотенским  островам,
расположенным у северного побережья Норвегии, и не случайно слухи эти  стали
усиленно  муссироваться в  некоторых кругах лондонского общества перед самым
нашим отплытием. Мы не станем просить извинения за этот, как  может  кому-то
показаться,  невольный обман, поскольку такого  рода уловка была в интересах
дела и вящего соблюдения секретности.
     Приводимым  ниже  кратким  описанием   острова   Медвежий  мы   обязаны
Норвежскому  Королевскому  Географическому  обществу,  которое  снабдило нас
также его переводом".
     Какое облегчение услышать это, подумал я.
     "Эта информация была получена нами благодаря доброй воле третьего лица,
никоим  образом не  связанного  с  нашей  студией,  знаменитого  орнитолога,
который  пожелал  остаться  неизвестным.   Кстати,   следует  отметить,  что
норвежское правительство разрешило производить съемки  на острове. Насколько
мы можем понять, оно полагает, что мы намерены снимать документальный  фильм
о   фауне   острова.  Однако  такого   рода   сведений,  не  говоря  уже  об
обязательствах, мы ему не предоставляли".
     Особенно  поразила  меня  последняя  фраза  -  не  столько  лукавством,
характерным   для   Хейсмана,   сколько   тем,   что   автор  отмечает   это
обстоятельство.
     "Остров Медвежий - так начиналась  справка,  -  относится  к архипелагу
Свальбарг,  крупнейшим  из островов  которого является Шпицберген. Архипелаг
этот оставался нейтральным, и на него никто не притязал до начала двадцатого
столетия, когда  в силу значительных капиталовложений, сделанных в  процессе
эксплуатации  полезных  ископаемых   и   организации  китобойного  промысла,
Норвегия  потребовала признания за  нею прав  на данную  территорию.  Однако
всякий раз в связи с протестом со стороны России притязания Норвегии не были
признаны  законными. Наконец в 1919 году Верховный совет Антанты  признал за
Норвегией права на данные территории. Официальное решение вступило в силу 14
августа 1925 года".
     После  чего  в  статье  указывалось:  "Остров (Медвежий) расположен  на
параллели 74° 28' северной широты и 19° 13' восточной долготы. Он  находится
приблизительно в двухстах  шестидесяти милях к норд-весту от мыса Нордкап, в
ста  сорока милях  от  Шпицбергена.  Его  можно  считать  точкой, в  которой
сходятся  границы Норвежского, Гренландского и  Баренцева морей. Этот остров
значительнее всех удален от остальных островов этой группы".
     Далее  следовало  длинное и скучное описание истории острова,  которая,
похоже, сплошь состояла  из нескончаемых стычек между норвежцами,  немцами и
русскими по поводу прав на китобойный промысел и добычу полезных ископаемых.
Правда, я с некоторым  изумлением узнал, что еще  в 1920-х годах на угольных
шахтах  в  Тунгейме, расположенном  на северо-востоке острова, работало  сто
восемнадцать  норвежских  горняков. А ведь я был уверен, что остров населяют
лишь белые медведи. Но  в результате геологических  исследований выяснилось,
что угольные пласты слишком тонки и имеют много примесей, поэтому шахты были
закрыты. Однако нельзя сказать, что остров совершенно необитаем:  в Тунгейме
имеется норвежская метео- и радиостанция.
     Далее в справке  приводились сведения  о  природных  ресурсах, флоре  и
фауне, которые я пропустил. Зато описание климатических условий, по-видимому
касавшихся  нас  всех,  я  нашел  гораздо  более  интересным  и  удручающим.
"Сталкивающиеся   между   собой   Гольфстрим   и   полярное   противотечение
обусловливают крайне  неблагоприятные  погодные  условия,  обилие  дождей  и
плотные туманы. Средняя летняя температура не поднимается выше пяти градусов
от точки  замерзания. Лишь в середине июля освобождаются ото  льда  озера  и
стаивает снег. Солнце  не опускается  за горизонт в течение  ста суток, с 30
апреля по 13 августа.  Полярная ночь продолжается с 7 ноября  по 4 февраля".
Последнее обстоятельство  делало  наше появление  в здешних широтах в  столь
позднее  время  года  чрезвычайно странным. Ведь сейчас светлое  время суток
весьма непродолжительно, но,  возможно,  согласно сценарию  действие  фильма
должно происходить в темноте.
