- Вероломный, продажный, корыстолюбивый хитрован. Я сказал бы это о нем
даже в том случае, если бы он не был профессиональным бухгалтером.
     - Его тоже не следует причислять к моим друзьям, - заметил я.
     -  И  вся эта таинственность,  якобы  ради  сохранения в тайне  замысла
сценария, будь он неладен. Ставлю сто против одного, что под этим скрывается
кое-что поважнее сценария. И еще сотню, что в банковском сейфе сценария нет,
потому  что  никакого  сценария вообще  не существует. Потом, эти съемки  на
острове Медвежий. Вы читали? Даже не смешно. Какие-то разрозненные  эпизоды:
пещера,  таинственные   моторные  лодки,  субмарины,  кадры  с  изображением
альпинистов, карабкающихся  по утесам  и падающих  в  море, смерть  героя  в
снегах Арктики. Все это на уровне пятилетнего ребенка.
     - Вы очень недоверчивы, Смит, - сказал я.
     - Разве я не прав? И эта молодая польская актриса, блондинка...
     - Мэри Стюарт - латышка. Что имеете против нее?
     -  Странная особа.  Заносчивая и нелюдимая. Но едва кто-то заболевает -
на мостике ли, в каюте Отто или в каюте паренька по прозвищу Герцог, она тут
как тут.
     - У  нее натура доброй самаритянки.  Разве вы  стали  бы  мозолить всем
глаза, если б решили не привлекать к себе внимания?
     - Возможно, это  лучший способ добиться  желаемого результата. А если я
не прав, то какого черта прятаться с Хейсманом на кормовой палубе?
     Лучше иметь Смита в числе друзей, чем в числе врагов, подумал я.
     - Может быть, любовное свидание?
     - С кем? С Хейсманом?
     - Вы же не девушка, Смит.
     - Нет,  -  усмехнулся  он,  - но я  их хорошо  изучил. Почему все члены
совета директоров так лебезят перед Отто  и поливают  его  грязью  за глаза?
Почему в состав правления входит мастер по свету? Почему...
     - А как вы догадались?
     - Вот  оно что. Выходит, вы тоже поняли, что дело нечисто. Капитан Имри
показал  мне  гарантийное  письмо,  которое  вы  подписали вместе с  членами
правления. Среди прочих была и подпись Графа. Почему же член правления, этот
самый Дивайн, который, по общему мнению, отлично знает свое дело, так боится
Джеррана, в то время как Лонни, этот пьяный бездельник, который безнаказанно
ворует у Отто спиртное, и в грош его не ставит?
     - Скажите,  Смит,  много  ли  времени  вы  уделяете  своим  штурманским
обязанностям? - поинтересовался я.
     - Трудно сказать. Примерно столько же, сколько вы своим докторским.
     Я  не  сказал "очко  в  вашу  пользу"  или что-то вроде. Лишь  позволил
штурману  налить в мой стакан неотравленного виски. Глядя в окно, я подумал,
что  перечень  вопросов   можно  продолжить.   Почему  Мэри  секретничает  с
Хейсманом,  которому  еще накануне,  судя  по его внешнему виду, было не  до
козней,  хотя не исключено, что Хейсман - один  из тех, кто так дешево ценит
человеческую жизнь, или их сообщник. Почему Отто, сам жертва отравления, так
бурно  отреагировал на  смерть Антонио? Так ли уж  безобидны  были намерения
Сесила, забравшегося в кладовку? Да  и намерения Сэнди? Кто читал  статью об
аконите? Кто выбросил объедки из камбуза? Кто побывал ночью у меня в каюте и
шарил  в  моем  чемодане?  Зачем  ему это  понадобилось? Уж  не тот  ли  это
мерзавец,  который  подменил виски, сбил меня с ног  и был повинен в  смерти
Холлидея? Сколько их? И если Холлидей погиб случайно, в чем я был уверен, то
зачем он приходил в кают-компанию?
     Голова моя была до предела напичкана всякими "если" и "почему".
     - Так вы признаете, что дело тут нечисто? - спросил Смит.
     - Разумеется.
     - И рассказали  мне лишь о том, что  вам уже конкретно известно, а не о
том, что вы думаете?
     - Разумеется.
     - Вы разрушаете иллюзии, - сказал Смит.  - О врачах я был иного мнения.
- Засунув руку  в  капюшон моей канадки, он потянул вниз шарф и уставился на
огромный рубец, покрытый коркой запекшейся крови. - Господи! Что это с вами?
     - Упал.