     "С  физической  и  геологической точки  зрения, - говорилось  дальше, -
остров Медвежий представляет собой треугольник, вершина которого находится в
южной его части. Протяженность острова с севера на юг около двенадцати миль,
ширина колеблется до десяти миль в северной части и до  двух миль  в  южной,
где берет начало самый крайний к югу полуостров.  Вообще говоря, северная  и
западная  части   острова  представляют   собой   довольно   ровное   плато,
расположенное на высоте  тридцати метров над уровнем моря. Южный и восточный
районы острова гористы.
     Ледники отсутствуют. Вся территория  острова покрыта сетью мелких  озер
глубиной всего  несколько  метров,  занимающих  около  одной  десятой  общей
площади,  остальную  часть  внутренних  районов  острова составляют  главным
образом ледяные  болота и  щебенистые осыпи, вследствие чего передвижение по
острову крайне затруднено.
     Береговая линия Медвежьего  по праву считается весьма негостеприимной и
унылой на вид, особенно в южной части острова,  где с  отвесных  скал в виде
водопадов низвергаются в море ручьи. Особенностью  данного  участка является
наличие отдельных каменных столбов  неподалеку от побережья. Они сохранились
с  того отдаленного времени, когда остров занимал гораздо более значительную
площадь,  чем теперь. Благодаря таянию льда и снега в период с июня по июль,
сильным  приливным  течениям и активным процессам выветривания,  разрушающим
прибрежные  участки,  в  море постоянно обрушиваются огромные  глыбы  горных
пород.  Высота  доломитовых  скал Хамбергфьеля  составляет свыше  четырехсот
тридцати  метров;  у  их  подножия  торчат острые как  иглы рифы высотой  до
семидесяти пяти  метров, в то  время как  скалы  Фуглефьеля достигают  почти
такой   же  высоты,  а  близ  южной  оконечности  острова  окаймлены   рядом
причудливых столбов, башен и арок. К востоку  от этого мыса, между Капп Булл
и Капп Кольтхофф, находится  бухта, с трех сторон окруженная крутыми утесами
высотой триста метров и более. На этих скалах самые большие птичьи базары во
всем северном полушарии  и  наиболее благоприятные условия  для  размножения
диких птиц".
     Тем  лучше  для  птиц,  заключил  я.  На этом  справка,  представленная
Географическим   обществом,   заканчивалась.   Во   всяком   случае,   автор
объяснительной  записки счел  нужным включить  именно эти  сведения.  Я  уже
внутренне подготовился к тому, чтобы вернуться к нудной  прозе Хейсмана, как
дверь открылась и в  кают-компанию  нетвердой  походкой вошел Джон Холлидей.
Лучший в студии специалист-фотограф, американец Холлидей был смугл, молчалив
и неулыбчив. Но в  эту  минуту он  был мрачнее  обыкновенного. Увидев  нас с
Мэри, он остановился в растерянности.
     - Прошу прощения, - сказал он, видно намереваясь уйти. - Я не знал...
     - Входите, входите, - произнес я в  ответ. - Все  обстоит иначе, чем вы
себе  представляете.  У  нас  отношения, какие  возникают  между  доктором и
пациентом, не более того.
     Закрыв  дверь, Холлидей с  мрачным  видом  сел на  кушетку,  на которой
недавно сидела Мэри Стюарт.
     - Бессонница? - поинтересовался я. - Или морская болезнь донимает?
     - Бессонница, - ответил Холлидей,  жуя черный табак,  с которым, видно,
никогда не расставался. - Это Сэнди страдает морской болезнью.
     Сэнди,  я это знал, был его  соседом по каюте.  Действительно,  когда я
видел старика в последний раз,  вид у Сэнди был аховый, но я приписывал  это
намерению Хэггерти разделать его как бог черепаху. По крайней мере, сей факт
объяснял нежелание Сэнди навестить Герцога после своего бегства с камбуза.
     - Его укачало, да?
     - Укачало,  и еще  как.  Позеленел, весь ковер испачкал,  -  поморщился
Холлидей. - А запах...
     - Мэри,  - легонько потряс я девушку,  она открыла  заспанные  глаза. -
Прошу прощения,  я должен оставить вас на минуту.  - Ничего не ответив,  она
лишь посмотрела с любопытством на Холлидея и снова опустила веки.
     -  Не  думаю,  что  он  так уж плох,  -  отозвался Холлидей.  -  Это не
отравление или что-нибудь в этом роде. Я уверен.
     - Все равно взглянуть не помешает, - возразил я. Очевидно, Холлидей был
прав. С другой стороны, зная вороватую натуру Сэнди, можно предположить, что
он  успел похозяйничать  на камбузе  до  того,  как  его застукал кок, и что
аппетит  у него  не  такой уж птичий. Захватив  свой  чемоданчик, я  покинул
кают-компанию.
     Холлидей  оказался  прав;  лицо  у  Сэнди  имело неестественно  зеленый
оттенок: его,  по-видимому, сильно рвало.  Сидя на койке, он держался обеими
руками за живот и, когда я вошел, злобно поглядел на меня.
     -  Помираю, черт меня побери, - прохрипел он  и  начал браниться на чем
свет  стоит,  проклиная жизнь вообще и Отто Джеррана в частности. -  И зачем
этот придурок затащил нас на эту вонючую посудину?
     Дав  ему  снотворного,  я  ушел.  Сэнди  вызывал  у  меня  все  большую
неприязнь. Ко всему, решил я,  человек, отравившийся  аконитином, не  станет
браниться, да еще так свирепо, как Сэнди.
     Мэри  Стюарт  по-прежнему  сидела с  закрытыми глазами, раскачиваясь из
стороны в сторону. Продолжая жевать свой  табак, Холлидей рассеянно взглянул
на меня.
     -  Вы  правы.  Его  просто  укачало, - сказал я,  сев недалеко  от Мэри
Стюарт.  При  моем  появлении у  нее лишь  дрогнули  закрытые веки. Невольно
передернув плечами, я натянул на  себя одеяло. - Здесь становится прохладно.
Взяли бы плед да прилегли.
     -  Нет, спасибо. Не думал, что тут такая  холодрыга. Лучше захвачу свои
одеяла и подушку  да  устроюсь  в салоне. Только  бы Лонни не  затоптал меня
своими  коваными  башмаками,  когда  отправится  за  добычей,  -  усмехнулся
Холлидей. Ни  для кого не было секретом, что запасы спиртного, хранившиеся в
салоне,  притягивали  Лонни  как магнит. Пожевав  табак, Холлидей  кивнул  в
сторону  бутылки, торчавшей  из гнезда.  -  Вы  же любитель  виски,  доктор.
Выпейте и согрейтесь.
     - Это дело. Только я очень привередлив. Что там за пойло?
     - "Черная наклейка", - присмотревшись, ответил Холлидей.
     - Отличный  сорт.  Но  я предпочитаю  солодовые напитки.  Вы же озябли,
выпейте сами. Оплачено фирмой. Я стащил бутылку у Отто.
     - Я тоже не охотник до шотландского виски. Пшеничное - другое дело.
     - Оно разрушает пищевод. Говорю вам как врач. Отведайте этот сорт, и вы
навсегда откажетесь от своего американского зелья. Только попробуйте.
     Холлидей посмотрел на бутылку с какой-то опаской.
     -  А  что  же вы?  -  обратился  я  к Мэри.  -  Наперсточек? Вы даже не
представляете, как это согревает сердце.
     - Нет, спасибо.  Я почти не пью. -  Безразличным взглядом посмотрела на
меня девушка и снова закрыла глаза.
     - Бриллиант с  изъяном  нам еще дороже, - пробормотал я, занятый совсем
иным.  Холлидей  не  захотел  пить  из этой бутылки. Мэри тоже. Но Холлидею,
похоже, хотелось, чтобы я выпил. Любопытно, они оставались  на  своих местах
или  трудились  как пчелки  в  мое отсутствие,  подмешивая в виски вещества,
которые  ему  противопоказаны?  Зачем  же  иначе  появился  в  кают-компании
Холлидей? Почему не отправился со своими одеялами прямо в салон, вместо того
чтобы сшиваться здесь?  Разве он  не знал, что тут гораздо холоднее,  чем  в
жилых помещениях?  Возможно, прежде чем Мэри Стюарт вошла  в  кают-компанию,
она  увидела  меня  в  окно  и  сообщила  Холлидею,  что  возникли некоторые
затруднения, которые можно устранить лишь выманив меня.  А тут по счастливой
случайности и Сэнди заболел. Если  только это действительно случайность. Тут
мне  в голову пришла мысль:  если Холлидей отравитель или заодно с  ним, то,
добавив  немного  рвотного порошка  в питье Сэнди,  он  без труда  достиг бы
желаемого результата. Картина становилась понятной.