     - Такие, как вы, не падают. Их роняют. И где же вы упали? - спросил он,
выделяя последнее слово.
     - На верхней палубе. Ударился о  комингс двери кают-компании, - ответил
я.
     -  Неужели? Криминалисты определили бы это как удар твердым  предметом.
Очень твердым предметом шириной с полдюйма и с острым краем. Ширина комингса
три дюйма, и он обит пористой резиной. Такие комингсы у всех наружных дверей
на судне. Или вы не заметили?  Так же, как  не заметили и исчезновения Джона
Холлидея?
     - Откуда вам об этом известно? - изумленно спросил я штурмана.
     - Так вы не отрицаете факта?
     - Я ничего не могу сказать. Но как вы узнали?
     - Я спустился вниз, чтобы  увидеть завреквизитом, типа по имени  Сэнди.
Мне стало известно, что он болен...
     - А почему, вы пошли?
     - Если  это  имеет значение, объясню.  Он не из тех, кого обычно балуют
вниманием. Остаться больному наедине с самим собой - удовольствие небольшое.
     Я кивнул, поняв, что иначе Смит не мог поступить. Штурман продолжал:
     -  Я спросил у него, где Холлидей,  поскольку не видел  его за  столом.
Сэнди ответил:  тот пошел завтракать. Я промолчал, но, заподозрив  неладное,
отправился в салон.  Там его тоже не оказалось. Подозрения мои  усилились, я
дважды обшарил судно с носа  до  кормы. Заглянул во все уголки. Холлидея нет
на судне, можете мне поверить.
     - Вы доложили капитану?
     - За кого вы меня принимаете? Конечно не доложил.
     - По какой причине?
     - По такой же, что и вы. Насколько  я знаю капитана Имри, он бы заявил,
что в соглашении,  которое вы подписали, на этот счет ничего не говорится, и
тотчас  повернул  бы  "Морнинг роуз" курсом  на  Гаммерфест.  -  Смит в упор
взглянул на меня. - Очень хочется узнать, что произойдет, когда доберемся до
Медвежьего.
     - Возможно, произойдет кое-что любопытное.
     - Вас  ничем не прошибешь.  Что бы такое сообщить доктору Марлоу, чтобы
вызвать  хоть  какую-то  реакцию?  Попробую это  сделать. Помните,  утром  я
сказал, что  в  случае необходимости  мы сумеем  связаться по радио  почти с
любой точкой, расположенной в северном полушарии?
     - Помню.
     - Так вот теперь мы можем звать  на помощь хоть до посинения. С помощью
нашего передатчика невозможно установить связь даже с камбузом. - Помрачнев,
Смит  извлек   из  кармана   отвертку   и  повернулся  к  приемопередатчику,
укрепленному на переборке.
     - Вы всегда носите с собой отвертку? - спросил я невпопад.
     - Лишь когда вызываю Тунгейм и не получаю ответа. А ведь это  не просто
радиостанция  на севере  острова Медвежий,  а  официально зарегистрированная
база норвежского правительства. -  Смит принялся отвинчивать лицевую панель.
- Час назад я снимал эту хреновину. Через минуту поймете, почему я привинтил
ее вновь.
     Пока штурман орудовал  отверткой, я вспомнил наш разговор  и упоминание
об относительной близости  кораблей НАТО.  Вспомнил, что  я увидел  на снегу
отпечатки  ног.  Сначала  я  решил, что кто-то  подслушивал наш разговор, но
затем  отверг это  предположение,  убедившись, что  следы  принадлежат  мне.
Почему-то  мне не  пришло  в  голову,  что тип,  совершивший  серию убийств,
догадается использовать мои  следы.  Действительно, следы  были свежими, наш
вездесущий приятель снова принялся за свое.
     Вывернув последний винт, Смит без труда  снял переднюю панель. Заглянув
внутрь, я произнес:
     - Теперь  понятно,  зачем  вы  поставили  панель  на место. Кто-то  тут
кувалдой поработал.
     - Действительно, именно такое  складывается впечатление. Вандал  сделал
все, чтобы рацию было невозможно восстановить. Убедились?
     - Пожалуй.
     Смит начал привинчивать панель. Я поинтересовался:
     - А в спасательных шлюпках рации имеются?
     - Да. Питание от  динамок. Радиус действия  немногим дальше камбуза, но
проку не больше, чем от мегафона.
     - Придется доложить капитану о случившемся?
     - Разумеется.
     - Итак, курс на Гаммерфест?
     - Через сутки можно  прокладывать курс хоть  на Таити,  - заметил Смит,
затягивая последний винт. - Именно тогда я и доложу капитану, что произошло.