     С трудом  держась на  ногах, Холлидей приближался ко  мне с бутылкой  в
одной  руке  и   стаканом  в  другой.  В  бутылке  оставалось  около  трети.
Покачнувшись, он остановился и, щедра плеснув в  стакан, с поклоном протянул
его мне.
     - Пожалуй,  мы оба заскорузли в своих консервативных привычках, доктор,
- улыбнулся Джон. - Как поется в песне, "я выпью, если выпьешь ты".
     - Ваша  склонность к  экспериментам  делает вам честь, - улыбнулся я  в
ответ. -  Я  же вам сказал, мне этот сорт не нравится. Я  уже отведал его. А
вы?
     - Нет, но я...
     - Так как же вы можете рекомендовать зелье другим?
     - Не думаю, что...
     - Вы хотели попробовать. Вот и пробуйте.
     - Вы всегда заставляете людей пить против их воли? - открыла глаза Мэри
Стюарт. - Пристало ли врачу навязывать спиртное?
     Я хотел было сказать, чтобы она заткнулась, но вместо этого  с любезной
улыбкой произнес:
     - Голоса трезвенников в счет не идут.
     - Что ж, вреда от этого не будет, - ответил Холлидей, поднося  стакан к
губам.  Я уставился  на  него, но тут же  опомнился и  стал  улыбаться Мэри,
неодобрительно поджавшей  губы, потом перевел взгляд на Холлидея, ставившего
на стол наполовину опустошенный стакан.
     - Недурно, - отозвался он.  -  Весьма  недурно. Правда, привкус немного
странный.
     -  За такие речи в Шотландии вам  бы не миновать тюрьмы,  - отозвался я
рассеянно. Выходит, преступник как ни  в чем не бывало выпил отраву,  а  его
сообщница спокойно смотрела? Я почувствовал себя полным идиотом  и готов был
просить у обоих прощения. Правда, они не поняли бы за что.
     - Пожалуй, вы  правы, док. К такому сорту виски можно и пристраститься.
- Наклонив стакан, Холлидей отхлебнул снова, затем поставил бутылку в гнездо
и сел  на прежнее  место.  Не говоря ни  слова, в два  глотка  допил виски и
поднялся.  -  С таким  горючим в баке я  смогу вытерпеть  и кованые  башмаки
Лонни. Спокойной ночи.
     И торопливо вышел.
     Я  посмотрел на  дверь,  не  понимая,  зачем он  приходил и  почему так
поспешно  ретировался.  Взглянув  на  Мэри  Стюарт,  я   почувствовал   себя
виноватым:  убийцы бывают  всяких  видов  и мастей, но если они  выступают в
обличье  такой девушки, как эта, то,  выходит, я совершенно  не разбираюсь в
людях. Как я мог в чем-то ее подозревать?
     Словно ощутив на себе мой взгляд, Мэри открыла глаза. Все так же молча,
с тем же выражением лица девушка плотнее закуталась в плед и придвинулась ко
мне. Я обнял ее за плечи, но она неспешным жестом убрала мою руку. Ничуть не
обидясь, я улыбнулся.
     Мэри улыбнулась в ответ, но глаза  ее были полны слез. Положив ноги  на
диван,  девушка повернулась ко мне и обняла меня  обеими  руками.  Если Мэри
намеревалась надеть  мне наручники,  она  добилась своей цели. Хотя девушка,
похоже, не собиралась убивать меня, я был уверен, что она решила не спускать
с меня глаз; правда, я не понимал, зачем ей это нужно.
     Прошло  еще минут пять.  Взяв папку, я  принялся за чтение этой чепухи,
где говорилось о том, что  единственный экземпляр  сценария хранится в сейфе
Лондонского банка, потом отложил  ее. По  ровному дыханию Мэри  я догадался,
что она  спит. Я попробовал приподняться, но ее руки сжались еще крепче. Что
это - я так и не понял. Меньше чем через две минуты я тоже уснул.
     Комплекцией грузчика  Мэри Стюарт не отличалась, но, когда я проснулся,
левая  рука у  меня онемела. В этом я убедился,  приподняв ее правой рукой к
глазам. Светящиеся стрелки часов показывали четверть пятого.
     Но  почему в кают-компании темно? Ведь до того, как я уснул, горели все
лампы. Что меня разбудило? Наверняка какой-то звук или прикосновение. И тот,
кто меня разбудил, находится в салоне, не успел уйти.
     Я осторожно высвободился из  рук  Мэри, осторожно опустил ее на диван и
направился  к центру  кают-компании. Остановившись, прислушался. Выключатели
находились у двери на подветренном борту. Сделав шаг в нужном направлении, я
застыл.  Знает ли  злоумышленник,  что  я  проснулся? Успело  ли  его зрение
приспособиться к  темноте  лучше  моего? Догадается ли  он,  куда я  двинусь
прежде  всего, и попытается  ли  преградить мне  дорогу?  Если да, то  каким
образом? Вооружен ли он и чем?
     Услышав щелчок дверной ручки и  ощутив  порыв ледяного  ветра, я решил,
что злоумышленник  вышел. В четыре прыжка я добрался до двери. Очутившись на
палубе, ослепленный ярким светом, я выставил вперед правую руку. А следовало
- левую. Каким-то  твердым  и тяжелым предметом  меня ударили слева по  шее.
Чтобы не упасть,  я  уцепился  за  дверь,  но сил  у меня  не хватило,  и  я
опустился на палубу. Когда же пришел в себя, рядом никого уже  не было. Куда
исчез  нападавший,  я не  имел представления, да  и  гнаться за ним не  было
смысла.
     Шатаясь,  я  вернулся в кают-компанию,  на  ощупь  нашел  выключатель и
закрыл  дверь.  Подпершись  одной  рукой,  другой Мэри  терла  глаза, словно
очнувшись  от глубокого сна.  Я подошел к капитанскому  столу и  тяжело сел.
Вынув  из  подставки  наполовину  опустошенную  бутылку  "Черной  наклейки",
поискал  взглядом  стакан, из которого пил Холлидей. Стакана нигде  не было,
он,  верно,  куда-то  закатился.  Достав  из  гнезда  другой стакан, плеснул
немного на дно, выпил и вернулся на прежнее место. Шея болела нестерпимо.
     - В чем дело? Что случилось? - вполголоса спросила Мэри.
     - Дверь ветром открыло. Пришлось закрыть, вот и все.
     - А почему свет был выключен?
     - Это  я его выключил. После того как вы уснули.  Вытащив из-под одеяла
руку, Мэри осторожно прикоснулась к ушибленному месту.
     - Уже покраснело, - прошептала она. - Будет безобразный  синяк. И кровь
идет.
     Прижав к  шее платок, я убедился,  что  она  права. Засунул  платок  за
воротник, там его и оставил.
     - Как это случилось? - спросила она тихо.
     -  Не   повезло.  Поскользнулся  и  ударился  о   комингс.  Признаться,
побаливает.
     Ничего  не ответив, девушка взяла меня за лацканы и, жалобно посмотрев,
уткнула голову мне в  плечо. Воротник мой тотчас  промок от ее слез. Если ей
поручено  было  сторожить  меня,  то  делала  она  это  очаровательно.  Дама
расстроена,  доктор Марлоу,  сказал  я мысленно,  разве вы не живой человек?
Стараясь  забыть о своих подозрениях,  я погладил ее растрепанные соломенные
волосы,  решив, что  это  лучший  способ  успокоить женщину. Но в  следующую
минуту понял свою ошибку.
     -  Не надо, - сказала Мэри, дважды ударив меня  кулаком  по плечу. - Не
надо этого делать.
     - Хорошо, - согласился я. - Больше не буду. Простите.
     - Нет, нет! Вы меня простите. Не знаю, что это со мной...
     Девушка  умолкла, она  глядела  на  меня глазами,  полными  слез,  лицо
подурнело, приобретя  выражение  беззащитности и  отчаяния. Мне стало  не по
себе. В довершение всего  она обхватила меня за  шею, едва не задушив. Плечи
ее содрогались от рыданий.
     Исполнено  великолепно,  подумал я с одобрением, хотя и не понимал, для
чего это ей понадобилось.  - Но уже в следующую минуту презирал себя за свой
цинизм. Я знал, что актриса она неважная, к тому же что-то мне подсказывало:
отчаяние Мэри неподдельно. Да и какой ей прок  показывать свою слабость? Что
же вызвало слезы? Я тут ни при чем, это точно. Я ее почти не знал,  она меня
тоже. Я, видно, играл роль жилетки, в  которую хочется поплакать. Странные у
людей представления  о  врачах:  они  полагают,  будто доктор  сумеет  лучше
успокоить и  утешить, чем  кто-то другой;  да  и  слезы  эти, похоже