Через сутки.
     - Это крайний срок прибытия на рейд Сор-Хамна?
     - В общем, да.
     - Скрытный вы человек, Смит.
     - В такое общество пришлось попасть, жизнь заставляет.
     - Вам не в чем себя упрекнуть, Смит, - наставительно  произнес я.  - Мы
переживаем трудный период.

Глава 7
     Остров Медвежий  был мрачен, как вдовий траур.  Зрелище потрясало, если
не пугало наблюдателя. Здесь, в краю вечных  снегов и льдов, где зимой  воды
Баренцева  моря  покрываются  молочно-белым  покровом, при виде  черных  как
смоль,  высотой в четыреста с  лишним  метров утесов, подпирающих  свинцовое
небо,  вы испытываете то же, только во сто крат сильнее,  впечатление, какое
производит  на  новичка   зрелище  черного  северного  склона   горы  Эйгер,
выделяющегося на фоне белоснежных Бернских Альп. Инстинкт заставлял поверить
увиденному, разум же отказывался признать реальность его существования.
     Находясь к зюйд-весту от южной оконечности Медвежьего,  мы шли точно на
ост, рассекая сравнительно спокойную  гладь моря. Правда,  чтобы  не упасть,
все  еще  приходилось  держаться  за поручни  или  иные  предметы.  Волнение
уменьшилось лишь оттого, что ветер дул с  севера и мы оказались в  известной
мере защищены скалами Медвежьего. Мы  подходили к острову с юга по настоянию
Отто Джеррана, желавшего получить натурные кадры, которыми съемочная  группа
до сих пор еще не располагала. Мрачные утесы и  ущелья действительно  стоили
того, чтобы их запечатлеть, но вести съемку мешали снежные заряды.
     К  северу от  нас возвышались доломитовые скалы  Хамбергфьель.  Высотой
около  семидесяти  пяти  метров,  они  походили  на  крепостные  башни.   На
северо-востоке менее чем в  миле  от них громоздились столбы и арки  Птичьих
скал, словно высеченные резцом безумного скульптора.
     Зрелище это  я  мог  наблюдать  лишь  благодаря тому,  что находился  в
ходовой рубке:  там напротив  рулевой  колонки  (на руле стоял штурман)  был
вмонтирован  диск Кента - вращающееся смотровое стекло, а по бокам - большие
стеклоочистители, от которых было мало проку.
     Вместе с Конрадом, Лонни и Мэри Стюарт  я стоял у левого борта. Конрад,
который  на самом деле не был тем разбитным  малым, образ которого он создал
на  экране,  похоже,  подружился  с  Мэри  Стюарт.  Теперь  ей  было  с  кем
перемолвиться словом.  Последние  сутки  она  не  то  чтобы  избегала  моего
общества, а просто не очень-то стремилась попадаться мне на глаза. Возможно,
ее мучила совесть. Признаться, я  и  сам не жаждал с  нею  встречи, и на это
были причины.
     У  меня  к Мэри  было  двойственное  отношение. С одной  стороны, я был
благодарен  Мэри за то, что она, хоть и невольно,  спасла мне жизнь, помешав
выпить мою  последнюю  на этом свете порцию виски.  С  другой стороны,  Мэри
лишила  меня возможности побродить по судну и  - как  знать -  наткнуться на
того  негодяя, который разгуливал среди ночи с черными  намерениями в душе и
молотком в руках. В том же, что она  и тип, на кого она работала, знали, что
я могу некстати попасться им на глаза,  сомнений у меня не было. И еще  одно
лицо  занимало  мои  мысли  - это  Хейсман.  Врачи  в  силу  особенностей их
профессии ошибаются  чаще, чем иные люди. Вполне возможно,  что, увидев  его
больным, я напрасно решил, что Иоганн не в состоянии передвигаться по судну.
За  исключением  Гуэна, он один  занимал одноместную каюту и  мог  никем  не
замеченным совершать свои вылазки. Кроме того, очень подозрительной казалась
мне  байка  о  его  сибирской  ссылке.  Однако  я  не  располагал  ни  одним
существенным  фактом,  включая и  тайную  встречу  с  Мэри  Стюарт,  который
позволил бы мне выдвинуть какое-то обвинение против Хейсмана.
     Ощутив прикосновение Лонни, которого сразу можно было узнать по запаху,
я обернулся.
     - Помните наш разговор третьего дня? - спросил он.
     - Мы с вами много о чем говорили.
     - Говорили о кабаках.
     - О кабаках? О каких еще кабаках?
     -  О тех, что  будут  на том  свете, -  торжественно произнес  Лонни. -
Думаете, они там существуют? На небесах, я имею в виду. Какие же это небеса,
если там нет кабаков? Разве это милосердно - старика вроде меня отправить  в
рай, где действует сухой закон?
     - Не  знаю, Лонни.  Судя по сведениям, приводимым в священном  писании,
там есть вино, молоко и мед.  - Увидев расстроенное лицо Лонни, я спросил: -
А почему вас так волнует эта проблема?
     -  Вопрос чисто  теоретического  свойства,  -  с  достоинством  ответил
старик.  - Отправлять меня туда было бы  не  по-христиански. Меня  же всегда
мучит жажда.  Вот именно не по-христиански.  Ведь наивысшая  из христианских
добродетелей -  это  милосердие.  -  Покачав  головой, он прибавил: -  Самое
немилосердное - это лишить меня эликсира доброты.
     В боковой  иллюминатор Гилберту видны были причудливой формы  островки,
разбросанные менее  чем в полумиле  слева  по борту. На лице  Лонни  застыло
выражение невозмутимой жертвенности. Он был вдрызг пьян.
     -  Так вы верите в доброту, Лонни? - спросил я с любопытством. Я не мог
себе  представить, чтобы  человек,  проживший  целую жизнь среди киношников,
способен был еще верить во что-то.
     - А как же иначе, дружок?
     - Даже по отношению к тем, кто ее не заслуживает?
     - Видишь ли, таким она нужна больше, чем другим.
     - Даже по отношению к Джудит Хейнс?  Лонни взглянул на меня так, словно
я его ударил.
     Я  протянул старику руку, чтобы  помириться, но тот отвернулся и ушел с
мостика.
     - Оказывается, и невозможное  становится возможным, -  произнес Конрад.
На  его лице не было  улыбки, но  я не заметил  и осуждения.  -  Вам удалось
нанести оскорбление Лонни Гилберту.
     -  Это было не так-то  просто, - отозвался я.  -  Я  перешагнул границу
приличий. Лонни считает меня недобрым.
     -  Недобрым? - спросила  Мэри Стюарт, положив  руку на мою. Круги у нее
под  глазами стали еще темнее, глаза  покраснели.  Замолчав,  она посмотрела
через мое плечо. Я оглянулся.
     В рубку  входил  капитан  Имри.  Лицо у него  было  расстроенное,  даже
взволнованное. Подойдя  к Смиту,  он что-то  негромко  сказал  ему.  Штурман
удивленно взглянул на капитана  и покачал головой. Старый морян произнес еще
одну  фразу, в ответ Смит пожал  плечами. Затем оба посмотрели  на меня, и я
понял:  что-то  стряслось.  Сверля меня  глазами,  капитан мотнул  головой в
сторону  штурманской рубки и направился  туда сам. Извинившись перед Мэри  и
Конрадом, я последовал за ним.
     - Опять неприятность, мистер, - произнес Имри, закрыв за мной дверь. На
"мистера" обижаться я не стал. - Пропал один из участников съемочной группы,
Джон Холлидей.
     - Куда пропал? - невпопад спросил я.
     - Я тоже хотел бы это знать, - взглянул он на меня неприязненно.
     - Он не мог исчезнуть бесследно. Вы его искали?
     - Как же иначе? - озабоченно ответил капитан. - Везде  искали,  начиная
от канатного ящика и кончая ахтерпиком. На борту его нет.
     - Господи Боже, какой ужас, - ответил я, изобразив изумление. - Но я-то
тут при чем? - Я думал, вы сможете нам помочь.
     - Рад помочь, но  каким  образом? Полагаю, вы обратились  ко  мне как к
представителю медицинской профессии,  но в регистрационной карточке Холлидея
нет ничего такого, что могло бы пролить свет на случившееся.
     - Я обращаюсь к вам вовсе не как к представителю медицинской профессии,
будь она неладна!  -  тяжело задышал капитан.  - Думал, вы поможете  мне как
человек. Чертовски  странно, мистер, что вы всякий раз  оказываетесь в самой
гуще событий.
     Я ничего не ответил, потому что и сам подумал о том же.
     - Почему  вы первым  узнали о смерти Антонио?  Почему  вы  оказались на
мостике,  когда заболели Смит  и  Окли? Как  получилось,  что вы направились
прямо в каюту стюардов? Вслед за тем вы наверняка бы пошли в каюту к мистеру
Джеррану и нашли  бы его мертвым, не подоспей мистер Гуэн.  И не странно ли,
мистер,  черт бы вас  побрал,  что  вместо того  чтобы  помочь  больным, вы,
доктор, делаете все, чтобы они заболели?
     Без  сомнения,  капитан был по-своему прав, излагая собственную версию.
Меня  поразило,  что  он  в  состоянии  еще  что-то излагать. Поистине я его
недооценивал и вскоре убедился, в какой степени.
     - А почему вы так долго  оставались на камбузе позавчера вечером, когда
я уже лег спать, будь вы неладны? Там, откуда пошла вся зараза? Хэггерти мне
доложил. Доложил и о том,  что вы везде совали свой  нос и даже удалили кока
на некоторое время. Того, что искали, вы не нашли. Но спустя какое-то  время
вернулись, так ведь? Хотели выяснить, куда подевались остатки от ужина, было
дело? И сделали  вид,  будто удивлены, что они  исчезли.  Что-то  вы на суде
запоете?
     - Да как вы смеете, вы, старый осел!..
     - И прошлой ночью где  только вас не видели. Да, да, я наводил справки.
В кают-компании, мне  сообщил об  этом мистер Гуэн.  На мостике, как доложил
мне Окли.  В  салоне, о чем доложил мне Гилберт. И еще...  - Капитан  сделал
многозначительную  паузу. - В каюте Холлидея. Об этом мне сообщил его сосед.
А главное, кто отговорил меня идти в Гаммерфест и убедил всех  подписать эту
шпаргалку, которая будто бы снимает с меня всякую ответственность? Вы можете
мне ответить, мистер?
     Выложив  свою  козырную  карту,   капитан   Имри   готов  был   сделать
соответствующий вывод.  Следовало одернуть старика, того и гляди,  в кандалы
меня закует. Мне же не хотелось говорить старику то, что предстояло сказать,
но иного мне не оставалось.
     - Я доктор,  а не мистер,  - произнес я и  холодным  изучающим взглядом
посмотрел на капитана. - Я не ваш помощник, черт бы вас побрал.
     - Что? Что вы сказали?
     Открыв дверь в рулевую рубку, я предложил капитану пройти первым.
     -  Вы  тут  толковали  насчет  суда.  Зайдите  в рубку и повторите свои
клеветнические   измышления   в   присутствии   свидетелей.   Вы   даже   не
представляете, чем это может для вас обернуться.
     Судя  по выражению  его лица  и несколько  сгорбленной фигуре,  капитан
представлял,  к  чему  это  может  привести. Я нисколько не  гордился  своей
прямотой. Передо мной стоял придавленный старик, честно заявивший о том, что
он обо мне думает. Но выбора у  меня не оставалось. Закрыв дверь,  я молчал,
не зная, с чего начать...
     В дверь постучали, и в рубку с встревоженным видом вошел Окли.
     -  Вам следует  спуститься  в  кают-компанию, сэр,  -  произнес  он. И,
повернувшись ко  мне, прибавил:  -  Да и вам, пожалуй, тоже, доктор  Марлоу.
Произошла драка, и нешуточная.
     - Еще не  легче! -  воскликнул  в  отчаянии капитан  и с необычным  для
своего  возраста и комплекции  проворством вышел. Я  - следом за ним, но  не
столь поспешно.
     Окли не солгал. В кают-компании находилось человек  шесть: один или два
члена  группы, укачавшись, все  еще  лежали  у  себя  в каюте пластом.  "Три
апостола",   забравшись  в  салон   для  отдыха,  как   обычно  самозабвенно
предавались  своим  какофоническим упражнениям.  Трое  из шести стояли, один
сидел, еще  один  опустился  на колени,  а  последний  лежал  на  палубе.  С
беспомощным выражением  на  лицах  стояли Лонни, Эдди и  Хендрикс.  Прижимая
окровавленный  платок  к правой скуле,  за  капитанским столом  сидел  Майкл
Страйкер. На костяшках пальцев, держащих  платок, были заметны ссадины. Мэри
Дарлинг стояла на коленях. Я видел ее со спины.  Белокурые косы ее  касались
палубы; очки в роговой оправе валялись в полуметре от девушки. Она беззвучно
плакала.
     Опустившись рядом, я помог ей подняться. Мэри недоуменно, посмотрела на
меня: без очков она была совершенно беспомощна.
     -  Все в  порядке, Мэри, - произнес  я.  - Это  я,  доктор Марлоу. -  В
лежащем я с трудом узнал Аллена. - Будьте умницей. А я посм